Текст книги "Судьба разведчика: Книга воспоминаний"

Автор книги: Виктор Грушко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

На Севере Норвегии я был не впервые и теперь еще раз смог убедиться в том, что северяне относятся к русским в целом более открыто и благожелательно, чем, скажем, жители Осло. А Коновалову так понравился оказанный советской делегации прием, что он попросил меня подготовить обстоятельный доклад для ЦК партии, что и было сделано.

Но вернемся в Москву. Год спустя после прогулки по парку с полковником из КГБ все же состоялось мое зачисление в органы госбезопасности. Мне присвоили звание младшего лейтенанта. На практике это означало, что вновь придется учиться.

Институт по подготовке кадров разведки назывался «школой № 101», которая находилась в большом закрытом районе под Москвой. Впоследствии, после смерти в 1984 году Генерального секретаря ЦК КПСС, бывшего председателя КГБ Юрия Андропова, институту было присвоено его имя. В «школу № 101» в качестве слушателя я прибыл в конце лета 1960 года. Мы жили там же в комнатах по 3–4 человека. Молодые офицеры пришли в разведку различными путями. Некоторые, как и я, – из Министерства иностранных дел, другие – из внутренних органов, третьи – с партийной работы. Последние, как правило, были постарше, слабо владели иностранными языками, им требовалось дополнительное время для подготовки, чтобы стать международниками. Вместо одного года они, как правило, учились в течение двух-трех лет. Владея немецким и норвежским языками, я воспользовался учебой, чтобы освоить в какой-то степени английский.

В институте мне сразу понравилось. Его окружал прекрасный лес с чистейшим воздухом. Поэтому мы не все время проводили за чтением секретных учебников по специальным дисциплинам и закрытых воспоминаний разведчиков, а брали лыжи или пешком бродили по лесу. Преподавателями были в основном офицеры с 10– 15-летним опытом практической работы, в том числе и за рубежом. Отношения между слушателями были товарищескими. Поскольку мы находились на казарменном режиме (с увольнительными по воскресеньям), у нас было достаточно времени для разговоров о жизни, о своем прошлом и будущем. Вечерние беседы позволяли много узнать друг о друге и о будущей профессии и сблизиться. Складывалась своего рода команда единомышленников.

Центральное место в учебе занимали специальные дисциплины. Их было много, и они охватывали приемы и навыки, необходимые в разведывательных органах любой страны. Для меня все было необычным и захватывающим. Требовалось освоить оперативную работу как можно лучше, ведь от этого зависело твое и не только твое будущее. Любая ошибка разведчика кроме собственного провала и завершения карьеры угрожает благополучию, а то и жизни других людей.

Мы должны были научиться разведывательному ремеслу: уметь противодействовать прослушиванию, микрофотографировать, размещать обычный печатный лист в точке величиной с булавочную головку, прятать микроточку, скажем, в визитной карточке, а затем увеличивать текст до нормальных размеров. И так далее, и тому подобное.

Технические средства были совершенными, и следовало овладеть ими. Но еще более важным, определяющим было освоение навыков работы с людьми, проигрывание различных ситуаций, умение достигать психологического превосходства над собеседником. Без подобных знаний невозможно успешно работать «в поле». На специальном языке это искусство называется «оперативной разработкой объекта». Оно состоит из массы деталей: каким образом подготовить установление первичного контакта, как изучить то или иное лицо еще до знакомства с ним, выяснить его разведывательные возможности, как определить пригодность иностранца к возможному сотрудничеству в будущем в качестве агента или найти ему иное оперативное применение, чем заинтересовать, как проверить его добросовестность. И все эти детали без исключения имеют огромное значение. Не хватает одного компонента – и в лучшем случае все усилия по разработке пойдут насмарку, а в худшем – нанесут вред.

Или: как поддерживать контакт с тем или иным источником информации? Для всех разведок мира именно связь является наиболее уязвимым звеном. Все наиболее громкие провалы объясняются или предательством, или осечками в поддержании конспиративной связи, например при передаче секретных документов. Поэтому формы и методы получения интересующих разведку сведений не являются универсальными, они определяются применительно к каждому конкретному случаю и тщательно отрабатываются. С кем-то допустимо и удобно работать путем организации бесед, а с кем-то безопаснее моментальные встречи. С наиболее ценной агентурой лучше всего контактировать через тайники или по радио.

