Текст книги "Всадник времени"

Автор книги: Виктор Потиевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Улицы были полны народа. Знаменитый генерал, герой Освободительной войны, бывший регент Финляндии. Хотя он в этом городе много бывал и прежде, но так уж получалось, что многие из жителей Тампере никогда не видели его вблизи, рядом.

Семнадцатилетняя Райя-Лиза Сихвола была влюблена в генерала Маннергейма уже с пятнадцати лет. Её отец, врач, занимающийся частной практикой, и мама вырастили Райю-Лизу романтичной и увлекающейся, доброй и современной. Зимой восемнадцатого, когда ей было всего пятнадцать лет, она уже читала газеты и интересовалась тем, что происходит в мире. Наблюдала за революцией, центром которой был не Хельсинки, а Тампере.

Сначала ей казалось, что революция – это путь к добру и благоденствию. Она даже прочитала «Город солнца» итальянского писателя Кампанеллы. В этой книге всё было красиво и хорошо. Все были добрые и счастливые. И у революционеров в Тампере тоже были красивые лозунги. Всем – работу, свободу, равенство! Ей это нравилось. Но увлечься революцией ей помешали собственные наблюдения. Она много ходила в те дни по улицам и сначала удивлялась: почему красногвардейцы такие жестокие. Расстреливали, порой, прямо на улице. Это было редко, но было. Она это видела дважды. А когда на её глазах ограбили пожилого мужчину, а её чуть не изнасиловали пьяные матросы с повязками красногвардейцев, она возненавидела революцию.

Вот тогда впервые и услышала о генерале Маннергейме. А уже к лету о нём ходили легенды. Она мечтала его увидеть воочию. Видела в газетах его портреты. И, хотя он бывал в Тампере, ни разу ей не удалось увидеть его вблизи. И вот сегодня она прибежала заранее к этому офицерскому клубу. Надела светлое платье с синим шарфом и кружевами на груди. Приладила, чуть надвинув на лоб, лучшую свою шляпку.

Офицеры вышли, плотной гурьбой окружая генерала, беседуя с ним. Он заметно выделялся в толпе, поскольку был выше всех почти на голову.

В белой папахе, расстёгнутой длинной шинели, в сверкающих чёрным блеском сапогах, генерал был строен и красив. Райя-Лиза обомлела. Она смотрела на своего героя восторженным взглядом, пытаясь подойти поближе.

И вдруг она увидела в нескольких шагах от генерала странную пару, и тревога, какая-то болезненная ноющая тревога мгновенно возникла в глубине её груди. Это были, скорее всего, студенты, молодые мужчина и женщина. От них отчётливо веяло опасностью, это Райя-Лиза почувствовала сразу.

Студент был в тонких очках, с острым носом и глаза у него горели безумным огнём. Студентка, тоже в очках, только очень больших, явно постарше своего кавалера, держала его под руку, смотрела на генерала, и взгляд у неё был злой и неподвижный.

Студент, уставившись на генерала горящими своими глазами, быстро сунул правую руку за пазуху...

Райя-Лиза хотела закричать, но не могла, спазмы сдавили ей горло.

...Генерал, выйдя из дверей клуба на небольшую площадку перед домом, стоя в окружении офицеров, сразу увидел эту пару.

Они оба напряжённо смотрели на него. Он мгновенно понял, что эти двое пришли сюда по его душу. Однако страха никогда не было в его сердце. По крайней мере, за собственную жизнь.

Он мог бы, конечно, выхватить браунинг, который всегда носил с собой, и с его опытом и реакцией пристрелил бы обоих мгновенно, но... Тогда это был бы не он. Именно так бы он поступил, если бы эти люди покушались на кого-то другого в его присутствии. Но это было покушение на него! Он это понял в одно мгновение и спокойно, и внимательно смотрел на них обоих в упор, прежде всего на студента, у которого за пазухой была, наверняка, граната. По историческому опыту террористов, русских террористов, а это были, конечно, русские, он хорошо знал, что в таких случаях обычно бросают мощную гранату или бомбу. А стреляют только позже, для страховки, если взрыв не получится или не принесёт желаемого результата.

