Текст книги "Судьба разведчика: Книга воспоминаний"

Автор книги: Виктор Грушко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Однажды я встретился с Верной в одном из центральных столичных ресторанов, чтобы поговорить о возможности организации гастролей советского цирка. Она обратила мое внимание на то, что там же обедает один из известных ей высокопоставленных сотрудников полиции. «Ну и пусть себе обедает», – ответил я. Верна поприветствовала полицейского кивком. В 1960 году, когда я прибыл в Норвегию на двухмесячную стажировку в связи с переходом с чисто дипломатической работы на службу в разведку, я позвонил ей и сообщил, что нахожусь в Осло. Меня тут же пригласили на ужин домой к супругам Герхардсен. Эйнар послал за мной машину, и по пути я заметил, что за ней следует машина службы наблюдения норвежской контрразведки.

Самым грязным во всей нынешней газетной кампании является распространение слухов о том, что у Верны якобы были «интимные отношения» с моим коллегой по посольству Евгением Беляковым. Верна была общительной личностью, которая никогда не скрывала своих взглядов и чувств, в том числе и встречаясь с иностранными представителями. Она доброжелательно относилась к своему окружению, не разделяя людей по каким-либо категориям. Со всеми, включая и нас, советских людей, она была ровна, вежлива. Ей был чужд снобизм. Врожденное чувство собственного достоинства Верны неизменно вызывало глубокое уважение у всех, кто ее знал. Верна намного опережала свое время. Она была решительной сторонницей улучшения отношений между Норвегией и Советским Союзом. Именно она в самые мрачные, тяжелые периоды холодной войны способствовала пониманию и диалогу между нашими странами. Эта миссия заслуживает уважения, а не осуждения.

Распространяемые сегодня в Норвегии слухи отталкиваются от упомянутой раньше поездки норвежской молодежной делегации во главе с Верной в Советский Союз в 1954 году. Беляков сопровождал эту делегацию. Когда он позже прибыл на работу в Осло, было совершенно естественным поприветствовать своих знакомых, включая и Верну Герхардсен. Когда Беляков встречался с семьей Герхардсен, я всегда был вместе с ним: Беляков не говорил по-норвежски да и в английском был не очень-то силен. Герхардсены тоже, как я уже говорил, владели английским слабо. В результате каких-либо встреч Белякова наедине с ними не было. А если даже и предположить, что они могли быть, вездесущая норвежская контрразведка, поверьте мне, их бы не пропустила.

Задаюсь вопросом: кому в Норвегии сегодня выгодно распространять эти злонамеренные слухи? Ответа пока не нахожу. Но в 50-е годы в определенных норвежских политических кругах считалось признаком дурного тона вообще поддерживать какие-либо контакты с советскими людьми. Может, поэтому у меня не появилось друзей среди представителей буржуазных партий. Но и среди социал-демократов было предостаточно фигур, которые косо смотрели на «братание» семьи премьера с «русскими», подозревая его в нестойкости перед «заигрыванием коммунистов». Все это ерунда. Сначала нас, советских представителей, упрекали за враждебность и закрытость, нежелание устанавливать человеческие контакты с Западом, а потом нас же, вступивших на путь мирного сосуществования и протянувших руку дружбы соседним странам, стали обвинять в «заигрывании» и делать недостойные намеки.

Не знаю, что в действительности имел в виду махровый проамериканский политик Хокон Ли, в то время генеральный секретарь НРП, на пленуме партии в 1967 году, когда заявил Эйнару Герхардсену, что «раздавит его, как вошь». Какие козыри были у него в руках: американские или норвежские? Во всяком случае, этот эпизод по своей наглости был неслыханным и должен был бы стоить Ли партийного поста.

Однажды я встретился с Ли лицом к лицу. Я был вместе с Верной в общественно-политическом центре Осло «Фолкетс Хюс» в связи с визитом одной из советских делегаций. Мы оказались в одном лифте с Ли, и Верна представила меня ему. Он многозначительно посмотрел на меня, но что это означало, остается только догадываться.

Последний раз я встретился с Верной в 1970 году. Я поговорил с нашим послом С.К. Романовским об организации неофициального обеда с теперь уже бывшим премьер-министром Норвегии и его супругой не в зале приемов, а в личной резиденции посла. Такой обед состоялся. На этот раз о политике практически не говорилось. Разговор шел о личных делах, об обыденном. Герхардсен был раскован и чувствовал себя как дома, поскольку он более не был облечен властью.

