Текст книги "Архипелаг OST. Судьба рабов «Третьего рейха» в их свидетельствах, письмах и документах"

Автор книги: Виктор Андриянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Акт от 2 апреля 1945 года подписали командир батальона, младший лейтенант Крутиков В., старший писарь Онищенко И., уполномоченный по сбору средств в Фонд обороны страны Голубев П.

Люди, освобожденные из неволи, ценили даже мало-мальские знаки внимания, отзывались на каждый добрый жест. А на тех, кому служба определила работать со вчерашними остарбайтарами, пленниками, день за днем обрушивали все новые заботы. Обустроить все 249 приемно-распределительных пунктов. Накормить и одеть сотни тысяч людей. Подлечить больных – специально для репатриантов было открыто 142 госпиталя. Известна точная цифра зафиксированных больных – 1 080 034 человека, каждый третий-четвертый, освобожденный из рабства. Не завезти в Союз какую-нибудь заразу – врачи выявили почти 32 тысячи инфекционных больных.

Конечно, в такой огромной работе не обходилось без накладок. Приведу лишь две телеграммы того времени.

«20. XI.1944.

Совнарком СССР генерал-полковнику Голикову.

Аэродроме Киркенес (Норвегия. – В. А.)освобождено 550 человек совграждан. Сейчас они без продуктов. Никто мер не принимает. Прошу вмешательства. Зуев».

Вторую телеграмму отбили в Москву из Львовской области. Сюда на пересыльный пункт прикатил эшелон № 87 543 из Чехословакии.

«9. IX. 1944.

Ускорьте разрешение вопроса с приемкой репатриантов, прибывших из Шумперка Чехословакия. Репатрианты – советские граждане, военнопленные и гражданские, четвертый день находятся у ворот лагеря раздетые. Питанием не обеспечиваются шестой день. Ахмадеев».

В те же дни советские газеты опубликовали большое интервью генерал-полковника Голикова; текст напечатали и на листовках с призывом: «Прочти и передай другому!»

«Советская страна помнит и заботится о своих гражданах, – утверждал генерал. – Они будут приняты дома как сыны Родины. В советских кругах считают, что даже те из советских граждан, которые под германским насилием и террором совершали действия, противные интересам СССР, не будут привлечены к ответственности, если они честно станут выполнять свой долг по возвращении на родину.

Имеется много фактов, свидетельствующих о том, что тысячи советских людей, находясь в неволе, героически боролись против врага…»

В общем, «Родина ждет вас, своих сыновей и дочерей, она встретит вас заботой и любовью».

«Любовь», увы, была подчас горькой.

29 марта 1945 года первый секретарь ЦК ВЛКСМ Н. А. Михайлов направил записку секретарю ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкову. Михайлов, ссылаясь на докладную записку помощника начальника Политуправления Первого Украинского фронта по комсомольской работе Цыганкова, писал о возмутительных фактах «хамского отношения со стороны отдельных бойцов и офицеров к женщинам и девушкам», освобожденным из фашистского рабства. А если называть вещи своими именами, речь шла о преступлениях.

…В городе Бунцлау при советской комендатуре было занято более 100 женщин и девушек. Почти каждую ночь в общежитие, где они жили, врывались доблестные воины – «имеют место многочисленные факты издевательства, оскорбления и даже изнасилования женщин…»

…В ночь с 23 на 24 февраля группа офицеров и курсантов фронтовых курсов младших лейтенантов в количестве 35 человек явилась в пьяном виде на фольварк Груттенберг и начала творить дебош и насилия над находящимися там женщинами и девушками.

…В ночь с 14 на 15 февраля в один из фольварков, занимаемых гуртом скота (начальник гурта капитан Каримов), явилась штрафная рота во главе со старшим лейтенантом (фамилия не установлена), оцепила фольварк, поставила пулеметы, обстреляла и ранила красноармейца, охранявшего общежитие женщин. После этого началось организованное изнасилование находящихся на фольварке освобожденных советских женщин и девушек. Только утром вся группа была задержана и арестована.

