Текст книги "Происхождение скотоводства (культурно-историческая проблема)"

Автор книги: Виктор Шнирельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

В. А. Шнирельман
ПРОИСХОЖДЕНИЕ СКОТОВОДСТВА
(культурно-историческая проблема)

Введение

Несмотря на то что положение о первичности экономических отношений в развитии общества является одной из основ марксистской исторической науки, применительно к первобытной эпохе эти отношения остаются еще недостаточно изученными. Вместе с тем колоссальные достижения современной науки не только позволяют решать вопросы развития первобытной экономики на конкретном историческом материале, но и делают эту задачу весьма актуальной. Определенные шаги в этом направлении уже предпринимаются как этнографами, так и археологами. К сожалению, в проводимых и теми и другими исследованиях не всегда в надлежащей мере учитываются данные смежных наук. Между тем решение кардинальных проблем первобытности настоятельно требует применения комплексного этнографо-археологического подхода, который пока еще не нашел достаточно широкого применения в нашей науке. В настоящей работе делается попытка исследования одной из существенных проблем первобытности, проблемы раннего скотоводства, с привлечением как археологических, так и этнографических источников.

Выбор предмета исследования был определен, с одной стороны, огромной важностью, которую имел переход к производящему хозяйству, создавший материальную основу для разложения родового строя и формирования классового общества, а с другой – наличием обширной фактологической базы для изучения ранних этапов эволюции земледелия и скотоводства, созданной за последние годы трудами многих ученых. Однако – появившиеся в последнее время сводки новых материалов посвящены, во-первых, главным образом земледельческому аспекту проблемы возникновения производящего хозяйства, а во-вторых, преимущественно технологической его стороне. В отличие от них в настоящей работе рассматривается гораздо менее изученная проблема – происхождение и развитие раннего скотоводства как системы хозяйства, причем особое внимание уделяется культурно-исторической функции последнего. Кроме того, в работе поднимается вопрос о различных судьбах скотоводства в разных регионах в зависимости от конкретно-исторической картины сложения скотоводства в каждом из них.

Особое значение для понимания эволюции первобытного хозяйства имеет выяснение его взаимосвязи с природной средой. Поэтому большое внимание в работе уделяется и этой проблеме, для чего помимо археологических и этнографических материалов широко используются достижения некоторых других наук (биологии, палеоклиматологии и др.).

Перед тем как перейти к рассмотрению поставленной проблемы, необходимо сделать ряд предварительных замечаний. Они касаются прежде всего определения терминов «приручение» и «доместикация». С точки зрения остеологии домашнее животное отличается от дикого своими морфологическими характеристиками. Однако последние являются следствием уже совершившейся доместикации. Весьма по-разному терминологические вопросы решаются зоологами и этнографами. Первые считают основным биологический критерий и видят главное отличие домашних животных от прирученных в том, что домашние размножаются «в неволе». Зоологи также подчеркивают, что домашние животные всегда представляют собой продукт труда человека, а их разведение имеет своей целью удовлетворение тех или иных потребностей людей [41, с. 5; 254, с. 344]. Этнографы, справедливо указывая на важные социальные и культурные последствия доместикации, придают особое значение тем новым взаимоотношениям, которые возникли между человеком и животными в ходе одомашнивания последних [534, с. 18–25].

Однако при таком подходе разница между приручением и одомашниванием исчезает. Эту разницу удается уловить лишь при условии, во-первых, учета биологических критериев, а во-вторых, рассмотрения процессов в исторической перспективе. В приручении надо видеть необходимый этап, предваряющий доместикацию и имеющий следующие особенности. В отличие от доместикации оно охватывает не только «потенциально домашних животных», но и тех, которые не могут быть одомашнены в силу своих биологических особенностей. Так, азиатский слон достигает половой зрелости только в 16–20 лет и приносит потомство раз в три года. Ясно, что разведение слонов: является трудоемким и неблагодарным делом даже для современного общества, не говоря уж о первобытном. Приручение предшествует доместикации стадиально, ибо не требует такой прочной материальной базы, как последняя. Действительно, у бродячих охотников и собирателей известны случаи приручения животных, которых полностью съедали с наступлением трудного в хозяйственном отношении сезона. Приручение, таким образом, обратимый процесс, тогда как доместикация предполагает устойчивую преемственность. В отличие от приручения непременным условием доместикации является массовость процесса, ибо превращение диких животных в домашних возможна лишь в популяции. В свете всего отмеченного попытки некоторых авторов оспорить правомерность разграничения процессов приручения и доместикации [1025, с. 113–114] представляются, неубедительными.