Но никакая изобретательность в поддержании связи не поможет, если оперативный контакт попадет в поле зрения контрразведки. В этом случае вся ее мощь обращается против разведчика и его источника. А это катастрофа. Поэтому в «школе № 101» не жалели времени на практические занятия по выявлению наружного наблюдения в обстановке, приближенной к боевой. Мы оттачивали свои навыки, контрразведчики – свои. Со временем выявление слежки стало для меня чуть ли не инстинктом. Еще не видя ее, ты ее уже чувствуешь.

Наконец, офицеров учили обработке, анализу и оформлению документальной или собранной из различных источников разведывательной информации.

На экзаменах мы должны были на практике продемонстрировать все, что освоили, причем преподаватели насколько возможно усложняли задачу, привнося в нее по ходу дела новые, неожиданные элементы. Свои задания я выполнил успешно и окончил разведывательную школу с отличием.

Летом 1961 года началась моя работа непосредственно в разведке. Первое главное управление КГБ СССР (разведка) размещалось тогда в основном здании на площади Дзержинского. С этого времени ПГУ станет моим вторым домом. Я был распределен на работу в Третий отдел, занимавшийся Великобританией, Ирландией, Австралией, Новой Зеландией, Мальтой и Скандинавскими странами.

Когда я впервые поднялся на девятый этаж здания на площади Дзержинского, памятника «железному Феликсу» на ней еще не было. По возвращении из второй загранкомандировки в 1972 году я увидел монумент. В это время разведка переместилась в Ясенево. А завершалась моя карьера в КГБ в августе 1991 года, когда памятник был снесен.

В 1961 году в советской внешней разведке чувствовались ветры перемен.

Это подразделение КГБ не принимало участия в сталинских репрессиях. Наоборот, оно само понесло тяжелейшие потери из-за бесконечных чисток. После 1937 года многие сотрудники центрального аппарата и резидентур были физически уничтожены. Офицеры разведки отзывались в Москву, на основе доносов арестовывались и; расстреливались. Сейчас мы знаем, что практически весь цвет разведки, ее гордость, те, кто добывал ценнейшие сведения о подготовке Германии к войне против Советского Союза, поплатились жизнью за» свой подвиг. Была разрушена создававшаяся годами оперативная сеть. Были утрачены многие источники, работавшие на советскую разведку в силу идейных убеждений. Из-за этого Советский Союз вступил в войну ослабленным, что, в свою очередь, стоило многих людских потерь. Подчеркиваю, что сталинским репрессиям подверглись лучшие из лучших, в том числе и в органах госбезопасности, которые использовались в качестве орудия репрессий. И это нужно помнить, если непредвзято оценивать роль служб безопасности в истории Советского Союза.

Очередная волна чисток в КГБ последовала в 50-е годы, уже при Хрущеве. Органы госбезопасности освобождались от людей, запятнавших себя участием в сталинских репрессиях. Некоторые из совершивших преступления были отданы под суд, другие понесли моральную ответственность и были уволены. Речь, таким образом, шла в основном о сотрудниках старшего поколения, работавших в подразделениях, занимавшихся внутренними делами. Каких-либо «громких дел» по разведке не было, но, когда я туда пришел, у меня сложилось впечатление, что кадровый состав ПГУ был относительно молод.

Наши старшие коллеги, за редким исключением, оказались в разведке в годы войны, пройдя школу партизанского движения. Во всяком случае, в нашем отделе было мало ветеранов, которые бы принимали участие в создании закордонной агентурной сети до войны. Выяснилось, что в подразделении не было ни одного специалиста по Норвегии. Может быть, поэтому новые коллеги отнеслись ко мне с известной долей уважения. Все-таки я прожил там несколько лет и имел опыт работы и знания об этой стране и народе.

Первый год я должен был проработать в Центре, но было ясно, что основным пунктом назначения и на этот раз – но в другой роли – станет Норвегия.