Он смотрел на этих людей спокойно, как смотрит леопард на озлобленных и трусливых крыс. Очень внимательно и пристально смотрел, чувствуя всей своей душой свою силу и величие и одновременно глубоко ощущая мелочность и ничтожество этих двоих...

И вдруг этот студент с сумасшедшими глазами попятился, не вынимая руки из-за пазухи. В глазах студента теперь светился ужас. Его спутница пыталась его удержать, но он оттолкнул её и бросился в толпу, прочь... Она обернулась к генералу, сунув руку в сумочку, явно за пистолетом.

Генерал жёстко и пристально смотрел ей в глаза... И она не смогла вынуть свою руку из сумочки. Пятясь, смешалась с толпой...

Всё произошло мгновенно... Событие заняло не более пяти-шести секунд, его заметили только двое.

Только двое. Генерал и девочка.

Райя-Лиза в слезах, всхлипывая, подбежала к генералу.

– Ваше превосх-х-ходи-т-тельство!

Генерал улыбнулся, успокаивающе погладил её по голове и прошёл дальше вдоль людной улицы, сопровождаемый офицерами, его адъютантами и ещё разными важными людьми.

...Они сидели в той же комнате, где собирались перед покушением. Александра жадно курила папиросы, и все молчали. Зыкова трясло. Вот уже полчаса, как собрались здесь, а Александра всё молчала, меняя папиросу за папиросой, а Зыкова всё трясло, как припадочного. Хотя он сидел на стуле и во время своей тряски смотрел постоянно в одну точку.

Ёрма и Армас тоже молча курили, не решаясь ничего спрашивать. Они были немного поодаль, и из-за толпы не видели подробностей, хотя и видеть-то было нечего. Ничего не произошло.

Александра думала о том, что по её вине всё сорвалось. Она рассчитывала на этого хлюпика, надеясь на его глупость и преданность идее. Есть и умные преданные, как, например, она. Но она решила, что для одной операции одного умного – то есть её, – будет достаточно. А дурак Евстафий Зыков, тоже преданный коммунист, всё дело сделает, как надо. Но Зыков оказался хлюпиком.

Как же она, бывалый подпольщик-боевик, имеющий огромный опыт экспроприации, а также и ликвидации врагов революции, и так опростоволосилась? Как это случилось? Ведь руководила же она группами, которые нападали даже на банковские кареты с деньгами! И всё получалось! Деньги были экспроприированы и с успехом пускались на закупку оружия и проведение терактов.

Как же так получилось? Она ведь готовила себя к таким делам не один год! Что же произошло сегодня? Почему она сама не смогла? Когда этот мерзавец, этот грязный поганый хлюпик Евстафий, слюнявая мразь, струсил и сбежал, почему она сама не смогла выхватить заряженный револьвер, который держала в руке в сумочке? Почему она не смогла застрелить генерала? Почему? Ведь этот генерал, приговорённый к смерти ячейкой коммунистов за свою контрреволюционную деятельность, стоял совсем близко. Всего-то в нескольких шагах! Она ведь не боялась за свою жизнь! Убив его, она, может быть, и убегать бы не стала. Почему же не смогла?..

Она сама до сих пор не могла в это поверить... Никак не могла поверить.

Что же произошло? Она словно физически не смогла вытащить из сумочки руку с револьвером. Он, этот генерал, будто раздавил её своим взглядом. Под этим пристальным и мощным взором его пронзительных глаз она вдруг почувствовала себя мелкой, бессильной, ненужной и жалкой. И ей вдруг от этого стало страшно.

Нет, не страшно стрелять или отвечать за покушение. Нет! Страшно от своей внезапной ничтожности, мелкости и ненужности. В тот момент её охватило внезапное бессилие. Именно бессилие. Её воля, сильная воля боевика оказалась парализованной.

Она вдруг сейчас поняла, что всё произошло так: этот генерал буквально раздавил её силой своего взгляда. И ей вдруг стало противно всё, что было вокруг.

И эти два молчаливых и безынициативных финских коммуниста – Ёрма и Армас – придурки! Ждут, когда другие за них сделают дело! Сволочи.

Она раздражённо смяла очередную папиросу. Трясущейся рукой достала следующую и закурила снова. Зыкова всё ещё колотило. Она смотрела на него и злоба с новой силой вдруг начала закипать в ней.

Подонок! Это он, только он опозорил её революционную честь. А у него самого чести не было никогда. Никогда! Он трус и предатель. А она для дела, ради идеи вынуждена была целоваться с ним там, для прикрытия, для маскировки. Вынуждена была! А он, подонок, наслаждался ею, опозорив её потом.

Она вдруг заметила, что в кровь искусала губы. И вспомнила, что это было тогда, когда эта мразь, Зыков, сбежал, а она не могла вынуть револьвер. Губы в кровь... Дело провалено... Позор... Теперь о её революционном позоре все узнают. Подонок Зыков. И что, ему это так сойдёт с рук? Не сойдёт. Молча и спокойно она вынула из кармана пальто, в котором сидела, револьвер и, не спеша, спокойно выстрелила Евстафию в лоб. Прямо в середину.

И он, как будто даже и не заметил, как она направила на него револьвер. А пуля снесла ему сзади полголовы.

– Уберите этот мусор! – сказала Александра побелевшим от ужаса финским коммунистам. И вышла из дома. Ей надо было на поезд, который вскоре отходил на Петроград.

На другой день во время парада, в день Святой Пасхи покушение группы Бекмана тоже не состоялось. Они тоже не посмели выстрелить... Позже они попались финским властям. Их судили. Выдающегося человека сохранила судьба. Провидение было и на этот раз на его стороне.

...Растерянная Райя-Лиза осталась стоять на месте. Она ещё долго смотрела вслед генералу, успокаиваясь, потому что тёплая волна успокоения и добра вошла в её душу, после того как он погладил её по голове.

Она прожила потом долгую и хорошую жизнь и всегда до мелочей помнила эту удивительную встречу с генералом. Всю жизнь продолжала тайно любить его, не пытаясь найти с ним встреч. И никогда больше его не видела вблизи.

Но много лет спустя, седая и добрая бабушка Райя-Лиза рассказывала своим четверым любознательным внукам – двум мальчикам и двум девочкам, – как она, ещё юная девушка, здесь же, неподалёку в Тампере встретилась со знаменитым маршалом Финляндии Маннергеймом. Который был только генералом, но уже тогда знаменитым. И в конце рассказа всегда, смущаясь, как маленькая девочка, добавляла, что он погладил её по голове.

19. ВЕПРЬ

1920. Ноябрь.

Утро выдалось туманным и ветреным. Но дождя, вперемежку со снегом, как это нередко бывает в начале ноября, как будто не предвиделось. Такая погода как раз и располагает к проведению кабаньей охоты.

Опытный охотник, работавший многие годы лесником, уже не впервые помогал генералу в охоте. Вот и сегодня он один проводит загон, стараясь спугнуть зверя и выгнать его на стрелков.

Их было двое. Сам барон и его давний друг, советник, адъютант, единомышленник. Тоже единственный, в своём роде, уникальный, как и барон, человек, – знаменитый финский художник профессор Аксели Галлен-Каллела.

Барон стоял, держа карабин наизготовку, слегка прислонившись к старой сосне. От неё пахло солнцем, терпким смоляным духом и ещё чем-то... Обо всём этом генерал скучал всегда, находясь за пределами Суоми. Вокруг росли сосенки поменьше, совсем молодые, чередуясь с тонкими берёзками и осинами. Он не собирался за этой единственной толстой сосной прятаться, защищаясь от кабана, он был уверен в своём выстреле, если зверь выйдет под этот выстрел. Просто это бронзовое и пахучее дерево привлекло его, и ему приятно было встать здесь.

Справа от барона стоял Каллела, держа карабин на левом сгибе руки. Барон ничего не сказал, но не одобрял, что Аксель не держит оружие наизготовку. При неожиданной и опасной ситуации может не хватить и одной секунды, чтобы выстрелить. Всего лишь секунды...

Нехватка которой, порой, бывает роковой.

Маннергейм стоял, наслаждаясь первозданной тишиной утра. Хотя и слегка подморозило, но начало ноября выдалось тёплым. Светящийся иней выпал на траве, уже пожухлой и жёлтой. Красные, оранжевые и песочного цвета листья уже почти все облетели и улеглись среди смятой ветрами травы, яркие и мёртвые. Но те, которые ещё держались на голых ветвях, всё ещё цепляясь за своё дерево, трепетали на ветру, нервно и безудержно, словно понимая близкую свою гибель.

Генерал слушал лесную тишину, неожиданный крик сойки, трескотню сороки... Музыкальный шелест в листве, а затем и порывы ветра радовали его душу. Он наслаждался, созерцая мудрый круговорот природы, который особенно просто и отчётливо заметен именно в лесу.

Здесь ничего природа не прячет. Всё на виду. Оголённые деревья готовятся к суровой зиме, будто сворачиваясь, внутренне укрепляются. Их опавшие листья, отжив своё, постепенно растворятся в земле, чтобы дать тепло и пищу деревьям, и ветви снова набухнут почками, и новое поколение листвы возродится с приходом новой весны.

Ничего не пропадает в природе. В этом тоже её великая мудрость и мудрость Создателя. А среди людей, сколько всего несовершенного. Сколько ненужного остаётся от порой неразумной деятельности человека. И не только ненужного, но и вредного. Для самого человека, для земли, для всего живого.

Когда же мудрость природы, её целесообразность и уравновешенность придёт к людям? Когда это будет? Через сто или тысячу лет?

Мозг его автоматически отметил: если затрещала сорока, значит, заметила кабана или загонщика. И раздумья были прерваны звуками. Это негромко пошумливал загонщик, – барон его уже слышал. То скрёб чем-то на ходу, то постукивал. И шёл неровно, видимо, немного заворачивал. Но ему видней. Он знает тут и лёжки кабанов, и леса всей округи.

Но вот раздался ещё один шум, который насторожил генерала, заставил напрячься. Это были шаркающие звуки – броски кабана по высокой осоке, путь из которой по направлению загона шёл прямо к стрелкам.

Барон скосил быстрый взгляд на товарища – Каллела стоял всё так же, как будто в задумчивости, держа карабин, как прежде, на локте левой руки. Зверь выскочил из осоки буквально в следующую секунду.

Ветер, дувший от него на стрелков, несколько минут назад совсем стих, но вдруг возникли боковые порывы. То ли кабан насторожился, выскочив на открытое место – опушку перед молодым леском, – то ли учуял стрелков из-за смены ветра. А может, и увидел сразу их приметы или даже кого-то из них. Выскочив из осоки, он замер. Он был крупным и старым. До него оставалось метров пятьдесят.

Генерал отчётливо различал его могучую холку, поросшую густой щетиной. На таком расстоянии не видна седина, но барон по осанке вепря видел его зрелый возраст. Веса в нём было не меньше трёхсот килограммов. Барон ловил его в свой оптический прицел, но деревья мешали, заслоняя кабана. Генерал быстро глянул на Каллелу, но тот уже также был в готовности и напряжении. Стоя, целился.

Зверь постоял не более трёх секунд. Затем громко фыркнул и хрюкнул, будто рявкнул. Зло и звонко. И тотчас же рванулся, стремительно и мощно, пригибая голову к земле, понёсся в сторону Каллелы.

Аксели выстрелил. Кабан продолжал бежать. Стрелять спереди в секача плохо. Голова у него особенно скошенная, да и лобная кость очень толстая. Видимо, пуля и срикошетила ото лба его. Или застряла в толстом слое жира.

Снова грохнул выстрел художника. И снова... кабан продолжал бежать, уже явно угрожая его жизни. Потому как шутки с вепрем плохи. Силища у него – не дай Бог! Клыки, острые и кривые, почти в десять сантиметров...

Наконец, барон удачно поймал бок зверя в прицел и быстро, и плавно спустил курок. Резко и раскатисто грохнул девятимиллиметровый маузер, удобный пятизарядный карабин.

