355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Викентий Вересаев » Том 1. Повести и рассказы. » Текст книги (страница 3)
Том 1. Повести и рассказы.
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 00:59

Текст книги "Том 1. Повести и рассказы."


Автор книги: Викентий Вересаев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

Да и вообще большинство героев вересаевских произведений обычно имело вполне определенных прототипов. «Нужно настойчиво, не уставая, искать подходящего человека – на улице, в театре, в трамвае, в железнодорожном вагоне, пока не найдешь такого, который совершенно подходит к воображаемому тобой лицу», – так характеризовал В.Вересаев в «Записях для себя» свой метод работы. Это не значит, что просто «фотографировалась» жизнь. В письме 1928 года к исследователю его творчества В.Вересаев объяснял: «Какими произведениями можно пользоваться как автобиографическими? Только «В юные годы» и «На войне». Во всех остальных «правда» настолько перемешивается с «вымыслом», что можно брать только общее настроение, жизнеотношение и т.п.».

Из-за решительного неприятия любой фальши – «писательства», как говорил В.Вересаев, – он стремился изображать в своих произведениях только то, что знал досконально. Отсюда и склонность к документализму. Нередко этот сознательно отстаиваемый им принцип встречал скептическое отношение критики, которая порой склонялась к мысли, что В.Вересаев не художник, а просто добросовестный протоколист эпохи, умеющий сгруппировать факты и в беллетристической форме пропагандирующий определенные теории. Критика явно заблуждалась. В искусстве есть два пути к правде: обобщение многочисленных фактов в вымышленном образе и выбор для изображения какого-то реального факта, однако содержащего в себе широкий типический смысл. Оба эти способа типизации достаточно ярко представлены в истории литературы, оба закономерны и оправданны. Таланту В.Вересаева был ближе второй. Произведения такого рода, будучи художественным обобщением явлений действительности, приобретают к тому же и силу документа. Не случайно Л.Толстой и А.Чехов отметили великолепные художественные достоинства рассказа В.Вересаева «Лизар» и одновременно В.И.Ленин в «Развитии капитализма в России» сослался на него при характеристике положения русского крестьянства как на живую и типическую иллюстрацию. Органическое сочетание сильно выраженного личного начала с поистине философским взглядом на жизнь делало произведения В.Вересаева увлекательными и в то же время по-настоящему интеллектуальными.

Не случайно публицистическая повесть полумемуарного характера долгие годы была жанром, наиболее любимым В.Вересаевым («Записки врача», «На японской войне»). Но со временем даже и она перестала отвечать творческим склонностям писателя. В 1925 году, то есть как раз в период работы над «Пушкиным в жизни», В.Вересаев, перечитав свою раннюю, неопубликованную повесть «Моя первая любовь», заметил: «Главная ошибка, – что многое выдумано, что много беллетристики. Как долго нужно учиться, чтоб научиться рассказывать правду!» А ведь повесть была построена на чисто автобиографическом материале! И предисловие к зарождавшемуся тогда же циклу «Невыдуманные рассказы о прошлом» отразило новый шаг, сделанный писателем в поисках документальной достоверности искусства: «С каждым годом мне все менее интересными становятся романы, повести; и все интереснее – живые рассказы о действительно бывшем... И вообще мне кажется, что беллетристы и поэты говорят ужасно много и ужасно много напихивают в свои произведения известки, единственное назначение которой – тонким слоем спаивать кирпичи... нужно, напротив, сжимать, стискивать, уважать и внимание и время читателя».

Те приемы «сжатия», «стискивания» сюжета, фразы, концентрации образа, точный отбор фактов и деталей, в которых, как в капле, отражается мир, делали вересаевские миниатюры удивительно емкими. Писатель и раньше, еще в конце прошлого века, обнаружил явное тяготение к форме лаконичной записи, отрывочному эпизоду. Дневник Чеканова («Без дороги») или «Записки врача» – это далеко не все примеры. Со временем пристрастие к лаконичности усиливалось: «под старость все больше... развивается склонность писать афоризмами и очень короткими замкнутыми главками» («Записи для себя»). «Великим хочешь быть – умей сжиматься» – стихотворная строка, начинающая одну из заметок В.Вересаева о Пушкине, стала его творческой программой.