Любой офицер для работы за рубежом должен иметь убедительную «легенду». Под каким прикрытием он будет работать? Какова его легальная профессия? Станет ли он работником торгпредства, журналистом или иным специалистом? Где он получил образование и откуда родом? Где работал раньше? Как получилось, что именно ему доверили работать в данной стране?

Все это приходится тщательно отрабатывать, так как иностранные спецслужбы стремятся перепроверить максимум сведений о каждом советском человеке, оказавшемся за границей. Промашки в подготовке «легенды» и освоении обязанностей по прикрытию незамедлительно привлекают к себе повышенное внимание контрразведки, что с самого начала затрудняет оперативную работу и осложняет жизнь.

В моем случае «легенда» напрашивалась сама собой. Я работал в Норвегии на дипломатической должности, должен и дальше следовать по этому пути. Было бы нелогично и странно выдавать себя, скажем, за журналиста.

Мне ничего не нужно было выдумывать: ни где родился, ни где вырос, ни где учился. Поскольку я не сочинял, такая история могла проверяться и перепроверяться кем угодно и сколько угодно. Официально я продолжал оставаться сотрудником МИД СССР вплоть до ухода из разведки.

Было, правда, одно исключение – год, проведенный в разведывательной школе. Вот его следовало прикрыть, потому что в это время я в МИД, естественно, не появлялся, что не могло остаться незамеченным. Было решено «легендировать» этот период занятиями в Высшей дипломатической школе (сегодня это Дипломатическая академия). В ней в течение трех лет получали дополнительное образование в основном люди других профессий, которые рекомендовались на дипломатическую службу. В то же время в ВДШ были девятимесячные курсы для сотрудников МИД, своего рода курсы повышения квалификации. Вот этими курсами я и подменил свою учебу в «школе № 101». Нельзя сказать, что «легенда» была железной (а какая может быть таковой?), но достаточно надежной.

Одним из этапов учебы в ВДШ обычно является направление слушателей на стажировку в страны, где им предстоит работать. Для подкрепления «легенды» было решено направить меня на двухмесячную стажировку по линии ВДШ в Норвегию накануне нового, 1962 года.

Я не имел ничего против. Поездка оказалась несложной и приятной. Прежде всего я восстановил все свои прежние личные контакты, в том числе с Герхардсеном. Сразу по прибытии я позвонил Берне и был приглашен на обед. Это наверняка зафиксировала норвежская контрразведка.

Но и в Первом главке этот контакт заметили. Если раньше мои личные связи не привлекали к себе особого внимания ни в МИД, ни в КГБ СССР, то теперь ситуация изменилась. Будучи обязан докладывать в Центр о каждом таком шаге, я направил телеграмму о встрече с Герхардсеном. Один из руководителей ПГУ, не зная моего разведывательного псевдонима, начертал на телеграмме: «Кто это?». Очевидно, не каждый день в Центр приходили сведения о том, что оперработник, только что прибывший в страну в качестве стажера, нанес частный визит премьер-министру и отобедал у него.

Глава 7
В двойной роли

В 1962 году начался десятилетний период, когда я оказался тесно связанным с Норвегией особым образом. Внешне было мало изменений, существенно отличавших прежнего атташе советского посольства по вопросам культуры от вновь прибывшего второго секретаря посольства. Мне уже исполнилось 32 года, и присвоенный дипломатический ранг для этого возраста был вполне обычным. К тому же я имел определенный опыт работы в посольстве и центральном аппарате МИД.

С другой стороны, отныне это было лишь «легендой». Подлинная моя работа являлась противозаконной с точки зрения страны пребывания и заключалась в добывании всеми имеющимися способами иностранных государственных секретов для Советского Союза.

Работа под дипломатическим «прикрытием» имеет свои плюсы и минусы. Сотрудники посольств, как правило, более тщательно «опекаются» местными спецслужбами. С другой стороны, дипломаты пользуются иммунитетом и не могут быть осуждены за нарушение законов страны пребывания. Они могут быть высланы за несовместимую с их статусом деятельность и занесены в «черные списки» лиц, которым запрещен въезд в страну.

