Текст книги "Судьба разведчика: Книга воспоминаний"

Автор книги: Виктор Грушко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Глава 4
Воспоминания о Шолохове

Мое увлечение литературой никогда не ограничивалось прочтением «правильных» произведений советских писателей. Меня интересовала разная литература: от Лиона Фейхтвангера, оправдывавшего в политическом ослеплении сталинские чистки 1937 года, до Ильи Эренбурга – первого, по сути, диссидента. Я высоко ценил таких антиподов в поэзии, как бунтарь (в то время) Евгений Евтушенко и патриот Евгений Долматовский, с которым меня связывала многолетняя дружба.

Но выше всех я ставлю человека и писателя Михаила Александровича Шолохова, с которым мне посчастливилось познакомиться и узнать его довольно близко. «Тихий Дон» и «Судьба человека» навсегда останутся самыми близкими моему сердцу произведениями, оказавшими сильнейшее влияние на мировосприятие и даже понимание истории.

Никому не удалось описать гражданскую войну в России так ярко, как это сделал Шолохов. Я читал его книги еще юношей, задолго до нашей встречи, а в Норвегии вновь и вновь перечитывал их. И в тюрьме, где я оказался после событий 1991 года, когда над нашей многострадальной страной опять нависла угроза гражданской войны, шолоховские книги были со мной. Кризис, в котором оказалось советское общество в преддверии чрезвычайного положения в августе 1991 года и после него, напомнил мне многое в шолоховских произведениях. Когда снежный ком раздора устремляется с горы, его трудно остановить.

Летом 1957 года по приглашению издательства «Тиден» Михаил Шолохов вместе с женой Марией Петровной приехали в Осло. Он буквально вдохнул новую жизнь в молодого 27-летнего атташе по вопросам культуры Виктора Грушко. Всемирно известный писатель, которому было тогда 52 года, сразу после представления меня в качестве сопровождающего и переводчика перешел на непринужденный отеческий тон.

«Коль уж тебя приставили работать со мной, Витя, – сказал он, – первым делом нам нужно добыть денег, елико без оных мы со скуки помрем».

Поэтому я без лишних слов направился к директору издательства «Тиден» Колбьерну Фьельду и попросил «как можно больше» из положенных Шолохову гонораров за выпуск его книг в Норвегии. Я вежливо пояснил, что писателю нужно купить много подарков родственникам и друзьям.

В резиденцию посольства я вернулся с чеком на 40 тысяч крон, что по меркам 1957 года было астрономической суммой. Шолохов извлек из конверта чек, покачал головой и изрек: «Витя, ты не понял суть задачи. Я тебя послал за грошами, а ты приходишь с какой-то бумажкой. Ступай и принеси что-нибудь посущественнее».

После некоторых препирательств в банке, преодолений всевозможных «но» и «если» возвращаюсь с огромной пачкой мелких банкнот и вываливаю их на стол перед Шолоховым.

«Маша, – зовет Михаил Александрович жену, которая находится в соседней комнате. – Поди сюда, Витя принес мешок денег». Входит Мария Петровна.

«Забери все это, Маша, – улыбается Шолохов, протягивая ей деньги, – а то мы в первый же день все потратим». В русских селах, как известно, было принято препоручать ведение денежных дел семьи женам. Мария Петровна спокойно берет деньги и уходит.

«Ну что, Витя, опять мы с тобой остались без денег? – притворно вздыхает писатель и тут же, лукаво улыбаясь: – За кого ты меня принимаешь? Думаешь, я ей все отдал? Нет. Кое-что я заначил». Шолохов достает пачку в пару тысяч крон, которые он умудрился незаметно сунуть в карман.

«Понимаешь, небольшая ловкость рук – это не преступление, зато теперь мы можем посмотреть на Норвегию другими глазами».

Думаю, что эту западную страну Шолохов вспоминал с теплотой. В Норвегии он нашел самых восторженных почитателей. Читающая публика хорошо знала «Тихий Дон», роман пользовался неизменным спросом. Уже в первый вечер Шолохов убедился в чувстве уважения, которое испытывали к нему норвежцы.

То, что в его честь был устроен банкет в одном из лучших столичных ресторанов с видом на фиорд Осло, само по себе удивительным не было. Поразил состав участников.

