Текст книги "Три могилы - в одной"

Автор книги: Виктор Широков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Сразу признаюсь, что хотя Евгений и называл меня другом, я не мог в полной мере отвечать ему тем же. Мне уже тогда не нравилось в избалованном барчуке его развязность и неумение пристойно держать себя в женском обществе. Я знал, что Евгений успел достаточно развратиться ещё в детском возрасте и на его совести лежало не одно грязненькое дельце, благо бессловесных рабынь в имении хватало. Откровенно говоря, он был порядочным ловеласом, несмотря на юный возраст, но все-таки я любил его, любил за то, что вопреки испорченности он мог быть весьма отзывчивым, не гордился высоким происхождением и мгновенно откликался на просьбы нуждающихся в помощи людей. Одним словом, Евгений легко признавал свои ошибки и не скупился на чистосердечные извинения.

Графиня же не хотела замечать недостатков сына и все доходившие до неё слухи относила к разряду сплетен.

В доме Витковских была одна замечательная дворовая женщина. Она была кормилицей и нянькой ещё Анны Аркадьевны и будучи страстно привязана к своей воспитаннице, к своей "Аннушке", осталась при ней на всю свою долгую жизнь. Витковская также любила свою "мамку" и дорожила ею, как самым преданным другом. Эта женщина, Филиппьевна, выняньчила и Евгения, которого любила уж точно больше своей жизни.

Так мы с Евгением росли и учились, дружили, пока не закончили предварительное образование и не разъехались по разным учебным заведениям высшего порядка. Я поступил на юридический факультет Московского университета, а Евгений – на медицинский в Петербурге, где в этом столичном городе у него жила родная тетка, княгиня Ч***.

Свезя сына в Петербург и устроив его во дворце своей сестры, Анна Аркадьевна вернулась в уральское имение и стала жить в одиночестве, мысленно успокаивая себя неизбежностью такого положения. Она была почти уверена, что Евгений не скоро вернется в родовой дом, не скоро осушит слезы тоскующей матери. Она знала, что княгиня была большая охотница до путешествий и поэтому будет каждое лето таскать её сына по разным европейским центрам. Такое предположение только усиливало материнскую тоску и графиня не знала, чем заняться, за что ухватиться, чтобы как-то притупить остроту переживания, чем-нибудь заполнить ту пустоту, то лишение, которое она вынуждена была ещё раз испытать после смерти мужа.

Надо заметить, что у Витковской на Дону жила двоюродная сестра с отчасти похожей судьбой. Выйдя замуж за боевого офицера, кузина также овдовела через два года после брака. На руках у вдовы осталась малютка-дочь и кузина решила второй раз выйти замуж. Новый брак оказался совсем неудачным, муж буквально вскоре показал свое истинное лицо пьяницы, драчуна и скандалиста. Своей распутной жизнью он довел бедную женщину до того, что она впала в безденежье, в острейшую нужду и вынуждена была обратиться за материальной помощью к Витковской. В подобных случаях Анна Аркадьевна никогда не отказывала, тем более близкой родственнице, чувствуя к тому же определенную обязанность в отношении своей заочной крестницы, маленькой Тани Паниной.

Подобные отношения между кузинами продолжались лет десять. Им Витковская периодически высылала деньги, а Панина-старшая отвечала благодарностью за помощь, при этом сообщая в письме крестной матери об успехах её подрастающей крестницы. Таня, естественно, знала, что у неё есть знатная тетка, её крестная мать, и хотя никогда не видела Анну Аркадьевну, заочно любила и чтила её и иногда, выучившись грамоте, тоже писала ей письма, жалуясь на грубости отчима. Анна Аркадьевна в свою очередь жалела Танечку, советовала поскорее набираться ума-разума и по окончании училища побывать в Витковском, где ей будет устроена достойная встреча с любящими родственниками.