Профессия разведчика – одна из старейших в истории. Если бы все, что говорится и пишется государственными деятелями публично, соответствовало действительности, тогда, возможно, необходимости в разведке не существовало бы. Но реальность далеко не такова. Все правительства хотят знать скрытые пружины в процессе принятия решений руководством других стран, поэтому вынуждены проверять искренность официальных заявлений, выявлять недружественные планы. Кроме того, разведывательные каналы используются всеми странами для оказания влияния, выгодного для себя, на другие государства. Неосведомленность в планах и намерениях стран-оппонентов может иметь катастрофические последствия для других государств, особенно великих держав. Приведу пример. В 40-е годы США были единственным в мире обладателем ядерного оружия, и президент Трумэн мог чувствовать себя спокойно, рассчитывая на полное превосходство своей страны, по крайней мере на протяжении 20 лет. Но когда известный физик-ядерщик Клаус Фукс и другие западные ученые смогли при помощи советской разведки снабдить наших ученых определенной информацией, позволившей ускорить отечественные разработки, и в 1947 году в СССР была создана атомная бомба, картина мира резко изменилась. Служба внешней разведки СССР сыграла роль, которую трудно переоценить не только в нашей стране, но и в других государствах, стремящихся сохранить максимальную независимость от США. Никто сегодня не может сказать, каким соблазнам могли подвергнуться американцы, сохраняя монополию на ядерное оружие. Да и в наше время ядерное оружие России – это единственное, что заставляет задуматься американских политиков, усиленно продвигающих НАТО на Восток. Выдающиеся западные физики, оказавшие содействие Советскому Союзу в создании паритета, предвидели такую опасность. Лучше, чем кто-либо, они понимали, какой монстр порожден в США с их участием. Исходя из того, что гарантией неприменения атомного оружия может стать только такое положение, при кагором ни одна из сторон не решится на удар, опасаясь массированного возмездия, западные ученые оказали содействие в передаче нам ряда технологий. Они действовали исключительно из идейных соображений, о деньгах речи вообще не шло. Одна из наиболее значительных операций разведки не стоила Советскому Союзу никаких финансовых расходов.

Сферой моей ответственности в резидентуре в Осло была политическая разведка. Что такое «политика» в понимании Первого главного управления? Помимо «чисто» политических вопросов она на практике охватывает весь комплекс общественных тенденций и явлений, влияющих на поведение руководства страны. Социальный климат, гуманитарные проблемы, военные амбиции, мероприятия в сфере национальной безопасности – все, что определяет положение в государстве и его отношения с другими нациями. Внешняя разведка включает и другие направления работы – от добывания научно-технической информации до обеспечения собственной безопасности. Но, будучи относительно самостоятельными, эти виды деятельности создавали необходимые предпосылки для политической разведки и дополняли ее, потому что разработка и создание новых видов вооружений, особенно ядерных, направленность и активность работы иностранных спецслужб против нашей страны – это практическое выражение внешней политики государства.

В Норвегии разведывательная работа КГБ была направлена главным образом на то, чтобы противостоять усилению влияния США и НАТО в этой стране и выявлять конкретные планы норвежских союзников, которые имели антисоветскую подоплеку.

Кроме того, мы должны были предоставлять руководству нашей страны надежную информацию о намерениях Скандинавских стран по отношению к Советскому Союзу. В качестве важнейшей задачи ставилось проникновение в главный объект НАТО на Севере Европы в Колсосе (под Осло) для получения сведений о его активности и инструкциях, получаемых из штаб-квартиры блока, размещенной сначала в Париже, а затем в Брюсселе. В списке приоритетов нашей разведработы стояли американское посольство в Норвегии и норвежские государственные органы, осуществлявшие сотрудничество и контакты с Североатлантическим блоком. Следует сказать, что в некоторые периоды наши усилия приносили весомые результаты.

Естественно, большой интерес представлял МИД Норвегии, особенно его управление по делам НАТО. Там находились тысячи документов, с которыми нам хотелось бы познакомиться. То же самое относилось и к норвежскому Министерству обороны, через которое осуществлялось планирование действий Норвегии и союзников по НАТО в военное время.

Помимо контроля и проверки соответствия подлинных намерений Норвегии ее официальным заявлениям в отношении Советского Союза нас интересовала еще одна проблема «местного значения». Речь идет о вступлении (а точнее – невступлении) Норвегии в Европейское экономическое сообщество. Внутренние разногласия по данному вопросу, сомнения и возражения, высказывавшиеся правительством страны на переговорах с ведущими западноевропейскими странами, безусловно, оказывали сильнейшее воздействие на своеобразие международной ориентации страны.