Все усиливавшаяся с годами склонность к краткости и документальности, неприятие словесной «известки» и привели В.Вересаева к мысли, что нет ничего выразительнее и убедительнее фактов, документов, живых свидетельств. По принципу монтажа фактов, цитат, отдельных мыслей построена не только книга о Пушкине, а затем и о Гоголе, но и начатый в 20-е годы цикл «Записей для себя» – итог многолетних размышлений писателя о природе человека, о любви, смерти, об искусстве. И подобный метод отнюдь не приводил к объективистскому изложению материала. Авторская концепция недвусмысленно выявлялась в подборе цитат и примеров, их композиции.

В такого рода произведениях главное, конечно, не столько степень достоверности того или иного свидетельства современника, сколько авторская версия, то есть взгляд автора на своего героя или выбранную тему. Свидетельства отбираются и компонуются в соответствии с авторской концепцией. Какова же вересаевская версия Пушкина?

В упоминавшемся уже сборнике «В двух планах» В.Вересаев писал, что к Пушкину его привела «общая линия... исканий... В нем я думал найти самого высшего, лучезарно-просветленного носителя «живой жизни», подлиннейшее увенчание редкой у человека способности претворять в своем сознании жизнь в красоту и радость». Однако внимательно знакомясь с жизнью и творчеством поэта, В.Вересаев начинает сомневаться в своей исходной посылке и вслед за Ив.Аксаковым и Вл.Соловьевым приходит к выводу, что Пушкин, как часто бывает в искусстве, – «двупланный» художник: «В жизни – суетный, раздражительный, легкомысленный, циничный, до безумия ослепленный страстью. В поэзии – серьезный, несравненно-мудрый и ослепительно-светлый, – «весь выше мира и страстей». В повседневном быту Пушкин не был олицетворением «живой жизни», зато в творчестве он достигал «вершины благородства, целомудрия и ясности духа» («В двух планах») – «несравненная красота подлинной живой жизни так и хлещет из поэзии Пушкина» (статья «За то, что живой»).

В.Вересаев вовсе не считал, что в жизни Пушкин был ничтожен, а в творчестве велик, как утверждали порой суровые критики его книги. Это было бы слишком плоско да и просто нелепо: с каких же тогда «мистических высот» «спускалось на поэта озарение»? Он не был ничтожен, он был противоречив, как все живые люди, – «под поверхностным слоем густого мусора в глубине души Пушкина лежали благороднейшие залежи», а потому душа его постоянно вырывалась «из темной обыденности», сияя «ослепительным светом». В повседневном быту он бывал разным – и ничтожным, и прекрасным. А вот в творчестве был чист и велик всегда.

В.Вересаев понимал, что подобная трактовка пушкинского образа скорее всего будет встречена с раздражением литературоведами, столь склонными отождествлять творческий и житейский облик художника. Советовался с М.Горьким: «Черт возьми, – по-моему, именно с дрянными своими недостатками и смешными пороками крупный человек и интересен, – интересен именно этой завлекательною сложностью. Я вот сейчас много работаю над Пушкиным, просмотрел и собрал, можно сказать, почти все, что о нем написано воспоминателями (меня как раз интересует он как живой человек, – и взаимоотношение в нем поэта и человека), – и как раздражает это стремление прихорашивать его и завивать а la Моцарт – «гуляка праздный»: да, часто ничтожен, пошл, даже гадок, – и все-таки, именно при всем этом и через все это, – очаровательно-прекрасен» (Письмо В.Вересаева от 21 августа 1925 г.).