…Гражданка Л., 1926 года рождения, была изнасилована первый раз при прохождении передовых частей, вторично – 14 февраля неизвестным офицером. С 15 по 22 февраля лейтенант Исаев А. А. (полевая контора № 1 Интендантского управления фронта, начальник конторы Адамович) принудил ее к сожительству избиениями и угрозой расстрела.

Ряд офицеров, сержантов и рядовых распространяют среди освобожденных советских людей такие слухи: «Есть приказ вас в Советский Союз не пускать, поэтому, если кого и пустим, будете жить на Севере».

В связи с таким диким и хамским отношением к освобожденным советским женщинам и девушкам со стороны военнослужащих, у многих из них создается мнение, что и в Красной армии, и в стране их не считают советскими людьми, что с ними могут делать все, что угодно – расстреливать, насиловать, бить, что на Родину их не пустят.

Некоторые из них со слезами и отчаянием рассказывают об отношении к ним. Так, например, Ева LU., 1926 года рождения, говорит:

«У меня отец и два брата ушли в Красную Армию в начале войны. Вскоре, как пришли немцы, я была насильно схвачена и вывезена в Германию. Здесь работала на заводе, в слезах ожидала светлого дня освобождения. Наконец, пришла Красная Армия, и ее же бойцы надругались над моей девичьей честью. Я плакала, вырывалась, говорила старшине о том, что мои братья тоже воюют, а он избил меня и изнасиловал. Лучше бы он застрелил меня…»

Помните Голикова? «Родина встретит вас заботой и любовью…»

Да, те, кого удалось задержать, ответили за свои преступления по законам военного времени. Армия не щадила насильников и мародеров. Но сколько же зла они оставили в душах, если дивчина, дождавшись освобождения, говорила подругам: «Наши бойцы к нам относятся хуже, чем немцы. Я не рада, что живу на свете».

Кто год-два, а кто и все три были оторваны от родной земли. Пересказывали друг другу слухи, пытались прочитать хоть что-нибудь между строк газет, которые издавали для «восточных рабочих» немцы. Офицеры-политработники первыми встречались с освобожденными людьми и добросовестно записывали в своих рабочих дневниках вопросы, которые им задавали, фиксировали настроения.

На обороте одной из таких тетрадок, сберегаемых в Госархиве РФ, осталась машинописная наклейка: «Задачи агитатора». Что же предстояло делать агитатору на станции Выборг?

«Разъяснять вернувшимся на Родину людям ход Великой Отечественной войны Советского Союза, успехи Красной Армии, политику партии и правительства, успехи нашего тыла и льготы переселенцам. Дать исчерпывающие ответы на все вопросы прибывающих.

Изучать настроения репатриируемых, регистрировать характерные высказывания, факты зверств и издевательств со стороны финнов. Подбирать активистов, которым поручить проведение чисток в пути. Организовать материал для печати и советских органов (письма и заявления). Цель: создать бодрое настроение, ввести людей в курс нашей жизни».

В Выборге, на контрольно-пропускном пункте по репатриации советских граждан из Финляндии, наших соотечественников ждала встреча с новой действительностью. Надо отдать должное агитаторам: они, как правило, в своих отчетах не лукавили. После дежурных фраз о проведенных беседах, о том, что рады освобождению от рабства, следуют вот какие заметки:

«Многие пожилые женщины, узнав о том, что они будут переведены в другие районы, плакали». (Дневник агитатора капитана Петрова, 7 декабря 1944 года.)

«Провел пять бесед. Было задано много вопросов. Кроме обычных вопросов о том, почему всех их не вселяют в родные места, спрашивают, а вселят ли когда-нибудь». (Дневник агитатора старшего лейтенанта Гринина, 15 декабря 1944 года.)