В Советском Союзе, к сожалению, с большим опозданием поняли, что процессы политической и экономической интеграции в Европе носили объективный и безальтернативный характер и что к ним нужно относиться разумно. Наиболее трезвомыслящие руководители нашей страны считали, что Советскому Союзу следует как можно раньше заключить торгово-экономические соглашения и установить деловое сотрудничество с отдельными странами Западной Европы еще до того, как интеграция в рамках ЕЭС зайдет слишком далеко. Через двустороннее взаимодействие и сотрудничество можно было бы усилить позиции СССР в Европе, влияние на ЕЭС. Но случилось так, что этот поезд от нас ушел, а если мы и успели на него, то вскочили лишь на ступеньку последнего вагона.

В пропагандистских заявлениях советское руководство выступало против создания и укрепления ЕЭС, объясняя это тем, что объединенная Европа окажется «в кармане» у американцев, раскрывших над континентом «ядерный зонтик». Согласно таким оценкам, положение Советского Союза должно было измениться к худшему, так как ему предстояло противостоять опасному и сплоченному блоку НАТО с ЕЭС в качестве экономической опоры.

Только позже стало очевидно, что сильная, объединенная Европа может стать противовесом США, что было в интересах Советского Союза.

Независимо от того, существовала альтернатива европейскому единству или нет, можно было предположить, что это будет долговременный процесс, в котором различные государства, общественные слои и регионы будут остро соперничать между собой за наиболее выгодные для себя условия интеграции. Что-то вроде этого должно было произойти и в Норвегии, которая при рассмотрении вопроса о вступлении в ЕЭС взвешивала предстоявшие уступки в сфере национальных интересов с риском остаться на европейской обочине.

Я знал, насколько сильны стремление к самостоятельности и национальное самосознание у жителей Норвегии, которая обрела независимость только в 1905 году. Мне неоднократно доводилось видеть, с каким чувством собственного достоинства и патриотизма норвежцы празднуют 17 мая день своей конституции. Но известно также, насколько глубоко в социал-демократическом движении пустили корни интернациональные традиции. В беседах со мной Герхардсен подчеркивал, например, что членства в ЕЭС Норвегии не избежать. Это единственный путь обеспечения промышленного и экономического прогресса страны. Поэтому главная задача, отмечал он, состоит в сплочении в рамках Сообщества прогрессивных сил. Под ними он имел в виду прежде всего рабочее движение как глобальный фактор, не отделяя Октябрьскую революцию в России от социал-демократии в Скандинавии.

С другой стороны, можно было понять и противников вступления страны в ЕЭС. Они боялись, что крупный европейский капитал устремится в Норвегию и, беспрепятственно лишив ее самых красивых уголков побережья, возьмет под контроль чистейшие лососевые реки, быстро превратив страну в помойку. Хотя норвежцы всегда прекрасно принимали туристов со всего света, они никогда не испытывали особого желания передавать что-либо в чужие руки.

В противовес планам континентальной интеграции появилась идея скандинавского экономического сотрудничества – НОРДЭК, но Советский Союз не пришел в восторг и от нее, поскольку она затрагивала особый статус Финляндии, на котором я остановлюсь позже.

Центр требовал от нас ответа на вопрос о будущих отношениях Норвегии с ЕЭС. Но сколько бы закрытых документов мои коллеги и я ни добыли, в них невозможно было найти однозначный ответ. Его попросту не существовало, и именно поэтому вопрос был вынесен на референдум в сентябре 1972 года.

Летом 1971 года, во время отпуска, меня пригласил на беседу первый заместитель начальника ПГУ В.А.Крючков. Предполагалось, что разговор продлится минут пятнадцать, но он затянулся на два часа. Говорили преимущественно о проблеме Норвегии и ЕЭС. Я рискнул высказать предположение, что очень незначительным большинством на референдуме будет принято решение об ассоциированном членстве в Общем рынке и что дальнейшее прояснение ситуации займет много лет. Время подтвердило этот прогноз.