Пушкинисты действительно обрушились на книгу В.Вересаева не только за недостоверность части приводимых в ней «свидетельств современников», но и за трактовку пушкинского образа, точнее говоря – причину неверной трактовки усматривали отчасти в использовании сомнительных материалов, отчасти в игнорировании В.Вересаевым каких-то важных свидетельств, которые не были приведены в книге. Больше всего упрекали за то, что бытовой портрет Пушкина заслонил его творческий облик, что не нашла должного отражения удушающая общественная атмосфера, в которой был вынужден жить поэт, но зато преувеличены его цинизм, склонность к любовным приключениям и шумным празднествам.

В.Вересаев возражал своим критикам, полагая, что творческий облик поэта возникает не столько из описания его жизни, чему и посвящен «свод свидетельств современников», сколько из его произведений: «не перепечатывать же мне было их в моей книге!». А подробная характеристика эпохи превратила бы двухтомник о Пушкине в многотомник. Что же касается влюбчивости поэта и его азартной натуры – так это, по мнению В.Вересаева, во-первых, правда, подтвержденная не только сомнительными свидетельствами, но и бесспорными, а во-вторых, «совсем нет надобности скрывать темные и отталкивающие стороны в характере и поступках Пушкина»: «художник, рисуя прекраснейшее лицо, не боится самых глубоких теней, – от них только выпуклее и жизненнее станет портрет» (Предисловие к третьему изданию книги).

Тем не менее, переиздавая «Пушкина в жизни» – а за десять лет с 1926 по 1936 год книга выходила шесть раз, – В.Вересаев продолжал работать над ней: от каких-то «свидетельств» отказывался, но особенно широко вводил новый материал. И надо сказать, что работа шла как раз в том направлении, о котором писали критики. Было добавлено много материалов о человеческом обаянии Пушкина, его литературных делах и отношениях с писателями, об унизительной полицейской слежке за великим поэтом и одновременно убраны некоторые резко негативные оценки, касающиеся жены Пушкина и отчасти его самого. В.Вересаев до конца дней твердо отстаивал идею «двупланности» ряда художников, в том числе Пушкина, но отказался от крайностей в изображении его человеческих слабостей, о чем свидетельствует также выпущенная им в 1936 году монография «Жизнь Пушкина». Кстати, с годами он пересмотрел и отдельные свои первоначальные трактовки произведений поэта – например, знаменитое стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» В.Вересаев оценил в 20-е годы как пародию на «Памятник» Г.Державина, а позже посмотрел на это стихотворение Пушкина иначе, увидев в нем страстные гражданские мотивы.

«Пушкин в жизни» породил целую серию подражаний. Появились «литературные монтажи» о ряде крупных русских писателей. Но эти монтажи не имели и малой доли того читательского успеха, который сопровождал книгу В.Вересаева. И, думается, потому, что они, созданные с помощью «ножниц и клея», не были ни художественным произведением, ни научным трудом. Чтобы стать искусством, им недоставало ярко и по-своему прорисованного образа центрального героя, а отсутствие основательно аргументированной исследовательской концепции не позволяло монтажам подняться до уровня науки.

Породил В.Вересаев целое направление и в собственно научном изучении Пушкина, особенно сильно дающее о себе знать в последние годы, причем в отличие от упомянутых выше литературных монтажей – это направление весьма серьезное. Уже в наши дни вышел целый ряд книг, где вересаевский принцип монтажа фактов и документов сочетается с литературоведческим комментарием к биографии и творчеству поэта. Это сразу же придает литературному монтажу статус научного труда – порой весьма основательного, – с которым полезно, конечно, познакомиться читателю, желающему углубиться в «пушкиниану»*. Кстати сказать, с подобными комментариями издан несколько лет назад и сокращенный вариант «Пушкина в жизни» В.Вересаева** – книга очень интересная, но это уже не вересаевская версия Пушкина: на ее основе создано содержательное литературоведческое исследование.

