сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 48 страниц)
— А? — требовательно кричал старец, вперяясь взглядом в сидящих с каменными лицами теток. — Правосторонний, говорит! А? Правосторонний! Правосторонний, я вам говорю! — повысил он голос. — Ты морду-то не вороти, дура! Правосторонний!
— Мужчины! Уймите его! — воззвала тетка.
Пассажиры остались безучастны.
— Пенсии нет! — надрывался сиплым клекочущим голосом заклеенный изолентой старик. — А? Нет пенсии! Всю войну! На Ленинградском фронте! Всю войну! Под Сталинградом! Под Бер-р-рлином! — взвыл он. — За антихриста кровь пррроливал! Сталина на вас нет! Врачиха говорит: правосторрронний! Врраги нарррода! Свечу — кто сделал? Вредители! Враги народа! Нарочно, нарочно! Правосторонний! — Старик призадумался, а после продолжил более связно. — Беру свечу! А ее вредители сделали! Слуги антихриста ее сделали! Враги народа! Пятно на голове — а? Неспроста пятно на голове! Это отметина! И кукурузу сеять он приказал! Да! Ты морду-то не вороти! Нажрала морду-то!
Сигизмунд старательно давил в себе острейшее желание скрутить мерзопакостного старикашку за грудки и вышвырнуть его из автобуса. Чтоб грянулся об асфальт и издох к чертям собачьим.
С другой стороны, человек этот безумен. А его даже в психушку не берут. На какие шиши его в дурке кормить-то? Кому он сдался? Все тихо ждут, пока сам подохнет. Или пока какой-нибудь Сигизмунд его вот так — из автобуса… Ну их на хрен. Не дождутся. Пусть орет.
— Беру я ее, а она не во рту тает, а в руке! — кричал старикашка. — Не во рту, а в руке! — И захохотал визгливо. Потом осерчал: — Я ее сую, сую… — Он выразительно показал, как сует. Народ старательно смотрел в другую сторону. — А она упирается. Шишка не пускает. Не лезет свеча! Скользкая, сволочь, как Керенский! И синяя… как пятирублевка. По пальцам, сволочь, размазывается. Разма-азывается, разма-азывается… Гадина! Ты морду-то не вороти, дура! Вот пальцы! — Старик растопырил грязные пальцы с желтыми обкуренными ногтями. Сунул их под нос несчастной тетке и хрипло взревел: — Во-от! Во-от! Синим вымазаны! Видала? Я сейчас к врачихе этой еду.
Автобус остановился. Сигизмунд молча вышел и две последние остановки до аськиного дома прошел пешком.
Шел, выстраивая в голове концепцию. Видимо, банальную. Но сейчас она казалась Сигизмунду необыкновенно важной и глубокой.
Почему, интересно, в нас с детства вбивают какую-то чудовищную жизненную схему, по которой мы должны:
а) родиться и обучиться “жизни”;
б) породить себе подобных и обучить их “жизни”;
в) сделаться старыми, никому не нужными, и подохнуть среди клистирных трубок и общего раздражения?
Ведь существует второй путь. Точно существует. Путь, при котором старость не становится тягостью.
Пример: ленинградский старичок в черном беретике — театральный художник.
Да и другие есть. Есть, есть же примеры достойной старости! Почему люди подходят к этому возрасту такими разными путями? И каким путем нужно подходить к ней, чтобы не превратиться в такого вот жалкого старикашку с изолентой на морде? А ведь, возможно, с тем ленинградским художником этот, в изоленте, в одном батальоне в землю зарывался. Очень даже возможно.
Видимо, правы мудрецы, когда говорят, что нужно больше думать о смерти. Постоянно о ней думать. Не в том смысле, что панически ее бояться, просыпаться по ночам в холодном поту, вздрагивать под одеялом. Нет — просто всегда знать, что когда-нибудь мы умрем. И брать смерть в советчики.
И тогда человек к старости не мутнеет, а как-то высветляется. Делается все чище и тоньше… и когда он наконец умирает, то кажется, будто он не умер. Просто стал светом.
Это все глюкасил, подумал под конец Сигизмунд. Глюкасил и переутомление.
И все же дома у него лежит еще один старик. Любопытно, к какому из двух типов он относится. И что теперь делать прикажете?
* * *
Сигизмунд вошел в аськину комнату и замер. Помещение загромождали гигантские спилы липы. Кто-то проделал титаническую работу, перетащив в комнату почти все поваленное дерево. Между огромными кусками ствола вилась от двери к окну узкая тропинка. Пол усыпан стружкой и мелкой щепой. На столе у окна кучей навалены деревянные фигурки.