Шло время. Обстоятельства изменялись. Жизнь не стояла на месте. Старое старилось, молодое росло. События развивались одно за другим. Кому суждено умереть – умирал, кому родиться – родился. Пришло время, и в семье Паниных стряслась беда. Именно эта беда и стала первопричиной дальнейшей жуткой трагедии, которая наверняка имеет немного аналогов в отечественной истории. Это у древних греков подобное происходило открыто, но древнегреческих отступников неумолимо карал рок, всевидящие боги с Олимпа.

Маленькая искорка зажгла и спалила сыр-бор. Однажды Анна Аркадьевна сидела на веранде и грустила по отсутствующему Евгению, как старушка-няня принесла ей на подносе только что полученное с Дона письмо. Витковская вскрыла конверт и, вынув послание, стала читать.

"Дорогая тетечка, крестенька, – писала Таня, – нас постигло большое несчастье. Моя маменька заболела скоротечной чахоткой и умерла. Я осталась круглой сиротой и сейчас нахожусь в таком горе, которое не передать никакими словами. Отчим запил ещё сильнее и пропивает все, что попадается под руки. Оставаться дальше с ним я не хочу, а уйти некуда. Милая крестенька, помогите своим добрым советом. Научите меня, как дальше быть, может уйти в монастырь. Мне исполнилось всего лишь четырнадцать лет и додуматься до правильного решения сама я не могу. Остаюсь в ожидании ответа. Ваша крестница, Таня Панина".

У Анны Аркадьевны по лицу покатились слезы.

– Что ты, Аннушка? Али беда какая приключилась? – спросила старушка.

– Да, нянюшка. Таня сиротой осталась... Наташа в одночасье умерла.

– Эко ты, горе какое! Ну и куда теперь девке-то деваться?

– В том-то и дело, нянюшка. Куда она теперь? – спросила в свою очередь мамку графиня, отнимая платок от глаз и вытирая им заплаканное лицо. Бедная девочка, теперь она одна-одинешенька. Вот же навалится на кого лихо – вовек не изживешь, не скинешь. Если бы я знала, что с Наташей такое случится, так не посоветовала бы ей выходить замуж вторично. Лучше бы жила она у меня в имении вольной птицей. Может и сейчас бы здорова была и жива.

И Витковская опять заплакала.

– А ты, голубонька, не плачь, больно-то не убивайся. Все ведь под Богом ходим, – уговаривала её старуха. – Ну, что уж случилось, того не переделать. Лучше о крестнице-то своей подумай. По-моему так взять её к себе да и воспитать до замужества. Небось, потом спасибо скажет. И тебе повеселее будет, пока Женечка учится.

– А ведь ты все верно говоришь. Я и сама о том же думала, да вот только не знаю... Ведь она ещё учится.

– Ну и что ж, что учится. Беда какая. Учителя здесь найдешь, она у тебя и доучится.

– Это ты правильно советуешь, только я затрудняюсь в одном: как быть с Женечкой? Если он вдруг вздумает приехать на каникулы домой? А тут девочка. Как бы между ними чего не вышло?

– А что рассуждать до поры до времени. Ну коли боишься чего, возьми да удочери её, тогда не полезет, ведь она сестрой ему будет.

С таким важным аргументом Анна Аркадьевна вполне согласилась. Выход был найден. План действий составлен. Оставалось его выполнить. Она перестала плакать, освежилась духами и покинула веранду, чтобы сделать прислуге соответствующие распоряжения.

На другой день Карл Иванович выехал на Дон с поручением привезти Таню в имение графини Витковской, а спустя дней десять девочка уже здоровалась со своей тетушкой – Анной Аркадьевной. Графиня была приятно удивлена красотой своей заочной крестницы. Таня действительно была умна и красива. Правильные черты лица, чем-то напоминающие тетушку (все-таки близкая кровь), свидетельствовали об её благородном происхождении. Особенно были красивы её глаза, большие, цвета небесной лазури, обрамленные густыми длинными ресницами и тонкими бровями. Глаза были чарующей прелестью девушки-подростка, драгоценным украшением её лица.