Поскольку в настоящей работе исследуются преимущественно ранние этапы скотоводства, вопрос об одомашнивании таких, важных животных, как лошадь, верблюд, осел и т. д., почти не затрагивается, так как их доместикация совершилась относительно поздно. В работе мало говорится о собаке, одомашнивание которой в принципе не сыграло сколько-нибудь существенной роли в сложении скотоводства. В настоящем исследовании речь идет главным образом о крупном и мелком рогатом скоте и о свиньях, игравших важную роль в Старом Свете, а также о ламах, альпака и морских свинках – в Новом, но для исследования механизма доместикации привлекаются данные и по другим, самым различным животным.

Последнее, на чем следует остановиться, касается вопроса о датировках. Когда в 1949 Г. У. Либби открыл метод радиоуглеродного датирования, казалось, что наконец-то появилась реальная возможность для построения абсолютной хронологии. Позже удалось уточнить период полураспада С₁₄, и достоверность хронологической шкалы Либби как дающей абсолютные: показатели несколько пошатнулась. Наконец, недавно, при сопоставлении дат, полученных с помощью дендрохронологии, с радиокарбонными выяснилось, что для раннего времени последние сильно отличаются от настоящих календарных дат [155, с. 6, 7; 902, с. 48–83]. Оказалось, что радиоуглеродные даты дают более молодой возраст, чем календарные, причем по мере углубления в древность расхождение между ними нарастает. Например, по радиоуглеродным датам, Древнее Царство в Египте следовало бы относить ко второй половине III тысячелетия до н. э., тогда как на самом деле первые династии появились там значительно раньше. Поэтому использование привычных календарных дат для раннеклассовых обществ Месопотамии и Египта и наряду с ними дат по С₁₄ для синхронных, первобытных культур их периферии ведет к искажению исторической картины. То же самое происходит и при сопоставлении первых с такими раннеклассовыми обществами, как древнеиндийское, древнекитайское, древние цивилизации Америки и т. д., хронологическая шкала для которых также построена по радиоуглеродным датам. Следовательно, применение радиоуглеродных дат для абсолютного датирования требует введения определенных коэффициентов (процедура калибрирования), над чем в настоящее время работает целая когорта специалистов. Правильность скалибрированных дат полностью подтверждается другими методами. Так, термолюминесцентные даты для бадарийских поселений в Египте и для культуры Банчиенг в Таиланде хорошо коррелируются со скалибрированными радиоуглеродными датами, полученными там же.

Таким образом, представляется необходимым уже сейчас исправлять радиоуглеродные даты по калибровочной шкале, разработанной учеными [960, с. 303–308; 902, с. 255–268; 893], несмотря на то что работы в этой области еще продолжаются. К сожалению, калибровочная шкала доведена пока лишь до начала VI тысячелетия до н. э. (по календарным датам). Правильно исправить более ранние радиоуглеродные даты сейчас не представляется возможным. Р. Брейдвуд предложил удревнять эти даты на 1000 лет [441, с. 39], однако, строго говоря, точность полученной таким образом хронологии весьма относительна, так как до 6000 г. до н. э. уровень С₁₄ в воздухе возрастал [993, с. 319], а следовательно, менялось и соотношение между радиоуглеродными и календарными датами. И все же за неимением лучшего в настоящей работе приходится принять предложение Р. Брейдвуда[1]1
  Так и поступили, например, Р. Проч и Р. Бергер, датируя древнейшие кости домашних животных [889, с. 235–239].