В процессе дебатов о членстве в ЕЭС появилась так называемая Коммунистическая рабочая партия (марксистов-ленинцев), новая левацкая партия, объединившая ряд колоритных фигур норвежского промаоистского движения. С их стороны раздавалась, пожалуй, самая острая критика в адрес Советского Союза. Центр поручил нам присмотреться к этой партии. Мы подготовили несколько информационных сообщений, которые представляли некоторый интерес и для наших синологов, потому что там просматривался китайский след. Нам удалось убедить Центр в нецелесообразности уделять этому вопросу сколько-нибудь серьезное внимание, поскольку у маоистов не было никаких шансов стать массовым движением в Скандинавии.

Не представляла разведывательного интереса и Компартия Норвегии, но по совершенно другой причине. Разведка с определенного времени в соответствии со специальным решением ЦК КПСС строго руководствовалась принципом не вмешиваться в дела коммунистов, а лишь регистрировать наиболее интересные стороны их политики на основе официальных источников. В то же время Норвежская компартия и левые силы в целом находились под пристальным наблюдением наших оппонентов. Спецслужбы следили за каждым их шагом, прослушивали съезды, пленумы и совещания. Огромные деньги тратились на эту, в общем-то, бессмысленную работу. Мне запомнился такой эпизод. В 1967 году в Москве состоялось торжественное празднование 50-летия Октябрьской революции. На грандиозном банкете с участием представителей большинства компартий мира я оказался за одним столом с норвежским народным социалистом Финном Густавсеном. «Как ты думаешь, – наклоняется ко мне он, – сколько здесь сегодня агентов ЦРУ?» «Не знаю, но думаю, что много», – ответил я. Густавсен кивает головой.

Выступая в двойной роли в Норвегии, я старался добросовестно играть каждую. Если бы я активно не работал по линии прикрытия и не выполнял дипломатических обязанностей, осложнилась бы и моя разведывательная деятельность. Норвежская контрразведка прекрасно знала, что руководство разведкой осуществляется из стен посольства, что костяк резидентуры находится здесь. Чего ей знать было не положено, так это кадровый состав резидентуры. Конечно, в отношении конкретных людей могли появляться предположения, а то и подозрения, но от них до доказательств еще далеко.

В противоположность тому, что утверждается в частых кампаниях шпиономании в Норвегии, наша работа велась без особого размаха, сообразно задачам. Резидентура была хронически недоукомплектована. Политической разведкой занимались 3–4 человека. Имелись офицер безопасности, оперативный водитель, шифровальщики, оперативно-технический сотрудник.

Таким составом мы не могли, конечно, достичь агентурного проникновения во все интересующие разведку объекты. Цель состояла в том, чтобы создать сеть агентуры и других информационных источников – небольшую, но эффективную и надежную. Достаточно было иметь лишь несколько человек, но в ключевых местах, с нужными связями и доступом к интересующим нас документам. Создать такую сеть и поддерживать ее работоспособность было непросто, поскольку норвежская контрразведка работала активно и изобретательно. Разведчику трудно «спрятаться» в маленьком советском коллективе и «раствориться» в относительно небольшой норвежской столице.

Но мы получали разведывательную информацию по различным каналам практически со всего мира. Нашими важнейшими контактами вовсе не обязательно были норвежцы. Резидентуры через Центр обменивались друг с другом оперативными сведениями, и при появлении в сфере нашего внимания интересного человека, с которым работали или которого изучали раньше в другой стране, контакт с ним не терялся.

Во время моей работы в Норвегии у нас было два контакта из числа американцев. Оба были так называемыми «доброжелателями», то есть лицами, предложившими нашей разведке свои услуги.

В работе с «доброжелателями» всегда сталкиваешься с серьезной дилеммой. Если их желание сотрудничать является искренним, то такой шанс упускать нельзя. Вместе с тем нельзя сбрасывать со счетов возможность внедрения спецслужбами противника «подставы». В этом случае готовься к провокации, высылкам и политическим скандалам.