______________

* В этом плане очень обстоятельны работы В.В.Кунина: «Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками», в 2-х томах. М., 1987 и «Последний год жизни Пушкина», М., 1988.

** В.Вересаев. «Пушкин в жизни» (Предисловие Дм.Урнова и Вл.Сайтанова. Вступительные заметки к главам, дополнения и комментарии Вл.Сайтанова), М., 1984. В 1987 г. книга переиздана.

Изданный В.Вересаевым в 1933 году «Гоголь в жизни» уступал по своей художественной выразительности книге о Пушкине, но все же рука мастера чувствовалась и здесь, отчего он выделялся в потоке однотипных подражаний «Пушкину в жизни».

«Систематический свод подлинных свидетельств современников» о Гоголе продолжал тему «двупланности» художника. В том же 1932 году, когда был завершен «Гоголь в жизни», В.Вересаев написал и опубликовал небольшую книжечку «Как работал Гоголь», где изложил свою точку зрения на автора «Мертвых душ» и «Ревизора». Она и легла в основу монтажа свидетельств современников. Гоголь, которого В.Вересаев еще с детства относил к числу самых любимых прозаиков, поразил его обескураживающим несоответствием: мелкий, порой просто жалкий в быту, в отношениях с людьми и поистине великий, прямо-таки героически непреклонный в отстаивании своих художнических принципов. «Жизнь серая и тусклая», – писал о нем В.Вересаев. – «Никаких общественных исканий, никакого бунтарства даже в ранней юности; никакой отрасти, никакой даже самой обыденной любви к женщине; нелюбовь к жизни, брезгливое желание замкнуться от нее, уйти подальше», «вечный приживальщик», «непреодолимая тяга к великосветским знакомствам»; в письмах «редко-редко ослепительно яркие взблески, в общем же – какая скука, какая фальшь, какое самообожание! Бесконечные холодные проповеди на божественные темы, старчески-назойливые наставления всем, кто просит и кто не просит».

А с другой стороны: готовность пойти на любые жертвы – терпеть недовольство власть имущих, жить в нищете, а если потребуется, то и умереть, – но не сфальшивить в искусстве, не опуститься до компромиссов в творчестве, не отступить и на самую малость от своих художнических убеждений. Он «мог бы набрать большие деньги, если бы полегче относился к своему писательскому призванию. Но для Гоголя писательство его было действительно великим «душевным делом». Он не мог, – органически не мог, если бы даже хотел, – «халтурить», говоря современным словом. И не только не мог халтурить, а просто не мог даже остановиться на обработке своего произведения, не доведя его до возможных пределов совершенства», «взыскательность к себе Гоголя была поистине изумительна». Будучи крайне самолюбивым, Гоголь тем не менее «жадно, настойчиво искал критики самой строгой я беспощадной, потому что выше всякого самолюбия для него стояло совершенство его произведения, и в отзыве самого глупого человека он считал возможным найти что-нибудь для себя полезное». В.Вересаев хорошо знал, какое это редчайшее качество у писателей. «По этой беспощадной, несгибающейся «взыскательности» к себе, по этой готовности жертвовать всею личною жизнью для достойного осуществления писательского своего призвания» Гоголь – явление в самом деле удивительное.

Столь же «двупланным» выглядит, по мнению В.Вересаева, в мировоззрение Гоголя. «К политике и ко всякой общественности» он «был глубоко равнодушен», «в жизни он проявлялся типичнейшим барином-помещиком», не раз «выражал» «самые мракобесные, строго охранительные мнения». В резкое противоречие с этими взглядами вступал сатирический талант писателя. Поразительно, но «такого-то вот человека насмешливая судьба наделила даром едкого, всеуничтожающего смеха, способностью одним взмахом сбивать с лиц благородные маски и обнаруживать под ними подлейшие рожи». Благодаря «глубоко революционному» «гоголевскому смеху», имя его «очутилось на знамени всех, стремившихся к беспощадному разрушению начал, защищаемых Гоголем» в его повседневной жизни.