Возвращался домой Николай Иванович Кочетков, 33-х лет, в Ленинграде у него, рабочего Кировского завода, осталась жена и четверо детей. Живы? Нет ли? Не знал… На Кировском слесарем-инструментальщиком работал и Владимир Матвеевич Симонсон, 60 лет… Схватили их, как и многих других, на окопах. Адам Порали преподавал в одной из школ Волосовского района Ленинградской области. В Финляндии батрачил. За непокорный нрав его отправили в концлагерь на Ханко: «Там были жуткие условия. Запрещали говорить по-русски. Скудно кормили. Многие дети умерли». Возвращались и те, кого финны вывезли в Финляндию из оккупированных районов. Вопросы в эшелонах повторялись.

– Каково положение в Ленинграде?

– Что будет с военнопленными, которые возвращаются из Финляндии?

– Существуют ли еще в Союзе колхозы?

– Как сейчас положение с хлебом?

– Правда ли, что в СССР теперь не допускают евреев к крупным должностям?

– Где сейчас изменник Власов? Верно ли, что он с группой своих людей перешел снова на сторону Красной армии?

– Действуют ли еще в Советском Союзе строгие законы о трудовой дисциплине?

– Почему старый гимн «Интернационал» заменен новым?

Вопросы о хлебе насущном и о большой политике, о конкретном заводе и о религии… И самое главное: куда повезут? Что ждет завтра?

Офицеры в меру своих сил отвечали, но ведь всего не знали и они, если и знали о маршруте на Н-ский завод, то помалкивали.

«Общее настроение в эшелоне бодрое. Только в одном вагоне мне не удалось добиться бодрого хорошего настроения. Ушли с мрачным настроением». (Дневник агитатора капитана Викстрена, 10 декабря 1944 года.)

Может быть, именно в этом вагоне репатрианты нашли записочку, которую сунул в щелку один из тех, кто ехал в нем раньше: «Везут нас по Сибири уже две недели. Говорят – на лесоповал».

Наркоматы один за другим отсылали в Управление Уполномоченного СНК Союза ССР по делам репатриации заявки на дармовую рабочую силу. Им отвечали коротко: управление этим не занимается, обращайтесь непосредственно в Совнарком. Обращались. И получали в свое распоряжение рабочие батальоны… Часть из них оставляли в Германии, разбирать и отправлять в Советский Союз оборудование с заводов и фабрик, других – спешно везли домой, где так не хватало рабочих рук. Среди тех, кому пришлось задержаться в Германии, был и Виталий Семин. Перечитаем странички из неоконченного романа «Плотина». Как и в «Человеке со знаком OST», Семин пишет о себе.

«И через пять месяцев после освобождения и победы у меня не было сил. Я не мог работать топором, держа его за рукоятку одной рукой, кирка тянула меня на себя вперед, я боялся высоты и вообще быстро задыхался.

Мы, сотни четыре таких же, как я, ребят, ожидали призыва в армию в советском рабочем батальоне. Не везти же нас из Германии домой, а потом из дому опять в Германию – так объяснили нам.

А вообще в нашей работе было много приятного. Приятно крошить молотом бетонные фундаменты под станками в цехе, где до сих пор валялись короткие стволики так и несобранных автоматов. Они гремели у нас под ногами, мы подбирали уже готовое оружие, удивлялись грубости и простоте обработки: шершавая зеленая краска на кожухе охлаждения, грубая проволока приклада, стволик не полирован, на нем нестертые следы токарного резца. Спешили немцы, гнали изо всех сил, не до красоты им было. В другом цехе свалены странные металлические конусы, говорят, это части «фау». «Фау-два». Сотни таких конусов ржавели тут. Никогда им уже не стать корпусом летающего снаряда».

Вот на этом заводе и отыскал Виталия Семина отец, солдат, дошедший до Берлина.

«Когда мы остались одни, я попытался рассказать отцу о том, что было со мной в Германии, но, как ни силился, что-то главное никак не мог передать ему. Больше всего мне хотелось, чтобы отец почувствовал, каким бывалым, все видевшим и все испытавшим мужчиной я стал. Я показывал ему шрам во всю тыльную сторону левой кисти – сам выжигал кислотой, чтобы не работать. Говорил:

– Теперь я, знаешь, какой выносливый?! Могу работать по двое суток без перерыва. В Лангенберге на вальцепрокатном была норма – сто сорок листов в смену. Каждый лист килограммов двадцать, его надо поднять на грудь пятнадцать раз да каждый раз пронести шагов по десять. Вот и помножь!