С появлением Тани дом ожил. В комнатах появился веселый смех, громкий говор и пленительные звуки рояля. Девочка с Дона имела уже немалый навык в музыкальном искусстве и прекрасно справлялась с труднейшими произведениями Бетховена, Листа и Шуберта. А своим мягким характером и добротой, своим жизнерадостным поведением Таня быстро завоевала симпатию окружающих её людей. Она всем без исключения старалась угодить и сделать что-либо приятное.

Графиня Витковская сразу полюбила свою крестницу и "вострушку", как назвала её старуха-нянька, и даже перестала тосковать по Женечке, успокоилась. Она пригласила для Тани учителей, отвела ей прекрасную комнату, которую обставила изящной модной мебелью. Через небольшой промежуток времени, не спрашивая у девушки согласия, она удочерила её и сообщила об этом своему сыну в Петербург. Процедура удочерения прошла через правительственные органы несложно и довольно небрежно. По просьбе Витковской князь Ч*** взял хлопоты на себя и вскоре в газете "Правительственный вестник" появилась заметка, сообщившая миру о новоявленной графине Татьяне Михайловне Витковской (бывшей Паниной).

Евгений, узнав об удочерении матерью какой-то далекой родственницы, отнесся к этому факту вполне безразлично. Он в это время чувствовал себя счастливейшим человеком из всех смертных обитателей столицы и захлебывался от удовольствий бурной жизни высшего света, которые ему представляла щедрая тетушка.

Как предполагала Анна Аркадьевна, так оно и вышло. Княгиня известила свою сестру Анюту, что едет за границу и на все лето увозит Евгения с собой. Это сообщение нисколько не огорчило Витковскую, наоборот, она даже была довольна, что Евгений увидит настоящий бомонд. Его общее развитие тоже должно было выиграть от предстоящего путешествия: новые впечатления, культурная среда и обстановка Европы! Теперь и ей совсем не было скучно. Таня сумела привлечь сердце приемной матери своими благородными манерами и чистыми порывами души, а поэтому все заботы, которые ранее относились к Евгению, теперь в большей степени были перенесены на милую девочку, уравновесившую своим приходом жизнь в доме графини Витковской.

Так незаметно прошло почти пять лет. Евгений закончил образование и получил звание врача. Он готовился к поездке за границу совершенствовать знания для защиты диссертации, чтобы получить диплом врача-хирурга. Но перед этой поездкой он решил побывать в имении, чтобы пару месяцев отдохнуть в обществе старых друзей на лоне деревенской природы и с этой целью он отказался от очередной заграничной прогулки с теткой, стал собираться домой, к матери.

Таня тоже закончила домашнее образование и уже готовилась стать завидной невестой округа. За этот промежуток времени она полностью развилась и превратилась в зрелую девушку; её красота стала ещё более привлекательной, хотя все равно на первом плане были её чудные небесные глаза и льняного цвета длинные волосы. Но она была вполне безразлична к своей внешности, она сознавала, что красива физически, особенно по сравнению с окружающими её подругами, но подлинной духовной красотой она ещё не обладает и поэтому она стремилась к совершенствованию ума, к изучению своего "Я", и постоянное самосовершенствование делало девушку ещё более интересной, более возвышенной. О замужестве она и думать не хотела, мысль эта ещё не коснулась её чистой души. Она была свободной от размышлений интимного характера и наслаждалась жизнью, как невинный ребенок.

Анна Аркадьевна внешне почти не изменилась, если не считать нескольких морщинок у глаз, так называемых "гусиных лапок", и нескольких седых прядей в волосах, искусно подкрашенных под натуральный тон. Она была подвижна, как и прежде, её жизнерадостность не пострадала, наоборот, под влиянием обстоятельной новой дочери она заметно усилилась. Анна Аркадьевна даже как бы помолодела. Обе женщины – юная и чуть более старшая – выглядели как подруги и порой их даже путали нечастые гости.

Няня продолжала жить в доме Витковских. И как могло быть иначе, ведь бедной старухе все равно некуда было деваться, но здоровье её заметно ухудшилось, в особенности от тоски по любимому Женечке. В графском доме тем не менее она была незаменима, как самый преданный друг семьи Витковских, как старательная экономка и как утешительница возможного семейного горя.