Конечно, между жизнью любого писателя и его творчеством нет какой-то глухой стены: жизнеотношение художника всегда сказывается в его творениях. И в книге о Гоголе В.Вересаев подчеркивает эту мысль даже резче, чем в первых изданиях «Пушкина в жизни». Просто в повседневном быту сильнее проявляется одно, в творчестве – другое, и большее или меньшее несовпадение «двух планов» существует у писателей очень часто.

Естественно возникает вопрос, почему, несмотря на сходство замысла и жанра, несмотря на одинаковое богатство фактического материала, «Пушкин в жизни» пользовался огромным читательским успехом, а «Гоголь в жизни» был встречен гораздо спокойнее? Думается, причина в различии характеров и биографии героев двух этих книг, о чем, между прочим, писала критика тех лет. Яркий характер Пушкина, его бурная жизнь, полная драматизма, делали книгу о нем столь увлекательной. И психологический облик и судьба Гоголя выглядели менее интересными. Как отмечал сам В.Вересаев, «среди неинтересных писательских биографий биография Гоголя выдается своею сугубою неинтересностью и серостью. Внимательнейшим образом проследишь ее, – и воспоминанию совершенно не на чем остановиться... Полное «беспроисшествие», говоря языком самого Гоголя».

Однако страницы даже самой непримечательной, казалось бы, писательской биографии представляют собой огромную историко-культурную ценность, коль скоро речь идет о величайшем художнике. Тем более когда эти страницы воссозданы тоже художником со своим взглядом на мир и изображаемого героя. При всей возможной «двупланности» писателя все равно нельзя до конца понять его творческий облик без знания событий и обстоятельств прожитой им жизни. Книга В.Вересаева, пусть в чем-то спорная и субъективная, предлагает широкому читателю свод богатейшего материала о великом Гоголе с позиции вполне определенной художнической версии – в этом и достоинство книги и причины ее долговечности.


* * *

В.Вересаев представляет ту когорту русских писателей, отношение которых к литературе лучше всего характеризуется несколько старомодным словом «служение». Это вызывающий бесконечное уважение тип художника, превыше всего ставившего честное служение искусству.

В своем дневнике В.Вересаев постоянно отмечал, что литература была для него «дороже жизни», за нее он бы «самое счастье отдал». В ней – совесть и честь человечества. И потому всякий идущий в литературу возлагает на себя святую обязанность пером своим помогать людям жить лучше, счастливее. Посвятивший себя служению литературе не имеет права ни сомнительным поступком в быту, ни единой фальшивой строкой запятнать ее и тем самым скомпрометировать, поколебать и недоверие читателя. «...Только величайшая художественная честность перед собою, благоговейно-строгое внимание к голосу художественной своей совести» дает право работать в литературе, – говорил В.Вересаев в лекции «Что нужно для того, чтобы быть писателем?», прочитанной перед литературной молодежью в 1921 году. А по его дневнику 90-х годов видно, с каким самозабвенным упорством он воспитывал в себе эту художническую честность, так как «нужно громадное, почти нечеловеческое мужество, чтоб самому себе говорить правду в глаза».

И действительно, во имя правды он всегда был беспощаден. «Лжи не будет, – я научился не жалеть себя» – эта дневниковая запись от 8 марта 1890 года стала одним из его главных литературных заветов. В воспоминаниях о детстве и юности, стремясь на собственном примере детально разобраться в становлении духовного мира молодого человека конца прошлого века, он не побоялся рассказать о самых интимных движениях души, о неблаговидных поступках, которые по тем или иным причинам совершал, о том, что редко рассказывают даже близким друзьям. В «Записках врача» смело поднял завесу над той стороной деятельности врачей, которую его коллеги относили к области профессиональных тайн. В лекции о М.Горьком, оставшейся неопубликованной, писатель говорил: «...Такова должна быть философия всякого настоящего революционера: если какое-нибудь движение способно умереть от правды, то это – движение нежизнеспособное, гнилое, идущее неверными путями, и пускай умирает!» Выдающиеся наши писатели-реалисты, организовавшие на рубеже веков знаменитый кружок «Среда», давали каждому его участнику шутливое прозвище, а вот В.Вересаева «за нерушимость взглядов» называли «Каменным мостом».