Я знал, что Берне в последнее время нездоровилось, но она пыталась как могла скрыть болезнь. Как говорили, у нее был рак. Мы с Валентиной обратили внимание на то, что Верна не могла сидеть спокойно. Очевидно, ее мучили сильные боли. Мы заметили также, что она практически ничего не ела.

Обладая огромным самообладанием, она попробовала преуменьшить серьезность своего положения, рассказав, что упала на трамвайных путях, сильно ушиблась и угодила в больницу. Там Верна все время думала о детях – Торгунн, Руне (сейчас он, кстати, является мэром Осло) и Трульсе. С невеселой улыбкой она сказала, что с годами материнский инстинкт усиливается.

Всего через несколько недель мы получили скорбное сообщение о кончине Верны. На похоронах были наш посол и я как советник посольства. С кладбища все поехали в «Фолкетс Хюс», где состоялась траурная церемония. После речей я подошел к Герхардсену и выразил ему мои личные соболезнования. Поблагодарив, Герхардсен сказал: «Спасибо, что вы сочли своим долгом проводить ее. Вы играли очень важную, даже не можете представить, насколько значительную роль в ее и моей жизни».

То же самое я могу сказать и о них. Политическая дальновидность и ум государственного деятеля Эйнара, искреннее желание улучшить условия жизни народа, поставить человеческую личность в центр политики не могли не оказать на меня глубокого влияния. Большинство государственных деятелей, долго находящихся у власти, со временем, к сожалению, утрачивают способность слушать и слышать других. Эйнар Герхардсен был не из их числа. Его кредо состояло в том, чтобы попытаться понять других, вникнуть в ход их мыслей, даже если, как в случае со мной, это были доводы молодого, неопытного и даже, как писали тогда газеты, «опасного для Норвегии человека».

К вопросу об «опасности». В Норвегии и сейчас задаются вопросом не нанесли ли мои отношения с премьер-министром ущерба их стране но логично, на мой взгляд, задуматься и об «опасности», которой могла подвергаться другая сторона. Поясню на таком примере В первые послевоенные годы в нашей идеологии господствовала сталинская доктрина социал-демократии. Согласно ей, социал-демократы представляли собой наиболее реакционную силу, более опасную для рабочего класса, чем капитализм как система. Сталин объявил западноевропейских социал-демократов главными врагами социализма. Это идейное наследие оказывало влияние на советские партийные и властные структуры еще очень долго, много лет спустя после поворота к более примирительной политике. Моя же работа в Норвегии руководство политической разведкой во всей Европе, но главное – личное общение с Герхардсеном и его супругой заставили занять гораздо более лояльную позицию в отношении к европейской социал-демократии, чем было принято в Советском Союзе.

Как-то в 70-е годы председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов должен был выступать с большим докладом на одном из торжественных собраний. В соответствии с существовавшей тогда практикой различные подразделения заблаговременно получили проект доклада для замечаний и предложений.

Было известно, что Ю.В.Андропов проявлял огромный интерес к социал-демократическим партиям и их взглядам на решение общественных проблем. Проект доклада содержал довольно благожелательные характеристики западной социал-демократии, особенно в части внешней политики. Я предложил некоторые идеи и формулировки, которые шли еще дальше в этом направлении.

Мои предложения не прошли. Я оказался большим «социал-демократом», чем Андропов.

Политическое чутье и авторитет Герхардсена на Западе и Востоке сделали неоценимой его роль в «наведении мостов» и поиске компромиссов между великими державами в мире, который балансировал на грани третьей мировой войны. Это сегодня можно говорить, что такая угроза существенно уменьшилась. В прежние же времена это было не столь однозначно. Если мне своей политической работой удалось в какой-то степени способствовать улучшению информированности советского руководства о Западе и пониманию различных тенденций и подходов к решению важных международных проблем, то думаю, я выполнил свой долг не только перед Родиной, но и перед светлой памятью Эйнара и Верны Герхардсен.