Управляющий, обрусевший немец, со своей неразлучной женой-украинкой продолжал верой и правдой служить графине. Он не был слишком крут с крестьянами, за что Витковская любила его и часто оказывала ему свое благоволение. В связи с февральским манифестом ему по распоряжению хозяйки пришлось отпустить крестьян на волю и передать им большую часть имения. Личные доходы его тоже значительно сократились, но и того, что осталось, было ему достаточно, чтобы чувствовать себя вполне обеспеченным человеком. Только одно обстоятельство омрачало жизнь Карла Ивановича: то, что у него не было детей. По всей вероятности Матильда Николаевна была бесплодной из-за болезни, перенесенной в детстве, оба они сильно досадовали на судьбу и уже не надеялись когда-либо иметь собственного ребенка.

Так обстояли дела в имении Витковских к моменту приезда молодого ученого из дальнего Петербурга. Молва о скором возвращении молодого врача быстро распространилась среди прекрасного пола нашего города и многие уже готовились обратиться к нему за советом, мечтая попутно обратить на себя внимание и, чем черт не шутит, заарканить потенциального супруга.

А Петербург в это время переживал сезонную лихорадку. Учащаяся молодежь распускалась на летние каникулы. Зажиточный класс растекался по дачным местам. Аристократия отправлялась в заграничные путешествия и на модные курорты. Всюду было нескончаемое движение, броуновская сутолока. Дилижансы. Конки. Поезда. Пароходы. Все средства передвижения были переполнены людьми и их чемоданами, узлами, корзинками, коробками и всевозможными кульками с покупками. Все торопились, говорили, прощались... Много званых да мало избранных. Мало приезжающих да много отъезжающих.

Столица заметно опустела. В роскошном особняке князя Ч*** тоже шли сборы к выезду за границу. Евгений в своей комнате укладывал в дорожный чемодан студенческие пожитки.

– Женька, а я за тобой! Бросай все и едем в цыганский табор, закричал рослый студент, быстро входя в комнату Витковского. – Ух, черт возьми, запыхался... Тороплюсь ведь.

– В какой-такой табор? Что ты, с ума сошел? – изумленно обратился к нему Евгений.

– Да в самый настоящий, конечно, не в ресторанный какой-нибудь. Ты понимаешь, Женька, в семи верстах от города по Псковскому тракту расположился большой цыганский табор. Ну, знаешь ли, цыганочки в нем есть такие, что пальчики оближешь! Прелесть, что такое. Петька Бугай и Кондратыч на верховых туда ускакали, а я за тобой побежал. Едем, что ли, ждать некогда.

– А я собрался в имение ехать, как быть?

– Говорю тебе, бросай это дело. Что не успеешь что ли прокиснуть в своей уральской деревне? Врачом стал, путевку к немцам получил, а с друзьями проститься как следует не хочешь, стыдно, Женька! – огорчился студент, шагая между тем по его комнате и размахивая руками.

– Ладно, едем... Еще раз накачаю вас, чертей, до положения риз, а потом идите вы все от меня в ад головой. Поняли?

– Давно бы так! – радостно воскликнул Василий и захохотал густым басом.

Евгений позвонил. Вошла горничная.

– Дуняша, вот вам листок-депеша и деньги. Отнесите на телеграф и сдайте под расписку, а тете скажите, что я поехал проститься с друзьями... Вернусь, должно быть, поздно ночью.

Евгений передал девушке наскоро написанную депешу и деньги, ущипнул её и направился с товарищем к выходу.

Выйдя на улицу, бывшие студенты подозвали двух лихачей и поехали в магазины набирать вин и закусок. Через полчаса они уже мчались к псковской заставе, весело болтая о разных пустяках.

