Текст книги "Три могилы - в одной"
Автор книги: Виктор Широков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
– Иван Дементьевич, да Вас и не узнаешь, какой Вы стали возмужалый и важный. Пожалуй, сейчас и не назовешь Вас, как раньше, просто Ванечкой.
И графиня лукаво рассмеялась.
– Что Вы, Анна Аркадьевна, да хоть горшком назовите, только в печь не ставьте, – смущенно пробасил я. Все присутствующие дружно и весело расхохотались.
– Ну что ж, господа, прошу всех в столовую. Нужно поздравить дорогого гостя, – сказала графиня и, взяв Евгения под руку, направилась с ним во внутренние покои дома. Оставшиеся на веранде гости последовали за ними. Скоро столовая графини наполнилась народом. Захлопали бутылки с шампанским, забегали лакеи с салфетками на руке, нарастал шум и гвалт. Гости, разместившись удобно за громадным столом, непринужденно предались веселью в честь приезда долгожданного молодого хозяина.
Евгений сидел между матерью и Таней. Он поднял бокал и попросил гостей выпить за здоровье своей драгоценной маменьки – Анны Аркадьевны. Гости с удовольствием выпили за здоровье графини и её уважаемого сына. Потом пили за здоровье Тани, няни и всех присутствующих. Пили за процветание науки и искусства. Говорили зажигательные речи, провозглашали оригинальные тосты и различные приветствия. Всем было весело, все были оживлены и довольны приемом.
Молодой граф был первый раз в жизни озадачен присутствием в своем доме девушки, которую мать захотела назвать его сестрой. Пленительная красота новообретенной сестры будоражила в нем ранее неизвестные чувства, в нем просыпалось не до конца осознанное желание и он уже мысленно видел себя побежденным новым божеством.
Все женщины, с которыми он знался до сегодняшнего приема, были для него слишком ограниченными. Ранние чувственные шалости с прислугой или крестьянками вообще не шли в счет. Редкие однокурсницы выглядели типичными "синими чулками". В своей же сестре Тане он увидел нечто совершенно иное: сочетание ума и красоты, чистоты и прирожденного такта, и обещание в случае взаимности необыкновенного любовного экстаза. Уже за столом он решил, как можно скорее сблизиться с Таней, как можно больше уделять ей внимания для того, чтобы свой деревенский отдых превратить в сплошной поток наслаждений, а какие последствия могут быть от сближения, Евгений совершенно не думал, так как его избалованная натура повелевала немедленно брать то, что есть сегодня, не заботясь о дне завтрашнем.
– Братец, а Вы почему не пьете? Давайте, я налью Вам токайского или мадеры, – произнесла Таня, глядя на Евгения и наливая в его бокал вино.
– Мерси, дорогая сестрица. Я вижу, Вы очень внимательны к своему брату. Тогда разрешите и мне в свой черед Ваш бокал наполнить шампанским?
– Дети, это ваше "Вы" очень отдаляет вас друг от друга, – заметила Анна Аркадьевна, обращаясь одновременно и к Тане, и к Евгению. – Лучше было бы, если бы для родственного сближения вы нашли более краткие пути между собой и общались бы попросту.
– Маменька, ты права. Конечно же надо нам говорить "ты", но как к этому сразу привыкнуть?
– Для этого нужно нам выпить на брудершафт и тогда обращение на "ты" будет не только законно, но и обязательно, – вроде бы пошутил Евгений, но в этой шутке была только доля шутки.
– То есть побрататься с братом? Вот курьез! – громко произнесла Таня и залилась перевозбужденно смехом.
Евгений с Таней выпили на брудершафт, и как положено, поцеловались. Анна Аркадьевна смотрела на своих детей и сердце её не могло на них нарадоваться. "Вот они, два взрослых образованных человека, – думала она. И какая доля им суждена? Будут ли они счастливы? Будут ли здоровы и довольны судьбой?" Подобные вопросы и раньше тревожили сердце матери, но теперь в особенности, так как неуловимое для логики предчувствие нашептывало ей что-то недоброе для её любимых детей в грядущем. Силой воли она гнала черные мысли прочь, надеясь на благоволение свыше, на провидение, которое по её просьбе не должно допустить ужасное в их жизни.