Сигизмунд разворошил их, стал рассматривать. Свирепые божки, фантастические звери и птицы с растопыренными крыльями, схематические лица в завитках бороды, бесконечные орлы. Все это сплеталось в неразделимой схватке, грызлось между собой насмерть, страдало, умирало, терзалось дикой яростью, изнемогало от нечеловеческих мук. В комнате стоял острый запах мокрой древесины.
В углу комнаты высился столб — этого тоже раньше не было. Со столба, вырезанные друг над другом, таращились три мрачные хари. Что характерно — столб не был липовым. Спилили, должно быть, еще что-то. Хари были жирно раскрашены театральным гримом. На бороде у одной из них налипла сгущенка. К сгущенке приклеилась шальная весенняя муха.
На кухне среди гор немытой посуды обнаружился еще один идол. Этот был пониже, широкий, кряжистый. По антигуманности рожи мог дать фору всем трем из комнаты. Кроме зверской физиономии идол обладал громадным, размером едва ли не в полный рост самого идола, раскрашенным спиралями фаллосом. На фаллос кто-то легкомысленно повесил клетчатую кепку.
Сигизмунд кое-как пробрался между бревен. Упал на кровать за шкафом. И стал смотреть в потолок.
Да, по всему видать, бизнес здесь поставлен на широкую ногу. Чувствуется влияние Вавилы.
Мысль опять вернулась к вандальскому деду, что валялся сейчас у Сигизмунда дома. А ну как обклеет морду изолентой да пойдет чудить? А следующий кто? Сегерих? Или одноглазый десятник?
Одно Сигизмунд сказал себе твердо: если в приемной камере нарисуется Лиутар с дружиной, придется вкручивать красный цилиндр. И жать, жать, жать, жать на кнопку!!!
В замке входной двери заскрипел ключ. Сигизмунд дернул ртом. Кого там еще несет? Аська, что ли, соскучилась?
Нелегкая принесла раба Дидиса.
— Э, кто-о здес? — хозяйски крикнул он.
— Я, — отозвался Сигизмунд. А мог бы и не отзываться.
— Сигисмундс! — обрадовался скалкс, входя в комнату.
На скалксе были джинсы, гигантский свитер до колен с дурацким оранжевым значком “Я крутой”. За спиной у него болтался несоразмерно крошечный грязноватый рюкзачок. Длинные патлы, перехваченные ремешком, придавали Дидису вид заправского хипаря. По всему было заметно, что раб вполне освоился в сегодняшнем мире. Гармонию слегка подпортила манера заплетать лохматую бороду в косу.
— Что это тут у вас за пилорама? — спросил Сигизмунд, показывая на древесину.
Раб бойко ответил:
— Режем.
— И Вавила режет?
— Йаа!
— А ты?
Скалкс, естественно, тоже был припахан к производственному процессу.
— А как эти махины-то сюда приволокли? — полюбопытствовал Сигизмунд.
Раб пожал плечами.
— Я — таскал. Вавила — таскал. Нощщь! — И добавил наставительно: — Краст надо нощщь!
— Что, и Аська таскала?
— Нии. Ассика — мешат. Ассика — шухер. Викаа — стремат себя.
Сигизмунд невольно представил себе титанические фигуры Вавилы и его раба, движущиеся в ночном мраке с гигантскими древесными спилами на спине. Это какой же первобытной мощью надо обладать!
Сигизмунд махнул рукой в сторону изделий, наваленных на столе.
— А это кто резал?
Дидис поглядел на фигурки, на Сигизмунда, лежащего на кровати. Сгреб фигурки в подол необъятного свитера, поднес их к кровати и вывалил на Сигизмунда. Затем стал показывать. Мол, вот эту — он, Дидис, резал. И вон ту. И эту тоже.
— А Вавила-то что резал? — лениво спросил Сигизмунд.
Мнение Вамбы о жопорукости Вавилы отчасти подтвердилось. Вавила производил одинаковых, как с конвейера, тупорылых ублюдков, застывших в невыносимой свирепости. Все остальное великое разнообразие фигурок было делом рук скалкса. Включая и больших стационарных идолов.
По поводу идолов Дидис охотно пояснил, что вон те три рожи в комнате — это, так сказать, боги хозяина, Вавилы то есть: Доннар, Вотан и Бальдр. А в кухне — в кухне… (тут голос скалкса прозвучал благоговейно) — там Замолксис. Настоящий бог, фракийский.
— Ну, и как торговля?
Дидис принялся объяснять, что он на лоток стоят и продават за бумагу. Бумага — хороший. На бумага — покупат. Жратва, шмотка. Ассика делат долги — Дидис покрыват. Так Вавила сказат. Вавила сказат — Дидис делат.
Из дальнейшего повествования Дидиса явствовало, что вавилины ублюдки уходили худо. Вавила, терзаемый высокомерием — господин все-таки! — цены на свои изделия зарядил ядерные. А Дидис — он скромненько.