ГЛАВА III,

О ТОМ, КАК РАЗВЛЕКАЕТСЯ ПЕТЕРБУРГСКАЯ МОЛОДЕЖЬ, КАК ОПАСНО СВЯЗЫВАТЬСЯ С ЦЫГАНКАМИ И КАК ПРИЯТНО ВОЗВРАЩАТЬСЯ В РОДОВОЕ ИМЕНИЕ

Весна была в полном расцвете. Луга пестрели разнотравьем. Тут и там, не даваясь в руки, порхали разноцветные бабочки. Тихий солнечный день не обещал ничего угрожающего. Воздух был чист и насыщен ароматами северной флоры.

Неподалеку от псковского тракта у опушки леса, где протекала небольшая заливистая речушка, с давних пор стояли две кузницы. Кому они принадлежали было неизвестно, зато хорошо было известно, что буквально каждою весной сюда наезжали цыгане, и молчавшие зимой кузницы снова усиленно работали все лето, бесперебойно обслуживая нужды изголодавшегося за зиму по молотобойным услугам местного населения.

Петербургская молодежь: студенты, приказчики, а также чиновники и купцы – все хорошо знали это место и наезжали сюда, только не в кузницы, а прямо в табор, обычно целыми кавалькадами, в особенности в продолжение городского кутежа. Здесь они слушали цыганские песни и смотрели на искрометные пляски свободных детей природы, приезжавших весной на север со степей благодатного юга, чтобы потом с заработанными за лето деньгами вольготно кочевать по Бессарабии или Трансильвании, пока северяне впадали в очередную зимнюю спячку.

Конечно, любопытствующие петербургжане не довольствовались одними зрелищами, ясно дело, для поддержания гаснущего веселья и возбуждения нового интереса к жизни постоянно требовалась интенсивная подзарядка алкоголем. В таких случаях у любезных курчавых хозяев всегда находилась и водка, и самые изысканные вина, естественно. По завышенным ценам против номинала, но кто в кураже считается у нас в России с презренным металлом. Бывали и забавные сценки на любовной почве, но и в таких случаях всегда находился достойный выход: либо "полюбовная сделка" за деньги и только в очень редких случаях действительно по симпатии, либо приличная ссора с серьезными побоями.

В данное время на опушке расположился цыганский табор, превосходящий по количеству людей и кибиток аналогичные за предыдущие годы. На фоне европейского леса экзотично смотрелись раскинувшиеся в живописном беспорядке шатры.

Дым костров, пестрые лохмотья цыган, звенящие мониста цыганок, масса бегающих почти обнаженных детей разнообразных возрастов, бродящие свободно и стреноженные лошади, полупустые кибитки, гортанный говор и звон соседних наковален – такова была представшая перед взорами разгулявшихся студентов многоплановая картина весьма своеобразной жизни кочующего народа, так поэтически живо и в то же время точно воспетого Пушкиным в замечательной поэме "Алеко".

Когда, наконец, Евгений и Василий подъехали к табору, там их уже дожидались Петька Бугай с Кондратычем. Приятели обменялись приветствиями и, окруженные словно комарами, цыганской детворой, направились в центр гуляй-города. Гости были одеты в студенческую форму. Их белые кители и фуражки с белыми тульями ярко вырисовывались на грязном фоне цыганских шатров.

Приезжим был предоставлен самый большой шатер, где они и расположились со своим угощением. Вскоре развернулась самая настоящая попойка, крикливый разговор ни о чем, произносились тосты, поздравления, постоянно слышался смех. К шатру стали подходить принаряженные цыгане, цыганки и прочие любопытствующие обитатели табора, такие же гости. Появились гитары, бубны, трензель. Начались песни, пляски. Все закружилось, завертелось. Замелькали разноцветные ленты, шали и платья. К ночи ярче разгорелись костры. Веселье усилилось и звуки разгулявшихся гостей полетели далеко по простору лугов и лесов.

Евгений не жалел денег. Он швырял их в круг пляшущих, отчего получалась забавная картина: когда все, забыв о пляске, жадно бросались к брошенным деньгам. Но вот запела красавица Зара. Мигом все стихло, только гитара в руках опытного музыканта издавала чарующие аккорды и красиво вторила певице.

