Текст книги "Штормовое предупреждение (Рассказы)"
Автор книги: Виктор Устьянцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
ШТОРМОВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
При каждом порыве ветра небольшой домик метеостанции испуганно вздрагивал, потом долго скрипел и всхлипывал, точно жаловался кому-то. Он стоял на самой вершине сопки, доступный ветрам всех направлений, и они нещадно хлестали по его промерзшим бокам колючим сухим снегом, гремели железной крышей, рвали ставни и двери.
А в домике было тепло и светло. В углу, постреливая, топилась печка, над столом Веры висела яркая лампочка. И, может быть, именно потому, что за окном металась и злилась вьюга, домик казался Вере особенно уютным. Она даже любила такие вот беспокойные дежурства. Под завывания ветра легко и споро работалось, она ощущала прилив сил, в ней просыпалось что-то неугомонное и радостное. Особенно радовалась она тогда, когда ветер начинался приблизительно в то время, в какое они, синоптики, предсказывали.
Сегодня настроение у Веры с самого начала дежурства было отличнейшее. Составляя карту, она все время напевала и улыбалась. Сегодня придет домой Алексей, и они целые сутки будут вместе. Утром Алексей позвонил, что вернулся. Хорошо, что в субботу.
Сутки… Нет, для них это не просто двадцать четыре часа. В этих свиданиях есть что-то от первых встреч, оно проскальзывает и в улыбке, и во влажнеющем взгляде, и в еще не стертой буднями двухлетней семейной жизни стыдливой застенчивости, которая со стороны, наверное, кажется смешной. Сутки – как это много и в то же время бесконечно мало! Судить об этом могут только жены моряков, не привыкшие измерять счастье месяцами и годами. Двадцать четыре часа. Может быть, даже найдется время помолчать. Хотя бы полчасика. Как хорошо, обнявшись, сидеть у пылающей печки, смотреть на огонь и молчать! Молчать и думать. И знать, о чем думает другой.
«А вдруг опять вызовут?» – мелькнула тревожная мысль; Нет, сегодня не должны вызвать. Сегодня выходов в море не будет, потому что еще три часа назад Вера передала в штаб штормовое предупреждение. У берегов Японии бродит тайфун, он медленно, но неуклонно продвигается на север, его грозные отзвуки долетели и сюда. Вон ведь как злится ветер!
За окном в мутной пелене снежного тумана виднелись желтые брызги огней лежавшего внизу города. Вера долго вглядывалась в лохматую ворочавшуюся за окном темноту, пока не нашла взглядом то место, где был расположен сигнальный пост. Она увидела зажженные на его мачте бело-красные огни и сразу узнала их – это были огни штормового предупреждения.
В дверь просунулось круглое, щедро усыпанное веснушками лицо радистки Лиды Строниной:
– Чай будете пить, Вера Гавриловна?
Чаю хотелось, но его лучше пить дома, вместе с Алексеем. До смены оставалось всего сорок минут.
– Спасибо, Лидочка, я не хочу. Что в эфире?
– Суматоха. Сплошные предупреждения о тайфуне.
Пока Вера обрабатывала принесенные Лидой данные, время дежурства кончилось. Пришла Евгения Павловна. Она долго отряхивалась у двери, колотя рукавицей по плечам и полам пальто, обметала веником валенки. Потом подошла к столу, просмотрела сводки, бегло взглянула на карту и сказала:
– Иди, пока поутихло немного.
Вера быстро оделась, попрощалась с Евгенией Павловной, кивнула заглянувшей в комнату Лиде и вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Ветер действительно утих, но она знала, что это ненадолго.
Метель застелила землю снежными простынями. Снег крахмально похрустывал под ногами. Натуженно гудели машины, пробираясь по заснеженным улицам; сердито пыхтели на рейде трудолюбивые буксиры.
До дому Вера пошла не по верхней окраине города, а через центр. Ей, как всегда после дежурства, захотелось окунуться в шумный водоворот кривых улочек и веселую толкотню переулков, торопливо сбегающих со склона сопки, пройти мимо сверкающих витрин магазинов. Она любила этот небольшой, доверчиво прижавшийся к сопке городок, четкий, размеренный ритм его жизни, его своеобразный шум, в котором воедино сливались звуки земли и моря.