[Закрыть] оговорившись, что приводимые даты имеют лишь относительное значение. Поэтому везде в настоящей работе календарные даты сопровождаются датами, полученными по С₁₄, заключенными в скобки. Исправление дат велось по шкале, разработанной в лаборатории Пенсильванского университета [893], а учтенные радиокарбонные даты исчислялись по значению периода полураспада, равному 5570 ± 30 лет.

В заключение хотелось бы выразить искреннюю благодарность всем специалистам, которые ознакомились с – рукописью или с отдельными ее главами и сделали (ряд ценных и весьма полезных замечаний. Автор признателен многим сотрудникам Института этнографии АН СССР, неизменно оказывавшим ему помощь и поддержку на разных этапах работы над рукописью. И конечно же, нельзя не сказать самых теплых слов в адрес коллектива сектора по изучению истории первобытного общества, в творческой и благожелательной атмосфере которого рукопись обрела свой окончательный вид.

Глава I. Проблема происхождения скотоводства в науке о первобытности

На заре европейской науки стремление осознать свою историю заставило античных мыслителей сделать представление о последовательном появлении новых, все более сложных умений и навыков основой первых исторических концепций. Одна из них была сформулирована Варроном, который со ссылкой на Дикеарха называл три стадии развития: потребление продуктов дикой природы, скотоводство и, наконец, земледелие [61, с. 125]. Этой концепции по воле случая суждена была долгая, полная превратностей судьба. В несколько видоизмененном виде она дожила в европейской науке до второй половины XIX в. Баталии, разыгравшиеся вокруг нее впоследствии, обнаружили ее существенные слабости и развенчали связанный с ней одно время ореол непогрешимости. Вместе с тем в пылу полемики в русле во многом справедливой и основательной критики, обрушившейся на эту концепцию, получившую название «теории трех стадий», родилась несколько неверная ее оценка, до сих пор не изжитая в науке. И ныне без достаточного на то основания некоторые исследователи полагают, что «теория трех стадий» была общепринятой в античности, а позже без изменений перешла в европейскую науку нового времени. На самом деле указанная концепция, во-первых, существовала в отдельные эпохи не в одиночестве – известны были и иные взгляды на историю хозяйства, а, во-вторых, ее отдельные стадии – охота, скотоводство и земледелие понимались в разные исторические периоды разными учеными по-разному. Так, тщетно было бы искать ее в знаменитом трактате Тита Лукреция Кара, который различал лишь два состояния человечества: дикое (потребление продуктов дикой природы) и развитое (земледелие). Именно с земледелием Лукреций связывал возникновение черт, присущих цивилизации [203, V, 1361–1378].

Общеизвестно, какое большое влияние оказала античность на становление науки нового времени. Однако один из первых крупных европейских историков – Джамбаттйста Вико исходил отнюдь не из «теории трех стадий», когда писал, что «сначала были изобретены искусства необходимые – сельские и притом сначала хлеб, потом – вино, затем искусства полезные – скотоводство, потом искусства удобства – городская архитектура, наконец, искусства усладительные – танцы» [78, с. 298]. Ученые второй половины XVIII в. вопреки представлению Г. Кунова [185, с. 101] основывали свои исторические концепции не только на античных и библейских данных, а привлекали широкий круг доступных им этнографических сведений. Все известные им народы эти исследователи подразделяли на дикие, варварские и более развитые и безоговорочно видели в них представителей стадий исторического развития, пройденных человечеством в целом. К диким народам они относили тех, кто занимался охотой, рыболовством и собирательством, и, что особенно важно, тех, кто знал примитивное палочно-мотыжное земледелие (Ш. Монтескье, М. Кондорсэ, Ш. Валькенер, И. Г. Гердер и др.) [233, с. 396, 397; 158, с. 11–15; 85, с. 236–238; 1000, с. 23, 90]. Иными словами, к стадии дикости были отнесены и народы, которые современная наука выделяет в особую группу ранних земледельцев. На стадии варварства помещались скотоводы, а наверху этой иерархической лестницы стояли те, кого мыслители XVIII в. называли земледельцами, разумея под земледелием систему с поземельной собственностью и непременным применением труда животных при обработке полей. Ярче всего последнее выразил И. Г. Гердер, писавший, что «народы, которые обрабатывают землю без собственности на нее или руками своих женщин и рабов, – все это по-настоящему еще не земледельцы» [85, с. 242]. Тем самым, отмечая грандиозный переворот в жизни общества, произведенный переходом к земледелию (развитие разделения труда, ремесел и искусства, торговли и городов, неравенства и рабства, появление кастовых различий, законов, судов, деспотизма и т. п.), ученые рубежа XVIII–XIX вв. имели в виду именно плужное земледелие [233, с. 398; 285, с. 80–83; 158, с. 22, сл.; 85, с. 241; 276, с. 321]. Правда, некоторые из них, как, например, Ш. Валькенер, относили зарождение (перечисленных явлений к доземледельческому периоду 1000, с. 188]. В свете сказанного и надо понимать утверждение И. Г. Гердера о том, что открытие скотоводства было будто бы важнейшим шагом, который «превзошел все последующие революции истории» (цит. по [97, с. 98]). Безусловно, здесь подразумевалось возникновение скотоводства как важнейшего условия, без которого ведение плужного земледелия невозможно. Характеризуя последнее, И. Г. Гердер писал, что «ни один образ жизни не произвел в сознании людей столько изменений, как земледелие на огороженном участке земли». Вот почему этот ученый видел превосходство народов Старого Света над обитателями Нового в том, что первые обладали прирученными животными ([85, с. 239–241]. Таким образом, смысл схемы, по которой земледелие следовало в своем развитии за скотоводством, заключался лишь в том, что, как указывал Ш. Валькенер, люди дюлжны были быть пастухами, прежде чем они смогли обрабатывать почву трудом животных [1000, с. ПО]. Вместе с тем, несколько противореча изложенной концепции, он отмечал высокий уровень развития земледелия и общества в ряде районов мира, где следы скотоводства отсутствовали [1000, с. 110–111].

Идеи, выдвинутые в XVIII в., были подхвачены буржуазными социологами и экономистами последующего столетия. Однако в силу своей идеалистической исторической концепции социологи уделяли мало внимания вопросам развития хозяйства и его связи с социальными процессами, считая содержанием прогресса «развитие человеческого ума». В лучшем случае они почти дословно повторяли учение о трехчленном делении истории хозяйства, вкладывая в него тот же смысл, что и их предшественники. Так делал, например, французский социолог второй половины XIX в. Ле-Пле, считавший, «что даже при обработке земли, покуда она производится ручным трудом, хотя и с помощью орудий, характер первоначального быта остается еще неизменным». Поэтому период пастушества должен был предшествовать возникновению настоящего (плужного) земледелия и последующим грандиозным изменениям в человеческом обществе [195, с. 51–54]. Буржуазные экономисты тоже выделяли стадии дикости (или охоты), пастушества, и земледелия, которые были положены ими в основу истории хозяйства [300, с. 28, 89, 123]. При этом какая бы то ни было ассоциация обработки земли с первой стадией исчезла окончательно. Так «теория трех стадий» обрела ту редакцию, в которой она широко распространилась в науке середины – второй половины XIX в. Большую роль в ее пропаганде сыграли труды Ф. Листа [201]. Правда, не все экономисты безоговорочно принимали эту схему. В. Рошер, например, предостерегал против прямого выведения земледелия из хозяйства кочевников-скотоводов, которым «противен переход к возделыванию пашни» [283, с. 260], в чем он следовал за И. Г. Гердером [85, с. 240].

Другим фактором, упрочившим положение «теории трех стадий» в науке середины XIX в., стало сравнительное языкознание, которое благодаря трудам Ф. Бонна, Р. К. Раска, А. Ф. Потта, А. Шлейхера выглядело весьма авторитетным на фоне других гуманитарных наук своего времени. Именно ему в первую очередь наука обязана представлением о том, что (развитие в Старом Свете было связано прежде всего с индоевропейцами, которые пришли из Азии и вели сначала чисто скотоводческий образ жизни и лишь потом перешли к земледелию [84]. Последнее доказывали тем, что скотоводческие термины сходны у разных народов индоевропейской семьи, тогда как земледельческие различаются [234, с. 16]. Иллюзия непогрешимости этой теории была настолько сильна, что наличие сходных терминов для растений объясняли не изначальностью земледелия, а хорошим знанием дикой флоры пастухами [84, с. 14]. Анализ семитских языков, по мнению лингвистов, тоже как будто бы подтверждал правильность библейской традиции, утверждавшей, что древнейшие семиты были чистыми скотоводами [381, с. 61, 62].

Было бы упрощением считать, что рассмотренная концепция была принята всеми исследователями. И среди экономистов, как указывалось выше, и среди лингвистов [381, с. 15, 16] находились люди, придерживавшиеся иных взглядов. Однако большинство ученых, в том числе такие ведущие специалисты по истории первобытности, как Дж. Леббок, Г. Мортилье, Л. Г. Морган, считало ее неопровержимой [192, с. 162; 234, с. 10, 16–18; 82, с. 131, 141–145; 1030, с. 463–466; 814, с. 305–307]. С этих позиций трактовались и факты, допускавшие в принципе и иную интерпретацию. Так, Дж. Леббок вслед за К. Келлером считал, что швейцарские свайные поселения были основаны не кем иным, как пастухами, несмотря на то что оба прекрасно знали о наличии там остатков культурных растений и даже печеного хлеба [192, с. 162, 163]. Сторонникам изложенной теории казалось очевидным, что переход к земледелию был вызван необходимостью заготовок кормов для домашних животных. Правда, с открытием цивилизаций Нового Света этот путь развития перестал рассматриваться как универсальный [192, с. 209–225, 412–423; 234, с. 10, 16–18]. Вместе с тем во второй половине XIX в. находились и такие исследователи, которые утверждали, что в Новом Свете скотоводство также предшествовало земледелию [1030, с. 464–466; 759, с. 105, 106]. Как бы то ни было, вплоть до начала 90-х годов в науке не нашлось сколько-нибудь серьезно аргументированной системы взглядов, которую бы можно было противопоставить «теории трех стадий», выглядевшей в третьей четверти XIX в. весьма убедительной и поддержанной крупнейшими авторитетами. Вот почему она была воспроизведена Ф. Энгельсом [1, с. 28–33], который, как уже правильно отмечалось в литературе, в частных вопросах исходил из уровня развития современной ему науки и, конечно, не мог предвидеть всех последующих открытий [342, с. 95–98]. Как известно, и сам Ф. Энгельс отнюдь не считал свои выводы окончательными, указывая, что «наше (К. Маркса и Ф. Энгельса. – В. Ш.) понимание жизни есть главным образом введение к изучению, а не рычаг конструкции на манер гегельянства. Всю историю надо изучать сызнова» [2, с. 371]. «Теория трех стадий» в наше время полностью отброшена, зато наметившаяся в работах ученых XVIII–XIX вв. и получившая завершение в трудах основоположников научного коммунизма теория прогрессивного развития человечества и сейчас полностью сохраняет свое значение. Одной из важнейших ее составных частей является понимание земледельческо-скотоводческого этапа развития как более высокой ступени по сравнению с охотничье-собирательским. Наиболее четко это выразил Ф. Энгельс, который писал: «Дикость – период преимущественно присвоения готовых продуктов природы; искусственно созданные человеком продукты служат главным образом вспомогательными орудиями такого присвоения. Варварство – период введения скотоводства и земледелия, период овладения методами увеличения производства продуктов природы с помощью человеческой деятельности» [1, с. 33]. Помимо того, Ф. Энгельс первым поставил вопрос о развитии прав собственности на скот и вообще о социальной роли скотоводства, которое создало условия для регулярного обмена и накопления богатств [1, с. 57–59, 160–162].

К концу XIX в. создались основы для более конкретного решения вопросов первобытной истории. Они были подготовлены ходом развития науки по нескольким направлениям. 1) Начались серьезные исследования по географии культурных растений и домашних животных и их диких сородичей, а также изучение процессов морфологических изменений в условиях доместикации (Ч. Дарвин, А. Декандоль и др.) [106; 109; 875], 2) Возросли знания об отставших в своем развитии обществах, что поставило на повестку дня задачу их классификации, которая уже сама по себе требовала пересмотра общепринятых представлений, поскольку «теорию трех стадий» при всем желании невозможно было совместить с многообразием известных общественных и хозяйственных форм [280]. 3) Развитие археологии представило ученым образцы древней фауны и флоры, изучение которых позволило значительно конкретизировать проблематику, связанную с процессами доместикации. Основы остео-археологических исследований были заложены швейцарским зоологом Л. Рютимейером, который, изучая фауну свайных поселений, впервые глубоко проанализировал вопрос о методике различения домашних и диких животных по древним костным материалам. Дальнейшие остеологические исследования в Центральной Европе были связаны с именами Г. Натузиуса, А. Неринга и К. Келлера. С тех пор анализ фаунистических коллекций стал неотъемлемой частью методики изучения археологических памятников. Пренебрежение им в известной мере обесценивает полученные археологами материалы и затрудняет их интерпретацию. Накопление биологических и археологических данных привело к появлению к концу XIX в. первых сводок, в которых делались попытки вычленить центры происхождения домашних видов и проследить линию их эволюции [141; 814]. 4) Наконец, новые открытия в области лингвистики заставили несколько иначе взглянуть на проблему древних индоевропейцев и семитов. Выяснилось, что как те, так и другие знали не только скотоводство, но и земледелие [82, с. 288, 289; 382, с. 41–54; 223, с. 458].

Таким образом, к концу XIX в. почва для отказа от «теории трех стадий» созрела. Обычно этот переворот связывают с именем Э. Хана, немецкого географа, который занимался картографированием хозяйственных систем [722]. Но еще до Э. Хана ряд этнографов и географов пытался пересмотреть бытующие представления. Э. Тейлор, признавая трехчленное деление истории, понимал стадии по-своему. На первую он помещал охотников, рыболовов и собирателей, ко второй относил начало производства пищи, отмечая, что земледелие и скотоводство родились независимо друг от друга, и, наконец, на третьей, по Э. Тейлору, происходило соединение обоих видов хозяйства в единой системе [314, с. 212–218]. В 70—80-е годы против «теории трех стадий» выступили некоторые географы, начавшие работу по классификации хозяйственных систем отставших в своем развитии народов (С. Герланд, А. Новацкий). Однако лишь продолжившему их исследования Э. Хану удалось создать убедительную альтернативу «теории трех стадий». Незадолго до Э. Хана против этой теории решительно высказался русский этнограф Э. Ю. Петри, который показал, что «первобытный – человек питался тем, что ему предлагала природа», а затем появилась забота об охране дикорастущих полезных растений, которая прослеживается у бушменов и австралийцев. Отметив, что переход от такого хозяйства к земледелию относительно не сложен, Э. Ю. Петри предвосхитил идею 10. Липса о «народах – собирателях урожая». Вместе с тем Э. Ю. Петри считал, что охота, кочевничество и земледелие – самостоятельные, независимые промыслы; каждый из них возникает во вполне определенных природных условиях, причем «редко где они могут встретиться в чистом виде» [263, с. 268 и сл.]. Именно знакомство с работой Э. Ю. Петри побудило Э. Хана выступить в печати с кратким изложением своих взглядов в 1891 Г. [620]. А еще через пять лет была опубликована хорошо известная ныне книга Э. Хана, выход которой надолго определил направление дискуссий по вопросам происхождения производящего хозяйства [621]. В этих исследованиях Э. Хан одним из первых подошел к изучению земледелия дифференцированно, выделив несколько его форм. Древнейшей формой он считал мотыжжое земледелие, для которого не требуется труда животных и к которому легко перейти от собирательства. Предпосылкой для его возникновения он называл умение хранить запасы пищи, которое появляется еще у охотников. Э. Хан отрицал возможность самостоятельного становления скотоводства у охотников, поскольку предпосылки для какого бы то ни было длительного содержания животных у них отсутствовали из-за постоянных колебаний средств существования от изобилия к недостатку. Доместикация животных, по его мысли, могла произойти только у мотыжных земледельцев, ведущих более стабильный образ жизни. Вслед за Ч. Дарвином [106, с. 758] важнейшим признаком доместикации Э. Хан считал способность животных размножаться в неволе.