Глава 6
Из дипломатии в разведку

После завершения первой командировки в Норвегию в 1958 году можно было ожидать продолжения работы в центральном аппарате МИД, естественно при условии положительной оценки результатов работы в посольстве. К счастью, именно так ее и оценили. Я приступил к работе в норвежской референтуре отдела Скандинавских стран МИД. Валентина, я и наш сын Александр, «задуманный» еще до отъезда в Норвегию, но родившийся в Осло, вернулись в Советский Союз с оптимистическим настроением. Чувствовалось, что климат в отношениях между Советским Союзом и Норвегией улучшается. Я горел желанием содействовать дальнейшему продвижению в этом направлении на порученном мне участке. Хрущевская оттепель, проявившаяся по отношению к Западу, пустила корни и в самом советском обществе. Сталинского министра иностранных дел Молотова, отличавшегося твердостью и непримиримостью, сменил на посту суховатый профессионал Андрей Андреевич Громыко. Правда, непродолжительное время министерство возглавлял А.Н.Шепилов. Для Молотова, кстати, запросили агреман для направления на должность посла в Норвегию. Норвежцы были удивлены, но назначение по каким-то причинам не состоялось. В норвежской референтуре работали всего два дипломата, но мы справлялись. Ничего сенсационного в двусторонних отношениях не происходило, а текущие дела были нам по плечу. Так называемая рутина иногда хороший признак. Значит, все идет нормально. Я ею не тяготился, напротив, находил интересной уже привычную работу по организации культурных обменов, личных контактов, которые постепенно расширялись. Возникавшие неприятности были связаны в основном не с Норвегией, а с ее союзниками. Тучей на относительно безоблачном небе всплыло дело о шпионском полете американского самолета-разведчика У-2, сбитого над Свердловском 1 мая 1960 г. Американцы не сразу узнали, что летчик Фрэнсис Гарри Пауэрс не только остался в живых, но и многое рассказал. Президент США Эйзенхауэр, не зная о судьбе летчика, решился на ложь. Он публично заявил, что сбитый самолет выполнял задачи метеорологической службы. С советской стороны, в свою очередь, были представлены фотографии, подтверждавшие разведывательный характер полета, а также доказательства того, что пунктом назначения У-2 являлся норвежский военный аэродром в Будё. Советский Союз потребовал от американцев безоговорочных извинений. США категорически отказались это сделать, и предстоящая встреча в верхах в Париже была торпедирована.

Мне поручили пригласить в МИД норвежского посла Оскара Гундерсена. Когда мы шли к кабинету министра иностранных дел, норвежец поинтересовался, не известна ли мне причина вызова. Я ответил, что речь пойдет о событиях последних дней. О том, что Пауэрс жив, я, естественно, умолчал.

А.А. Громыко был известен всем как чрезвычайно корректный и тактичный человек, однако на этот раз он выглядел очень мрачно. От имени советского правительства министр заявил протест норвежскому правительству в связи с тем, что оно вводит Советский Союз в заблуждение. Американский самолет-разведчик должен был приземлиться в Будё, а следовательно, норвежская территория используется в агрессивных целях.

Норвежский посол, имея какие-то инструкции или по собственной инициативе, ответил, что такое является совершенно немыслимым. Норвежское правительство никогда этого не допустило бы.

«Я не стану с вами больше говорить на эту тему, – сказал Громыко. – Сказанное мной является неопровержимым фактом. Доложите об этом своему правительству. Это все. Вас я слушать больше не желаю».

Для дипломатии вообще и для Громыко в особенности такой тон беседы был очень необычным. Как правило, даже при передаче резких нот протеста вежливость обязательна. Иногда посла даже сочувственно похлопывают по плечу. Но в данном случае этого не произошло. Слишком явным было нарушение со стороны Норвегии ее официального внешнеполитического курса.

Мы столкнулись с ситуацией, когда сами испытывали сомнения. Может быть, норвежцы не ведают, что происходит в их королевстве, то есть американцы обманывают их в основополагающих вопросах безопасности? Или же речь идет о сознательных действиях норвежского правительства, противоречащих официальной политике? Судя по всему, прерванный полет Пауэрса был не единичным эпизодом, а лишь звеном в серии разведывательных мероприятий американцев на протяжении длительного времени. Впоследствии я узнал, что Первый секретарь ЦК КПСС и Председатель Совета Министров СССР имел информацию о шпионской деятельности американцев в этом районе еще в 1958 году. На это было обращено внимание норвежского правительства. Как чуть позже рассказал мне норвежский посол, Герхардсен в беседе с Председателем Верховного Совета СССР Лобановым признал, что определенные сведения о военно-разведывательной активности американцев Норвегия все же заблаговременно от них получала.

Некоторые из наших военных полагали, что Норвегия ведет нечестную игру и может пойти на размещение на своей территории ядерного оружия, несмотря на официальные заверения в противоположном. Я эту точку зрения не разделял и оспаривал, в частности, в беседах с советским военным атташе в Норвегии. Он считал, что я слишком доверчив. Со своей стороны, я подчеркивал, что норвежское общественное мнение отреагирует очень сильно, если норвежское правительство будет вводить его в заблуждение по столь важному вопросу национальной безопасности и внешней политики. Если тайный сговор или обман выявятся, то правительство незамедлительно будет отправлено в отставку. Для НРП это было бы колоссальным поражением, и она могла бы лишиться власти на много-много лет. Поэтому, по моему мнению, маловероятно, что Норвегия отойдет от своей особой политики, не допускающей размещение; атомного оружия и иностранных войск на своей территории в мирное время.

В конце 50-х годов у меня появилась возможность увидеть замечательные уголки своей собственной страны, в первую очередь Кавказ и Крым, куда несколько раз я ездил с норвежскими гостями. Весной 1958 года в Москву приехал мой старый знакомый Андреас Андерсен.

Андерсен, советник премьер-министра Герхардсена по делам национальной безопасности, прибыл вместе с супругой не по приглашению Хрущева, как утверждают сейчас некоторые норвежские средства массовой информации (это была фигура не того уровня), а по линии Советского комитета по культурным связям с зарубежными странами. И сопровождал его не «известный разведчик Виктор Грушко», а обычный дипломат, потому что в то время я еще не имел никакого отношения к советской разведке.

Любители скандалов в Норвегии настойчиво внушают мысль о том, что подобные поездки тщательно готовятся с целью оказания политического нажима на иностранцев или создания компрометирующих ситуаций. Это абсолютно неверно. Уже в то время иностранных политиков и деятелей культуры часто приглашали в гости, чтобы они смогли составить личное впечатление о стране, продолжавшей залечивать раны Великой Отечественной войны, поближе познакомиться с жизнью советских людей. Это было проявлением не каких-то зловещих планов, а, напротив, большей открытости и миролюбия. Чтобы подтвердить это, расскажу подробнее о поездке Андерсена и его жены.

В программе поездки, разумеется, значилась Москва, но помимо нее наиболее запоминающимися были Сочи, где граждане из самых различных уголков Советского Союза могли провести отпуск на море, и Тбилиси, столица Грузии. Андерсены смогли убедиться, насколько дешево стоило курортное лечение для обыкновенных советских людей в знаменитой Мацесте. В Грузии норвежцев встретили Кавказские горы, необъятные виноградники и ни с чем не сравнимое грузинское гостеприимство.

Когда я стал объяснять хозяевам место советника премьер-министра по международным вопросам в норвежском административном аппарате, они не захотели вникать во все тонкости должностной иерархии, поставив Андерсена по каким-то своим критериям на второе место после премьер-министра.

Умный и любознательный Андерсен воспользовался пребыванием для выяснения массы вопросов, затрагивавших различные стороны жизни народа, и получил целый ряд документов, подтверждающих то, что ему рассказывалось и показывалось. Так, например, он получил подтверждение того, что часть общесоюзного национального дохода, направлявшаяся в республику, намного превышала вклад Грузии в экономику Советского Союза. Сегодня это не секрет для многих, но, к чести Андерсена, нужно сказать, что он еще тогда понял ложность тезиса об «ограблении» советских республик Центром. Напротив, именно в советские времена Грузия переживала свой наивысший расцвет.

Грузины не ограничились предоставлением сухих цифр и выкладок. Мы съездили в Цинандали, где делают знаменитое белое вино. Два норвежских гостя прибыли туда в сопровождении кортежа из десяти автомобилей. На меньшее хозяева не могли согласиться, когда речь шла о «человеке номер два» в Норвегии. Хозяйство в Цинандали было огромным, и после осмотра виноградников и винодельных мощностей Андерсен захотел убедиться, что не имеет дело с чем-то для показа иностранцам. Он выбрал наугад два дома и попросил разрешения заглянуть туда, чтобы увидеть, как живут простые люди. Велико было его удивление, когда он увидел добротную обстановку, дорогие ковры на стенах и полу, но особое удивление вызвали запасы хозяев в погребах. «Здесь примерно две тонны белого вина, – сказал грузин. – Надо всегда иметь запас для гостей, свадеб и долгих зимних вечеров».

Вечером того же дня за праздничным столом под открытым небом оживленно и весело грузинские виноделы принимали чету Андерсен. Длинные и цветистые грузинские тосты – кошмар для любого переводчика. Когда один из хозяев в разгар застолья встал и произнес тост в честь Сталина, норвежец был крайне удивлен. Со времени XX съезда КПСС прошло два года, и странно было слышать предложение выпить «за великого сына грузинского и русского народов, который построил лучшее в мире государство и навечно останется в памяти людской». Но Андерсен не показал своего удивления, лишь обратил на меня вопрошающий взор. «У нас свобода мнений», – подмигнув, сказал я ему.

В Тбилиси в те годы выступал замечательный танцовщик Вахтанг Чабукиани. Нам достали билеты на балет «Отелло» с его участием. Андерсен, в отличие от меня, балетом не «болел», но не пожалел об увиденном. Чабукиани был, на мой взгляд, великим артистом, калибром не ниже Рудольфа Нуриева, но менее известным за рубежом, поскольку и выезжали в то время редко, и кинозаписи делали не так часто, как во времена Нуриева. Встретившись после спектакля с Вахтангом в кабинете директора, Андерсен не смог сдержать своего восторга. Грузинский танцовщик держался очень скромно, говорил с достоинством и юмором. Он рассказал, что не всегда успех зависит от него, например ему трудно было танцевать со знаменитой английской балериной Маргот Фонтен. «Я люблю танцевать с миниатюрными, подвижными и легкими как пушинка партнершами, – сказал он. – И вынужден признаться, что, танцуя с ней, думаю только о том, как бы не уронить ее на пол».

Для меня поездка с Андерсеном была приятным напоминанием о Норвегии и близким знакомством с жизнью собственного народа. Обозначилось улучшение материального благосостояния людей. Нехватка товаров народного потребления, которая стала острой позже, в то время еще была не столь заметной. В некоторых отраслях, напротив, были даже проблемы с перепроизводством, например сливочного масла. Быстрыми темпами шло жилищное строительство. Пусть качество «хрущевок» было не очень высоким, но многие семьи впервые смогли получить отдельные квартиры с удобствами.

Иными словами, это было время, когда советские люди смотрели в будущее с оптимизмом и уверенностью. Не все, разумеется, было прекрасно и радовало, но сравнение с прошлым обнадеживало. Борьба с политическим инакомыслием, которая якобы имела в конце 50 – начале 60-х годов гигантские масштабы, на деле вылилась в несколько судебных процессов над диссидентами. Может быть, эта проблема была бы меньшей, если бы размежевание со сталинизмом в 1956 году не повлекло за собой непредвиденные последствия. У многих горькая правда о том, во что они безоговорочно верили, развенчание обожествленного Сталина, с именем которого шли в бой в годы войны, вызвали шок и разочарование. Если все, что было до 1956 года, оказалось не таким безоговорочно правильным и законным, то где гарантия, что новые руководители страны будут действовать безошибочно? Такая утрата веры в руководство страны и скептицизм стали для некоторых наших соотечественников жизненным кредо и основанием для отвержения абсолютно всего в советском обществе, вплоть до эмиграции, и борьбы против него. Теперь, после разрушения Советского Союза, некоторые диссиденты, не ладившие с властями, выражают сожаление по поводу своих прежних действий. Если бы мы знали, к чему придем, от наших выступлений и деятельности нужно было бы отказаться, считают они. Другая часть общества и членов партии не поддерживала осуждение Сталина, по-прежнему видя в нем лидера, создавшего и защитившего великое социалистическое государство.