Секач пролетел по инерции около двух метров и уткнулся мордой в пожухлую траву осеннего леса.

Подбежали два офицера – помощники генерала, стоявшие в стороне на запасных номерах. Лица их были встревожены, если не сказать испуганы...

Тяжёлый секач с седой, мощной холкой и окровавленным правым боком, лежал, зарывшись левым клыком в землю. Сильная инерция мощного тела бросила его так, что его клык врылся в почву, подцепив травяные корни. Зверь упал, не добежав до Аксели каких-нибудь пяти-шести метров. Даже точный и быстрый генерал Маннергейм едва успел. Но всё-таки успел.

Офицеры-помощники быстро соорудили закуску на раскладном столике, накинули белую салфетку, разложили бутерброды, налили коньяк.

Барон взял наполненный двухсотграммовый фужер, – сказал негромко и с улыбкой:

– Твоё здоровье, мой друг Аксели!

– Спасибо, господин генерал! За всё спасибо!

Каллела тоже улыбался. Спокойно и даже, как будто весело. Словно и не было сейчас этого смертельно опасного эпизода. Будто и не торчали у кабана огромные клыки, здесь же, рядом. Клыки, которые неслись на него, Каллелу, пять минут назад, как самое грозное и опасное оружие. И что интересно, Аксель не промахнулся ни разу. Обе пули прорезали глубокие борозды в шкуре головы. Одна застряла в жире холки, другая... видимо, рикошетом ушла вверх.

Барон жевал бутерброд с брауншвейгской колбасой, которая ему нравилась. Солоноватая и питательная. И думал о превратностях судьбы.

Только что дикий зверь, лесной старый вепрь, чуть не убил великого художника и его друга. И тот же случай спасал этого кабана от пуль Каллелы дважды. Да и барону никак нельзя было выстрелить раньше – всё время мешали деревья. Но перед самым финишем зверя, судьба предоставила генералу возможность. Которую он не упускал никогда.

– Хорошая охота, – сказал Каллела. – Острая и запомнится надолго.

Генерал улыбнулся.

Подошёл лесник-загонщик, который где-то задержался, замешкался в перелеске. Поглядел на кабана, покачал головой. Он хорошо знал, где стояли стрелки, и видел, где лежит зверь. Всё понял, разглядев следы пуль на голове и боку вепря. Отошёл в сторону, сорвал тройную еловую веточку, похожую на трезубчик. Чуть пометил её кровью убитого зверя, подошёл к генералу и аккуратно прикрепил эту ветвь почёта к охотничьей шляпе-шлему барона.

Поднял рюмку коньяку:

– За хороший выстрел и за очень хорошего, лучшего стрелка, господин генерал!

Генерал улыбался.

...Помощники генерала, лесник и ещё люди сзади несли добычу. А барон и художник, надев карабины за спину, шли, прогуливаясь, по притихшему и светлому осеннему лесу. Они беседовали и, казалось, сама природа примолкла, чтобы не мешать этим двоим. Людям, всем сердцем и душой связанным со своей землёй, но так редко посещающим на отдыхе, особенно генерал, первородные и первозданные леса, тихие природные уголки земли-матери.

– Ты сможешь, Аксели, поехать со мной в Хельсинки, поучаствовать в беседах? Важно твоё мнение.

– Конечно, господин генерал. Когда?

– А когда удобнее тебе ?

– Мне надо сейчас закончить две работы... Одна уже почти завершена.

– Я их не знаю? Это то, о чём ты говорил?

– Нет, нет... Это совсем новые мысли. Это и модерн, и современность. С одной стороны, они в чём-то связаны по стилю с моими работами в Калевале – «Месть Юкагайнена», «Проклятие Куллерво», помните?

– Конечно, Аксели.

– Есть и элементы фантазии, тревоги, наших душевных волнений, но... обязательно сюжет... и наша современность... ну... элементы. В общем, вам первому покажу. На ваш суд. Но пока ни слова конкретно. Даже вам... иначе может уйти... главное. И картина тогда... не получается.

– Хорошо, хорошо. Всё у тебя получится, Аксели. Недели через две приедешь?

– Ну да, я ведь не всё время в Хельсинки. Много работаю среди природы, вы знаете.

– Конечно.

– А что там теперь?

– Извечные проблемы. Коммунисты снова набирают силу. Социалистическая рабочая партия, ты знаешь, ещё весной создана. А ведь их сила, это – развал государства в будущем. Я считаю, что мы вообще не должны быть безучастны к событиям в России. Крупные европейские державы то поддерживают белое движение в России, то заигрывают с Лениным. И белое движение, которое по сути было довольно сильным, уже практически всё проиграло.

– А Врангель? У него ведь в Крыму крупные силы.

– Да нет... Аксели, уже... как тебе объяснить? Осталась только видимость сильной армии. Он политически утратил силу. Армия разложена. И его поражение, к сожалению, предрешено. Генерал Деникин виноват в этом, прежде всего. Ни с кем не шёл на компромиссы, потерял союзников... Да и если бы правительства Антанты действовали по-другому, и Польша, и мы включились бы несколько раньше.

– Мы?

– Ну, конечно, на Севере. Помогли бы освободить Петербург. Тогда... совсем было бы другое дело. А теперь... я думаю, много лет они будут тиранить свой народ. Много ещё будет жертв. Я это знаю, чувствую, понимаю. Потому я и против большевиков, коммунистов. Потому что все их грядущие идеалы, воздушные утопические замки будущего всеобщего благоденствия изначально замешаны на крови. Они даже откровенно планируют уничтожение целого ряда социальных групп. Это очень кровавая власть.

– И долго они будут в России?

– Ну, я... не пророк. Не знаю. Но долго. Однако рано или поздно их из России прогонят.

– А в Суоми?..

– Нет, в Суоми им не бывать! Мы не отдадим нашу независимость!

– Но вы ведь теперь уже не регент и не главнокомандующий... Вам ведь теперь сложнее бороться, влиять на политику...

– Ты думаешь, будучи главой армии или государства легче? Ты ошибаешься, Аксели! Ещё труднее. И ты знаешь, что мне не нужны лёгкие пути.

– Знаю, господин генерал, знаю!

– И пока я жив, а жить я буду, на беду большевикам, долго, я буду защищать мою Суоми от их кровавых рук. И сумею защитить. Можешь не сомневаться, Аксели.

– А я и не сомневаюсь. – Художник заулыбался.

– Чему ты улыбаешься, старина?

– Мне очень нравится ваша внутренняя сила, ваша энергия и уверенность в себе. Мне бы такую, я бы написал шедевры.

– А ты их уже написал. И ещё немало напишешь. У тебя этой энергии не меньше, чем у меня. Если... не больше...

Каллела молча и задумчиво улыбался. Трава шуршала под их сапогами, как бы чуть посвистывая, при скольжении стеблей по коже сапог. Стеблей заиндевелых, чуть подмороженных по чёрной, мягкой, до блеска начищенной коже. Звук этот, шуршание со свистом, был непривычным, но успокаивающим.

– А Швеция? Ведь тогда, в начале девятнадцатого, после вашего визита, вроде и разговоров об Аландах не было. Взаимные дружеские заверения. А теперь читаю в газетах: Аландский архипелаг должен быть шведским... Как это так?

– Ну, Швеция всегда добивалась этого. Даже и в феврале девятнадцатого, когда я там был, меня, конечно, хорошо встречали, но... Разговор об Аландах всегда оставался болезненным. Они, шведы, в общем, поддерживают нас, доброжелательны, но... только Аланды они так или иначе хотят присоединить к себе. Тут у них позиция твёрдая. Я это вполне понимаю. Как говорили русские солдаты: «Дружба дружбой, а табачок – врозь!» То есть, там, где вопрос стоит о территориальных приобретениях. Тем более о таком уникальном стратегическом объекте, всё остальное – на второй план. Аланды и территория немалая и люди там – шведы и финны, в основном, живут. Но главное – это стратегический ключ к Ботническому заливу. Кто владеет Аландами, в случае чего, владеет и Ботническим заливом, не говоря уже о небольшом Аландском море.

– Я помню осенью девятнадцатого вы побывали у премьера Клемансо. По-моему, тоже в связи с проблемой Аландских островов?

– Да, это было так. Господин Жорж Клемансо очень интересный человек. Выдающийся политик. У нас тогда состоялся продуктивный разговор. Я объяснил ему, что в восемнадцатом, когда Финляндия оказалась в тяжелейшем положении и стоял вопрос о существовании финского государства, Швеция поступила, мягко говоря, не по-дружески – вторглась на Аландские острова. Более шести веков Финляндия была щитом для шведов от нашествий с востока. А Швеция поступила так... неблагодарно.

– И как он тогда среагировал?

– Он спросил меня о наших предложениях. Я ответил, что, на мой взгляд, весьма резонно организовать совместную шведско-финскую оборону островов. Этим Швеция и обеспечит свою безопасность.

– И понравилось ли это премьер-министру Франции? Тем более такому, как Клемансо, сильному, волевому, диктующему свою волю правительству? Он тогда, как будто, одновременно был военным министром Франции?

– Был. И отнёсся вполне положительно к моим словам. Они на него произвели впечатление. Он не был достаточно информирован до этого. Но я это понял потом. А тогда он только сказал, что не давал обещаний в поддержку Швеции по этому вопросу. А его заявления на эту тему были неправильно поняты.

Помолчали.

– Значит, Гражданская война в России, наверно, скоро закончится?

– Ну, я думаю, та война, которую они называют войной с интервентами, скоро, пожалуй, закончится. Врангель уже проиграл. Но воевать там будут всегда. Большевики очень воинственны. И они будут всё время искать врага. Внешнего и внутреннего. И они снова и снова будут воевать со своим народом.

– Почему вы так думаете, господин генерал? Может быть, победив белую армию, они постепенно успокоятся?

– Думаю, что нет. Им всё время нужна война. Они пришли к власти большой кровью. Даже царя расстреляли. И детей его, и придворных близких. Всех, кто там был тогда с семьёй, в Екатеринбурге.

– Я слышал об этом, когда это произошло?

– В июле восемнадцатого. Они считали, что будут какие-то претензии на престол, если наследники останутся живы. Если император Николай II сам отрёкся, то чего бояться-то? Если всё законно? А боялись, потому что незаконно, насильно, зверскими методами захвачена была власть в России. Потому и боялись они наследников. И всех детей расстреляли.

– Да...

– Вот-вот. И нам надо помнить, что пока большевики у власти, пока они сильны, они нашу страну в покое не оставят. И нам надо укреплять и тренировать армию. Укреплять границы.

– Вы так много уже сделали для этого, что теперь Суоми уже в относительной безопасности.

– Нет, дорогой мой художник и профессор, нет. И ещё раз нет! Армия наша в очень трудном положении. Кое-что создано. Но этого очень мало. Нужны большие средства. А парламент и даже президент господин Столберг этого совершенно не понимают. Финляндии нужна мощная по-современному вооружённая армия. Основа уже есть. Нужны средства и большая напряжённая работа с армией. И необходимо постоянно следить, чтобы ни на границе, ни в море, ни где-либо ещё не было бы никаких конфликтов с русскими. Чтобы не состоялась провокация, военная провокация, после которой обычно и происходит вторжение. И укрепления на границе должны быть мощными и глубоко эшелонированными. Чтобы такое вторжение, если оно начнётся, не получилось.

– Да, господин генерал... Война и политика дело тонкое. Думаю, потоньше, пожалуй, живописи. Да и поопасней, – улыбнулся профессор, – наверно, потому вы, порой, такой нервный бываете, – Аксель улыбнулся. – Когда были регентом, вообще, помню, взрывались из-за ничего. Подойти нельзя было.

– Да ладно тебе преувеличивать, Аксели.

– А вы не обиделись тогда, господин генерал, не держите в самой глубине души обиды на нас, ваших друзей, что мы тогда в июле девятнадцатого уговорили вас выставить свою кандидатуру на президентских выборах? Ведь мы тогда понимали, что вы правы и что депутаты выберут не вас! Но настояли!

– Да нет, конечно, мой уважаемый профессор. И вы, и мы все тогда понимали, что надо было пережить всё это ради своей страны. Надо было пережить. Я должен был предоставить право выбирать. К сожалению, не народ выбирал, а депутаты. Но для меня это даже к лучшему. Я собираюсь с мыслями, ищу новые пути и формы развития и укрепления моей страны. И в нынешнем моём положении в разных приватных встречах веду неофициальные беседы, которые в дальнейшем, бесспорно, укрепят позиции Финляндии в мире. Ускорят и облегчат укрепление армии, военной, и другой тоже, промышленности. Это всё очень важно для Суоми.

– Да, это всё так, господин генерал. Но я всё-таки хочу быстрей закончить эти мои две работы, чтобы вы их увидели. Мне очень важно ваше мнение. Потому что вы умеете видеть суть, даже если она глубоко спрятана. Главную суть явления, события, а также и причины, и последствия. И в картинах моих, может, увидите такое... мне очень важно будет ваше мнение!

– Хорошо, мой дорогой профессор.

Они уже подходили к дому.

На взгорке, в сотне метров от тихой ламбы[23]23
  Маленькое озеро (русская интерпретация финского слова).


[Закрыть] приютился деревенский бревенчатый сруб, построенный по-карельски в полтора этажа, и смотрел лицевой стороной на озерко.

Первый этаж – летнее помещение, позади него – хлев с домашними животными – овцами, козами, курами. На втором этаже зимнее жилое помещение, одно большое и просторное, разделённое на две части широкой балкой под потолком. Все присели за большой, сделанный из толстых струганных сосновых досок стол с широкими двумя лавками для гостей. Выпили по большой кружке молока. Оно было холодным и вкусным.

Дом принадлежал леснику, давнему знакомому барона, который и прикрепил к шляпе генерала почётную ветку за точный выстрел. Последним в дом вошёл хозяин. Тоже выпил кружку холодного деревенского молока, не садясь. Сказал:

– Господин генерал! Если вы не устали, не хотите немного отдохнуть, то баня уже готова.

– Хорошо, Вейкко! Баня готова, и я готов. А как наш профессор?

– А я всегда, как и мой генерал!

– Тогда всё, пошли.

Они, не спеша, спустились по отлогому, покрытому пожелтевшей травой склону прямо к озерку.

На его берегу стояла срубленная из круглых, аккуратно окорённых брёвен, небольшая, но добротная банька. Мостки от бани выходили прямо в озеро, на три метра углубившись в него, нависая над его гладью всего на полметра. Перильца и лестница в конце мостков спускались в воду. В зеркальной глади отражалась и банька, и закат, и утихший к ночи лес.

В баньке было жарко, но не душно. Однако градусов сто по Цельсию. Своеобразный и здоровый дух осиновой доски, которой парилка была обшита, дух тонкий и горьковатый, барон почувствовал. А в ковш с водой добавили берёзового и можжевелового настоя, плеснули на камни, и банька заблагоухала.

Генерал лежал на полке, и крепкий, и бородатый лесник охаживал его берёзовым веником. Сперва слегка овевал горячим воздухом от взмахов, а потом и хлёстко протягивал по спине размоченные в горячей воде берёзовые ветви веника.

Спину жгло, но генералу это нравилось. Он всегда любил острые ощущения и хорошо знал, что деревенская баня, то есть баня с сухим паром, от любой болезни вылечит. Да и сил прибавит, и омолодит тело и душу.

...Красный, распаренный, он сидел в избе на лавке за широким деревянным, струганым столом, улыбался и молчал. Напротив располагался также раскрасневшийся Каллела, рядом все остальные.

– Господин генерал, как самочувствие? – Это сказал лесник. – Берите фужер.

– Спасибо, Вейкко! Налей мне только рюмку коньяку. Сейчас хватит.

– Слушаюсь, господин генерал! – Когда-то, а точнее два года назад, в восемнадцатом, и он, Вейкко Тикка, воевал под командованием генерала Маннергейма в Освободительной войне. Но тогда лично знаком с самим генералом не был. Познакомился немного позже, на охоте, в этих местах.