Зара пела свой любимый романс, написанный русским поэтом Яковом Полонским, но сразу же ставшем визитной карточкой цыганской свободы:

Мой костер в тумане светит.

Искры гаснут на лету.

Ночью нас никто не встретит,

Мы простимся на мосту.

Ночь пройдет, и спозаранок,

В степь далеко, милый мой,

Я уйду с толпой цыганок

За кибиткой кочевой.

Собравшиеся внимательно слушали певунью. Один Евгений старался подтягивать ей своим пьяным голосом.

Вдруг он вытащил из кармана очередную горсть ассигнаций и крикнул властно: "Зара! Иди сюда! Ну иди же. Что ты смотришь на меня? Не идешь? Не хочешь? Ладно же..." С этими последними словами он пьяной походкой подошел к удивленной цыганке и, быстро обхватив её, поднял на руки и потащил за шатер. Поднялся переполох. На шум прибежала её старуха-мать. Она ловким приемом сшибла Евгения с ног и освободила бедную девушку из горячих объятий ловеласа.

– Не будь, господин, дураком. Я не дам тебе свою дочь Зару! – кричала она, грозя Евгению костлявыми кулаками.

У костра раздался взрыв смеха. Рассвирепевший Евгений потерял рассудок. Он подскочил к старухе и ударил её кулаком в лицо. Старуха взвыла от боли. На её вой сбежались старшие цыгане и стали безжалостно избивать Евгения. Студенты кинулись товарищу на выручку, и свалка грозила весьма неприятными последствиями, если бы в этот момент не проезжал конный разъезд ночной стражи. Заслышав шум драки в таборе, стража кинулась к шатрам, увидела дерущихся и мгновенно пустила в ход нагайки. Цыгане быстро разбежались в разные стороны, остались одни студенты. Немного оправившись от взбучки, наши друзья окликнули дожидающихся извозчиков и при помощи их кое-как уселись в пролетки. Извозчики прицепили к оглоблям верховых лошадей, на которых приехали сюда Петька и Кондратыч, и стали осторожно выезжать на дорогу, ведущую к тракту.

Вдруг из темноты вынырнула старуха цыганка. Она подбежала к пролетке, в которой сидел, покачиваясь, Евгений, и, протянув угрожающе руки, сжатые в кулаки, хрипло проворчала:

– Геть, несчастный! Запомни мои слова: ты погибнешь на трупе любимой тобой женщины!

– Провались ты к черту, старая ведьма! – прокричал ей в ответ удалявшийся в кибитке студент.

Минут через десять наступила полная тишина. Табор словно уснул, только где-то далеко в лесу кричала ночная сова да в ближайших кустах распевал дивную песню пробудившийся для нового дня соловей.

Следующие дни прошли для Евгения как в тумане. Он быстро забыл о страшном проклятии старухи-цыганки, будучи не только медиком и атеистом, но просто безалаберным человеком. Да и дорога в родовое имение окончательно выветрила неприятные воспоминания о попойке в таборе.

А в тот же прекрасный день, когда Евгений отправился к цыганам, Анна Аркадьевна сидела на веранде, прикрытой с солнечной стороны парусиной и пила кофе, Таня качалась в гамаке, привязанном к березам, растущим неподалеку от веранды, и дразнила прутиком маленькую собачку-терьера, в воротах усадьбы появился почтальон. Находившийся у ворот дворник принял почту, пошутил с почтальоном насчет тяжести его сумки и понес объемистый пакет к веранде, где на последней ступеньке крыльца сидела старая няня и вязала чулок.

– Аннушка, Митрий почту волокет, – проговорила она, с трудом поднявшись на ноги. – Давай сюда пакет, куда прешь, толстолобый!

– Маменька! Почта, почта! – закричала радостно Таня, выпрыгивая из гамака. Няня с усилием поднялась на веранду и передала Витковской увесистую пачку газет и писем. Анна Аркадьевна надела пенсне и стала разбирать почту. Вот телеграмма из Питера, она распечатала депешу и прочла вслух: "Выезжаю Витковское – Евгений".

