Текст книги "Происхождение скотоводства (культурно-историческая проблема)"

Автор книги: Виктор Шнирельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Развив учение о «неолитической революции», суть которой заключалась в переходе от присваивающего хозяйства к производящему, как принципиально важной грани в развитии первобытного человека, Г. Чайлд считал ее важнейшим центром Переднюю Азию и отчасти Северную Африку, откуда земледелие и скотоводство распространились в окружающие районы [355, с. 58–61]. Он сделал попытку связать этот переход с климатическими изменениями, видя в аридизации главный стимул к тому, чтобы люди и животные устремлялись в оазисы, где в условиях симбиоза будто бы и произошла доместикация животных [ «оазисная теория»] [482, с. 77, 78]. Если Г. Эллиот Смит, У. Перри и их последователи оставались в принципе на позициях школы Э. Хана, реконструируя процесс возникновения производящего хозяйства в комплексной форме и полагая, что изменение соотношения между земледелием и скотоводством могло произойти в дальнейшем с проникновением мигрантов в новую среду обитания, то Г. Чайлд проявил известные колебания, допуская, что доместикация животных могла совершиться и в обществе охотников.

Идеи Г. Чайлда были подхвачены и развиты, хотя и весьма односторонне, Г. Пиком и Г. Флером, которые полагали, что охотники Сахары и Северной Африки сначала одомашнили собаку, а затем, по мере роста аридизации, мигрировали в евразийские степи, где и распространили идею скотоводства. При этом, как утверждали эти авторы, разные животные были одомашнены в разных местах, при различных – обстоятельствах и для самого разного использования. Ученые допускали, что и особи одного вида могли быть одомашнены независимо в разных местах. Г. Пик и Г. Флер думали, что переход от охоты к кочевому скотоводству в степях совершился в ходе следования охотников за стадами диких копытных и все большего контроля со стороны человека за их передвижениями [859, «с. 30–40].

Учение географов, и в частности Э. Хана, о хозяйственных типах и их исторической последовательности, а также попытка Э. Гроссе установить жесткую корреляцию между типами хозяйства и формами социальной организации стали одними из исходных предпосылок для возникновения концепции исторического развития, выдвинутой представителями Венской культурно-исторической школы. Вместе с тем их решение вопроса о происхождении скотоводства резко отличалось от предложенного Э. Ханом. В. Шмидт и В. Копперс [925; 924] считали, что корни скотоводства следует искать там, где в древности имелись крупные стада диких копытных, а сейчас широко распространено экстенсивное скотоводство, т. е. в Центральной Азии, где древнейшими домашними животными будто бы были олени, лошади и верблюды. Отстаивая моноцентрическую теорию происхождения скотоводства и принципы диффузионизма, эти авторы склонялись к тому, что толчком для развития и распространения скотоводства послужило оленеводство, возникшее у охотничьих народов. Комплексное земледельческо-скотоводческое хозяйство, по их мнению, появилось поздно в результате смешения северных культур с культурами южных мотыжных земледельцев. На археологических материалах теорию независимого становления земледелия и скотоводства пытался обосновать австрийский археолог О. Менгин [801]. Древнейшее земледелие он связывал с ранними культурами Передней и Южной Азии и Африки к югу от Сахары, а скотоводство, по его мнению, родилось в Северной и Центральной Евразии.

Наиболее детально в довоенные годы картина возникновения и распространения скотоводства была рассмотрена в зарубежной науке учеником В. Шмидта и В. Копперса Ф. Флором [581],-который развил идеи Венской культурно-исторической школы, опираясь на многочисленные работы этнографов, лингвистов, зоотехников, а также на археологические данные главным образом в интерпретации О. Менгина. Однако априорный подход, тенденциозная подача материала, а также привлечение в качестве доказательств весьма сомнительных источников – все это не позволило Ф. Флору дать достаточно объективное решение изучаемой проблемы. Утверждая вслед за В. Шмидтом и В. Копперсом, что скотоводство связано своим происхождением с Северной Евразией, тогда как земледелие – с южными культурами тропического пояса, этот автор оставлял за последними лишь право на содержание священных животных в интересах культа, что, по его мнению, не имело никакого отношения к скотоводству. Взаимовлияние скотоводов и земледельцев и смешение их культур происходило, по Ф. Флору, довольно поздно в Иране, Средней Азии и степях Восточной Европы. К таким смешанным культурам он относил общества коровопасов, в частности скифов. Результатом смешения культур Ф. Флор считал распространение скотоводства с его неизменно высокой хозяйственной ролью домашних животных на юг, а культового отношения к животным, напротив, на север. Что же касается последовательности приручения животных, которое Ф. Флор вопреки 3. Хану связывал с высшими охотниками, с их бродячим образом жизни, то она представлялась этому исследователю в следующем виде. Первоначально, еще в конце верхнего палеолита, в прибалтийско-арктической области предками эскимосов и – самодийцев были одомашнены собаки и возникло упряжное собаководство. Позже протосамодийцы, познавшие таким образом принцип скотоводства, одомашнили в Саянах северного оленя, что, в свою очередь, повлекло доместикацию лошади в Центральной Азии и яка в Тибете. Так были заложены основы древнейшего скотоводства, которое с этого момента стало передаваться от одного народа к другому.

Эта надуманная схема оказалась в целом малоплодотворной и была довольно прохладно встречена мировой наукой. Однако отдельные положения, высказанные Ф. Флором, сохраняют свое значение и до сих пор. К ним относится – мысль о возникновении оленеводства в саянском центре, о появлении упряжного оленеводства под влиянием собачьих упряжек, о большой роли в первичном породообразовании гибридизации интродуцированных домашних животных с местными дикими, о доместикации местных диких видов фауны пришлыми скотоводами и т. д.

Важное место в дискуссии о происхождении скотоводства занимал вопрос о причинах приручения животных. Ученые XVIII и большей части XIX в. принимали как само собой разумеющееся идею о том, что скотоводство возникло прежде всего из хозяйственных потребностей. Однако развитие этнографических знаний показало, что это решение вопроса не настолько очевидно, чтобы быть принятым без всяких оговорок. Уже Ф. Гэлтон [593, с. 243–271] показал, что содержание животных встречается на весьма низком уровне развития культуры, хотя и отмечал, что бродячие охотники, которые постоянно находятся на грани голода, неспособны держать пойманных животных в качестве «любимчиков» [593, с. 250]. Ф. Гэлтон предполагал, что доместикация выросла из целой серии полубессознательных действий и не имела своим прямым мотивом хозяйственные цели. Вместе с тем лишь немногие животные превратились из таких животных-«любимчиков», которых держали ради удовольствия, в настоящих домашних животных. Для этого пойманные особи должны были быть неприхотливыми и без труда приспосабливаться к новым условиям жизни, легко привязываться к человеку, быть ему полезными, свободно размножаться в неволе, обладать стадным чувством, облегчающим их выпас. Ф. Гэлтон положил начало теории симбиоза, отметив, что некоторые животные сами идут навстречу доместикации.

Поиски причин одомашнивания, не связанных с интересами хозяйства, привели некоторых ученых к утверждению о том, что большую роль в этом сыграла религиозная практика первобытного человека. Постановка проблемы в такой форме возникла в конце XIX в., когда интерес к ней вспыхнул в связи с открытием тотемизма. Впервые вопрос о возможной связи доместикации животных с тотемизмом был поставлен в 1887 Г. Дж. Фрэзером, однако позже, не найдя подтверждений в этнографических материалах, этот автор рассматривал такую связь как маловероятную [584, с. 87; 585, с. 20–23]. Развернутую аргументацию тотемичеекая теория доместикации получила в работах Ф. Джевонса [707, с. 113–120] и С. Рейнака [281, с. 34, 35]. Будучи убежден в том, что скотоводство возникло из бродячей охоты, Ф. Джевонс полагал, что единственным стимулом для продолжительного и сложного труда по доместикации могли быть те религиозные установки, которые он отождествлял с тотемизмом. Отмечая характерный для последнего запрет причинять зло тотемным животным, он считал, что они могли свободно обитать на племенной территории в течение многих поколений, становясь в итоге ручными или домашними. Пережиток этих отношений ученый видел в широко известном у скотоводов обычае по возможности не резать домашних животных специально ради мяса. Регулярное поедание мяса домашних животных, по его мнению, началось с развитием земледелия, когда пищевых ресурсов стало больше, а тотемизм исчез.

Принципиально той же системы аргументации придерживался и С. Рейнак. Правда, он отказался от представления о том, что скотоводство возникло на базе бродячей охоты ранее земледелия, допустив возможность комплексного становления производящего хозяйства в рамках одного этноса. Он уточнил также и тезис о свободном размножении тотемов на племенной территории, указав, что для этого не только члены рода, обладающие данным тотемом, не должны были использовать его в пищу, но и их соседи не могли на него покушаться. Переход к поеданию тотемов С. Рейнак связывал с возникновением, идеи обретения таким способом священной силы, которая будто бы переходила с тотема на человека. Он считал, что мысль о хозяйственной полезности домашних животных явилась следствием развития этой практики. М. Панкрициус, которая также пыталась обосновать тотемическую теорию доместикации, привлекла для этого широкие фольклорные материалы и образцы палеолитического пещерного искусства [851, с. 338–350].

Искусственность построения тотемической теории доместикации не позволила ей сколько-нибудь прочно укрепиться в науке. Гораздо больше последователей нашлось у другой теории, которая утверждала, что первоначально доместикация животных имела своей целью их содержание ради жертвоприношений богам или духам. Как отмечалось выше, автор этой теории Э. Хан указывал на ту большую роль, которую жертвоприношения быков играли в древних религиях, и ставил эту практику в прямую связь с культом луны. Правильно отмечая тот факт, что использование домашних животных в качестве тягловой силы и для получения ряда важных вторичных продуктов скотоводства стало возможным лишь через длительное время после завершения доместикации, Э. Хан не находил иной причины для одомашнивания животных, кроме религиозной. Он утверждал, что молочное хозяйство, обычай кастрации быков, земледелие и плуг также возникли из ритуалов [621]. Тем самым этот исследователь положил начало иррациональному объяснению происхождения различных элементов культуры (см. об этом [698, с. 18–26]). Его главный аргумент, который до сих пор находит место в работах его последователей, заключался в том, что древнейшие письменные и изобразительные свидетельства о скотоводстве в странах древнего Востока дошли до нас в религиозном контексте.

Другие сторонники религиозной теории доместикации пытались расширить ее фактологическую базу и, привлекая этнографические данные, доказывали, что примитивное скотоводство имеет якобы прежде всего не хозяйственное, а религиозное значение. Так, Б. Лауфер подчеркивал, что народы Восточной и Юго-Восточной Азии не используют многих продуктов скотоводства, тогда как домашние животные и птицы играют огромную роль в их религиозной практике (.гадания, жертвоприношения) [735, с. 251–255]. К. Майнхоф на африканских этнографических материалах стремился обосновать идею, согласно которой скотоводство возникло тогда, когда человеческие жертвоприношения стали сменяться жертвоприношениями скота, причем для основных культовых целей был приручен бык, а для мелких жертвоприношений и праздников – овцы и козы. Вслед заЭ. Ханом возникновение обычая кастрации скота он также связывал с ритуалом [793, с. 72–74].

Таким образом, в начале XX в. оформилось четыре подхода к объяснению причин возникновения скотоводства: 1) одомашнивание животных для хозяйственных нужд; 2) содержание животных-«любимчиков» для удовольствия; 3) теория симбиоза; 4) религиозная теория доместикации. С тех пор и поныне в работах многих зарубежных авторов часто встречаются элементы всех или по меньшей мере двух из этих теорий в разном соотношении. Так, Ф. Гребнер реконструировал механизм возникновения скотоводства в условиях симбиоза между животными и охотниками, следовавшими за их стадами. Он считал, что такая охота порождала в человеческих коллективах особые чувства к животным, связанные с тотемизмом. Однако в отличие от Ф. Джевонса и С. Рейнака Ф. Гребнер рассматривал религиозное отношение к животным как духовную оболочку процесса доместикации, а не как главную его причину [617, с. 1030]. Б. Клатт отвергал идею доместикации по хозяйственным мотивам, как анахронизм, ссылаясь на содержание животных якобы исключительно для удовольствия у многих отставших в своем развитии народов, а также сочувственно излагая положения религиозной теории доместикации [715, -с. 6–7]. Соглашаясь с Э. Ханом в том, что домашние животные широко используются в ритуалах, С. Д. Форд писал, что доместикация могла иметь своей целью обеспечение бесперебойного снабжения людей мясом, а ритуал, независимо от того, возник он до или после нее, мог служить той же цели [582, с. 457]. К. Вейлэ считал, что первоначальное приручение происходило по самым разнообразным мотивам, не связанным с желанием человека извлечь какую-либо хозяйственную пользу из него. Лишь в обстановке оседлоземледельческого быта могла возникнуть мысль о полезности прирученных животных [76, с. 108]. С другой стороны, Л. Крживицкий допускал возможность доместикации животных-тотемов [172, с. 91, 92].

Наиболее последовательными противниками религиозной теории доместикации в зарубежной науке довоенного времени были У Сирелиус и представители Венской культурно-исторической школы. У. Сирелиус [937] указывал, что древнейшим способом использования прирученных животных была их дрессировка для целей охоты, приводя в пример охоту с соколами, бакланами, гепардами и т. д. В соответствии с этим У Сирелиус считал, что древнейшие домашние олени выполняли функцию манщиков, прежде чем они стали служить для транспортных нужд. И лишь много позже возникло кочевое оленеводство. В то же время он справедливо делал оговорку, что охотничьи животные зачастую не оставляют потомства и поэтому не могут основать домашнюю популяцию. Поэтому в качестве одного из возможных путей приручения оленей он называл загонную охоту с изгородями. В противовес Э. Хану и его последователям У. Сирелиус выдвинул рациональное объяснение появлению кастрации животных, в которой он видел средство уменьшить напряженность в стаде. Пытаясь обосновать идею очень раннего появления упряжного оленеводства, У Оирелиус указывал на находки полозьев саней будто бы каменного – века. Однако датировка этих находок впоследствии была признана спорной, равно как и связь их с оленьей упряжкой, с чем согласился и сам У Сирелиус (см. об этом [193, с. 87, 88; 828, с. 99—100]).

Отрицание религиозной теории доместикации было одним из принципиальных моментов в исторических построениях В. Шмидта и В. Копперса, которые считали культ животных чертой, характерной исключительно для южного культурного круга. Они не видели истоков доместикации и в институте «любимчиков», правильно подчеркивая, что наличие «любимчиков» не ведет автоматически к возникновению скотоводства. Вместе с тем первоначально они отрицали и хозяйственные основы доместикации, полагая, что оленеводство родилось на базе симбиоза, возникшего в условиях специализированной охоты [925, с. 509, 510]. Однако после исследования Ф. Флора, утверждавшего, что лишь собака и свинья могли быть приручены в результате симбиотических связей с человеком, тогда как другие животные были одомашнены по хозяйственным соображениям (олени, в частности, ради мяса и под вьюк) [581, с. 44, 92, 93], В. Копперс изменил свое мнение. Отметив, что охотники никогда не практикуют бесполезное истребление животных, В. Копперс доказывал теперь, что главной причиной доместикации была хозяйственная необходимость [721, с. 179–185].

Если не считать попытки В. Шмидта и В. Копперса обосновать с помощью идеи прямого перехода охотников к кочевому скотоводству реконструируемую ими линию развития от тотемических экзогамных патриархальных обществ к большесемейным патриархальным группам, то окажется, что зарубежная наука весьма мало внимания уделяла социальным последствиям доместикации животных. Лишь Л. Крживицкий высказал несколько ценных соображений о возникновении частной собственности на скот, пытаясь найти предпосылки для этого в обычаях охотников. Он был первым, кто указал на ее большое своеобразие в древнейший период, заключавшееся в том, что «частная собственность на скот не мешала коллективному его потреблению» [172, с. 91, 92].

Итоговыми для зарубежной науки довоенного периода можно считать работы Р. Лоуи [762, с. 282–316; 763, с. 37–52] и К. Уисслера [1038, с. 200–206]. Р. Лоуи подчеркивал, что при всей важности конкретного анализа всего многообразия хозяйственных систем первобытности эта задача еще далеко не решена, вследствие чего картина становления производящего хозяйства остается туманной. Вопрос о соотношении процессов самостоятельной доместикации и заимствования решался Р. Лоуи правильно. Он выделял несколько независимых очагов доместикации в Старом и Новом Свете. В то же время Р. Лоуи считал, что хотя видовое разнообразие культурных растений и домашних животных и может быть связано своими истоками с разными биологическими центрами их доместикации, однако часть из этих центров могла послужить основой для возникновения не первичных, а вторичных очагов доместикации. Он подчеркивал творческий характер заимствования. Вместе с тем Р. Лоуи придерживался идеалистической религиозной теории доместикации, видя в ней опровержение материалистической исторической концепции. Касаясь вопроса о генезисе кочевого скотоводства, этот исследователь склонялся к мысли о том, что крупные копытные животные могли быть одомашнены охотниками.

К. Уисслер, подобно Р. Лоуи, придерживался полицентрической концепции становления скотоводства. Он считал, что в разных условиях разные животные могли быть одомашнены разными путями. Так, собак и свиней могли приручить в условиях симбиоза. Тур, лошадь и другие крупные копытные стали домашними, возможно, при тех же обстоятельствах, что и олень, т. е. к их разведению перешли следующие за стадами охотники. В то же время не исключалась и доместикация животных, портивших поля ранних земледельцев. В любом случае, по мнению К. Уисслера, новые, более тесные взаимоотношения между людьми и животными возникали неосознанно, симбиотически. В России интерес к истории домашних животных возник сразу же вслед за выходом в свет исследований Л. Рютимейера и Г. Натузиуса. Одной из первых работ на эту тему была статья К. Ф. Кесслера, в которой автор знакомил русского читателя с новейшими достижениями западных специалистов и вносил некоторые предложения по усовершенствованию методики изучения костного материала [142, с. 1—27]. В начале XX в. уже имелись обобщающие произведения русских авторов, посвященные происхождению домашних животных, как, например, книги Е. Елачича [118] и особенно Е. А. Богданова [36]. Однако основные достижения в области изучения проблем древнего скотоводства связаны уже с советским периодом.

Советская наука 20-х и отчасти 30-х годов, еще только овладевавшая марксистской методологией, испытывала влияние тех общих тенденций, которые характеризовали европейскую науку в целом. В ней также наметились две линии. Сторонники первой, соглашаясь во многом с Э. Ханом, считали, что производящее хозяйство родилось в комплексной форме, а кочевое скотоводство выделилось из него лишь позже (многие зоологи, см. ниже). Их противники связывали становление скотоводства с приручением животных в условиях охотничьего быта (В. Г. Богораз-Тан, В. В. Гольметен, С. Н. Быковский, В. И. Равдоникас и др.). Вместе с тем в советской науке тех лет имелась и еще одна, марристская, тенденция, в силу которой потенции местного развития где бы то ни было гипертрофировались, а роль культурных влияний сводилась на нет, что особенно проявилось в 30-е годы. Поэтому целесообразно историю науки 20-х и 30-х годов рассматривать раздельно.

Уже в 20-е годы зоологи и ботаники сделали важные шаги в изучении проблем доместикации. В это время были разработаны методические основы изучения доместикации животных, причем эта проблема рассматривалась как комплексная, решение которой возможно лишь при содружестве многих наук. Некоторые ученые пытались выявить очаги доместикации отдельных видов, а также начали глубокое изучение последствий содержания домашних животных в домашних условиях и механизмов породообразования [45; 329; 294; 36]. Д. Д. Букинич, занимавшийся главным образом происхождением земледелия, независимо от Г. Чайлда пришел к сходному с ним пониманию роли оазисов в пустынных районах как стимуляторов перехода к производящему хозяйству [50, с. 101, 102, 112]. Он полагал, что доместикация быка была вызвана потребностями плужного земледелия, а за быком последовали и другие животные. Д. Д. Букинич считал, что доместикация началась в условиях преследования диких животных охотниками. В те же годы вышла в свет работа В. А. Городцова, где были обобщены данные по археологии каменного века, которые свидетельствовали, в частности, о том, что производящее хозяйство проникло в Европу из Азии [91, с. 309, 310, 367–369]. Последнее подтверждали и специалисты-зоологи.

В конце 20-х годов были опубликованы работы этнографа А. Н. Максимова, в которых наряду с рядом спорных положений содержались ценные мысли и замечания, проливавшие свет на проблему доместикации. Этот исследователь, как никто другой из профессиональных этнографов до него, подчеркнул высокую социальную роль раннего скотоводства, значение стада как показателя персонального престижа и богатства, а также как важнейшего средства установления социальных контактов [205, с. 4—10]. Вместе с тем, не проводя четкого различия между приручением и одомашниванием, ученый не нашел и рационального объяснения происхождения последнего. А. Н. Максимов не видел разницы между современным промышленным мясным животноводством и примитивным (разведением животных на мясо, как правильно указывал полемизировавший с ним С. Н. Быковский [53, с. 21]. Следствием такого подхода стал парадоксальный вывод о том, что молочное использование животных предшествовало мясному [205, с. 16, 17, 21].

А. Н. Максимов внес большой вклад в изучение вопроса о происхождении оленеводства [206, с. 3—32]. Проанализировав типы оленеводства в Евразии, ученый пришел к заключению о существовании двух независимых центров доместикации северного оленя (скандинавский и саяно-тунгусский). В обоих случаях, по его мнению, доместикация происходила под влиянием развитых скотоводов, что позволило отвергнуть идею самостоятельного одомашнивания оленя бродячими охотниками. Весьма ценными представляются аргументы А. Н. Максимова, направленные против теории симбиоза. Он показал, что дикий олень не только не идет навстречу человеку, но оказывает ему всяческое сопротивление.

В этот же период В. Г. Богораз-Тан выдвинул гипотезу о двух моделях становления скотоводства, которая существенно повлияла на распространение в советской науке идеи о самостоятельной доместикации оленей охотниками Севера. Ученый считал, что скотоводство возникло, во-первых, для «забавы» у примитивных земледельцев, приручавших разных птиц, грызунов и т. д. (мелкое скотоводство), во-вторых, у степных охотников на крупных травоядных (крупное скотоводство) [42, с. 81–84].

Первое автор связывал с оседлостью, второе – с подвижным образом жизни; первое – с доместикацией отдельных особей, второе – целых стад. Главным механизмом доместикации у охотников он считал загонную охоту и содержание животных за изгородями, не указывая, однако, как последнее могло сочетаться с подвижным образом жизни. Слабость аргументов В. Г. Богораз-Тана заключалась и в том, что приводимые им примеры относились к высокоразвитым земледельческо-скотоводческим обществам. По мысли этого автора, вторая модель порождала кочевое скотоводство. Он считал, что лишь в дальнейшем произошла интеграция обеих систем хозяйства. Важным представляется введенное этим исследователем деление скотоводства на более раннее мясо-шкурное и более позднее молочно-шерстяное. Определенную (хотя и не основную) роль в процессе доместикации он отводил тотемичееким воззрениям древних. Он допускал возможность распространения домашних животных из первичных центров путем обмена или похищения.

Вначале В. Г. Богораз-Тан считал, что оленеводство распространилось из единого саянского центра [42, с. 91], но позже изменил свое мнение, указав, что оленеводство «явилось оригинальным достижением так называемых малых народностей, живущих на севере и северо-востоке СССР», и возведя его древность к концу ледникового периода, когда к нему будто бы перешли охотники, следовавшие за оленьими стадами [43, с. 219, 246]. Основанием для такого утверждения явился примитивный облик оленеводства, в котором автор видел доказательство местного самостоятельного одомашнивания. Лишь много позже было выяснено, что этот факт следует связывать с особенностями адаптации оленеводства в новых экологических условиях.

Поворотный этап в развитии советской науки начался в 30-х годах. Именно в это время работы Н. И. Вавилова и его учеников, посвященные происхождению и распространению культурных растений, открыли новую страницу в истории изучения проблемы становления и развития производящего хозяйства. Новые веяния охватили и зоологию, которая вплотную приблизилась к решению коренных вопросов доместикации и породообразования домашних животных, о чем свидетельствуют материалы двух специальных совещаний [270; 271]. Однако в 30-е годы возникла и другая тенденция, в силу которой – многие специалисты по истории первобытности вступили на путь «гипертрофированного автохтонизма» [175, с. 3; 272]. Для этого имелся ряд причин, важнейшими из которых следует признать упрощенные представления многих иследователей о марксистском учении и в связи с этим их некритический подход к «новому учению о языке» Н. Я. Марра, а также реакцию советской науки на весьма популярные на Западе в то время теории миграциониэма.

Сначала следует остановиться на первой тенденции. Работами советских ботаников было доказано, что каждый древний вид культурных растений, полученный в результате долгого периода гибридизации, происходит из строго определенного района, где имелись все компоненты, участвовавшие в гибридизации [156, с. 58–64]. Поэтому древнейшие очаги доместикации следовало искать в районах с наибольшим сортовым разнообразием. Они локализовались в горных областях, которые и стали предметом пристального внимания советских растениеводов во главе с Н. И. Вавиловым [57, с. 169–171]. Тем самым была подтверждена – возможность заимствования. Работы Н. И. Вавилова по выявлению первичных очагов земледелия стали одним из крупнейших достижений XX в. и, несмотря на ряд уточнений, внесенных в последние годы, остаются ценнейшим руководством для всех, кто занимается проблемами первобытного хозяйства.

Правда, надо заметить, что в них не учитывалась возможность изменения природных условий на протяжении голоцена, что могло повлечь некоторые несоответствия в современных и древних границах ареалов различных видов фауны и флоры. Кроме того, хотя Н. И. Вавилов и предусматривал вероятность возникновения вторичных очагов сортового разнообразия, на практике еще не всегда удавалось отличить первичные очаги от вторичных из-за недостаточной изученности отдельных регионов.

Под влиянием работ Н. И. Вавилова и по его инициативе начала работать группа советских зоологов, пытавшихся применить его идеи для изучения истории домашних животных [38, с. 4]. Была разработана интереснейшая программа изучения процессов доместикации, включавшая как экспериментальное изучение современных пород домашних и диких животных, так и исследование костных остатков [40; 46; 92] (программу археологического изучения см. [247, с. 548]). В итоге появилась возможность выделения мировых центров происхождения домашних животных, началась более глубокая разработка проблем зоологической систематики, был поставлен вопрос о передаче домашних животных от одних народов к другим. К первичным очагам происхождения домашних животных ученые относили «китайско-малайский, индийский, юго-западноазиатский, средиземноморский и андийский», а к дополнительным – «тибето-памирский, восточнотуркестанский, восточносуданский и южноаравийский, абиссинский, южномексиканский и саяно-алтайский». Эти очаги частично совпадали с центрами происхождения мирового земледелия, выделенными Н. И. Вавиловым, однако полного тождества не было. Любопытно, что зоологи связывали доместикацию северного оленя с единым Саяно-алтайским центром [39, с. 25–28]. Изучение остеологических материалов Восточной Европы привело В. И. Громову к мысли о том, что многие домашние животные появились здесь извне, так как биологические предпосылки для их местной доместикации отсутствовали. Полемизируя с защитниками идеи автохтонизма, исследовательница писала: «Я останавливаюсь подробнее на разбираемом вопросе, – сравнительно ясном для зоолога, ввиду того, что специалисты по истории культуры не склонны допускать возможности передачи на большие расстояния культурных приобретений на очень ранних стадиях от одной народности к другой» [93, с. 107].

Известную роль в распространении упомянутой В. И. Громовой тенденции сыграло «новое учение о языке» Н. Я. Марра. Как считают современные ученые, выдвинутый Н. Я. Марром принцип «стадиального развития языка» [211] был не более чем новой попыткой наметить структурную (типологическую) классификацию языков [117, с. 10]. Однако сам Н. Я. Марр и особенно его последователи придали ему гораздо более широкое содержание. Выдвинутое им положение о том, что языковые системы представляют собой хронологический ряд [211, с. 48, 61, 90, 205], трактовалось таким образом, что все культурные явления стали сводиться к исключительно местному развитию. Исходя из потенциальных способностей отдельных человеческих коллективов к изобретениям, часто делался необоснованный вывод о том, что все изобретения действительно совершались повсюду. В частности, это касалось истории возникновения производящего хозяйства (см., например, [260]).