– Маменька, мы уже говорим на "ты". Ведь правда, братец? Ах, как это просто и в то же время восхитительно! И чуточку забавно, – проговорила Таня, впадая в повседневный тон. – А теперь, любезный братец, расскажи нам, пожалуйста, как ты жил в Петербурге? Что видел за границей? А мы люди темные, провинциалы, тебя послушаем. Я читала твои письма к маме, где ты живо описывал впечатления от Неаполя и Рима... А в Берлине ты был? Наш Карл Иванович говорит, что именно Берлин – столица из столиц. Он давно говорит со мной по-немецки, и я вроде бы научилась у него немножко этому языку и теперь болтаю с ним, как настоящая фройлен-дойч.
– Мы с Петей были в Берлине. Правда, город очень благоустроен, но мне он все-таки мало нравится. Слишком там тяжелая архитектура. Я бы сравнил её с сапогом Фридриха Великого. Да и население его не оставляет приятных воспоминаний. В Петербурге существует оригинальное определение значимости народов, и если американцы – обманщики, арабы – лгуны, то немцы – отчаянные хвастунишки.
– А русские – пьяницы и воры, – добавил басом школьный инспектор. Гости расхохотались. Кто-то предложил тост за "величие русского народа" выпили и за величие.
– За здоровье молодого ученого, графа Витковского! Ура! Ура! раздались бурные восклицания подвыпивших гостей. Священник затянул "Многая лета", но его никто не поддержал.
Часа через три гости стали разъезжаться по домам. В комнатах воцарилась тишина. Евгений пошел к себе, в прежнюю комнату, отдохнуть с дороги. Няня с лакеями убирала со стола. Витковская с Таней пошли в сад освежиться и подышать свежим воздухом.
Следующие дни замелькали, как листки в отрывном календаре. Между Евгением и Таней сразу установилась особая доверительность и большая дружба. Молодые люди на беду не понимали, что укорачивая отношения, сближаясь, одновременно как люди, не осознающие в себе подлинно родственных чувств, они тем самым приближали себя к неприятным последствиям.
Евгений буквально захлебывался от успеха, как ему казалось, на романтическом поприще. Он решительно и верно шел к своей цели. Ему даже казалось, что он уже достиг цели, стоит лишь немного ему напрячь силу воли и девушка послушно затрепещет в его объятиях, но он жестоко ошибался. Таня действительно неосознанно позволяла братцу некоторые вольности, но это ещё не означало, что она готова для Евгения на любые жертвы. Во-первых, девушка была хорошо воспитана и знала предел допустимого, а во-вторых, она смотрела на Евгения не как на чужого человека, а как действительно на родного брата, с которым кроме дурачества ничего серьезного быть не может. Будучи от природы развитой, резвой и смелой девушкой, она просто дразнила Евгения. Она дразнила его, как дразнят обезьян в зоопарке или крокодилов в закрытом террариуме, и ему приходилось переносить дерзости приятной особы, скрывая раздражение, что её сильно забавляло.
Жизнь молодых людей протекала вполне разнообразно: то они гуляли по парку, то катались на лодке по пруду, заходя в устье Витковки, то ездили верхом на лошадях по окрестным полям, то купались в построенной на пруду купальне, то читали книжки, то играли на фортепьяно, то пели дуэтом романсы, словом, у них было много развлечений, которые по перечню казались совершенно невинными, тогда как в действительности многозначащими.
Таня позволяла своему братцу иногда целовать себя, носить на руках и даже сама порой садилась ему на колени и обнимала и целовала его в лоб. Все это казалось ей не более, чем шуткой. Она и не допускала мысли, что Евгений, воспитанный интеллигент, может себе позволить в её присутствии что-либо недостойное и непристойное. Она слишком верила в честность и порядочность мужчин, точно так же она верила и в свою забронированную шаткими убеждениями совесть, которая, как ей казалось, при любых обстоятельствах останется неприкосновенной. Между тем, в мире существует определение, что все вечно и одновременно ничто не вечно, то есть в мире ничего не убывает, но все перерождается, поэтому уверенность девушки в честности и порядочности брата и в своей неприкосновенности была ложной, о чем и гласит дальнейшее повествование.
Анна Аркадьевна иногда вроде бы догадывалась об отношениях своих детей, но эти отношения в её глазах не были столь уж угрожающими. Она даже находила им некоторые оправдания. "Ну и что ж, – думала она. – Не быть же им монахами. Годы учения и так отобрали у них много радостей. Пусть пока порезвятся, недолго осталось. Женя скоро уедет в Германию доучиваться, Таня выйдет замуж, а там и молодость прощай!" Таким отношением она совершала недопустимое попустительство, не замечая, что она как бы толкала молодых людей к разверзающейся пропасти... Будучи ревностной христианкой, она не допускала и мысли соединения Евгения с Таней в законном браке, признавая только кафолические правила, не разрешающие брак между двоюродными братом и сестрой и тем более между братом и сестрой по удочерению. Вторым внутренним её аргументом против брака было то, что Евгений до защиты докторского диплома вообще не должен жениться, так как женитьба, по мнению матери, могла отвлечь сына от достижения благородной цели, а остаться без диплома в то время, когда сильно уменьшившееся имение не давало уже прежних доходов, было материально рискованно и унизительно перед столпами высшего общества. На всякий случай Анна Аркадьевна решила предупредить старуху-няню:
– Ты бы, нянюшка, немножко досматривала за нашими пострелятами, а то кто знает, как бы чего не вышло!
– И что может случиться? Бог не без милости. Вот и ты тоже молодая была, язык да и ноги не связывала себе. Помню ведь...
И отойдя в сторону старуха как бы про себя ворчала:
– Поди да гляди за ними. Вон они как стеганут, пострелы, только их и видели. А что мне бегать что ли за ними?
И махнув рукой, старуха шла в гардеробную перебирать салопы и шубы от случайно залетевшей моли, пересыпать меха крепким табаком и иногда дремать мимоходом. Так протекала семейная жизнь графов Витковских, словно родник подо льдом размывая нечаянную полынью.
ГЛАВА IV
О ТОМ, КАК ОТДЫХАЕТ ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ЗНАТЬ, И КАКИМ ОБРАЗОМ, НАЧАВ МАСКАРАД, ДОСТОЙНО ИЗ НЕГО ВЫЙТИ
Однажды в июне месяце я (продолжил свой рассказ Иван Дементьевич) сидел у окна и читал "Вешние воды" Тургенева, когда к дому подъехала коляска, и я услышал неожиданно звонкий знакомый голос:
– Здорово, старина! Как живешь? А я за тобой, вылезай из своей берлоги да едем к нам.
– Евгений Михайлович, заходи.
– Нет-нет. Выходи сам поскорее.
– Да что у вас, гости что ли? Может, фрак надеть?
– Да не надо фрака. Гостей никаких нет, а просто хочется время поинтересней провести. Развлечься. Ну, поживее поворачивайся!
– Хорошо, я сейчас.
Накинув китель и надев форменную фуражку, я вышел на улицу и, поздоровавшись с Евгением за руку, сел в коляску. Кучер рванул вожжи, и мы помчались в имение Витковских.
– Как сестра? – спросил я Евгения.
– О, это ангел, чистый ангелочек! – с восторгом произнес Евгений, блеснув глазами. – Знаешь ли, я кажется чертовски в неё влюблен! Она так мила, так проста и наивна, что позволяет с собой много приятных вольностей. Представь себе, я целую её, когда угодно и сколько угодно. А то подбежит сама и так крепко поцелует, что у меня сразу кружится голова, точно я пьяный. Прелесть, что за девушка!
– А когда же ты думаешь поехать за границу?
– Эх, Ваня! Об этом мне меньше всего хочется сейчас думать. Возможно вообще отложу поездку до будущего года.
Было заметно, что вопрос о загранице пришелся ему не по вкусу, по лицу его сразу скользнула тень недовольства. Зная его характер, я подумал: "Плохо дело. Ясно, чем закончится его любовь к Тане. Довольствоваться одними поцелуями он долго не будет, не такой это человек. Он сразу берет быка за рога, а женщин ни в грош не ставит. Жениться на ней он тоже не сможет по церковным канонам. Что тогда остается? Надо бы спросить его об этом, но не мое это дело. Граф непредсказуем, легко может обозлиться на вмешательство в его личные дела, а терять с ним дружеские отношения мне бы не хотелось".
Лошади быстро бежали, и мы не заметили, как уже подъезжали к усадьбе Витковских. Окна в доме были настежь раскрыты и из них лились звуки рояля. Услышав шум подъезжающего экипажа, Таня подбежала к окну и, увидев нас, захлопала в ладоши.
– Браво, браво! Нашего полку прибыло! – закричала она, сложив рупором руки.
Войдя в помещение, я поздоровался со встретившими нас женщинами, как старый добрый знакомый.
– Вы совсем начинаете нас забывать, дорогой судья, – обратилась ко мне Анна Аркадьевна, когда я почтительно поцеловал ей руку. – Нехорошо, так с друзьями не поступают.
– Все дела не пускают, Анна Аркадьевна.
– Знаем мы эти дела. Эх, молодежь, молодежь.
Я хотел ещё что-то добавить графине, но Евгений и Таня подхватили меня под руки и утащили в гостиную, где стоял открытый рояль фирмы "Шредер".
– Вы теперь наш поклонник, и мы не выпустим Вас, пока... пока не надоедим, и он без фуражки выскочит в окно, – подхватил Евгений недоговоренную Таней фразу. Все рассмеялись.
– Ну-с, друзья, давайте-ка сыграем что-нибудь триумфальное. Таня садись за рояль и аккомпанируй, а мы с Ваней будем солировать, как бывало. Только вот что выберем для исполнения?
– Может, твою любимую "Розамунду"? – предложила Таня и стала перебирать пачку нот.
– Прекрасно. Ваня, бери мою скрипку, а я возьму виолончель.
Мы настроили инструменты и, развернув на пюпитрах ноты, заиграли дивную симфонию Шуберта "Розамунда". Рыдающие звуки заполнили гостиную. Чарующая мелодия вырывалась в окна и неслась в просторы полей и лесов, останавливая случайного путника среди дороги. Странно, но мне показалось, что Евгений играл не симфонию Шуберта, а собственное сочинение с его малогармоническими вариациями и траурным заключением. Ей-ей, точно музыкой Евгений рассказывал о самом себе.
– Ух, еле дотянул. Думал, что сердце лопнет, – проговорил он с волнением, вытирая с лица пот.
Таня отошла от рояля и села возле матери на диван.
– Господа, – обратился Евгений ко всем присутствующим, – если желаете, я спою вам один романс Пушкина, который сейчас поет во всех петербургских салонах одна знаменитая певица Петербургской оперы. Волнующие слова поэта композитор Глинка положил на не менее прекрасную музыку. И вот я как-то услышал его в салоне у тети и разучил потом этот романс без нот, просто на слух, извините.
– Просим, конечно, просим и спрашивать не надо, – ответила за всех Анна Аркадьевна, – у нас хоть и не салон, а послушать можно.
Евгений сел за рояль, сделал вступление небольшой прелюдией и, аккомпанируя себе, запел прекрасным баритоном:
Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты...
Романс был действительно хорош, но ещё лучше в этот момент был его исполнитель. Во время пения Евгений смотрел только на Таню, и странно, мне опять показалось, что он не просто пел пушкинские слова, адресованные Анне Керн и даже не соотносил свое пение с нами, слушателями, нет, он как будто пел свое собственное признание той, которая сейчас тоже смотрела ему прямо в глаза. Он пел для Тани, и только она понимала его. Евгений закончил под бурные аплодисменты всех присутствующих, затем прошелся по залу, как бы расправляя усталые члены, а потом подошел к Тане и стал просить её что-нибудь спеть в свой черед. Таня вначале отказывалась, но потом, когда к просьбе брата присоединились уговоры матери, подошла к роялю и стала что-то разыскивать в лежащих на нем нотах. Немного погодя она села за рояль и, сделав несколько аккордов, запела чистым и сильным сопрано:
Отойди, не гляди,
Скройся с глаз моих.
Сердце бьется в груди,
Нету сил никаких,
Отойди, отойди...
Меня поразило умение Тани управлять своим чрезвычайно выразительным голосом. Не хотелось верить, что это пела всего лишь домашняя любительница-самоучка. Перед нами неожиданно предстала искусная певица, словно бы вымуштрованная строгими консерваторскими преподавателями и к тому же имеющая долгий практический опыт выступлений на публике. Да, природа не поскупилась для девушки ничем и одарила её лучшими человеческими достоинствами! Я понял, что Евгений был прав, когда признался мне по дороге в любви к Тане. Не любить эту девушку нельзя. Но опять же было ясно, что для Евгения эта любовь хорошим не кончится. Наверное, в результате для него должно было получиться в ответ – "отойди, отойди..."
Таня закончила романс и, встав со стула, закрыла рояль. Очарование от игры и пения было настолько велико, что мы какое-то время сидели, словно завороженные, и только тогда, когда Таня отошла от инструмента, догадались, что нужно поблагодарить исполнительницу. Как по команде, мы бросились к ней и стали целовать ей руки, бормоча какие-то хвалебные слова, а графиня крепко обняла дочь и расцеловала её в обе щеки.
– Ну, что вы, что вы, разве так трудно спеть? Это же совершенные пустяки, – твердила смущенная девушка. – Да будет вам рассыпаться бисером, лучше давайте что-нибудь придумаем для общего развлечения.
– Пойдемте кататься на лодках, – предложил Евгений.
– Нет, это неинтересно.
– Тогда – играть в крокет.
– Ну, глупости... А я придумала, господа! Слушайте, сейчас крестьяне работают на полях, жнут хлеба. Давайте, мы оденемся в крестьянскую одежду и пойдем на поля помогать им. Сможем мы им помочь? Ха-ха-ха! Какой курьез!
И Таня захлопала в ладоши.
Такая выдумка нам понравилась. Действительно, представлялся случай вволю подурачиться. Мы немедленно изъявили согласие, и графиня тоже согласилась нам помочь.
В дверях показался лакей.
– Ваше сиятельство, завтрак подан, – отрапортовал он, вытягиваясь в струнку.
– Отлично, сейчас идем. Друзья мои, я сейчас распоряжусь, чтобы вам принесли крестьянское облачение, и пока за ним ходят, вы отлично успеете позавтракать. Прошу всех в столовую.
Завтрак прошел весьма оживленно. Все говорили, смеялись, шутили, в особенности Таня. Она остроумно и комично изображала нас уже на поле, как мы будем оказывать помощь крестьянам. Взрывы смеха следовали один за другим.
– Господа, я буду Дашкой, Евгений – Яшкой, а Вы, Иван Дементьевич Игнашкой. Хорошо? Нужно только не забывать, что превратившись в деревенских обывателей, мы должны будем на время освободиться от господских манер и держать себя так, как настоящие крестьяне, находясь на работе.
– Например, если Танечка вздумает где-нибудь прилечь отдохнуть, то мы должны будем крикнуть на нее: "Куда тебя черти понесли? Ишь разлеглась, проклятущая лентяйка, словно барыня!" – произнес Евгений, изменив голос и выражение лица.
Таня покатилась со смеху.
– А я буду кричать: "Яшка, холера! Держи кобылу-то, ишь в овсы поперла! Слопает весь овес-то, тогда узнаешь, почем фунт лиха, почем сотня гребешков!" Ха-ха-ха!
Через час в нашем распоряжении было много крестьянской одежды: холщовые крашеные рубашки, пестрые штаны, сарафаны, онучи и прочее барахло. Мы разобрали, кому что понравилось и подошло по размеру и, разойдясь по комнатам, принялись переодеваться и даже гримироваться по всем правилам актерского искусства.
Когда мы снова появились в столовой, гомерический хохот пронесся по всему графскому дому. Смеялась Анна Аркадьевна, смеялась няня, смеялась прислуга, смеялись и все мы сами над собой. Такой маскарад ужасно всех развеселил, и не было никакой возможности удержаться от смеха. Таня была одета в красный сарафан из грубой материи, который высоко в бюсте был перетянут массой сборок, на ногах у неё красовались лыковые лапти с обмотками, а на голове – желтый платок с фабричным рисунком. Теперь это действительно была настоящая деревенская "Дашка" и трудно было поверить, что эта "крестьянка" совсем недавно сидела между нами в изящном розовом шелковом платье с любимой бутоньеркой на груди. Евгений, напротив, плохо походил на деревенского парня. Его благородное лицо с закрученными усиками совершенно не гармонировало с крестьянским облачением, но это было и не важно, а важно то, что подобная костюмировка сразу упростила наши движения, они сделались как бы развязнее, развязнее и также упростилась речь, украсившись нарочитой придурковатостью.
Надев на головы шляпы и прицепив к поясам гребешки, мы с Евгением подхватили "Дашку" под руки и выбежали с ней во двор. Осмотрев себя ещё раз, все ли в порядке, мы прошли через сад, вышли через калитку в задней ограде и тотчас же очутились в поле, где версты за полторы виднелась кучка жнецов, дожинавших полосы усатой пшеницы. По обширному поля аккуратно расставлены были скирды хлеба, сложенные из отдельных снопов. По ним перелетали разгоняемые людьми стаи голубей и воробьев. Между скирдами ходил приказчик, подсчитывающий количество убранного урожая и проверявший качество работ жнецов. Увидев нас, он грозно закричал:
– Эй, вы, черти тупорылые! Что шатаетесь без дела? Святого лодыря празднуете? Немедленно за работу!
Наш дружный хохот озадачил его. Он встал в недоумении: "Что бы это значило? По одежде – селяне, а по голосу – господа?"
– Дядя Еремей, давай серпы, сейчас робить будем! – смиренно крикнул "Яшка", снимая шляпу и кланяясь в пояс.
– Ой, батюшки-светы, да ведь в самом деле господа! А я, было, подумал, что это наши ребята шляются, – испуганно заговорил Еремей, скинул фуражку и стал робко подходить к нам. Жнецы оставили работу и с удивлением смотрели на нашу затею. Мужики заскребли затылки, а бабы, прикрыв рты концами платков, беззвучно смеялись, зажмурив глаза от удовольствия. Конечно, жатва нам давалась плохо. Во-первых, нужно было уметь жать, а во-вторых, серьезнее отнестись к работе, что не входило совершенно в нашу программу дурачества. В довершение неудачи у "Яшки" развязался лапоть на ноге, он наступил на веревку и кубарем полетел на жнивье, далеко отбросив свой серп.
– Ха-ха-ха! Ой, батюшки, не могу! – кричала "Дашка", покатываясь со смеху.
"Яшка" вскочил на ноги, быстро завязал веревки и, подбежав к смеющейся девушке, крепко схватил её за талию.
– На же тебе, проказница! На-на! – и страстно стал покрывать поцелуями её раскрасневшееся лицо. Шутка закончилась тем, что оба запнулись за снопы и упали наземь.
Я слышал, как одна из жней сказала: "С жиру бесятся, бездельники!" слова эти отрезвили меня. я понял, как мы действительно были смешны и нелепы для настоящих тружеников, как мы были глупы с нашим маскарадом и вообще с затеей помощи жнецам. Все это было безобразно в высшей мере и никому не нужно, пошло, бесконечно глупо. Как мне захотелось тогда сбросить с себя маску веселья, прекратить пошлую клоунаду и сердечно извиниться перед крестьянами, но в это время Евгений подхватил меня под руку, и мы направились обратно в усадьбу. Настроение было явно испорчено, особенно последней выходкой Евгения. Что этим хотел показать или доказать граф? Одно было мне окончательно ясно, что Евгений вел свою сестру к гибели, к её падению. Как я мог помешать этому? Как? Тем не менее, я решил предупредить Анну Аркадьевну в надежде, что ей лучше удастся предотвратить возможное несчастье. Она лучше сможет защитить Таню, нежели я, нежели кто-либо другой, только нужно было действовать немедленно, не теряя времени.
В отношении же самой Тани у меня сложилось мнение, что эта девушка под обаянием личности брата, его красоты, совершенно не осознает его поступков. Она, как завороженная, шла к своему падению, не считаясь с возможными последствиями. Здесь что: молодость? Нет... Опьянение страстью? Нет... Безумие? Да, безумие, неосознанное безумие, лишение разума, как следствие легкомысленной среды, как отсутствие меры, отсутствие сдержанности, самодисциплины. Отсутствие воспитания. Многое можно было позволить любимому брату, но не все.
Придя в усадьбу, мы переоделись, напились чаю, и я стал собираться домой. Анна Аркадьевна, внимательно следившая за мной во время чаепития, неожиданно заявила, что она проводит меня до города и заедет к портнихе. Это было как раз то, что мне и было нужно. Спустя несколько минут мы уже выезжали из усадьбы, провожаемые возгласами Тани и Евгения.
– Да свидания!
– Не забывай, старина!
– Приезжайте еще!
– Мы ещё сыграем вместе Шуберта!
Мимо нас мелькали луга и поля, на которых крестьяне заканчивали дневную работу, тут и там уже виднелись костры, у которых возились женщины, готовя для уставших мужчин незатейливый ужин. Солнце багровым кровавым диском закатывалось за горизонт. На бледной лазури неба виднелись стайки уток, летевших к зарослям пруда на ночной покой... Было тихо и жарко. Взмыленные кони фыркали от дорожной пыли и вздрагивали от укусов оводов, прибавляя ходу, временами от усталости задевая подковой о подкову.
– Иван Дементьевич, – заговорила Витковская, повернувшись ко мне вполоборота, – я хотела бы знать Ваше мнение о моей приемной дочери Татьяне. Не излишне ли она резва?
– Уважаемая Анна Аркадьевна, к сожалению, я совершенно не знаю её, как Вы сами понимаете. Вообще, не знаю её занятий, не знаю её будней, а по одним праздничным настроениям судить очень трудно. Конечно, излишек резвости есть, отрицать нельзя. Но... что поделаете, если к этому ведет общее настроение, если имеется возбуждающая среда, если так можно выразиться. Простите за откровенность.
– Вы имеете в виду Евгения? – живо спросила графиня.
– Хотя бы и его. Простите, графиня, придется говорить начистоту.
– Я прошу Вас об этом.
– Вы прекрасно знаете, что Евгений обладает многими замечательными качествами. Он хорош собой, умен и жизнерадостен, но я уверен, что Вы ещё не знаете или слабо знаете, что Евгений обладает и магической силой, среди врачей эта сила называется гипнозом, и они умеют ею пользоваться. Евгений в полной мере обладает этой силой, и сдерживается ли он от её применения в присутствии Тани, сказать трудно. Несомненно одно, он весьма ею увлечен и любит отнюдь не братской любовью. Жениться на ней он, конечно, не сможет церковный закон не разрешит, отказаться от любви он тоже не сможет – не такой он самоотверженный человек. Что же тогда остается в результате, если принять во внимание его гипнотическую силу?
– Иван Дементьевич, дорогой! Вы просто пугаете меня своими выводами. Правда, я и сама кое о чем догадывалась. Понятно, что между моими сорванцами не все благополучно, но скажите все-таки, что мне делать? Научите меня, голубчик, как быть? Как предотвратить возможное несчастье?
– Постараться, пока не поздно, выдать дочь замуж, а сына немедленно выпроводить учиться за границу.
– Я и сама об этом много думала, но как выдать Таню, за кого, если ни один человек в округе не сделал ей предложения? Не тащить же женихов силком, на веревке?
– Вы правы, Анна Аркадьевна, и пожалуй, последний способ вряд ли бы Вам удался. Все уже знают, что Евгений влюблен в свою приемную сестру и вряд ли кому захочется с ним схлестнуться и ещё до женитьбы встать к барьеру. Евгений ведь и стреляет недурно.
– О, Боже мой! – тихо простонала графиня. – Знаете, Ванюша, я за Таней дам весьма приличное приданое и совсем не мечтаю иметь зятем князя или графа, вполне достаточно разночинца, вот такого, как Вы, например. Я знаю, что этот класс имеет достаточно умных и честных людей, и Вы бы могли... графиня не успела досказать свою мысль, как лошади остановились около моей квартиры.
– Я очень надеюсь, Иван Деменьтьевич, что Вы не забудете своих друзей, я так к Вам привыкла... Если Вы не будете чаще посещать нас, я обижусь. Позвольте посылать за Вами наш экипаж, – сказала она на прощание. Я молча поклонился и помахал вслед отъехавшей графине.
С тяжелым чувством я вошел к себе домой. Намеки графини были вполне мне понятны. Она рада была бы выдать Таню за меня и действительно не поскупилась бы на приличное приданое. Не в этом дело. Во-первых, этот предполагаемый брак был бы не по любви, а по насилию, чего я не мог допустить, уважая Таню; а во-вторых, разве допустил бы подобный брак влюбленный без ума Евгений? И в-третьих, хотя Таня, возможно, и сумела бы стать хорошей хозяйкой в моей скромной квартире, но она все-таки дворянка, а на свое скромное жалование судебного следователя я никак не смог бы обеспечить ей приличное существование. Обдумав неоднократно эти соображения, я решил по возможности воздержаться от скорого посещения усадьбы графов Витковских.
ГЛАВА V
О ТОМ, КАКИМ СТРАШНЫМ СОБЛАЗНАМ ПОДВЕРГАЕТСЯ ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ И СЕСТРА, ЕСЛИ ВЕДЕТ СЕБЯ НЕПОДОБАЮЩИМ ОБРАЗОМ
После возвращения из города внимание Анны Аркадьевны за "сорванцами" было усилено, но оно не достигло поставленной цели. Молодые люди все равно находили возможность для продолжения интимных встреч. Конечно, главные приличия пока ещё соблюдались, но они уже успели обменяться золотыми медальонами, в которые были вложены их портретики. Наконец, графиня решилась поговорить с Таней наедине.
Улучив удобную минуту, она увела девушку в свои покои и здесь постаралась ей объяснить все то, что может ожидать неопытную девушку, чересчур близко допустившую к себе мужчину.
Откровенность приемной матери, вроде бы, оказала должное влияние. Таня многое поняла и переосмыслила, и под воздействием материнского внушения дала клятву быть предельно осторожной с вероломным братцем и ни в коем случае не переходить в общении с ним запретной черты.
– Только ты не делай резких поворотов, Танечка, а то Евгений, не дай Бог, догадается о нашей с тобой беседе, и как бы чего не вышло. Боже упаси! Пусть себе бесится на здоровье на стороне, женщин на его век и без тебя хватит. Только смотри, не поддавайся ни в какую, а в случае близкой опасности беги прямо ко мне. Поняла? Ну вот, дай я тебя поцелую и благословлю. Говорят же недаром люди, что материнское благословение и в огне не горит, и в воде не тонет. А теперь ступай и будь умницей.
После этого разговора Анна Аркадьевна почти окончательно успокоилась. Она знала порядочность и честность девушки и верила ей. И действительно, хотя в отношениях молодых людей видимых изменений не произошло, и они так же продолжали кататься на лодке, гуляли по парку, по-прежнему уединялись в тенистых уголках, но Таня была более внимательна к вульгарным манерам Евгения и уже не позволяла ему излишних мелких вольностей, объятий и поцелуев в губы, к тому же и она сама стала вести себя сдержанней, в частности, не бросалась ему на шею с поцелуями и не садилась на колени.
– Танюша, почему ты стала такой недотрогой? Разве брату запрещено целовать свою сестру? Что тут особенного? Ну, иди же ко мне, милая.
– А, надоело все это! Гораздо интереснее с тобой говорить о чем-нибудь более серьезном.
– Например?
– Ну, например, о том, как ты поедешь в Германию. Как будешь там жить, учиться и работать в различных клиниках. Да мало ли о чем можно поговорить, о хорошем и разном.