Для лучшего понимания того, насколько сложно найти историческую правду, стоит сослаться на Уинстона Черчилля, который уже после разоблачения культа личности заявил в палате лордов в 1959 году (в день 80-летия Сталина), что тот «был гениальным полководцем, обладавшим необыкновенной энергией, знаниями и несгибаемой волей. Он был жестким и беспощадным в словах и делах. Даже мне при всем опыте работы с английским парламентом трудно было возражать ему. Он был уникальным государственным деятелем… в силу своего глубокого, логичного и продуманного понимания истории, хозяином положения в критические моменты жизни своей страны, который никогда не предавался иллюзиям. Даже нас, которых он открыто называл империалистами, Сталин побудил к совместной борьбе с империалистами. Он принял Россию в разрухе, а оставил после себя страну, обладающую атомным оружием». Речь Черчилля широко освещалась средствами массовой информации на Западе. В Советском Союзе тогда она не была опубликована.

Думаю, что для цельного понимания настроений в обществе после XX съезда КПСС нужно учитывать всю сложность оценки роли Сталина в истории, которая до сих пор будоражит наше общество.

В конце лета 1959 года ко мне на работу в МИД позвонил человек, которого я раньше не знал. Он представился полковником КГБ и сказал, что хотел бы со мной поговорить. Стояла великолепная погода, и мы решили пройтись по парку. Полковник был хорошо информирован обо мне и без всякого предисловия предложил подумать о переходе на службу в политическую разведку.

Для меня это было полной неожиданностью. До этого с КГБ как ведомством у меня не было никаких контактов, и о разведке я имел весьма смутное представление. С другой стороны, предложение вызвало у меня любопытство. Я попросил неделю на обдумывание. На этом мы и остановились. Сотрудник КГБ дал понять, что о состоявшемся разговоре и предложении не следует никому говорить. Но своего непосредственного начальника, заведующего отделом Скандинавских стран МИД СССР Константина Константиновича Родионова, который, очевидно, уже был проинформирован, я не мог обойти.

«Я советовал бы вам согласиться и с удовольствием рекомендую вас, – сказал он. – Полагаю, что на этой службе вас ждет большое будущее». Вместе с тем Родионов подчеркнул, что выбор целиком и полностью остается за мной.

Выбор был непростым. Мне, по должности третьему секретарю министерства, было 29 лет. Работа складывалась у меня неплохо, и просматривалась перспектива продвижения по дипломатической линии. Мне приходилось заниматься различными делами: готовить записки и ноты, переводить и вести переговоры, поддерживать контакты с культурными и политическими учреждениями у нас в стране и за рубежом, участвовать в аналитической работе государственного уровня. Я работал уже довольно уверенно и чувствовал в себе силы и способности сделать больше. Зачем все бросать и начинать заново?

Вместе с тем работа во внешней разведке манила романтикой и престижем. В годы Отечественной войны вклад разведчиков в победу над фашизмом был окружен ореолом славы. Многие из них стали национальными героями. Они написали захватывающие мемуары. Появился ряд прекрасных кинофильмов, в которых прототипами героев-разведчиков являлись реальные люди. В МИД мне как-то попал в руки закрытый документ КГБ, затрагивавший проблему, которой занимались и мы. Нельзя было не обратить внимания на высокий уровень анализа, точность формулировок и профессионализм исполнителей. Короче, материал произвел на меня сильное впечатление.

В дипломатии есть черты, которые существенно отличают ее от разведки. Дипломат всегда является официальным лицом и представителем своей страны как дома, так и за рубежом. В МИД существует негласный кодекс, протокольные формы общения, предписывающие, с кем встречаться и как себя вести. Нельзя свободно высказывать личную точку зрения, не совпадающую с официальной политической линией страны. Мне подумалось, что в разведывательной службе можно проявить большую самостоятельность и инициативу. Ведь задача разведки и состоит в том, чтобы устанавливать контакты и добывать нужные государству сведения, которые невозможно получить иным путем.

В разведку не просятся, туда отбирают. Для кандидата на службу в это подразделение КГБ это большая ответственность и огромная честь.

Я ответил согласием. Последовало соответствующее решение ЦК КПСС. Такова была практика.