Тут с отцом сделалась судорожная икота. Когда он немного успокоился, я показал ему свою правую руку: до сих пор, когда умываюсь, проливаю воду из пригоршни – мастер железной палкой перебил мне предплечье, а кость неправильно срослась».

Это недолгое свидание отца с сыном – в ряду лучших страниц военной прозы. Рано повзрослевший паренек слушал отца и вспоминал то, что старался, но никак не мог передать ему о себе, о Германии.

«О том, как тяжко и страшно мне было гам, как свирепо меня избили в первом лагере и как били потом, как я ходил со сломанной рукой в гипсе, а под гипсом завелись вши, и я, не выдержав зуда, сломал гипс. Как лагерный придурок Иван говорил мне «по-доброму»: «Ты не жилец. Может, и дотянешь до конца войны, но все равно не жилец». Как я зимой и летом ходил в рваном пиджаке на голое тело, в рваных брюках и деревянных колодках. И еще вспоминалось мне, как я окончательно стал доходягой, который, разгибаясь, видит перед собой оранжевые круги, и как я учился, силился скрывать, что я доходяга, потому что это был единственный способ сохранить к себе уважение и, следовательно, надежду на жизнь».

А потом постучался начальник штаба, уступивший им свою комнатенку, и смущенно сказал:

– Черт его знает, начальство, понимаешь, не разрешает, чтобы твой отец на территории завода остался ночевать… – Он взглянул на часы. – Вы располагаете… Еще двадцать… – начальник штаба запнулся, – десять минут в вашем распоряжении.

Когда он вышел, сын спросил отца:

– Ты заберешь меня отсюда?

Вместе с Виталием Семиным эти слова повторяли тысячи и тысячи его сверстников, которых еще вчера называли «восточными рабочими». К первому августа 1945 года на сборных пунктах было зарегистрировано 2 380 737 человек. Около 555 тысяч из них было отправлено в СССР, 386 тысяч – зачислены в воинские части, арестовано – 5254 человека; 1 299 229 человек проходили проверку в лагерях и проверочно-фильтрационных пунктах. Из своих оккупационных зон передавали советских граждан союзники – до 60 тысяч человек в день. Комментируя эти цифры, Павел Полян восклицает: «Нет, Заукелю такие темпы и не снились!» Не стыдится ставить на одну доску тех, кто, как Виталий Семин, повторял отцу: «Ты заберешь меня отсюда?» Отсюда и домыслы, правда с оговоркой – недокументированные и малодостоверные – о том, что при репатриации «расстреливали не только отпетых «власовцев», но и ни на что не годных стариков».

К марту 1946 года, заключает издевательски Полян, «в закрома Родины было поставлено 5 352 963 советских гражданина». Извинились бы перед ними, доктор, за оскорбление.

Война закончилась не для всех

В семье маршала Чуйкова не любили вспоминать о послевоенном ЧП, которое едва не оставило его, в ту пору Главнокомандующего Группой советских войск в Германии, без маленького сына. А случилось вот что.

Из числа проверенных-профильтрованных репатрианток для квартиры главкома подобрали домработницу, старательную, работящую. Дома все блестело, видно, тетя Мотя в самом деле была хорошей хозяйкой. Только до поры до времени никто не знал, что в американском секторе Берлина у нее осталась дочь. Вроде заложницы. «Приведешь сына русского командующего, – сказали ее маме, – получишь обратно свою ненаглядную Оксану. Не приведешь – обеих сдадим русским. Им будет интересно кое-что спросить у вас…»

Тетя Мотя умела входить в доверие. Вскоре дома у Чуйковых на нее полагались как на свою, жалели – столько, мол, перенесла, несчастная! В хорошую погоду выводила малыша в скверик по соседству. Он доверчиво держался за ее руку. И сейчас, когда они подошли к дверям, ребята из войсковой охраны улыбнулись им, не обратив внимания на то, что на прогулку Матрена почему-то идет с узлом.

К счастью, за домом главкома наблюдала и контрразведка. Может, там уже узнали нечто о домработнице, может, обратили внимание на узел, неподходящий для прогулки. Словом, ее задержали. На первом же допросе дама во всем призналась. Хотела передать американцам сына Чуйкова в обмен на свою дочь. Зачем нужен был мальчонка американцам, она не знала, отвечала, всхлипывая и жалуясь на свою горькую долю на чужбине.

– Мерзавка! – не сдержался Чуйков, горячий человек, и влепил ей пощечину. Хмурую тетку увели.

Вчерашние союзники тщательно просвечивали контингент лагерей, расположенных в их оккупационных зонах. Впрочем, недавнее прошлое многих и многих из числа перемещенных лиц было ясно и так: бежали на запад вместе с отступающими немцами, спасались от расплаты.

Екатерине Поповой запомнилась группа русских, которая появилась в их лагере еще в апреле 1943-го. «Были эти полицаи, не нам чета – вид сытый, ухоженный, шевелюры длинные (нас-то чуть не налысо стригли). Их поставили надсмотрщиками, мастерами и бригадирами, и нам, ходячим покойникам, приходилось от них очень туго, подчас они хуже немцев были, так лютовали. Даже немецкие рабочие, глядя на них, иногда крутили пальцами у висков и приговаривали: «юде, юде…» Я поначалу удивлялась, причем тут «юде», ведь евреев здесь не было и быть не могло, а потом сообразила, что в данном случае «юде» – это «Иуда», предатель…». Один из таких мастеров довел до самоубийства Катину подружку, Анечку: «Вернулись мы в барак, видим – на спинке своей кровати, которая во втором ярусе была, висит… Аню успели вернуть к жизни, но нормальным человеком она уже не стала – временами заговаривалась, у нее как-то странно и страшновато бегали глаза».

Теперь борцы с Советами, как они сами себя называли, предлагали свои услуги новым хозяевам. Через год после победы союзники еще держали в лагерях свыше миллиона человек. Конечно, среди них было немало и запуганных, одурманенных людей, не знавших, куда податься. Были и лихие искатели приключений, готовые податься хоть на край света. И те, кому, как Ивану Михайлову, студенту Сталинского индустриального института, хотелось убежать от самого себя.

В их лагере о Советском Союзе либо говорили с бессильной злобой, либо помалкивали. Ворота для «перемещенных лиц» открывались только на Запад – во Францию, Канаду, США, Австралию… Михайлов выбрал Австралию.

Давно не бритые соседи по бараку рассуждали о выгодах далекого края: «Тепло, фруктов – завались…»

– Слышь, – говорил один, крутя яркий проспект, – говорят, зверь там один есть, коала называется, знай спит да ест. Вот бы нам, братцы, так.

Иван угрюмо слушал все эти разговоры, смешки; в его душе поднимались отзвуки того безвозвратно ушедшего времени, когда, рассматривая маленькую зубчатую картинку, невесть как попавшую в их поселок над Кальмиусом, он мечтал о далеких краях. Со щемящей жалостью вспомнил он вдруг мальчонку, который босиком по росистой траве, холодившей ноги, вышагивал с удочкой за отцом. Отец знал каждую травинку. Повадки птиц. «Смотри, – говорил сыну, – как жаворонки высоко кружат. Это они к Богу летят молиться. Значит, хлеб хорошо уродит». Звонкая птаха вдруг камнем падала к земле. «Зачем?» – испуганно спрашивал сынишка. – «Попьет росы с травинок», – отвечал отец. Иван Николаевич даже вздрогнул, словно вновь та давняя роса обдала холодком его ноги.

…Их эшелон из окружения сорок первого года действительно не вышел. Домой пробиться не удалось. Череда лагерей, завод в Дортмунде и, наконец, этот барак.

Я познакомился с Иваном Николаевичем Михайловым в Донбассе весной 1965 года. В тот день ему пришло письмо из Австралии.

«Здравствуйте, дорогая семья Михайловых! – писали давние знакомые. – Нас очень радует, что вы довольны тем, что снова оказались на родной земле, ибо у каждого скитальца, оторванного от Родины, мечты одни – родной огонек. Очень приятно, что дети все учатся – это их путь. Жизнь есть путешествие, и мы им всем желаем светлого пути под знаменем их Родины.

Иван Николаевич, вы сейчас находитесь в стране с совершенно противоположным строем, и хотелось бы знать, какую разницу заметили вы и ваши дети. Пишу и обращаю внимание на ваши фотографии: все прекрасно выглядите, желаем вам быть всегда такими радостными.

Напишите, Иван Николаевич, сколько дней работаете в неделю и сколько часов, дают ли отпуска, как со спецодеждой и питанием в столовой на заводе».

На это письмо Михайловы отвечали всей семьей. Писали, что Иван Николаевич и Вася, второй сын, работают на заводе, а старший сын Толя преподает в школе английский язык. Жизнью, отношением людей на заводе и в школе довольны. А поскольку старые знакомые в Аделаиде не верят, что Толя учительствует, то он специально для них высылает справку.

Я видел эту уникальную бумагу:

«Дана Михайлову Анатолию Ивановичу в том, что он действительно работает в школе-интернате № 1 г. Донецка в должности учителя английского языка.

Справка дана для предъявления в Австралии».

Но я забежал вперед. Вернемся в сорок пятый-сорок шестой год, в лагеря перемещенных лиц, где еще продолжается война. Острее, чем другие, это чувствовали офицеры миссий по репатриации советских граждан, работавшие в западных зонах оккупации. Они считали свою службу продолжением фронтовой, это так и было. Об их мужественной службе написано совсем немного. Архивы были недоступны до самого последнего времени. Книжек о них почти нет. Спасибо, оставил свои воспоминания А. И. Брюханов, его воспоминания «Вот как это было» вышли в Москве в 1958 году.

А было это так. В ряде лагерей правили власовцы и бандеровцы. Понятно, возвращаться в Советский Союз им хотелось меньше всего на свете. Тем, кто собирался все-таки вернуться на Родину, угрожали и нередко расправлялись. Из лагеря «5-С», расположенного в английской зоне оккупации, вместе с нашими офицерами вышли, несмотря на то, что их пытались задержать, девять советских граждан: Блохин, Федосеев, Еремеев… Уже за воротами в присутствии английского майора Стюарта они рассказали, что лагерь захватили бандеровцы. Их коронная угроза:

– Мы будем топить в уборной всех, кто только заикнется, что хочет в Советскую Россию.

Почти весь лагерь «5-С», а в нем было около десяти тысяч человек, «тайком от советских представителей вывезли» в Англию. Дальше их следы затерялись… Обратим внимание на обстоятельство, о котором А. Брюханов подробно рассказывает в главе «Невольничий рынок».

Лагеря осаждали вербовщики чуть ли не со всех стран. После войны всюду требовались рабочие руки – а тут – десятки тысяч молодых людей, в большинстве с теми или иными специальностями. «Над лагерями перемещенных лиц в Европе витает дух изуверского рынка рабского труда, – писал в октябре 1948 года один из американских журналистов. – Представителям отдельных заморских стран предлагают на просмотр «Каталог», как скотоводам метрические книги племенного скота. Они ходят по лагерям, как по отделениям универсального магазина, причем на ярлыках с ценами указываются раса, рост, возраст, семейное положение, профессия и состояние мускулов».

Международная организация по делам беженцев (ИРО) заключила соглашения на поставку живого товара приблизительно с 30 странами. «Существовала разверстка перемещенных лиц по странам: США намечали вывезти из Европы в течение двух лет 205 тысяч, – пишет А. Брюханов. – За один лишь год – с июля 1947-го по июль 1948 года – ИРО доставила покупателям 200 тысяч человек». Среди них были не только советские граждане, но и выходцы из ряда стран Восточной Европы.