– Браво! Браво! – закричала Таня и принялась бурно целовать приемную мать. – Маменька, братец едет, наконец-то братец едет!

Весть о выезде графа из Петербурга с быстротой молнии облетела поместье. Всем хотелось быстрее посмотреть на Евгения, как он возмужал, как он сейчас выглядит. Среди интересующихся, конечно, был и я, новоиспеченный служащий уездной Фемиды.

Городские дамы, их отцы и мужья готовились к встрече дорогого земляка. Всюду слышались разговоры только об Евгении.

В усадьбе Витковских шли особые приготовления: все чистилось, мылось, обновлялось и приводилось в максимально праздничный вид. Повара заранее готовили разные кушанья и сладости, коптились окорока, жарились гуси, индейки, выпекались сдобные булочки, торты, пирожки... Няня всюду совалась и больше мешала, чем была полезной. Она перетаскивала с места на место ненужные вещи, забывала, куда их сунула и искала то, что у неё было в руках. Таня хохотала над ней до упаду, но бедная старушка только тихо ворчала, не замечая того, что работа её никому не была нужна. Садовники украшали гирляндами зелени свежевыкрашенные ворота, веранду и расставляли по внутренним покоям графского дома большие букеты цветов. Но вот и наступил желанный день, в который по расписанию должен был придти курьерский поезд, везущий Евгения Витковского. К станции железной дороги подкатила новенькая коляска, обвитая гирляндами цветов. На козлах сидел бородатый кучер в белых перчатках, кашемировой красной рубахе и черной плисовой безрукавке, подпоясанный серебряным кушаком и лихо правил парой красивых вороных лошадей. На перрон безостановочно шли люди для встречи Евгения. Тут был и импозантный предводитель дворянства. Приехал из губернии местный голова, и вообще вся немногочисленная интеллигенция с женами и взрослыми дочерьми. Многие держали в руках букеты живых цветов, специально приготовленные для встречи. Всем хотелось пожать руку "магнату", каким по сути являлся Витковский в П-ской губернии.

Наконец ожидаемый поезд показался на горизонте, а ещё немного погодя он уже тихо подходил к перрону. На площадке одного из вагонов первого класса показался Евгений. Он был одет в светлый костюм, на голове красовалась явно заграничная шляпа и на руке висел дорожный плащ. Как же он возмужал и окреп! Как ему шли черные усики, закрученные колечком на концах по последней парижской моде и придававшие утомленному выражению лица чарующую прелесть! Это был не тот Евгений, каким я его знал в прежние годы. Это был вполне зрелый мужчина, умеющий пользоваться своим достоинством.

В толпе ожидавших послышался шепот: "Ах, какой душка!", "Нет, ну это просто кумир!", "Да... вот это граф! Настоящий потомственный дворянин!" Евгений удовлетворенно узнал среди встречающих старых знакомых и дружески раскланялся с ними. Поезд остановился. Евгений сошел на перрон и был тотчас же окружен плотным кольцом встречающих. Все старались поскорее пожать ему руку, поздравить с благополучным приездом на родину. Дамы преподносили ему цветы. Слышались многочисленные приветствия, вопросы, ответы. На лицах скользили радостные улыбки.

– Ваше сиятельство, Евгений Михайлович! Пожалуйста к колясочке! приглашал Карл Иванович, выглядывая из-за толпы и кланяясь хозяину.

– А, Карл Иванович! Здравствуй, старина! Как живешь? – осведомился Евгений, подойдя к управляющему и здороваясь с ним за руку.

– Благодарю, Ваше сиятельство! Живу помаленьку. Как Ваше драгоценное здоровье?

– Как видишь, старина, жив и здоров, вот в гости к вам приехал.

– Милости просим, милости просим, Ваше сиятельство. А дома Вас мамочка ожидает со всеми гостями...

– Что ж, господа, прошу всех почтить меня своим присутствием в нашей усадьбе. Поедемте вместе, пожалуйста.