До Дидиса на этом лотке торчок один стоял. Плохо торговат. Уплыват товар. Торчок путат, вмазан есть. Дидис хорошо торговат, Дидис не путат, Дидис не вмазан.
Торговую деятельность Дидис быстро поделил на “лоток” и “левак”. За “лоток” процент имел, конечно, смешной, зато “левак” с лихвой покрывал все.
— Хозяин орат — Вавила приходит. Хозяин молчат, — добавил Дидис.
Затем к великому изумлению Сигизмунда Дидис залез в карман джинсов, вытащил пачку смятых денег и принялся их считать. Выучился, сволочь. Пересчитав выручку, раб ухмыльнулся и вдруг что-то вспомнил.
— Да! Сигисмундс! Вавила сказат — надо менат!
— Что менат?
— Другая денга — менат!
“Другая денга” хранилась в тумбочке. Там лежало двадцать долларов США и семь фунтов стерлингов.
— А это еще откуда?
Оказалось, что баксы набежали по мелочи, а фунты выручили в самый первый день. Стационарных “тройных” идолов-то было вырезано два. Один из них Вавила незатейливо прихватил с собой, взвалил на плечо и поволок на “точку”. Там идолище поганое со свистом ушло к зажравшимся буржуям. Трое красномордых англичан приобрели произведение искусства за сущий бесценок. Буквально с руками оторвали. Унесли, ликуя.
— Господи, как они его через таможню-то попрут? — пробормотал Сигизмунд.
Сигизмунд забрал валюту, обещав обменять ее в банке.
Тем временем Дидис продолжал развивать производственную тему. Кроме липы, технология требовала другой “тервы” — более темной и более твердой. Такую терву умельцы тоже отыскали. Ободрали перила на соседней лестнице. Там терва была очень подходящая.
Вот он, вандализм. Начинается!..
Сигизмунд порылся в деревянных фигурках. Выбрал одну — две положенные набок мужские головы, сцепленные вьющимися бородами — и повесил себе на шею. Дидис смотрел ревниво и жадно, однако возражать не посмел.
Ну все, пора уходить. Сигизмунд вдруг понял, что выносить присутствие раба-коммерсанта он больше не в состоянии. Это уже перебор. Лучше уж тесть-вандал, подыхающий у него на квартире.
— Кстати, — злорадно сказал Дидису Сигизмунд, уже одеваясь. — Валамир нашелся.
— Валамир тут есть? — изумился скалкс.
— Йаа.
Судя по выражению лица скалкса, ничего хорошего Сигизмунда не ожидало.
Глава шестнадцатая
Мрачные прогнозы скалкса полностью оправдались. Папаша Валамир очухался и теперь давал прикурить.
В доме густо воняло корвалолом. Едва Сигизмунд вошел, как Виктория, озабоченно хмуря бровки, поведала, что аттилу пытались кормить молоком с сахаром и что аттила блеванул на тахту. А теперь вот желудком мается. Судя по тому, как стонет, — рези страшные.
И действительно из “светелки” доносились душераздирающие стоны. Сигизмунд заглянул. Увидел спину Вавилы. Равнодушно скользнул взглядом, закрыл дверь.
— Делайте что хотите, — сказал он устало и ушел на кухню.
Кобель был заперт там. Лежал, положив морду между лап и поглядывая печальными коричневыми глазами. Сигизмунд ощутил внезапное родство с псом — таким же никому не нужным аборигеном этой квартиры, как и он сам.
Вот, значит, как происходили варварские вторжения. Римляне начинали ощущать себя чужими на собственной родине. И, поскольку бежать им было некуда, вымирали.
Из “светелки” страшно взревел аттила. Сигизмунд пинком ноги захлопнул дверь кухни.
Мгновение спустя дверь приоткрылась. Сигизмунд сдавленно зарычал.
— Да я это, Морж, я, — поспешно сказала Аська, втискиваясь на кухню. — Покурить пришла.
Сигизмунд обреченно обмяк на табуретке. Прикрыл глаза. Решил подождать, пока Аська уйдет.
Аська закурила. Поглядела на Сигизмунда пристально. Потом сочувственно произнесла:
— Да, Морж. И как ты все это выдерживал, бедненький?
— Что выдерживал? — вяло спросил Сигизмунд. — Тебя, что ли?
— Да нет. При чем тут я? Ты же туда один ходил, под землю. Совсем один-одинешенек! Мы вон, целой кодлой пошли, мужики с оружием, — и то едва в штаны не наложили. Я думала — все, умру. Страшно же!
— Да нет, ты хорошо держалась. Да и Вика — нормально. Там и не такое случается. Люди с ума сходили… Зеки на испытаниях. — Видя, что Аська глядит на него с возрастающим восхищением, Сигизмунд поневоле заговорил с небрежно-отрешенной интонацией много пережившего героя. — Один офицер — старый большевик, между прочим, политкаторжанин, человек еще царской закалки, — после Анахрона застрелился. Выбрался на свет — и ба-бах себе в висок из табельного оружия!..
— Да ты что! — ужасалась Аська. — А ты один… и без всякой закалки, даже не политкаторжанин…
— В колодец так и подмывало броситься, — продолжал Сигизмунд. — Несколько раз лица видел. В темноте всплывали. Манили. Один раз деда встретил.
— Какого деда?
— Моего деда, Стрыйковского. Который над пианино висит. Знаешь, какая у него партийная кличка была? Аспид! Оборачиваюсь — а он стоит! Только ты об этом молчок!
— Он что, живой там стоял? Ну, перемещенный из времени?
— Хрен его знает, какой он там стоял.
Аська передернула плечами.
— Брр! Я вообще не представляю себе, как буду спать после этой прогулочки.
— А тебе, Анастасия, спать и не придется. Будешь старого вандала пестовать. Вон, опять разбушевался.
Аська озабоченно поморгала.
— Вавила болтает, что дед от пережитого умом тронулся. Мол, Валамир и раньше был умом некрепок… Вамба с Вавилой не согласен. Вамба говорит — надежда есть, оклемается батюшка. В общем, не знаю, кому и верить. — И добросердечная Аська пригорюнилась. — Слушай, Морженька, а вот скажи: много народу на эту штуку работало, на Анахрон?
— Много, — уверенно сказал Сигизмунд. — И все погибли. Кто облучился, кто так…
— Вот почему так выходит, Морж? Столько сил, столько денег, столько народу загубили — а получилось говно? Ведь всегда так получается! Как вбабахают всего — так говно! — Аська зло прищурилась. — Я большего дерьма, чем этот твой Анахрон, в жизни не видела! Я ведь пятнадцать суток еще при Совке сидела, за мелкое хулиганство. Так ведь даже и там такого говна не было! Слушай, может, взорвать Анахрон? Чтобы жилось спокойнее? — Тут Аська заметно оживилась. — У меня есть один знакомый пиротехник. Ему проставиться — и готово! Взорвет все к херам!
— Анахрон взорвать, Анастасия, — взрывчатки не наберешься. Он же по всей стране, как метастазы.
— Жаль, — сказала Аська. — Я бы взорвала. Господи, мы так спокойно жили. Так все было хорошо. Размеренно.
Сигизмунд покосился на Аську и не выдержал — захохотал.
— Вот и хорошо, Моржик, — материнским тоном заметила Аська, — вот ты и развеселился. А что так рано вернулся? Плохо отдыхалось?
— Слушай, Анастасия, что там у тебя за лесопилка?
— Феньки делаем. Дидис не заходил?
— Заходил. Баксы просил продать, ублюдок.
— А ты продай, Морж, продай. Кстати, у мужика золотые руки. И ряха колоритная. Там полторговли на этой ряхе держится. Народ как его видит — так сразу кончает.
— Не светили бы вы его там.
— Что нам, теперь всю жизнь в подполье отсиживаться? Да у него все справки есть.
— Какие еще справки?
— Ты что думаешь, я человека без справок отправлю? Погоди, я Вику кликну.
— Не надо Вику!.. — возразил Сигизмунд, но было поздно: Аська сорвалась с табуретки и вернулась с Викой.
— Уф! — сказала Вика. Плюхнулась за стол, схватила сигареты. — Заснул, вроде. Вот зануда.
— Слушай, Виктория, а он правда умом тронулся? — осторожно спросил Сигизмунд.
— Откуда я знаю? — огрызнулась Вика. — Ворчливый, капризный, всеми недовольный старец. Свалился на нашу голову!
— Да ты-то тут при чем? — разъярился вдруг Сигизмунд. — Это все на мою голову свалилось! На мою!
Аська быстро перебила:
— Виктория, покажи Моржу справки, которые ты Дидису надыбала. А то Морж волнуется.
Драгоценные справки хранились у Вики в специальной папке. Вика вообще любила бумаги и умела их беречь. Имелся у нее такой талант — к созданию, умножению и сохранению архивов.
Справки имели вид заслуженный и, судя по всему, за много лет использования устроили не одну пипловскую судьбу.
Их было две. Каждая из них представляла собою маленький шедевр.
Первая, выданная военкоматом города Туапсе, подтверждала, что “гражданин Михайлов Н.Я. действительно находился в 1957 году на действительной воинской службе, где подвергся ваздействию ряда неблагоприятных фактаров, пагубно отразившихся на детародных працесах”.