В воспоминаниях о В.Вересаеве, особо выделяя его «писательскую и человеческую честность и принципиальность» «высокого образца», Вл.Лидин писал: «Я помню несколько длительных и трудно разрешимых литературных конфликтов, похожих на гоголевскую тяжбу, пока за это дело не взялся Вересаев. Его имя сразу примирило противников, и они заранее согласились принять любое решение Вересаева, веря в его абсолютную справедливость... Я помню, как в очень трудную пору своей жизни один из писателей сказал просветленно: «Пойду к Вересаеву». В переводе на обычный язык это значило: «Пойду к справедливому человеку».

Для собрата-писателя, который, по его мнению, пишет честно и во славу родной литературы, В.Вересаев не жалел ничего. Вдова М.Булгакова вспоминала, что в тяжелейшую минуту их жизни неожиданно явился к ним В.Вересаев и принес денег. Так он поступал не только с М.Булгаковым, чаще всего и не рассчитывая на возвращение долга.

Талант, помноженный на честность, позволяет в любых обстоятельствах жизни оставаться самим собой, смотреть на жизнь свободным взглядом, идти своей непроторенной дорогой. Это умение видеть жизнь собственными глазами, не оглядываясь на авторитеты, не страшась самых смертоносных атак критиков разного рода, – такова, по В.Вересаеву, важнейшая заповедь подлинного писателя «Главное, чтоб был свой стакан, – утверждал он в упоминавшейся лекции перед литературной молодежью. – Если он есть у вас, если есть хоть маленькая своя рюмочка, то вы – художник, вы вправе сидеть за тем столом, где с огромными своими чашами восседают Гомер, Эсхил, Данте, Шекспир, Гёте, Пушкин, Толстой, Ибсен».

И В.Вересаев всегда твердо шел по выбранному пути, не страшась ломать традиции и каноны. Если он обращался к анализу литературных произведений, то часто предлагал новые, совершенно неожиданные трактовки, как было с «Анной Карениной» Л.Толстого или «Каменным гостем» А.Пушкина. Стоило ему всерьез заняться переводами – как рождалась мысль о полезности нетрадиционного подхода к этой работе: взявшись за произведение, ранее уже переводившееся, переводчику не следует стараться сделать все по-своему, пусть даже хуже, чем у предшественников; наоборот – новый перевод должен включить все лучшее, что было сделано раньше. «Если мы допускаем коллективное сотрудничество, так сказать, в пространстве, то почему не допускаем такого же коллективного сотрудничества и во времени, между всею цепью следующих один за другим переводчиков?» – спрашивал В. Вересаев («Записи для себя»). А какие бури рождал его всегда лишенный конформизма взгляд на жизнь и литературные каноны, готовность, если надо, пойти в любую минуту против течения! «В тупике» и «Пушкин в жизни» – выразительные тому примеры. На своем юбилейном вечере по случаю пятидесятилетия литературной деятельности В.Вересаев говорил, что за годы работы в литературе он привык, как настоящий солдат, не пригибаться под пулями.

Испытания жизни, а они бывали суровыми, не смогли заставить В. Вересаева хоть раз сфальшивить. С полным правом он мог заявить в одном из писем 1936 года, когда большая часть пути была уже позади: «Да, на это я имею претензию, – считаться честным писателем».

Ю. Фохт-Бабушкин


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю