Текст книги "Происхождение скотоводства (культурно-историческая проблема)"

Автор книги: Виктор Шнирельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Связать эту миграцию с какими-то лингвистическими построениями пока что не представляется возможным Индикатором следующей волны мигрантов, которые разнесли производящее хозяйство в более восточные районы Океании, является керамика лапита, широко распространившаяся начиная со второй четверти II (середины II) тысячелетия до н. э. от Западной Меланезии до Западной Полинезии [932, с. 57]. Ее носители, часто отождествляющиеся с протополинезийцами, появились первоначально на побережье островов в западной части этого региона. Они занимались главным образом рыболовством и морским промыслом и имели домашних животных (собаки, свиньи, куры), хотя и в небольшом количестве. По-видимому, они знали и земледелие, имевшее, правда, подсобный характер. Тот же образ жизни фиксируется у носителей керамики лапита, проникших позднее в Западную Полинезию, где их поселки являются древнейшими в этих местах памятниками человеческой культуры. К рубежу новой эры во многих районах и керамика лапита, и домашние животные исчезли, так что ко времени прихода сюда евроцейцев на некоторых островах от них не осталось-и воспоминаний [511, с. 315–318].

Америка

В древней Америке скотоводство получило гораздо меньшее распространение, чем в Старом Свете. Изучение его тем не менее представляет исключительный теоретический интерес, так как в сравнении с картиной, полученной для Старого Света, позволяет выявить некоторые общие закономерности.

Области обитания морских свинок и гуанако и некоторые ранние археологические памятники Южной Америки:

1 – ареал морских свинок; 2 – ареал гуанако

Палеоклиматические исследования показывают, что природная среда как Северной, так и Южной Америки начиная с конца плейстоцена претерпела столь же серьезные изменения, как и в других районах мира. Формирование современных природных условий началось здесь в IX–VIII (VIII–VII) тысячелетиях до н. э., причем в среднем голоцене (VII – первая половина V [VI–V] тысячелетия до н. э.) в Андах отмечался влажный период [651, с. 124–140; 769, с. 18; 782, с. 44]. К началу голоцена вымерли многие важные для первобытных охотникоз дикие животные: лошади, антилопы, крупные кролики и лисицы: в Центральной Америке [576, с. 140–144] и ленивцы, лошади и некоторые виды оленей в Андах [768, с. 33–36]. Приспосабливаясь к новым условиям, люди стали все больше внимания уделять собирательству и рыболовству [1029, с. 72, 73; 447, с. 182–229; 788, с. 18–29]. В итоге в некоторых местах возникло примитивное земледелие, а на его основе и доместикация животных. Однако благоприятный биологический фон для последней имелся далеко не везде. Из-за его отсутствия в Мезоамерике в доколумбову эпоху скотоводства не знали. Единственным важным первичным очагом скотоводства стали Анды, где были одомашнены гуанако и морские свинки.

Вплоть до недавнего времени археологические работы в Андах почти не велись, а относительно хорошая изученность – прибрежных районов Перу создавала иллюзию того, что земледелие появилось здесь самостоятельно на базе рыболовства и морского промысла. Первыми отказались от этой идеи ботаники, показавшие, что древнейшие культурные растения попали на побережье из предгорий и горных районов [56, с. 287–289; 874, с. 54–58; 941, с. 253]. В горах локализуется и ареал диких гуанако, от которых произошли домашние ламы и альпака. Любопытно, что именно в горах Центрального и Южного Перу, Юго-Западной Боливии и Северного Чили предположительная область доместикации растений совпадает с районом обитания диких гуанако. Эти животные пасутся стадами по нескольку особей: обычное стадо состоит из самца, 5–6 самок и нескольких детенышей, но порой встречаются и более крупные стада (до 100 особей). Гуанако хорошо переносят разные природные условия: они встречаются и на пустынных низменностях и высоко в горах, достигая отметки 4000 м. Их образ жизни отличается ярко выраженной сезонностью: они проводят лето в горных долинах, а зиму в низменных районах, где местоположение их пастбищ определяется близостью водных источников. Поскольку разные экологические ниши располагаются в Андах недалеко друг от друга, то эти миграции, как правило, очень недалекие [337, с. 295–298; 648, с. 256, 257]. В доколумбову эпоху охота на гуанако была главным источником мясной пищи для населения Аргентины и Чили, которое ко времени появления европейцев умело приручать их и практиковало охоту с манщиком [265, с. 53, 54]. Однако одомашнивание гуанако совершилось только в Андах, в районах возникновения древнейшего земледелия, как показывают исследования последних лет.

Выяснено, что на протяжении позднего плейстоцена в Андах обитали охотники на гуанако и других животных, многие из которых вымерли к концу ледникового времени, что повлекло перестройку хозяйственной системы. В X–VIII (IX–VII) тысячелетиях до н. э. и в горных Андах, и на тихоокеанском побережье происходило формирование правильного сезонного хозяйства; к этому периоду относится и зарождение обменной сети, связавшей впоследствии указанные области в единую систему [769, с. 20]. Люди использовали ресурсы разных биотипов, охотясь на оленей, гуанако и мелких животных и усиленно занимаясь собирательством различных растений на разных высотах. С развитием археологических исследований все большее подтверждение находит высказанное более полувека назад Г. Тримборном предположение о том, что основой становления производящего хозяйства в Андах было усложненное собирательство клубнеплодов, и прежде всего картофеля [974, с. 659, 660; 700, с. 46–51]. Теперь в Андах известны поселки раннего и среднего голоцена, жители которых регулярно собирали такие клубнеплоды, как картофель, ульюко, хикама и другие, при чем со временем жизнь в этих поселках становилась все более продолжительной, а их размеры увеличивались [561, с. 96, 97]. К VII – первой половины V (VI–V) тысячелетия до н. э. в горных районах Северного (пещера Гитареро) и Центрального Перу (пещера Пикимачай) относятся древнейшие находки культурных растений (напр., тыква, фасоль) [710, с. 76, 77; 769, с. 26]. В следующий период (вторая половина V–IV [конец V– первая половина III] тысячелетия до н. э.), земледельческий уклад в Андах сложился окончательно; появилась масса новых видов культурных растений, в том числе маис (к концу периода); поселки стали несравненно крупнее, часть их имела уже круглогодичный характер [769, с. 30]. Именно в это время первые культурные растения проникли к оседлорыболовческому населению перуанского побережья, хотя, к сожалению, обстоятельства этого процесса еще мало изучены и плохо датированы: датировка ранних находок колеблется от конца V (середины IV) тысячелетия до н. э. [32, с. 4, 5; 853, с. 298; 561, с. 102] до конца IV (середины III) тысячелетия до н. э. [854, с. 318; 769, с. 29].

Одновременно с земледелием в Андах формировался и скотоводческий уклад. Изучение этапов его становления затруднено в настоящий момент тем, что критерии различения костей диких и домашних верблюдовых остаются неразработанными. Поэтому исследователи прибегают к иным приемам, фиксируя изменения видового состава животных, с которыми имели дело первобытные охотники, во времени, а также анализируя возрастные соотношения в пределах отдельных видов. Как теперь установлено, в VII – первой половине IV (VI–IV) тысячелетия до н. э. в Центральных Андах все большую роль в охоте местных общин играли верблюдовые, тогда как интерес к оленям со временем падал [1033, -с. 305]. В пещерах района Хунин, откуда происходит массовый костный материал, в слоях конца V – первой половины III (второй половины IV–III) тысячелетия до н. э. кости верблюдовых неизменно решительно преобладают в остеологических коллекциях [782, с. 51–53; 1034, с. 79, 80; 1016, с. 120–127]. Та же картина отмечена исследователями в Северном Чили во второй половине V (первой половине IV) тысячелетия до н. э. [700, с. 45, 46]. К сожалению, вопрос о доместикации гуанако на всех этих памятниках остается открытым. Анализ возрастного состава животных в пещерах Хунина показал, что в одних случаях преобладали взрослые особи, в других – молодые [1034, с. 79; 1016, с. 127]. Все же, учитывая факт огромного преобладания костей верблюдовых на памятниках конца V – первой половины III (второй половины IV–III) тысячелетия до н. э., а также появление шкур верблюдовых, а кое-где и их костей на перуанском побережье во второй половине IV (III) тысячелетия до н. э. [32, с. 4, 5; 769, с. 29], можно, видимо, датировать начало приручения гуанако V–IV (IV) тысячелетиями до н. э. Морские свинки, приручение которых требовало гораздо меньше усилий, были одомашнены в горах, очевидно, раньше, чем гуанако. Во всяком случае, со второй половины VII (второй половины VI) тысячелетия до и.* э. на памятниках района Аякучо встречаются сотни костей морских свинок, часть из которых, как предполагают специалисты, была в это время уже прирученной [769, с. 26–28]. Во второй половине V – первой половине III (IV–III) тысячелетия до н. э. кости морских свинок происходят уже из районов, удаленных от первичного очага доместикации, в частности они обнаружены на перуанском побережье [769, с. 32]. Особенности поведения морских свинок, не приспособленных к подвижной жизни охотников и собирателей и требующих регулярной подкормки, проливают свет на проблему сложения земледельческого хозяйства в Андах. Последнее должно было превратиться в устойчивую систему, прежде чем приручение морских свинок могло стать реальностью. Это подтверждает правомерность отнесения начала андийского земледелия к VII (VI) тысячелетию.

В III (второй половине III – первой четверти II) тысячелетии до н. э. в горных Андах окончательно сложилось комплексное хозяйство, основанное на выращивании клубнеплодов и некоторых других растений и разведении лам и морских свинок, а на побережье сформировалась система оседлорыболовческих и земледельческих общин, поддерживающих постоянные контакты друг с другом [769, с, 33, 35, 36]. В этот период между горами и побережьем наблюдался бурный обмен культурными ценностями: ламы, морские свинки и многие культурные растения распространялись далеко за пределы очагов доместикации [769, с. 36, 37].

Глава III. Раннее скотоводство по этнографическим данным

Методика использования этнографических данных для реконструкции истории первобытного общества

Несмотря на то что некоторые этнографы и археологи выражают скептическое отношение к возможности использования этнографических материалов для реконструкции истории первобытного общества, любая такая реконструкция не может обойтись без учета данных этнографии, ее концепций и терминологического аппарата. Сознательно или неосознанно специалисты-первобытники, какой бы концепции они ни придерживались, всегда вынуждены оперировать категориями, заимствованными из этнографии. И чем лучше они сознают это, тем плодотворнее оказываются результаты их работ.

В настоящее время советскими этнографами начата серьезная работа по улучшению методов использования этнографических данных для первобытноисторических реконструкций [135; 869а; 385]. Особое внимание уделяется проблеме репрезентативности данных о современных отставших в своем развитии обществах для такого рода исследований [869а; 259]. Важным шагом на этом пути явилось разделение первобытных обществ на апополитейные (АПО) и синполитейные (СПО), развитие которых происходило в разной исторической обстановке [869а, с. 42; 259, с. 5]. В ходе детального анализа выяснилось, что основным методом реконструкций и ныне остается сравнительноисторический (или историко-типологический) метод, а его главное орудие составляют этнографические аналогии. Вместе с тем, как убедительно показал индийский ученый Гопала Шаранья [612], сравнительная процедура в каждом конкретном случае требует особых приемов, которые определяются предметом и задачей сравнения. Нет и не может быть каких-то единых критериев сравнения для всех времен и народов, равно как и для всех изучаемых явлений. Недопонимание этого положения ведет порой к преувеличению значения какого-то одного из возможных приемов сравнения в ущерб всем остальным. Так, в настоящее время многие специалисты вслед за Дж. Стюардом предпочитают сравнивать лишь общества, развивающиеся в сходной природной обстановке. Однако эта процедура не позволяет уловить стадиальные явления (например, промысловый культ и т. д.), свойственные не столько определенным хозяйственнокультурным типам, сколько определенному уровню развития общества.

Таким образом, любая реконструкция должна предваряться правильной постановкой ее задачи. Грубо говоря, реконструкции бывают двух типов: 1) реконструкции общих явлений и закономерностей первобытнообщинной формации или отдельных ее этапов; 2) реконструкции конкретной истории конкретного народа (или народов) или региона. В первом случае речь идет о статистических закономерностях, во втором – об уникальной специфической картине, свойственной лишь изучаемому объекту. Закономерности, выявленные в первом случае, нельзя механически безоговорочно применять ко второму. Равным образом нельзя полученную во втором случае картину отождествлять с первой. Смешение этих двух подходов, недооценка их качественных различий обесценивают полученные с их помощью данные. Неспособность понять это заставляет некоторых специалистов (например, П. Радина) отказываться от общих реконструкций истории первобытного общества.

Теоретически различия между стадиальными, характерными для первобытнообщинной формации или отдельных ее этапов закономерностями и закономерностями региональными или частными, связанными с особенностями данных ХКТ (хозяйственнокультурных типов) и ИЭО (историко-этнографических областей), вполне понятны. В каждой конкретной ситуации первые составляют субстрат, вторые – суперстрат. Вместе с тем отделение их друг от друга на практике требует известных усилий, так как стадиальные закономерности проявляются в той конкретно-исторической картине, которую предстоит исследовать, и, следовательно, выступают отчасти в виде региональных закономерностей. Стадиальные закономерности отражают логику внутреннего развития обществ и, таким образом, действуют относительно вне зависимости от внешних обстоятельств (относительно потому, что форма их проявления может определяться окружающей средой) до тех пор, пока общество не перейдет на новую ступень развития. Напротив, характер региональных закономерностей во многом зависит именно от внешних условий, которые и порождают картину значительной вариабельности. Именно поэтому выделенные на материалах СПО стадиальные закономерности могут, очевидно, служить эквивалентом, а региональные – лишь аналогом тех закономерностей, которые наблюдались в АПО (ср. [259, с. 9]).

Тот факт, что стадиальные закономерности хорошо вычленяются по имеющимся этнографическим материалам, делает последние вполне достаточными для построения общей теории первобытнообщинной формации. Не случайно в самых общих чертах представление о характере первобытного общества с его коллективистскими установками, родовой организацией, отсутствием частной собственности и т. д. сформировалось еще в XIX в., когда первобытная археология находилась в зачаточном состоянии и основной материал о первобытных народах давала этнография. Как успешно демонстрирует в своих последних работах Ю. И. Семенов, построение общей теории первобытной экономики тоже практически не требует привлечения каких-то иных данных, кроме этнографических. Напротив, для: установления своеобразия действия стадиальных закономерностей в конкретно-исторической ситуации необходимо привлечение данных других наук, и прежде всего археологии (для дописьменного периода) и истории. Восстановив древние условия, среды обитания и историческую обстановку, а также, конечно, уровень развития изучаемого общества по данным археологии, палеоклиматологии, палеозоологии, палеоботаники и т. д., можно реконструировать и процессы или тенденции развития по аналогии с уже известными региональными закономерностями, выявленными путем детального изучения СПО.

Следовательно, первостепенную важность имеет задача отделения стадиальных (общих) и региональных (частных) закономерностей. Как показали исследования советских ученых, далеко не все СПО в равной мере подходят для такого рода исследования [259, с. 8, 9]. Наибольшую важность для реконструкций имеют так называемые (условно) общества-стагнаты и общества-лентаты, тогда как значение обществ-регрессатов оказывается более ограниченным. И, что важно подчеркнуть, не сами по себе взятые в отдельности СПО могут служить эквивалентами (по мнению одних исследователей) или же, правильнее, аналогами (по мнению других) АПО, а именно характерные для них закономерности развития. Но закономерности не вычленяются на единичных примерах – для этого нужен сравнительный анализ относительно представительной выборки.

Разграничение разного рода закономерностей требует процедуры, которая отчасти способна заменить этнографам эксперимент. Она должна заключаться в сравнении, с одной стороны, обществ, стадиально разнородных, но развивавшихся в сходной природной среде (для выявления роли природного фактора) и, если возможно, по соседству друг с другом, а таким образом, под воздействием одних и тех же исторических событий (для установления общих черт, порожденных общими конкретно-историческими причинами); с другой стороны, обществ, стадиально близких, но развивавшихся в разной природной и конкретно-исторической среде. Тем самым окажется возможным установление общих закономерностей и вариабельности их проявлений, а также выяснение причин этой вариабельности. Ценность описанной процедуры во много раз повышается, если есть возможность рассмотреть изучаемые общества в динамике, ибо наиболее ярко действие тех или иных закономерностей проявляется именно в процессе развития; статичная картина дает для этого много меньше. В идеале такая методика позволяет выявить то общее и особенное, что характерно для стадиально близких или же стадиально разнородных обществ в наблюдаемых условиях экологической и конкретно-исторической вариабельности. Надежность выводов зависит и от величины выборки: чем шире охват, тем с большим основанием можно полагаться на результаты сравнения, так как в этом случае особенно отчетливо будут выявляться деформированные структуры, представительность которых для реконструкций сомнительна. Например, при холическом подходе к обществам Новой Гвинеи из общей картины резко выпадают некоторые сильно деформированные внешним влиянием или регрессом группы (папуасы варопен и др.).

Процедура конкретно-исторических реконструкций требует дифференцированного подхода к явлениям разных иерархических уровней в зависимости от степени их удаленности от базиса. Чем теснее связь с базисом, тем она более жестка, тем более сужаются границы вариабельности явлений. Следовательно, реконструкция картины хозяйства, характера годового жизненного цикла, системы расселения, демографических показателей оказывается более простым делом, чем реконструкция социальной структуры, системы семейно-брачных норм, а тем более различного рода идеологических и прежде всего религиозных явлений. Практика показывает, что с изменением природных условий, демографической ситуации, с эволюцией техники соответственно так или иначе видоизменяется хозяйственная система и до некоторой степени социальная организация. Напротив, такого рода связи процессов, протекающих на уровне базиса, с идеологической надстройкой весьма опосредствованны. Поэтому прямых корреляций здесь зачастую не наблюдается. Следовательно, реконструкция базисных явлений допускает процедуру сравнительного исследования в рамках единого или же близких ХКТ[13]13
  Об этом см. также [385].


[Закрыть], тогда как реконструкция особенностей идеологии требует применения более изощренных приемов. Ведь именно в сфере надстройки прежде всего проявляется этническая специфика, вследствие чего с распадом крупных этнических общностей на отдельные сегменты черты их прежнего родства сохраняются дольше всего именно в надстроечных явлениях, притом что хозяйственная специфика и социальная организация этих сегментов могут сильно различаться.

Для процедуры конкретно-исторических реконструкций весьма полезным оказывается вычленение отдельных функционально связанных между собой явлений, составляющих устойчивые блоки, не имеющие четкой формационной принадлежности (например, использование специфических природных ресурсов с помощью особой технологии, требующей ведения вполне определенного образа жизни). Вообще вопрос о функциональной зависимости и взаимной обусловленности различных элементов общественной структуры, поставленный в свое время функционалистами, остается в значительной степени неизученным. Между тем с точки зрения разработки методов реконструкций древних общественных структур он является одним из фундаментальных.

В методическом отношении весьма важным представляется также вопрос о механизме взаимовлияний и в особенности о том, могут ли внешние влияния (а если могут, то какие именно и в какой степени) изменить действие закономерностей, присущих изучаемым обществам. Если археологические источники позволяют установить факт контактов, то сами по себе они часто не несут информации о характере и последствиях таких контактов. Кроме того, далеко не все контакты оставляют след в материальной культуре. Особенно трудно порой бывает обнаружить контакты в период каменного века, когда в условиях слабого развития техники один и тот же образец допускает взаимоисключающие выводы. Огромную роль в изучении проблемы контактов и их последствий может сыграть этнография, которая дает массу материалов о взаимоотношениях как между типологически однородными обществами, так и между типологически несходными [см. 259]. Выяснение механизмов и последствий контактов по этнографическим данным наряду с установлением функциональных связей между различными общественными структурами является одной из важнейших предпосылок использования сравнительно-исторического метода.

Существует еще одна проблема, которая пока что не привлекла должного внимания специалистов. Это проблема проверки правильности полученных реконструкций. Такую проверку можно осуществлять несколькими путями с учетом безусловного выполнения одного требования: выводы должны быть получены независимыми друг от друга способами, ибо в противном случае ценность взаимопроверки сводится к нулю. Выводы, сделанные на этнографических материалах, можно проверять, привлекая данные других наук. Так, раннескотоводческий комплекс (свиноводство), вычлененный по этнографическим материалам Новой Гвинеи и Меланезии, мог бы показаться уникальной чертой географически и культурно близких между собой регионов, если бы точно такой же комплекс не был обнаружен по историческим источникам в иньском и чжоусском Китае, где его специфические черты повторялись с завидным постоянством: 1) малочисленность свиней (в каждом дворе в среднем по две свиноматки); 2) при этом огромная социальная и религиозная роль свиноводства, развитая терминология; 3) обычай убивать животных лишь в редких случаях по каким-то особым поводам; 4) такие технические приемы, как кастрация и содержание свиней за изгородью [564, с. 68–84]. В Китае хорошо прослеживается, как новые заимствованные домашние животные интегрировались в этот уже устоявшийся комплекс. Рассмотренный пример интересен и тем, что он демонстрирует блок явлений, а именно свиноводческий комплекс, не имеющий четкой формационной принадлежности, ибо он возникает на раннем этапе разложения первобытного общества и доживает до раннеклассовой формации.

Проверка может вестись и с помощью такого разрабатываемого в настоящее время археологами метода, как палеомоделирование. Правда, сфера действия этого способа ограниченна, так как он используется в основном для реконструкции базисных явлений (система хозяйства и расселения, палеодемография, реконструкция технологических процессов и т. д.). Наконец, для проверки могут привлекаться и этнографические материалы из региона, не затронутого первичным исследованием, хотя, правда, в этом случае процедура становится весьма сложной, так как в новом регионе снова встает задача разделения общих и региональных закономерностей (опыт подобного исследования см. [375]). Кроме того, большое значение для проверки выводов имеет явление восстановимости одних и тех же структур, разрушенных в связи с какими-то конкретно-историческими событиями. Для многих обществ характерен по крайней мере частичный распад прежней социальной организации (в частности, дуально-родовой), например, в период миграций. Напротив, со стабилизацией положения социальная организация реконструируется в прежнем, соответствующем уровню развития общества виде. Нечто подобное происходит в экономике, как показал Ю. И. Семенов, назвав это явление «обратимостью эволюции производственных отношений» [293, с. 18].

В настоящем исследовании применяется в основном сравнительно-исторический метод в двух его формах, призванных решать разные задачи. На первом этапе исследования за единицу сравнения берутся отдельные этнические группы в рамках какого-либо более или менее однородного в культурном отношении региона. Тем самым решается задача изучения вариабельности определенных явлений, устанавливаются границы этой вариабельности, а следовательно, выявляются и частные закономерности развития данного региона. На втором этапе исследования сравниваются закономерности, характерные для разных регионов, устанавливаются и анализируются их сходства и различия и, наконец, выявляются общие закономерности, свойственные изучаемому историческому явлению или этапу.