При получении предложения о сотрудничестве мы обязаны были проверить все, что подлежало проверке. Во-первых, нужно было выяснить, служит ли в Колсосе вообще сотрудник с такой фамилией? В нашем случае это подтвердилось. Для проверки мы достали закрытые списки всех сотрудников штаб-квартиры НАТО и других учреждений США в Норвегии с указанием телефонов, домашних адресов и т. д. Но был ли наш «доброжелатель» тем, за кого себя выдавал? Помогла Москва, которая навела справки по сведениям, сообщенным американцем, – из какого он штата, где учился, на ком женат. Цель как будто бы достигнута: «доброжелатель» не блефует.

Тем не менее я и сегодня не могу с уверенностью сказать, были ли эти обратившиеся к нам американцы искренними людьми или «подставами». Подозрения мои основываются на том, что от этих контактов не поступала какая-либо значимая информация. Знаю только, что подобные ситуации всегда очень деликатны и сулят либо крупный успех, либо крупные неприятности. Известно также, что лучше всего в таких случаях полагаться на опыт и сведения внешней контрразведки. Нередко бывало так, что отношения с иностранцами по всем критериям развивались удачно, но вдруг следовал сигнал контрразведчиков: немедленно прекратить разработку или законсервировать агента. В таких случаях лишних вопросов не задают и затраченного труда не жалеют. Основополагающий принцип разведки – принцип «фрагментарности»: каждый сотрудник и руководитель любого уровня знает только то, что ему положено, и не задает лишних вопросов. Цель такой организации работы состоит в защите источников информации, предотвращении утечки сведений и ограничении ущерба в случае провала. Оппоненты, если они достигли успеха, должны открыть лишь кусочек мозаики, но не всю картину. Когда в последние годы средства массовой информации просили меня прокомментировать нашумевшие «дела», например Олдрича Эймса в США или Стига Берлинга в Швеции, мне нечего было сказать. И не только потому, что я не хотел, но и потому, что не знал, Хотя в разведке и контрразведке я занимал высокие должности. Имя Эймса я впервые узнал из газет. Ценные источники, как правило, тогда были известны лишь 3–4 должностным лицам во всей разведке. На мой взгляд, это – свидетельство высокого уровня конспирации и профессионализма. Поэтому, когда бывшие советские офицеры, ставшие перебежчиками, направо и налево разбрасываются именами источников, действующих за пределами их участка работы, им не следует верить. Они блефуют, чтобы привлечь к себе внимание.

С провокаторами приходилось сталкиваться часто. Однажды я познакомился с норвежцем, который, будучи общественным деятелем среднего масштаба, проявлял необычайно большую осведомленность в политических вопросах. Во время наших встреч он анализировал события и делал оценки и прогнозы, которые казались мне очень любопытными, особенно по вопросам предвыборных кампаний, расстановки политических сил, проявляя недюжинную глубину суждений и блестящие знания. Норвежец не был активным членом какой-либо партии, но в годы войны принимал участие в антифашистском сопротивлении. И сегодня он не последняя величина на норвежском общественном поприще.

У меня начали складываться с этим деятелем хорошие личные отношения. Мы все чаще встречались с ним, и я подумывал о нем как о потенциальном объекте разработки. В то же время что-то подспудно вызывало тревогу. Его знания казались слишком точными для той работы, которой он занимался в одной из общественных организаций. Он неплохо ориентировался в американской внешней политике и деятельности ЦРУ и давал понять, что имеет доступ к секретам, которые могут меня заинтересовать. Что-то неестественное ощущалось во всей атмосфере наших отношений..

Однажды я решился на элементарную проверку: явился на заранее обусловленную встречу в кафе пораньше. По некоторым особенностям поведения я обнаружил там двух сотрудников контрразведки: одного – на улице, другого – в самом помещении. А я знал, что, когда шел на встречу, наружного наблюдения за мной не было. Следовательно, контрразведка откуда-то узнала о месте и времени нашей встречи. По телефону с норвежцем мы об этом не говорили. Значит, спецслужбы получили информацию от моего собеседника или через него. Оставалось догадываться, за кем они следят: за мной или норвежцем? Самым неумным было бы покинуть кафе. Это лишь позволило бы сотрудникам контрразведки понять, что я обнаружил их. После появления норвежца я подчеркнуто держался в разговоре с ним рамок своего официального дипломатического статуса в расчете на возможное подслушивание.