Машина страха в лагерях действовала без помех. В лагере «Фишбек» отравили советского инженера Докторовича. В лагере «Бурдоф» власовцы напали на советского офицера Сафонова, его переводчика Раппопорта и шофера Долгих и жестоко их избили. Английские офицеры, увидев, что начинается расправа, куда-то растворились. Полковник Советской армии Блекис, прошедший всю Отечественную войну, погиб в нелепой, на первый взгляд, автомобильной катастрофе. «На совершенно ровном и сухом шоссе внезапно отказало рулевое управление. Как выяснилось, накануне машина проходила профилактический ремонт в одной из автомастерских, где подвизались эстонские и латышские легионеры из разбитых гитлеровских частей».

Брюханов приводит стенографически точную запись одного из разговоров, который пришлось провести старшему лейтенанту Швыдкиму.

«Швидкий. Старший лейтенант Швидкий слушает.

Голос в трубке.A-а, Швидкий, ты еще жив?

Швидкий.Живой, живой, а кто это говорит?

Голос.Твой земляк.

Швидкий.Говоришь земляк? Ну, слушаю.

Голос.Готовь веревку, сейчас приедем вас вешать.

Швидкий.Да ну! Одну веревку готовить или несколько?

Голос.Ты, Швидкий! Там в карьере за Ганновером мы уже одного «репатриировали», пойди забери его, он хотел ехать на родину.

Швидкий.Значит, еще одного задушили бандиты…

Голос.Эге, скоро и до вас доберемся.

Швидкий.По тебе, бандюга, давно веревка плачет, и тебе ее не избежать».

В карьере за Ганновером немецкая полиция действительно обнаружила труп. Документов при нем никаких не было. Человека без имени «переместили» в немецкую землю. Навсегда. Лишь бы только не уехал в Советский Союз. В другом лагере окопались каратели из «Казачьего батальона № 574», которым командовал некий капитан Панин. Этот батальон, сформированный в Житомирской области, оставил на своем пути по Украине, Польше, Чехословакии много кровавых следов. Один из самых последних – на Северной Мораве в апреле 1945 года, на самом исходе войны.

Там, в лесистых горах, укрылось сельцо Закржов, жители которого помогали партизанам. Поздним вечером 18 апреля отряд гестаповцев и их пособников окружил Закржов. Факельщики подожгли несколько домов, а всех сельчан согнали на площадь. Поиздевавшись вдоволь над беззащитными людьми, фашисты отпустили женщин, детей и стариков. Остальных – их было 23 человека – увели с собой. По дороге, правда, разрешили вернуться домой еще четверым.

Остальных ждала страшная судьба. После пыток их согнали в лесную сторожку. Из соседнего села привезли немецкого священника, чтобы он освятил сторожку, «прежде чем партизаны отправятся на небо». Священник, увидев измочаленные лица, упал в обморок. Сторожку облили бензином и подожгли. Тех, кому удавалось вырваться из этого ада, каратели бросали обратно в огонь.

В пламени заживо сгорели девятнадцать человек. Братья Ян и Олдржих Огера, Йозеф Марек и его семнадцатилетний сын Драгомир, Франтишек Шварц и его сын Владимир, шестнадцати лет, Отто Вольф, чей дневник в свое время стал такой же мировой сенсацией, как дневник Анны Франк из Амстердама. Отто начал свои записи в пятнадцать лет, последние страницы говорят о близком освобождении…

О судьбе чешского села Закржов помнят только местные хроники. В памяти потомков остаются символы – русская Красуха, белорусская Хатынь, французский Орадур, чешский рабочий поселок Лидице… Таких сел и поселков на советской земле были тысячи. Для солдат Великой Отечественной войны это были не просто символы. Там заживо сгорели их близкие. А в бою они встречали не только немцев, но, увы, и своих соотечественников, присягнувших врагу.