В комнате было холодно. Вера принесла из сарая дров, растопила печку. Она хотела, чтобы сегодня все было по– праздничному: начала заново прибирать в комнате; постелила чистую скатерть на стол, принесла из чулана закупленные для торжественных случаев продукты, разложила по тарелкам закуски, начистила картошки.
Алексей где-то задерживался. Может быть, опять зашел в книжный магазин – он очень любит книги и почти каждый раз приносит их целыми стопками. Книги уже давно не умещались в шкафу, пришлось мастерить для них стеллажи, но и они уже полностью заставлены. Все эти книги, за исключением специальных, Вера перечитала за долгие одинокие вечера.
Комната не успевала нагреваться: вновь усилившийся ветер выдувал тепло, которое отдавала печка. Вера накинула на плечи пуховый платок, подвинула к печке старое кэчевское кресло и открыла дверцу. Она долго сидела, глядя на огонь, и думала об Алексее, о работе, о тайфуне. Мысли, точно железные опилки около магнита, цеплялись одна за другую, вытягивались в стройные цепочки. Потом цепочки незаметно оборвались, как будто магнит убрали. В сознании остались какие-то беспорядочные обрывки воспоминаний, а вскоре и они исчезли. Вера задремала.
Очнулась она оттого, что в окно громко хлопнуло ставнем. Наверное, ставень ветром сорвало с крючка. На часах было без четверти десять. Значит, она проспала почти два часа.
«А где же Алексей?»
Вера решила позвонить на корабль. До ближайшего автомата было не менее двух километров. В другое время она доехала бы туда автобусом, но сейчас автобусы вряд ли ходят. Домашний телефон есть близко только у Архиповых. Директор рыбоконсервного завода Семен Петрович Архипов недавно женился на молодой продавщице Майе, которая приходилась чуть ли не ровесницей его старшему сыну. Вера очень любила умершую полгода назад первую жену директора, Марью Борисовну, часто бывала у Архиповых. Но с тех пор как Семен Петрович женился второй раз, Вера не заходила к соседям, ей было неловко и за Семена Петровича и за его молодую жену. И сейчас не хотелось идти к Архиповым. Но идти надо.
Архиповы пили чай. Семен Петрович сидел в кителе, у него было потное страдальческое лицо. Должно быть, в кителе ему было неудобно, воротник тесен. Вера вспомнила, что при Марье Борисовне он дома надевал просторную рубашку и домашние туфли. «Стесняется молодой жены», – решила Вера.
Корабельный телефон не отвечал, не было даже гудков. Значит, телефон отключен. Вера позвонила на пирс, ей сухо ответили: «Капитан-лейтенанта Матвеева сегодня не будет». Неужели он в самом деле ушел в море?
– Вы не знаете, корабли сегодня не выходили? – спросила Вера у Семена Петровича.
– Один утром ушел, а какой – не знаю.
– Что-нибудь случилось?
– Наш рыбачий сейнер попал в тайфун. Вот послали на выручку. Скоро должны вернуться.
– Значит, Алеша и ушел, – вздохнула Вера.
Ей вдруг стало обидно. В прошлый раз, когда она ждала Алексея домой, у нее не было твердой уверенности, что он придет именно в тот вечер, в какой обещал. Сегодня же она была совершенно уверена, что он придет, ждала его, готовилась и настроилась на встречу.
– Посидите с нами, Вера Гавриловна, – предложил Семен Петрович. – Вы теперь к нам редко заходите.
– Спасибо, но я пойду. Пойду встречать на пирс.
– В такую погоду? – удивилась Маня. – Никуда ваш Алексей не денется. Посидите. Я вам сейчас покажу, какие я купила туфли – мечта в полоску!
Семен Петрович поморщился, бросил на Веру извиняющийся взгляд и встал.
Майя, надев туфли, крутилась перед зеркалом:
– Хорошо? Архипов, ты не дуйся, посмотри, как они прелестны!
Семен Петрович пожал плечами и ничего не сказал. Вера хорошо знала беспокойный характер Архипова и подумала сейчас о том, что раньше он не усидел бы дома, попади его сейнер в беду. Он бы, наверное, остался на заводе, что-то предпринимал, кого-то тормошил, с кем-то ругался. А сейчас не решается уйти от жены.
– Так вы, значит, на пирс? – спросил Семен Петрович, и Вера по его голосу поняла, что ему бы тоже хотелось пойти туда.
– Не позавидуешь вашей жизни, – сказала Майя. – Редко видитесь, тревожитесь…
Майя, кажется, сочувствует. Или жалеет?
Еще до замужества Вера дружила со многими из жен офицеров. Они почти всегда одни ходили в кино, брали на себя большую часть мужских дел по хозяйству и все заботы по воспитанию детей, месяцами не видели своих мужей, а мужья недоумевали, когда успевают так быстро расти дети. Даже когда мужья бывали дома, жены с тревогой прислушивались к каждому ночному звуку: а вдруг опять мужа срочно вызовут на корабль? И Вера сочувствовала им, иных даже жалела.
Неужели теперь жалеют ее? Нет, ей не нужна ничья жалость, ее не за что жалеть. Она не хочет другой жизни, другой судьбы. Ей иногда бывает грустно, но она ни разу не раскаивалась, что стала женой Алексея. Конечно, в том, что они так редко видятся, есть какая-то ненормальность. Наверное, он мог бы бывать дома чаще, если бы хорошо был организован отдых офицеров. Об этом теперь говорят все чаще и чаще, и многое, хотя и далеко не все, уже сделано. Еще и должность у него такая – старший помощник, ему не рекомендуется часто оставлять корабль. Наверное, это самая трудная ступень в корабельной службе, но ведь когда-то Алексей перешагнет ее? Когда? Может быть, не скоро. Ничего, она подождет. Она очень любит Алексея. Но она хорошо понимает, что он принадлежит не только ей…
Вера попрощалась с Архиповыми и вышла.
Она шла к гавани, навстречу ветру, он бросал ей в лицо, колючие крупинки снега и, забираясь за воротник, обжигал шею и грудь. Вера попыталась унять свою тревогу. Разве впервые Алексей уходит в штормовой океан?
Но чем ближе она подходила к гавани, тем могучее ревел океан и тем тревожнее становилось на душе. Где сейчас Алексей, где рыбаки, которых он ушел спасать, удастся ли их спасти? Ей казалось, что она слышит их крики, ей чудился скрежет металла.
Теперь чувство тревоги переросло почти в панический ужас. Вера не замечала, что уже не идет, а бежит, бежит из последних сил. Только когда она достигла пирса и столкнулась с командиром корабля капитаном 3 ранга Пахомовым, ею овладела слабость.
– Вера Гавриловна? Что с вами? – спросил Пахомов.
Она долго не могла перевести дыхания. Наконец спросила:
– Где Алеша? Что с ним?
– Успокойтесь, ничего не случилось. Алексей Петрович пошел домой, как только мы вернулись. Вы где-то разошлись с ним! Идите догоняйте его.
Но она не могла сразу идти. Она сидела, прислушиваясь к коротким, как выстрелы, приказаниям, которые Пахомов отдавал в темноту:
– Подать добавочный!.. Заводи!..
Должно быть, корабль только что вернулся, и сейчас по случаю шторма заводились дополнительные швартовы. Вера вспомнила, что за этим должен следить Алексей. Значит, Пахомов, отпустив его домой, работал и вместо него. Она хотела поблагодарить Пахомова, но теперь его голос доносился издалека, с борта корабля. Вера встала и пошла домой.
Муж спал на диване одетый. Рядом на стуле стояла тарелка с недоеденным бутербродом. Алексей заметно похудел, лицо его осунулось, почернело, волнистые волосы лежали на голове свалявшейся шапкой.
Долго в нерешительности стояла Вера над ним: будить или не будить? Знала, что он будет недоволен, если она не разбудит его. Но ей хотелось, чтобы он хорошо отдохнул: на корабле не отдохнет как следует, там у него слишком много забот. А когда ему возвращаться на корабль? Может быть, уже утром.
Вера осторожно расшнуровала и сняла с него ботинки. Когда она, слегка приподняв его голову, подсовывала под нее подушку, Алексей что-то пробормотал, но не проснулся. Она смотрела на него с серьезной озабоченностью и радостью. Вот он и дома. Родной, самый близкий человек. Сейчас ей больше ничего не надо, у нее не осталось ни тревоги, ни обиды. Сейчас она чувствует себя счастливой. Ей даже жаль людей, лишенных радости вот таких встреч, тревог и волнений, которые оставляют ощущение настоящего счастья.
Она вспомнила о Майе, о том, как та восхищалась туфлями. И сейчас Майя показалась ей маленькой и жалкой…
Алексея все-таки придется разбудить. Надо, чтобы он поел и разделся. Одетым он не отдохнет. Пусть поспит еще полчаса тут, а потом она его разбудит.
Вера подошла к окну и удивилась, что узоры, расписанные морозом на стекле, были новыми, не похожими на прежние.
Она подышала на стекло, и по узору расплылось темное пятно. Оно становилось все шире и шире, и вот уже показалась крыша соседнего дома. Далеко за ним проступила голова мола, в конце которого стоял сигнальный пост. Над ним все еще горели огни штурмового предупреждения.
☆
ПОЙДУТ КОММУНИСТЫ
На исходе были третьи сутки учений, когда подводной лодке удалось наконец уйти от преследования сторожевых кораблей «противника». Шатаясь от усталости, свободные от вахт моряки свалились кто в койку, а кто прямо на паёлы и тотчас уснули крепким сном. Только в первом отсеке не спали. Старшина первой статьи Александр Бодров, которого матросы между собой ласково звали Сан Санычем, собрав своих подчиненных, сказал:
– Учения еще не закончены, не исключена новая встреча с «противником». Поэтому мы сейчас произведем перезарядку торпед. Отдохнем после.
Старшина обвел матросов внимательным взглядом и почти на всех лицах прочитал одно и то же: «Раз надо, значит, надо».
– А где Самохин? – спросил старшина.
– Сейчас тут был, – оглядываясь, сказал старший матрос Селиванов, – Небось опять «шумы прослушивает».
– Он на это горазд.
– Лодырь отпетый.
– На чужом горбу в рай собирается…
Старшина, спокойно выждав, пока все выскажутся, переспросил:
– А где же все-таки Самохин?
Самохина нашли тут же, в отсеке. Он спал за стеллажами. Должно быть, ему снилось что-то приятное, потому что он во сне улыбался, обнажая свои крупные, желтые, как кукурузные зерна, зубы. Селиванов потряс его за плечо, но Самохин лишь что-то промычал и, повернувшись на спину, захрапел. Селиванов потянул его за ногу, Самохин отбрыкивался, не просыпаясь.
– Вот видите, товарищ старшина, – развел руками Селиванов. – Его теперь и пушкой не разбудишь.
– А мы сейчас без пушки попробуем, – сказал старшина и, наклонившись к спящему, негромко сказал: – Боевая тревога!
Самохин тотчас открыл глаза, быстро поднялся и пошел на свой боевой пост. Посыпались смешки, но старшина оборвал:
– Ничего смешного нет! Идите сюда, Самохин. Аппараты перезаряжать будем.
– Машина и та отдыха требует, – недовольно пробурчал Самохин. – А мы третьи сутки вкалываем…
За Самохиным на лодке прочно утвердилась репутация лодыря. При своей недюжинной силе он был неловок и ленив, свои обязанности выполнял нехотя. Правда, в пререкания со старшинами не вступал, но так или иначе часто проявлял недовольство. И сейчас, приступив к работе, он еще долго что-то ворчал себе под нос.
В отсек зашел посредник, офицер штаба. Понаблюдав за работой торпедистов и убедившись, что все идет, как надо, он ушел в центральный пост. Вскоре оттуда поступила вводная:
– «Пробоина» во втором отсеке и «пожар» в первой группе аккумуляторной батареи!
Тотчас же в динамиках боевой трансляции моряки услышали голос командира:
– Аварийная тревога! Продуть среднюю! Товсь дизеля!
В помощь морякам «пострадавшего» отсека была направлена корабельная аварийная партия. Вместе с Бодровым во второй отсек ушел и Самохин. Когда батарея была обесточена, в отсеке началась борьба с огнем, водой и дымом. Хотя «авария» была условной, но дым в отсеке был настоящим – механик зажег там шашку. Надев кислородный прибор, Бодров быстро огляделся. Он увидел, что Самохин уже ставит подпирающий брус. Старшина схватил клинья.