Примерно через неделю меня вызвал К.К. Родионов и попросил подготовить проект записки в ЦК о перспективах создания безъядерной зоны на Севере Европы. Я напомнил ему, что уже начал готовить дела к сдаче и времени для выполнения новых поручений по сути не осталось.

«Действительно, это я как-то упустил, – говорит Родионов и задумывается. – Послушайте, а что если вам задержаться здесь еще на годик?»

Ссылаюсь на то, что решение ЦК уже принято.

Но Родионов был не лыком шит и имел вес. Он, заведующий отделом, не являлся карьерным дипломатом, будучи по образованию морским офицером. Во время войны, неплохо разбираясь в вопросах морского права, выезжал в составе советской делегации на переговоры о создании ООН. Однажды, перед поездкой Родионова на очередной раунд переговоров в качестве руководителя делегации, Сталин узнал, что он всего лишь капитан первого ранга.

«Кто возглавляет американскую делегацию?» – поинтересовался Сталин. Ему ответили: контр-адмирал. Сталин посчитал, что уровень нашего представителя должен быть не ниже, и удивленный Родионов сразу по прибытии в посольство в Вашингтоне узнал, что ему присвоено адмиральское звание. Впоследствии он стал послом в Швеции. С 1956 года заведовал отделом МИД и сохранил влиятельные связи.

Не знаю, как Родионову это удалось, но мой переход в разведку был отсрочен на год. Поэтому вместо начала службы в разведке я вернулся к нотам и заявлениям. Много внимания было уделено с моей стороны и подготовке мероприятий в связи с 15-летием освобождения советскими войсками Северной Норвегии (Финнмарк). Это поручение было приятным.

Осенью 1944 года Красная Армия вступила в Норвегию в районе города Киркенес, прорвала оборону немцев и двинулась дальше, на юг. После тяжелых боев бегство фашистов было настолько стремительным, что наши едва успевали догонять их. Если бы Советский Союз захотел, наши солдаты могли бы пройти всю Норвегию. Но этого не случилось. По просьбе самих норвежцев наши войска некоторое время оставались в Финнмарке для оказания помощи местному населению в организации снабжения и восстановительных работ, а затем были полностью выведены.

Одной из причин быстрого вывода войск, очевидно, являлись договоренности, достигнутые «большой тройкой» – Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем – на Тегеранской конференции в конце ноября 1943 года и на последующих встречах. Можно предположить; что лидеры не только координировали свои действия в борьбе с фашизмом, но и думали о сферах своих интересов в послевоенное время. Я рылся во всевозможных документах, но не нашел ничего – ни в тегеранских протоколах, ни в других материалах, – что могло бы свидетельствовать о каких-либо договоренностях в отношении Норвегии. Тем не менее было понятно, что Норвегия останется вне сферы советских интересов.

Если отвлечься от международных переговоров, то, как я уже писал выше, неоспоримым историческим фактом является то, что русский солдат никогда не был в Норвегии иначе как освободитель. Наверное, именно поэтому главнокомандующий советскими освободительными силами генерал Щербаков стоял рядом с королем Норвегии на всех праздничных мероприятиях в Осло 7 июня 1945 г.

На юбилейные мероприятия в октябре 1959 года норвежцы пригласили советскую делегацию в Финнмарк, и мне было поручено подготовить ее состав и организовать поездку вместе с Союзом советских обществ дружбы (ССОД), Министерством обороны и руководством Мурманской области, которое возглавлял В.Коновалов.

ССОД пригласил в состав делегации поэта Евгения Долматовского. Министерство обороны было представлено генерал-лейтенантом Константином Грушевым. Он стал генералом еще во время войны, принимал непосредственное участие в освобождении Киркенеса. Грушевой был очень приятным человеком. Он знал Л.И.Брежнева по Днепропетровску и был одним из ближайших его друзей. Я представлял Министерство иностранных дел.

В Северной Норвегии нас принимали великолепно. Но, как всегда, не обошлось и без досадных оплошностей. Коновалов был очень доволен, что накануне поездки купил для торжеств черные лакированные ботинки. Поскольку разносить их он не успел, ботинки страшно жали. Пришлось прийти на помощь и раздобыть для мурманского начальника пару скромных калош. В них он и выступал на званых банкетах. Встретившись спустя много лет, К.С.Грушевой, Е.Долматовский и я вспоминали этот случай и смеялись.