Русский человек отходчив. Сколько раз я слышал от старых солдат, как после боя протягивали пленным, вчерашним врагам, папиросу или кусок хлеба. Но к полицаям, власовцам, бандеровцам отношение было иное. И они знали об этом, дрались фанатично. Седьмого марта 1945 года Геббельс записал в своем дневнике, что в районе Кюстрина «великолепно сражались войска генерала Власова». Сражались не против Сталина и Гитлера, как писал после войны прикомандированный к Власову германский офицер Вильфрид Штрик-Штрикфельд, а против Советской армии, против советских солдат. И кто скажет, сколько «похоронок» пришло в Союз после этих боев, когда, по словам Геббельса, даже «германские войска устали» и не хотели «больше сражаться с врагом». Прямо-таки позорно, восклицает всемогущий министр пропаганды гитлеровской Германии: «Немцы… вынашивают мысль попасть как-нибудь в советский плен». А вот власовцы сражаются. Сам Власов при встрече с Геббельсом произвел на своего собеседника «очень глубокое впечатление». Это не помешало Геббельсу критически оценить перебежчика: «Когда Власов заявляет, что Сталин – самый ненавистный человек в России, то это, конечно, говорится ради собственного оправдания».

Фашистские чины не скупились на похвалу и для наемников из дивизии «СС-Галичина», Украинской повстанческой армии (УПА) и других националистических формирований. Отряды УПА немцы даже в официальной переписке называли украинскими бандами. Начальник полиции безопасности и СД дистрикта Галичина штурмбанфюрер Витиска в своем докладе начальству в Берлин в апреле 1944 года отмечал: «Подразделения украинских банд… дрались вместе с немецким вермахтом против Красной Армии… и на некоторых участках оказали войскам в критические моменты услуги, которые нельзя недооценить… Сотрудничество с УПА со стороны вермахта и прежде всего абвера будет сохранено и далее».

Украинскую повстанческую армию сколотили в 1943 году националисты-бандеровцы, давние и верные прислужники гитлеровцев. Их связи с Гитлером и Розенбергом уходят в начало 20-х годов прошлого века. В одном из доверительных писем митрополиту Шептицкому глава ОУН Евгений Коновалец докладывал:

«С чувством глубокого уважения и сыновней любви я часто вспоминаю тот день, когда услышал от Вашей экселенции слова о том, что рано или поздно международные деятели именно немцам поручат уничтожить большевистскую Россию… Слова Вашей экселенции были вещими. Да, Германия под водительством своего фюрера Адольфа Гитлера перед всем миром взяла на себя эту миссию.

Считали своим сыновним долгом доложить Вашей экселенции о том, чего никто не знает или знают только те, кто непосредственно разрабатывает планы и ведет подготовку для осуществления этой великой цели. В этой подготовке на нас возложена не последняя роль, но об этом все доложит Вашей экселенции мой посланник…» Посланцем Коновальца был Степан Бандера, вышколенный разведками Германии и Италии.

Задолго до 22 июня 1941 года гитлеровские офицеры формировали батальоны украинских националистов. На Нюрнбергском процессе, в частности, приводились показания полковника Штольце, одного из руководящих работников германской разведки и контрразведки, захваченного в плен Советской армией. Ему поручили заниматься подготовкой диверсионных актов и работой по разложению в советском тылу в связи с намечавшимся нападением на Советский Союз. Выполняя приказ фельдмаршала Кейтеля, Штольце «связался с находившимися на службе в германской разведке украинскими националистами и другими участниками националистических фашистских группировок». «В частности, мною лично, – продолжает Штольце, – было дано указание руководителям украинских националистов, германским агентам Мельнику (кличка Консул-1) и Бандере организовать сразу же после нападения Германии на Советский Союз провокационные выступления на Украине с целью подрыва ближайшего тыла советских войск…»

Сначала провокационные действия по заданию гитлеровской разведки. Затем рьяное служение оккупантам в полиции, карательных батальонах, формированиях так называемых «сечевых стрельцов», борьба с партизанами. В том числе и в Белоруссии. И, наконец, дивизия «СС-Галичина» – регулярная часть вооруженных сил Германии…