При всем положительном, что внес в науку Э. Хан, его взгляды отличались порой схематизмом. Как многие его предшественники, он полагал, что содержание домашних животных обретает практическое значение только в условиях плужного земледелия, упуская из виду другие, не менее важные хозяйственные и социальные функции скота. А это, в свою очередь, привело Э. Хана к идеалистическому объяснению появления скотоводства религиозными мотивами. Так, по его мнению, первым был одомашнен крупный рогатый скот, служивший главной жертвой лунному божеству, что и повлекло его доместикацию.

Как бы то ни было, работы Э. Хана показали насущную потребность в более конкретном изучении материальной базы первобытного общества и породили целую серию специальных работ на эту тему [722, с. 86–88]. В лице Э. Тейлора и Э. Хана наука попыталась отказаться от представления о том, что земледелие возникло из скотоводства. С этого времени в ней началась продолжительная борьба двух тенденций: последователи 3. Тейлора доказывали, что скотоводство и земледелие произошли независимо друг от друга у разных народов, а последователи Э. Хана столь же упорно выводили скотоводство из земледелия.

В конце XIX – начале XX в. в науке господствовало направление Э. Тейлора, в русле которого работали такие ученые, как Ю. Липперт [196, с. 85, 86]; Э. Гроссе [94, с. 40], Г. Шурц [383, с. 244–263], оказывавшие влияние и на археологов [248, с. 517–540; 86, с. 131, 132]. К этой группе примыкал Э. Пьетт, который, анализируя памятники древнего искусства, пришел к выводу о том, что лошади и олени были одомашнены в верхнем палеолите, а крупный рогатый скот – в мезолите [876, с. 266, 267]. Позже было установлено, что сюжеты, на которые указывал Э. Пьетт, характеризовались особой стилистикой и не могли трактоваться как свидетельства доместикации [925, с. 510; 694, с. 84].

В 20—30-е годы на страницах научной печати развернулась ожесточенная полемика между последователями Э. Хана и сторонниками линии Э. Тейлора. Первые (К. Вейлэ, Ф. Краузе, Г. Кунов, Л. Крживицкий, К. Майнхоф, С. Д. Форд) доказывали, что если переход к земледелию являлся – общей закономерностью, то существование кочевого скотоводства связано с весьма специфическими условиями [76; 172; 185; 582; 724; 793]. Отмечая, что предпосылки доместикации животных в виде содержания «любимчиков» наблюдаются уже у охотников, рыболовов и собирателей, они утверждали, что настоящая доместикация происходит лишь у более развитых, мотыжных земледельцев в условиях оседлости или полуоседлости. Сначала были одомашнены мелкие, легко приручаемые животные (собаки, свиньи, куры), а уж потом – стадные копытные. Правда, Л. Крживицкий включал в список древнейших животных коз и овец [172, с. 89], а С. Д. Форд, противореча самому себе, писал то о том, что первыми домашними животными были собака и свинья, то о том, что доместикация началась с крупного рогатого скота [582, с. 455, 458]. Слабость этой точки зрения заключалась в том, что используемый этнографический материал происходил в основном из тропических районов Южной, и Юго-Восточной Азии, а также Океании, тогда как исторические источники относились к гораздо более развитым культурам древнего Востока, с иной системой хозяйства, что и порождало противоречия, подобные встречающимся в работе С. Д. Форда. Кочевое скотоводство, по мысли указанных исследователей, возникло из комплексного производящего хозяйства в особых экологических условиях, мало пригодных для земледелия. Это происходило либо при изменении политической ситуации, повлекшем за собой оттеснение сюда земледельцев и скотоводов, либо при изменении климата и установлении более засушливых условий [76, с. 110; 185, с. 102; 582, с. 404, 405]. Указывая на пример североамериканских индейцев, заимствовавших скот у испанцев, Л. Крживицкий и С. Д. Форд считали, что переход от охоты к скотоводству тоже был возможен, но он происходил лишь под влиянием со стороны народов – носителей производящего хозяйства [172, с. 89, 90; 582, с. 394]. Вопрос о центрах перехода к земледелию и скотоводству последователи Э. Хана, как правило, не ставили, полагая, по-видимому, что он был возможен везде, где складывалась подходящая для этого обстановка. Лишь С. Д. Форд специально оговаривал, что таких центров было очень немного, так как навыки земледелия и скотоводства передавались от одних народов к другим. Он считал, что имелось по крайней мере два центра перехода к земледелию: один – в Старом и один – ъ Новом Свете. Доместикация животных, по его мнению, началась в Старом Свете в Передней Азии [582, с. 428, 431, 439, 457, 458].

Новые веяния в этнографии затронули и экономистов, которые в лице К. Бюхера тоже отказались от «теории трех стадий», взяв на вооружение работы Э. Хана [54].

Определенную роль в изучении проблемы возникновения и распространения производящего хозяйства, и в частности скотоводства, сыграли диффузионисты. Теория диффузии культурных достижений была очень популярна в зарубежной науке 20—30-х годов. Однако ее применение для решения научных проблем в работах представителей разных школ было весьма различным. Столь же разнообразны были и полученные выводы. Так, английские диффузионисты во главе с Г. Эллиотом Смитом и У. Перри считали, что все важнейшие достижения человечества происходят из одного центра. Рассматривая главным образом проблему происхождения производящего хозяйства и связанной с ним ранней цивилизации («архаической цивилизации», по У. Перри), они находили их корни в Египте, откуда эти достижения будто бы распространились вместе со своими носителями по всему миру [869; 556; 557; 609]. Рациональное зерно диффузионизма состояло в том, что он опирался на реальный факт взаимосвязей и взаимовлияний, в условиях которых развивались отдельные человеческие коллективы. В довоенные годы некоторые зарубежные ученые, и в первую очередь сам Г. Эллиот Смит, придали в своих построениях этому факту гипертрофированную форму, сделав его главным фактором развития человечества. Ни Г. Эллиот Смит, ни его школа не дали правильного понимания процесса заимствований. Так, сам Г. Эллиот Смит видел в диффузии простое переселение народов. Многие представления этого ученого и его учеников были наивными, а исторический процесс в их работах выглядел чересчур упрощенным. Однако сама идея взаимовлияний оказалась плодотворной, и именно под воздействием идей Г. Эллиота Смита шло формирование взглядов Г. Чайлда [483, с. 22], который писал, что в неолите «потенциальная изоляция никогда и нигде практически не достигалась, возможно, потому, что всецело снабжающего себя хозяйства нигде не было» [482, с. 86]. Г. Чайлд указывал, что распространение культуры могло происходить не только путем миграции населения, но и путем заимствования вещей в ходе обмена и путем передачи идей [483, с. 170, 171]. Он справедливо считал, что для заимствования необходим определенный уровень развития, облегчающий восприятие новшества [483, с. 172], признавая тем самым одно из важных положений марксизма о том, что восприятие всякого новшества возможно лишь при наличии соответствующей социально-экономической базы. В целом взгляды Г. Чайлда отличались прогрессивностью, чему в немалой степени способствовало его знакомство с работами советских ученых, которые он внимательно изучал и высоко оценивал.