Все время, пока они заделывали «пробоину», Бодров наблюдал за Самохиным. Матрос действовал решительно и ловко. «Вот ведь может же!» – подумал старшина.
Вернувшись в свой отсек, они снова принялись за прерванную работу. Когда закончили перезарядку и Бодров доложил об этом в центральный пост, оттуда поступило распоряжение выделить трех человек для скалывания льда.
– Слышали? – спросил старшина.
– Слыхали, – за всех ответил Самохин. – Только зачем это? Погрузиться – и лед растает.
– А «пробоина»? – спросил Селиванов.
– Так ведь она ненастоящая! – возразил Самохин.
– А если бы настоящая?
– Тогда другое дело. А то играем, как ребятишки, – махнул рукой Самохин.
«Так вот, оказывается, в чем дело!» – подумал Бодров.
Он поочередно оглядел стоявших перед ним людей. Осунувшиеся, почерневшие лица. Лихорадочный блеск глубоко ввалившихся воспаленных глаз. У Иванова дрожат руки, и он стыдливо прячет их за спину. Савченко устало привалился к аппарату и стоя засыпает. Да, все очень устали. Но кому-то надо идти.
– Пойдут коммунисты. Селиванов, Иванов, ну и я. Остальным отдыхать, – приказал старшина и стал натягивать рукавицы.
Самохин заметил, что одна рукавица у старшины прогорела. Должно быть, прожег, когда тушил шашку во втором отсеке. Самохин протянул старшине свои рукавицы:
– Вот, возьмите. Теплее будет.
– Спасибо.
Когда Бодров, Селиванов и Иванов ушли, все начали укладываться спать. В надводном положении лодку сильно качало. Самохин постоял возле своей койки. «Вытряхнет», – решил он и, взяв подушку, лег рядом с койкой. И тотчас уснул.
Проснулся он оттого, что кто-то прямо над ухом у него сказал:
– Осторожно! Бери за ноги.
Самохин почувствовал, как его подняли и куда-то понесли. Открыв глаза, он увидел Бодрова.
– Проснулся.? – спросил старшина. – А мы тебя на матрац решили положить. Простудишься.
Самохин только теперь почувствовал, что продрог. Когда его положили на матрац, он сел. Старшина и Селиванов еще стояли возле него. В отсеке было холодно, изо рта вырывался пар.
– А ведь я и верно замерз, – сказал Самохин, зябко поеживаясь.
– Ты с нами за компанию чайку выпей, – предложил Иванов. Он сидел за столом и обеими руками держал дымящуюся кружку. У его ног стоял чайник. Иванов зажимал его сапогами, чтобы чайник не катался по палубе. Допив кружку, Иванов снова налил в нее чаю и протянул Самохину: —Угощайся.
Пока Самохин, обжигаясь и звучно причмокивая, пил чай, Иванов, уронив голову на стол, заснул. Бодров и Селиванов опять собрались наверх. Они хотели разбудить Иванова, но Самохин сказал:
– Не надо. Я за него схожу.
Бодров молча кивнул. Самохин встал, помог старшине уложить на матрац Иванова, укрыл его двумя одеялами.
Самохин, вслед за старшиной поднявшись наверх, увидел необычную картину. Стальное тело лодки, покрытое льдом, было скользким и гладким, как голыш. Под ледяной шубой теперь были скрыты все палубные устройства. На антеннах, на рубочном козырьке висели тяжелые сосульки самых причудливых форм. От огромной тяжести намерзшего на верхней палубе льда остойчивость лодки уменьшилась, корабль круто валило с борта на борт. Пронзительный ветер срывал с лохматых верхушек волн тяжелые брызги. Долетая до мостика, они превращались в ледяные шарики и больно хлестали по лицу.
Обвязавшись концами и захватив скользкие ломики, моряки осторожно спустились на палубу. Бодров заботливо наставлял Самохина:
– На скользкое место не становись – смоет. Сначала выдолби площадку для ног, да пошершавее, чтобы не скользить, а потом уж дальше скалывай. Понял?
Им достался участок недалеко от рубки. Работать здесь было легче, чем на носу, который то и дело захлестывала волна. Однако и здесь не было спасения от воды, и вскоре куртка и брюки покрылись тонким, хрустящим, как слюда, слоем. Однако теперь Самохин не чувствовал холода. Наоборот, ему стало жарко. Он крошил и крошил ломиком лед и довольно быстро очистил вокруг себя широкую площадку. Но, остановившись, чтобы передохнуть, увидел, что площадка снова покрывается льдом. «Что же это такое? Выходит, не успеем этот лед сколоть как нарастет новый», – подумал он. Его охватила жгучая злоба, он начал яростно долбить ломом. В порыве этой ярости совсем забыл об осторожности, поскользнулся и покатился за борт. Наверное, пришлось бы ему выкупаться, если бы не Бодров. Старшина успел схватить его за воротник куртки и помог выбраться на очищенную ото льда площадку. Но ломик утонул, – видимо, Самохин плохо привязал его, и он выскочил из петли. Работавший на носу боцман строго посмотрел на Самохина, однако приказал выдать другой ломик.
Теперь Самохин действовал осмотрительнее. Он совсем приноровился к волне и качке, знал, когда надо переждать, а когда подналечь на работу, чтобы успеть сделать как можно больше за время между накатами волны. Вскоре обогнал и Бодрова и Селиванова. Теперь уже не он за ними тянулся, а они за ним. Самохину вдруг стало весело и приятно оттого, что он работает лучше. Его охватил настоящий азарт.
Когда они спустились вниз и вернулись в отсек, Самохин почувствовал усталость. Но усталость на этот раз показалась ему приятной, и приподнятое настроение, охватившее его на работе, не проходило. Переодеваясь, весело заметил:
– А, поди, полегчало, лодке-то!
– Полегче стало, – согласился Селиванов. И похвалил: – А ты хорошо работал. Молодец!
Смущенный этой похвалой, стараясь перевести разговор на другую тему, Самохин спросил у Бодрова:
– А что, товарищ старшина, лед этот здорово влияет?
– А как же. Могут замерзнуть приводы и валики, выходящие в надстройку и ограждение рубки. Или тарелки клапанов вентиляции. Заест, скажем, клапан концевой цистерны, а надо будет погрузиться. Придется тогда погружаться с аварийным дифферентом. Правда, все покрыто незамерзающей смазкой, но лед все сковать может.
– Выходит, опасная эта ледяная шуба для лодки.
Помолчали. Селиванов задумчиво сказал:
– Бывает, что у иного человека душа вот так же льдом покрыта. Тоже опасно.
– Ты это на кого намекаешь? – насторожился Самохин.
– На тебя, Тимофей. Глядел я сегодня – работал ты хорошо, радовала тебя работа. Значит, в душе-то ты работящий. Только весь будто покрыт ледяной коркой. Очень уж равнодушный ко всему. А откуда это у тебя, непонятно.
Селиванов замолчал, выжидательно глядя на Самохина. Бодров тоже молчал и, судя по всему, был согласен с Селивановым. Самохин задумался: что им ответить? Он понимал, что они неспроста завели этот разговор именно сейчас, когда он почувствовал к ним расположение и доверие. Правда, он всегда доверял им больше, чем кому-либо другому, хотя они чаще других критиковали его, и критиковали резко и непримиримо. Даже тогда, когда ему становилось обидно, он сознавал, что они правы, и в чем-то чувствовал их превосходство над собой. В чем именно – он не понимал, но догадывался, что в чем-то очень важном.
А сегодня ему многое помогла понять простая и короткая фраза: «Пойдут коммунисты». Он видел, что они за эти трое суток вымотались не меньше, а, пожалуй, больше других, тоже валились с ног от усталости, тоже засыпали на ходу. Но они пошли. Так, наверное, в годы войны коммунисты шли в последний бой. «Пойдут коммунисты…» Может быть, услышав этот клич, его отец в ноябре сорок второго года отправился с партизанским заданием в стан врага, зная, что живым уже не вернется.
«И эти, если понадобится, пойдут на что угодно, даже на смерть», – подумал Самохин о Бодрове и Селиванове. И, чуть помедлив, тихо сказал:
– А вы вот что, ребята: скалывайте с меня лед-то. Мне, поди, тоже полегчает…