Верна Герхардсен, принявшая активное участие в организации поездки, попросила меня не рассказывать заранее Шолохову о том, кто прибудет в «Конген» чествовать писателя. Пусть он считает, что устроителем банкета и хозяином стола является издательство «Тиден». Каково же было удивление Михаила Александровича, когда его ввели в роскошный зал и усадили на самое почетное место за подковообразным столом рядом с премьер-министром! «Ну вот, теперь вы можете рассказать гостю, кто здесь присутствует», – с гордостью говорит мне Верна.

Смущение Шолохова нарастало по мере того, как я представлял ему присутствующих – норвежское правительство почти в полном составе. Первым слово для тоста взял Эйнар Герхардсен. Он сказал, что норвежский народ хорошо знает и высоко ценит творчество Шолохова. Более того, многие норвежцы узнают себя в героях произведений русского писателя, ведь и они воевали за независимость своей страны.

«Именно для того, чтобы выразить вам свое глубочайшее уважение, – продолжал премьер-министр, – мы собрались здесь сегодня всем правительством впервые на моей памяти. Хочу подчеркнуть, что подавляющее большинство присутствующих, как и вы, были активными борцами с фашизмом».

Всегда ровный, раскованный и даже озорной, Шолохов был искренне растроган. Казалось бы, его трудно удивить торжественными речами и знаками уважения, но меня буквально потрясло ответное слово прозаика, пронизанное неподдельно теплыми чувствами.

Банкет произвел на Шолохова сильное впечатление, а вот пресс-конференциями, которых было много в последующие дни и на которых, как правило, преобладали банальные вопросы, писатель явно тяготился. В то же время он не хотел показаться гостем, уклоняющимся от каких-либо встреч. Отдушиной для Михаила Александровича во время пребывания в Норвегии стало знакомство с молодым норвежским писателем Гуннаром Сетером. К этому времени Сетер написал несколько книг, приобрел на родине популярность. Естественно, это имя Шолохову ни о чем не говорило, в Советском Союзе его произведений не издавали. Главное было не в этом. Сетер родился и вырос в селе. Для жителя станицы Вешенской беседовать с выходцем из норвежских крестьян было чрезвычайно интересно. Он расспрашивал о жизни крестьян на хуторах и горных пастбищах, интересовался условиями работы молодых писателей Норвегии: можно ли прожить на смехотворно низкие гонорары при крошечных тиражах в небольшой стране?

Когда Сетер посетовал, что не так просто найти темы, которые могли бы увлечь норвежского читателя, Шолохов взорвался: «Что ты имеешь в виду? В такой стране, как Норвегия, трудно найти интересные темы? Я о ней практически ничего не знаю, но ты мне только что рассказал о муже и жене, которые живут на маленьком хуторе и все делают своими руками. Они пашут землю и выращивают овец. У них три сына. Старший уехал в город. Средний собирается сделать то же самое. Родители стареют, но и младший сын не проявляет особого интереса к повседневной крестьянской работе. Ты можешь себе представить, какие чувства переполняют стариков, что им приходится переживать?! На таком материале можно написать роман, от которого у читателя ком к горлу подкатит».

Эта реакция была типичной для Шолохова. Он сразу вникал в ту или иную проблему, остро чувствовал ситуацию, когда человеку приходится делать сложный выбор, считал, что и в литературе нельзя допускать упрощений.

Не мог обойти стороной писатель и Норвежское студенческое общество. Поворчав немного по поводу непривычной обстановки: студенты сидели за кофейными столиками и курили, он, тем не менее, признал, что ему нравится непринужденная атмосфера встречи. Лекция о советской литературе и раскрываемых в ней темах прошла успешно, настал черед вопросов и ответов.

Молодой человек на приличном русском языке спросил, в чем разница между социалистическим реализмом, который является основой литературного творчества в Советском Союзе, и критическим реализмом, которого придерживаются радикально настроенные западные писатели. В вопросе содержалась основа для возможной политической полемики. Но Шолохов ответил моментально, не раздумывая: «Не надо путать п… с м….». Экскурс писателя в неисчерпаемые глубины русского языка поставил переводчика-студента в тупик. Он минут пять путано объяснял, что Шолохов имел, очевидно, в виду нетождественность обоих понятий.

Норвежцам импонировал грубоватый стиль Шолохова, его крестьянская прямота. Узнав, что он страстный рыбак, хозяева организовали для него посещение фабрики по производству рыболовных снастей. После тщательного осмотра богатой продукции Михаил Александрович сказал мне: «Попроси их отложить вон те коробочки. В них рыболовные крючки. Таких у нас дома нет. Пусть завернут их, мы расплатимся и пора ехать». Я замялся: приобретать что-либо на фабрике было не очень-то принято. Для этого есть магазины. Но директор фабрики, к моему удивлению, не моргнув глазом, предложил преподнести крючки в подарок советскому гостю. Шолохов заупирался, настаивая на оплате.

«Знаете, – ответил директор, – для нас большая честь, что всемирно известный писатель собирается пользоваться нашими снастями. Просто не может быть лучшей рекламы. Не только Хемингуэй, но и Шолохов предпочитает ловить рыбу на норвежские крючки». Следует заметить, что в норвежских газетах Шолохова частенько называли «русским Хемингуэем». «Большое спасибо, – вежливо ответил Шолохов директору. – Но в рекламе не ставьте меня на одну доску с Хемингуэем. Он – великий писатель и, как и я, страстный рыбак, но мы очень разные».

В свободное время чаще всего Шолохова сопровождал я. Конечно, я свозил писателя в известный Фрогнер-парк, украшенный скульптурными композициями Густава Вигеланна. Стоял солнечный летний день. Парк утопал в цветах. Множество клумб и кустарники великолепно сочетались со скульптурами.

Шолохову в парке понравилось. «Но подумай, насколько красивее одинокий полевой цветок. Он человеку милее и дороже, чем вся эта масса цветов, собранных вместе искусственно».

А что же скульптуры? Реакция Шолохова была довольно своеобразной. «Я ничего не смыслю в скульптуре, – сказал он, – но почему все фигуры в парке похожи на Муссолини?»

После прогулки по Фрогнер-парку Шолохов настоял, чтобы мы отправились в ресторан «выпить по-русски». Я привел его в приличный ресторан и, предупредив, что, возможно, в нем не подают спиртное, посвятил в норвежские традиции безалкогольных ресторанов.

Внимательно осмотревшись по сторонам, Михаил Александрович произнес: «Слушай, я не знаю, что пьют в компании, которая сидит напротив, но вот тот мужик слева, судя по его виду, явно пьет не водичку».

От моих благих намерений не осталось и следа. На столе появился коньяк. Пообедав, мы как смогли добрались домой.

Однажды вечером писатель был у нас в гостях. Он стоял у окна, высматривая что-то на улице, и неожиданно произнес: «Витя, глянь-ка, что написано на этом здании. «Банк»? Там, наверное, горы денег. Давай вечерком ограбим его. Нас, конечно, заметут, ясное дело. Там и охрана, и сигнализация. Но это не беда. Ты только подумай, какие будут завтра заголовки в газетах: «Известный писатель Шолохов и молодой дипломат Грушко арестованы за попытку ограбления!» Мне-то известности не занимать, но подумай о себе: ты сразу станешь знаменитым!»

Настало время смутиться мне: Шолохов умел подшутить над человеком, подметив какую-то черту характера и, не обижая, по-доброму подковырнуть.

Теплые, дружеские, окрашенные юмором отношения сохранялись между нами до конца поездки. На книге, подаренной перед расставанием, Шолохов сделал дарственную надпись, назвав меня «сынком», а себя – «убеленным сединой отцом». Но и здесь он не мог удержаться от улыбки: «Покорителю девичьих (по преимуществу норвежских) сердец, но, несмотря на это, верному мужу своей верной жены».

12 лет спустя, в декабре 1969 года, я вновь встретился с ним и Марией Петровной в Осло. Наше знакомство переросло в дружбу, и передо мной раскрылись более серьезные стороны жизни и творчества М.А.Шолохова.

Однажды мы не спеша возвращались домой. Поравнялись с кинотеатром, где шел американский фильм «Доктор Живаго». Я знал, что по своим политическим взглядам Шолохов весьма далек от Пастернака, но мне удалось ненадолго затащить его в кинотеатр. Сцены насилия в фильме произвели на меня сильное впечатление.

Когда мы пришли домой, я поставил пластинку с музыкой из этого фильма, которая понравилась нам обоим.

«Витя, – сказал Шолохов, – увиденное на экране ужасно. Но то, что на самом деле происходило во время гражданской войны, было такой трагедией, которую невозможно передать ни в романе, ни в кино».

И писатель начал рассказывать мне о том, что пережил он сам, о том, как политика разделяла села и семьи на враждебные, непримиримые лагеря, как брат шел на брата. О простых людях, которые оказались заложниками и жертвами столкновений между белыми и красными. Короче, о тех реальных событиях, которые легли в основу «Тихого Дона». Разговор длился часов пять, перешел на Великую Отечественную войну, в которой Шолохов принимал участие в качестве корреспондента фронтовой газеты «Красная звезда», на личность Сталина.

Михаил Александрович встречался со Сталиным не раз. В середине 30-х годов он был наездом в Москве. Александр Фадеев, один из руководителей Союза писателей, заказал ему номер в гостинице «Националь». Приезд совпал с днем рождения Шолохова, и он решил отметить его с московскими друзьями.

В то время писатель только обретал популярность. Он работал над «Тихим Доном», задуманным как большой роман в четырех книгах. Первая из них уже была издана. Во влиятельных литературных кругах она вызвала серьезную критику: советскому народу не нужны такие литературные «герои», как Мелехов, мечущиеся между красными и белыми.

«Ты не можешь представить себе мои переживания, – вспоминал Шолохов. – Надо мной нависла реальная угроза. Я думал, что никакого продолжения романа вообще не последует, во всяком случае, ни одна книга не увидит свет».

С такими невеселыми мыслями Шолохов сидел в гостинице и ждал гостей. Вдруг раздался телефонный звонок: «Товарищ Шолохов? С вами говорит Сталин. Не могли бы вы приехать в Кремль? Надо поговорить».

Шолохов не ждал от приглашения ничего хорошего, он почувствовал себя в опасности. Паника усилилась, когда Сталин произнес: «К вам придет машина и вас заберут». Может быть, он просто неудачно выразился, но ощущение было тяжелым.

Через десять минут действительно приехала машина. Это был правительственный лимузин, на котором писателя доставили в Кремль. Сталин принял Шолохова не в рабочем кабинете, а у себя на квартире и сразу перешел к делу.

«Товарищ Шолохов, я внимательно слежу за вашей работой и прочитал первую часть «Тихого Дона». Должен сказать, что в целом эта вещь мне нравится. Но как коммунист коммунисту я обязан сказать вам правду. А правда состоит в том, что для советского народа нельзя писать так, как пишете вы».

Далее Сталин пояснил, что один из белых генералов описан Шолоховым с излишней симпатией. Михаил Александрович почувствовал, что тучи сгущаются, и предложил внести в роман коррективы. «Нет, – сказал Сталин, – написанное править не нужно. Но примите критику во внимание при работе над следующими книгами». Шолохов понял, что на этот раз пронесло и издание «Тихого Дона» не будет приостановлено. Напряжение несколько спало, и он рассказал о предстоящей встрече с московскими друзьями-писателями по поводу дня рождения. Сталин поздравил именинника и даже снабдил компанию несколькими бутылками вина из личных запасов. Рассказывая это, Михаил Александрович заметил, что в тот день он впервые проехался в московском метро и его удивило, что на станции «Кировская» стоит бюст Сталина. Беседуя с вождем, он осмелился в вежливой форме сказать тому, что по русским традициям не принято ставить памятники живым.

«Я понимаю, что вы имеете в виду, – произнес Сталин. – Но русскому народу нужна башка».

С этим Шолохову трудно было согласиться. Он понимал, что Сталин ведет дело к установлению режима безраздельной власти, а это не соответствовало его представлениям о социализме. В целом отношение писателя к Сталину было неоднозначным. С одной стороны, Шолохов был убежденным коммунистом, воевавшим за дело революции и продолжавшим борьбу за социализм в своем литературном творчестве, и победы социализма были для него, как и для всех, связаны с именем Сталина; с другой – он не мог не видеть и не опасаться диктаторских замашек вождя. В течение 30-х годов писатель постоянно писал Сталину письма с критикой преследований простых людей и жестких методов коллективизации, подвергая себя смертельной опасности.

Разговор с Шолоховым еще раз убедил меня в его уникальной способности глубоко понимать действительность, не деля ее на «белое» и «черное». Его искренние коммунистические убеждения приходили в противоречие с лояльностью к Сталину. Особенно большие сомнения он испытывал по поводу коллективизации. Шолохов сам был станичником и многое в своей жизни повидал и пережил. Касаясь этой темы, он чувствовал огромную ответственность и очень тонко балансировал, чтобы сохранить творческую свободу. С большой силой и убедительностью он, например, раскрыл в «Поднятой целине» характер энтузиаста коллективизации Давыдова и передал горькие чувства крестьян, вынужденных расставаться с тяжело нажитым добром.

Писатель рассказывал, что следующая встреча со Сталиным произошла у него во время войны. Красная Армия уже отразила наступление фашистов на Москву, развертывалась битва за Сталинград, и худшие для советских людей времена были позади. В один из приездов с фронта корреспондент Шолохов в числе высокопоставленных военных и политических деятелей был приглашен к Сталину на дачу. Хозяин оказал ему особую честь, усадив за столом рядом с собой. Много говорилось о положении на фронтах. Шолохов позволил себе вольность рассказать анекдот о введении в армии вегетарианского дня. «Замечательное нововведение, если бы в этот день давали еще и по кусочку мяса», – шутили солдаты.

Анекдот был хорошо воспринят в сталинской компании, где разговоры на политические и военные темы сопровождались крепкой выпивкой. Однако на следующей встрече Шолохова усадили подальше от Сталина, а в третий раз писатель оказался уже по соседству с шефом НКВД. Берия держался дружелюбно, осыпал соседа комплиментами, но тот чувствовал себя неуютно и в последующем стремился по мере возможности избегать участия в сталинских застольях.

Не изменил писатель своим убеждениям и тогда, когда ветры подули в другую сторону. На XX съезде КПСС, где Хрущев впервые выступил с разоблачением культа личности Сталина, Шолохов попросил слово для выступления.

«Когда я поднялся на трибуну, – вспоминал он, – все заулыбались, ожидая обычных для меня шуток и прибауток. Но я выступил совсем в другом духе».

Эта была известная речь, в которой Шолохов резко критиковал советских писателей за отрыв от реальной жизни, за существование в некоем треугольнике: московская квартира – загородная дача – черноморский пляж. В зале стояла гробовая тишина.

И в последующие годы далеко не все и не всем публичные высказывания Шолохова приходились по душе. Известно, например, что он негативно относился к воззрениям Солженицына, хотя считал своим моральным долгом защищать социалистические идеалы, а вот их практическое воплощение – отнюдь не всегда. Он не мог простить Солженицыну, что его активно использует западная пропаганда. Думается также, что холодным отношениям между писателями способствовали распространившиеся слухи о том, что автором «Тихого Дона» является не Шолохов, а белогвардеец Крюков, и Солженицын не опроверг их. В наши дни истина была однозначно установлена шведскими исследователями с помощью компьютерной техники. Шолохов очень болезненно относился к этим слухам, жаловался мне, что бесконечно устал от нападок и не собирается даже высказываться на эту тему. «Ты-то знаешь, Витя, что никто кроме меня не мог бы написать мой «Тихий Дон»».

У меня в этом никогда не было ни малейшего сомнения. Никто иной не смог бы даже приблизиться к шолоховской глубине раскрытия жизни нашего общества времен гражданской войны. Потрясение от невероятной силы романов Шолохова, видимо, стоило мне второго инфаркта, когда я перечитывал их в госпитале.

Прощаясь и предчувствуя, что мы уже не встретимся, Шолохов подарил мне сборник «Донских рассказов» с надписью:

«Дорогому Вите Грушко с жаждой потоптать еще не одну путь-дорожку вместе и рядом.

М. Шолохов. 30.12.69»