Ясно, что никто не хотел отказаться от приглашения и нас, человек двадцать, последовало на лошадях за графом. Евгений сел рядом с предводителем дворянства в приготовленную коляску, гости тоже разместились по своим пролеткам, и кортеж двинулся в имение Витковских.

В большой столовой комнате для встречи дорогого гостя-сына и остальных гостей все было готово. Громадный стол был богато уставлен дорогой посудой, винами и закусками, посреди стола красовались большие вазы китайского фарфора, наполненные роскошными цветами. Вся обстановка красноречиво намекала на тщательно подготовленное торжество.

Таня в белом кисейном платье с бутоньеркой на груди перебегала из комнаты в комнату с непонятным страхом в ожидании предстоящей встречи с недостаточно знакомым ей братом. Девушка совершенно не представляла брата: какой он с виду, какой его характер и голос и прочее... Предположения не могли не волновать Таню, и она не находила сил быть спокойной.

Няня с чепчиком на голове суетилась у стола, показывая лакеям непорядки. Сама Витковская в черном платье и косынке стояла на веранде с местным священником и Матильдой Николаевной в ожидании того, кому она посвятила почти всю жизнь и личное счастье женщины. Ее душевное волнение от предстоящей встречи с любимым единственным сыном ясно отражалось на бледном лице, которое выражало и радость от встречи и нетерпение увидеть скорее дорогого сына, прижать, наконец, его к материнской груди.

– Кажется, едут, – проговорил священник, прислушиваясь к доносившимся с дороги звукам.

На веранду вышли Таня с нянькой и тоже стали прислушиваться к шуму на дороге.

– Едут, едут, мамочка! Слышите, какой шум уже в парке?

Действительно, в парке был слышен шум от едущих колясок и фырканье коней, а через несколько минут показался весь кортеж едущих гостей. Впереди ехал Евгений с предводителем. Еще несколько томительных минут... И Евгений держал мать в своих объятиях. Она плакала:

– Женечка, мой мальчик!

– Мамочка!

Анна Аркадьевна обхватила руками голову сына и покрыла её быстрыми поцелуями, бесконечно повторяя:

– Милый мой, милый мой сынок! Наконец-то вернулся!

Присутствующие с умилением наблюдали душераздирающую сцену свидания матери с сыном.

Наконец, высвободившись из объятий матери, Евгений взглянул на остальных домочадцев и увидел Таню. И сразу же оцепенел в приятном изумлении: перед ним стояла девушка неземной красоты. Таня впала тоже в замешательство и не знала, как ей быть. Евгений в этот миг показался ей сказочным принцем, а она – чуть ли не Золушкой.

– Дети, милые мои дети, – проговорила Анна Аркадьевна, увидев замешательство Евгения и Тани. – Познакомьтесь друг с другом. Женечка, это та самая кузина с Дону, про которую я тебе писала. Она теперь твоя сестра, и я тебя прошу любить её по-братски.

Евгений и Таня подали друг другу руки.

– Я совсем не полагал, что у меня будет такая прелестная сестричка, заговорил Евгений, глядя прямо в глаза смутившейся девушке.

– Рано, братец, говорить об этом, – быстро проговорила Таня, то краснея, то бледнея от смущения, и добавила: – Мне кажется, что по шкурке ценят только зверьков.

Евгений мило улыбнулся, ещё раз молча пожал руку сестре и отошел к её соседке.

– А, няня, – воскликнул он, увидев улыбающуюся от счастья Филипповну. – Здравствуй, милая! Как поживаешь?

Евгений обнял свою старую няньку и её расцеловал.

– Будь сам здоров, соколик мой ясный! Уж и не чаяла я, что увижусь с тобой... Старая становлюсь... Болею...

– Ну, ничего, няня, крепись! Мы с тобой ещё поживем, – и потрепав старушку по плечу, Евгений перешел к Матильде Николаевне и священнику.

В то время, как Евгений общался с домочадцами, Витковская принимала гостей, занимала их разговором и приглашала входить с веранды в комнаты. Все они были ей хорошо знакомы, а с некоторыми она дружила уже долгие годы. Здороваясь со мной, она удивилась: