Текст книги "Том 1. Повести и рассказы."
Автор книги: Викентий Вересаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)
Наша обществоведческая мысль длительное время пребывала в иллюзии, что человек – лишь продукт обстоятельств жизни и стоит изменить их к лучшему, как неотвратимо станет совершенным и человек. Исторический опыт заставил убедиться в том, что все гораздо сложнее и человек отнюдь не простое порождение обстоятельств. Спору нет, они многое определяют в нем, многое, но далеко не все. И одним только изменением социальных условий обеспечить полноценное развитие личности нельзя. Нужны целенаправленные воспитательные усилия, социальные программы, способствующие духовному развитию людей. Это вопрос о соотношении социального я психологического в человеке, об их относительной автономии, что ныне наконец-то стало все больше осознаваться. Именно об этом десятилетиями думал В.Вересаев, пытаясь представить себе облик социально справедливого общества и пути к нему. Роман «В тупике» и отражает его многолетние размышления, а отчасти даже подводит им итог.
В.Вересаев рассказывает о событиях гражданской войны в Крыму. «...Выбор только один: либо большевики, либо добровольцы» (то есть белогвардейцы) – такова альтернатива эпохи, которую решают многие герои романа. Но для самого писателя сомнений тут нет, белогвардейцы лишены перспектив. Обреченность белогвардейского движения сознают даже сами его участники. Характерно признание офицера Добровольческой армии: «...Я пошел к тем, кто говорил, что за свободу и учредительное собрание. Но у большинства оказалось не так, до народа им нет никакого дела. А народ ко всем нам враждебен, тому, что говорим, не верит, и всех нас ненавидит...»
Столь же очевиден для писателя и социальный крах буржуазной интеллигенции, она широко представлена в романе – известная пианистка Гуриенко-Домашевская, адвокат Мириманов, богатый дачник Агапов... «У них была только неистовая злоба к большевикам, сквозь которую откровенно пробивалась ненависть к пробуждавшемуся народу и страх за потерю привычных удобств и выгод». И тот же Агапов, и профессор Дмитревский соглашаются, что «только у большевиков настоящая сила», «широкие народные массы за большевиков».
В.Вересаев полагает, что «большевиков... сиянием окружит история», так как они бьются за социалистическую революцию, мечтой о которой жили и он сам и его любимые герои. Но писатель и опасается, что строительство нового мира будет осложнено неверными подчас методами борьбы.
Самым большим заблуждением, источником многих бед и тяжелых последствий явится, по мнению В.Вересаева, бытующая уверенность, будто ради высокой цели все средства хороши. Один из руководителей революционного движения в Крыму Леонид Сартанов-Седой недвусмысленно формулирует эту позицию: «Для нас вопрос только один, первый и последний: нужно это для революции? Нужно. И нечего тогда разговаривать. И какие страшные слова вы ни употребляйте, вы нас не смутите. Казнь, так казнь, шпион, так шпион, удушение свободы, так удушение. Провокация нужна? И пред провокацией не остановимся». К чему это ведет – многообразно продемонстрировано в романе.
Обыденным делом становится ложь – разъедающая всё социальная ржавчина. Главное, чтобы восторжествовала идея и, агитируя за нее, можно заменять аргументы митинговой демагогией, да и вообще не стесняться в средствах. После Февральской революции Леонид Сартанов-Седой уверял солдат на митинге, что «совесть пролетариата не мирится и никогда не примирится со смертной казнью», а после Октября он уже выступает ее сторонником, так как «марксизм, это прежде всего – диалектика, для каждого момента он вырабатывает свои методы действия». И когда пораженный такой беспринципностью старый врач-земец Иван Ильич Сартанов замечает племяннику: «Но ведь ты говорил, – пролетариат никогда не примирится со смертной казнью, в принципе!» – Леонид весьма откровенно объясняет: «Полноте, дядя! Может, и говорил. Что ж из того! Тогда это был выгодный агитационный прием».
Всякие попытки врать, приукрашивать истинное положение дел вместо прямого и честного разговора с народом о трудностях и даже провалах – рождают не веру в социализм, а неверие. В романе множество подтверждающих это зарисовок. Оказывается: если борешься за идею, ни с чем не считаясь, неизбежно ее скомпрометируешь. И цинизм убьет идею.
От агитации любыми средствами один шаг до роковой черты, за которой во имя привлечения народа на свою сторону разжигаются худшие инстинкты в людях – грабить, властвовать, измываться над ближним. В романе есть жутковатый в своей выразительности эпизод. К концу «торжественного заседания конференции Завкомов и Комслужей» выступил предревкома Искандер, предложивший «революционные слова превратить в действия» и ближайшей ночью отправиться по зажиточным кварталам «для изъятия излишков». «Гром аплодисментов и несмолкаемые клики всего собрания были показателем того, что предложение любимого вождя нашло пролетарский отклик у всех делегатов собрания», – вдохновенно писала в отчете об этой конференции местная газета. С песнями и шутками отправились делегаты отбирать для себя у жителей города женские рубашки и кальсоны, шелковые чулки и пикейные юбки.
Роман В.Вересаева – это, собственно, спор с тем пониманием революции, которое определеннее других сформулировал Леонид Сартанов-Седой. Краеугольным камнем такого взгляда, способного убить веру народа в социализм, является неуважение к личности. Оно обязательно обернется духовными и моральными потерями. Нельзя построить справедливое общество, пренебрегая человеком. Социалистическая революция вершилась во имя людей, а не ради отвлеченной идеи. В обществе людей-братьев ничего не может быть выше человеческой жизни и достоинства личности. На это покушаться нельзя. Поэтому столь опасна для судеб революции кровавая практика начальника Особого отдела Воронько, пусть даже честного и интеллигентного чекиста: «...Лучше погубить десять невинных, чем упустить одного виновного. А главное, – важна эта атмосфера ужаса, грозящая ответственность за самое отдаленное касательство». Что вышло из сталинского «лес рубят – щепки летят», мы, к сожалению, теперь хорошо знаем.
А В.Вересаев предчувствовал это уже тогда. Обстановка беззакония, когда любой начальник творит суд по своему разумению, когда каждого можно при желании и без особых оснований выгнать на улицу, лишить средств к существованию, а то и жизни, неизбежно калечит человеческие души и порождает в обществе фальшивую и потому губительную атмосферу, при которой слова и дела существуют как бы отдельно, сами по себе. Возникает эффект двойной жизни, «какая-то сумасшедшая смесь гордо провозглашаемых прав и небывалого унижения личности». Много разговоров о самоотверженном труде на благо нового общества, а работает большинство плохо, кое-как, изредка устраивая ударные, сильно отдающие показухой субботники. Вместо пусть скромных, но реальных дел грандиозные планы. Возглавивший отдел наробраза профессор Дмитревский растерянно замечает: «Программы намечают широчайшие, а средств не дают». И все расползается. Зато в обязательном порядке заставляют всех выходить на демонстрацию, неважно – сторонник ты революции, противник или равнодушный. Видимость становится важнее сущности. И потому дело чаще поручают не специалистам, а политически выдержанным. Что получается, когда ротный фельдшер назначается главным врачом госпиталя, – нетрудно догадаться.
Провозглашенные идеологические принципы, даже если они противоречат реальным обстоятельствам, тщательно охраняются любой ценой вплоть до полного развала хозяйства. И когда не видеть этого уже нельзя, развал объявляется «отдельными эксцессами» (позже их стали называть «отдельными недостатками»). Предревкома Корсаков, умный, глубоко преданный революции и широко смотрящий на вещи человек, признает: «...С нашею неорганизованностью мы совершенно не в силах держать в своих руках все производство и всю торговлю. На дворах заводов образовались кладбища национализованных машин, – ржавеют под дождем, расхищаются. Частная торговля просачивается через все поры...» И на ядовитую реплику жены – а не разрешить ли снова частную торговлю и не возвратить ли фабрики хозяевам? – он неожиданно для нее отвечает: «Да, что-то тут нужно сделать... рано или поздно придется ввести какие-то коррективы».
Но на пути уже встает мрачная фигура нового бюрократа, равнодушного и чванливого, в которого нередко превращаются бывшие рабочие, едва став начальниками. И это тоже ясно Корсакову, хотя он и не очень понимает, как быть: «Сановничества много стало. Удивительно, как портит людей положение... С просителями грубы и презрительны, с ревизуемым сядут ужинать, от самогончику не откажутся... Мы воспитание получили в тюрьмах, на каторге, под нагайками казаков. А теперешние? В реквизированных особняках, в автомобилях, в бесконтрольной власти над людьми...»
Как весь этот клубок противоречий похож на те проблемы, которыми мы остро обеспокоены сегодня! Ложь, беззаконие, разрыв слова и дела, попрание личности неизбежно ведут к социальной апатии – раковой болезни любого общества («Нам все одно. Царь ли, Ленин ли, – только бы порядок был и спокой»).
Перед этим «вихрем» поистине исторических вопросов и ставит В.Вересаев главных героев романа, вместе с ними стараясь найти ответ: что переживает страна – трагический зигзаг в своей истории или начало новой эры? Вероятно, этот главный нерв романа и имел в виду М.Горький, когда писал В.Вересаеву о его книге: «...Мне она дорога ее внутренней правдой, большим вопросом, который Вы поставили пред людями так задушевно и мужественно».
Та часть старой русской интеллигенции, которая в служения народу видела смысл своей жизни и которая была В.Вересаеву так дорога, после Октября 1817 года раскололась. Одни пошли служить революции, другие – отшатнулись от нее. Эти два пути олицетворяют в романе профессор Дмитревский и доктор Сартанов.
Искренний противник самодержавия и буржуазии, врач-земец Иван Ильич Сартанов, сидевший за свои убеждения в Бутырках, не приемлет Октябрьской революции: «Я стою за социализм, за уничтожение эксплуатации капиталом трудящихся. Только я не верю, что сейчас в России рабочие могут взять в руки власть. Они для этого слишком не подготовлены, и сама Россия экономически совершенно еще не готова для социализма». В сущности, Иван Ильич Сартанов формулирует одну из центральных мыслей повести «К жизни». И он убежден, что события гражданской войны подтвердили его точку зрения: миллионная масса народа, нравственно не готовая к революции, топит в море злобы, мести и жадности социалистические идеалы – «те ли одолевают, другие ли, – и победа не радостна и поражение не горько». «Давай умрем», – предлагает он дочери. Тупик, в который зашла эта часть старой русской интеллигенции, и имел в виду В.Вересаев, ставя эпиграфом к роману строчки из Данте: «Они остались – сами по себе. На бога не восстали, но и верны ему не пребывали. Небо их отринуло, и ад не принял серный...»
Противоположную позицию занял в водовороте гражданской войны профессор Дмитревский, понимая, что «бывают моменты в истории, когда насилие... необходимо». И потому он, преданный идеям социализма, считает своим долгом помочь утверждению Советской власти, – становится руководителем отдела народного образования. Сартанов и Дмитревский – два полюса романа, который представляет собой рассказ о том, как дочь Ивана Ильича, – Катя, – в метаниях между двумя этими полюсами ищет истину.
До Октября 1917 года Катя вела революционную работу, сидела в тюрьмах, была в ссылке. Но гражданская война, как ей показалось, обнаружила резкое противоречие между идеями и практикой большевизма: программа большевиков предполагала уничтожение эксплуатации человека человеком, а на деле революция разбудила в народе зверя и угнетение рабочих заменила жестоким подавлением буржуазии. «...Мне всегда думалось: рабочий класс строит новый мир, в котором всем было бы хорошо, – возражает Катя убежденному большевику-металлисту. – А вы так: чтоб тем, кому было плохо, было хорошо, а тем, кому хорошо было, было бы плохо. Для чего это? Будьте благородны и великодушны, не унижайте себя мщением. Помните, что это тоже люди».
Катя, однако, не желает оставаться, как ее отец, сторонним наблюдателем, дожидающимся, чем все это кончится. Она стремится понять исторический смысл происходящего. Поэтому вслед за Дмитревским идет работать в наробраз, ходит на митинги и заводские собрания, ищет встреч с красноармейцами, рабочими, руководителями советской власти в Крыму. И мучительно приходит к выводу, что, может быть, действительно она веровала в утопический социализм, а прав ее двоюродный брат Леонид Сартанов-Седой: революция – это «взрыв огромных подземных сил, где вся грязь полетела вверх, пепел перегорелый, вонь, смрад, – но и огонь очищающий, и лава расплавленная».
От взрыва, сметающего старое, до строительства нового путь длинный и непростой. Лучшие из большевиков вызывают у Кати уважение – бескорыстные и преданные идее люди, чудовищно много работающие. И за ними без оглядки пошла самая здоровая часть народа: в романе это – крестьянин Ханов, столяр Капралов, работница табачной фабрики Синюшина и немало других. Пошли с верой и надеждой. Но они окружены плотной толпой примазавшихся, греющих руки на революции, – таких, как бывший вор, ныне вечно пьяный комендант Сычев, мрачно-жестокий предревкома Искандер, холодный и самодовольный заведующий жилотделом Зайдберг. А вокруг – достаточно широкие слои населения, по сути безразличные к происходящим бурным событиям и думающие лишь о том, как бы сохранить свое, пусть скромное, благополучие. Так выглядит расстановка сил.
В подобной ситуации, естественно, чаще удается побеждать не убеждением, а штыком, больше действуют разрушительные силы, чем созидательные. Коммунисты – Вера, Леонид – уверяют Катю, что все это временно, вот победим – тогда... А особенно заставлял ее задуматься предревкома Корсаков, который «Кате нравился все больше. Он ясно видел всю творившуюся бестолочь, жестокость, невозможность справиться с чудовищными злоупотреблениями и некультурностью носителей власти... Он крепко верил в конечную цель, в общую правильность намеченного пути, но это не мешало ему признавать, что путь идет через густейшую чащу стихийных нелепостей и самих ребяческих ошибок». В отличие от многих он не лгал, а говорил правду, и даже горькая правда привлекала на его сторону больше, чем самая приятная ложь. «И когда говорилось так, без казенного самохвальства, с сознанием чудовищной огромности и трудности встающих задач, ей приемлемее становились их стремления». В итоге Катя проникается убеждением, что в муках творится великая история, хотя и считает себя неспособной «идти через грязь я кровь», а потому в финале романа она уезжает «неизвестно куда».
В.Вересаев признает историческую закономерность революции в России, понимает, что социальный слом неизбежно сопровождается жертвами, насилием, бесчинствами сомнительных личностей. Важно лишь поскорее пройти этот период и от разрушений перейти к созиданию, творчеству, – только тогда социализм и может стать реальностью. Коммунистам нельзя идти на сделки с приспособленцами пусть даже из тактических соображений, иначе приспособленцы, чего доброго, могут возобладать и похоронить социалистические идеалы. Нельзя и присваивать себе разного рода льготы – это может развратить представителей правящей партии. И еще о многом другом стремится предупредить В.Вересаев – как мы теперь знаем, не без оснований. Но главным средством строительства нового общества он считает просвещение народа, развитие его культуры. Бездуховность – вот что может погубить все. Опасно превращать науку в публицистику, искусство – в агитку. Как говорит в романе столяр Капралов: «Без умственности мы далеко не уйдем». В силу этого столь велика роль интеллигенции на крутом историческом повороте и так опасно недооценивать ее.
Такова концепция романа.
Несмотря на полемические страсти, разгоревшиеся вокруг романа после его публикации, большинство увидело в нем одно из первых крупных художественных полотен, объективно рисующих Октябрь и гражданскую войну. Но на рубеже 20-х – 30-х годов сталинское руководство, как отмечают сегодня историки, уже откровенно пошло вспять от революционных завоеваний. Ложь становилась государственной политикой. Люди превращались в винтики. Культивировались как раз те ростки, которые так тревожили В.Вересаева. Они расцветали пышным цветом, но полагалось считать, что их вроде бы и нет, а есть энтузиазм масс, есть светлое будущее, до которого рукой подать – стоит лишь побороть отчаянное сопротивление агонизирующих «врагов народа». Роман «В тупике» и подобные ему явления мешали заменять действительность мифами. Чтобы обезвредить роман, ему была создана дурная слава, родились всевозможные литературоведческие небылицы, например, об антисоветском духе романа. И он был отправлен в заточение на долгие годы.
И после романа «В тупике» В.Вересаев продолжал искать ответы на мучившие его вопросы: что ждет страну завтра, куда и как она идет? Создавалось общество, которого, – говорил он на вечере, посвященном пятидесятилетию его литературной деятельности, – «никогда в истории не было». Стремясь глубже понять новую жизнь, шестидесятилетний писатель, как вспоминал Б.Леонтьев – директор издательства «Недра», «на целую зиму отправился» «на московскую калошную фабрику «Богатырь» в Богородском. Покинув хорошую квартиру, расставшись с привычными удобствами, снял каморку в тесной квартирке рабочего. И «нанялся» на фабрику санитарным врачом. Ежедневно бывал в комсомольской ячейке завода, ходил по цехам, в общежитие. Результатом явилась целая серия произведений о советской молодежи, где симпатии автора несомненно на стороне новой интеллигенция, – рассказы «Исанка» (1927), «Мимоходом» (1929), «Болезнь Марины» (1930), роман «Сестры» (1928 – 1931). В произведениях о молодежи В.Вересаев сумел уловить многие острейшие проблемы дня, включился в шедший тогда спор о новой морали – любви, семье.
Внимательно следил писатель за современной ему советской литературой, особо выделяя М.Шолохова, М.Пришвина, И.Ильфа и Е.Петрова, В.Катаева... Как-то он с грустью сказал, что о удовольствием бы «юношествовал» вместе с литературной молодежью.
В 20-е и 30-е годы В.Вересаев отдает много сил публицистической работе. Он стремился говорить с самым широким читателем. Статья о мужском эгоизме в семье – «Разрушение идолов», – напечатанная в 1940 году «Известиями», породила горячую дискуссию. А с заметками «О культурности в быту» и «О культурности на производстве» писатель выступал по радио.
С увлечением занимался В.Вересаев и переводами, что тоже тесно связано с его настойчивым стремлением утвердить идеи «живой жизни», понять ее роль в социальном развитии человечества. Еще в гимназические годы он проявил интерес к философии и поэзии древних греков, обострившийся в конце 1900-х годов и особенно после путешествия писателя в 1910 году по Греции. Он утверждается в мысли, что мироощущение древних греков как раз и воплощало радостное единение человека о окружающей его природой – совсем в духе «живой жизни». В.Вересаев вновь, как и в юности, увлекся переводами (в 1912 году, например, вышли в свет его переводы «Из Гомеровых гимнов») и потом уже никогда не расставался с эллинской поэзией. В 1926 году был издан отдельной книгой перевод «Работ и дней» Гесиода, а в 30-е – 40-е годы писатель перевел «Илиаду» и «Одиссею» Гомера. Переводы В.Вересаева получили высокую оценку эллинистов. Академик И.И.Толстой писал в одном из писем: сделанные В.Вересаевым «переводы Сафо, Архилоха, Гесиода и Гомеровых гимнов... я считаю, по точности передачи и стилистическому чувству подлинника, лучшими переводами с древнегреческого во всей нашей русской литературе».
В середине 1920-х годов задумывает В.Вересаев и своеобразную в жанровом отношении книгу, состоящую из трех циклов: «Невыдуманные рассказы о прошлом», «Литературные воспоминания» и «Записи для себя». В этой книге, над которой он работал до конца своих дней, писатель развивал центральный мотив романа «В тупике» да и всего своего творчества – революция и нравственный облик человека, – как бы суммируя все написанное им ранее. Все три цикла проникнуты историческим оптимизмом: Октябрем 1917 года «не страница истории переворачивалась, а кончался один ее том и начинался другой», – подчеркивает писатель. Но, рассуждает он дальше, любая истина, в том числе и социально-политическая программа, теоретически относительна и только при практическом ее применении обнаруживает свою настоящую ценность. Поэтому так важно целесообразно распорядиться предоставленными революцией возможностями. Прогресс в области этической идет, естественно, медленнее прогресса социального: революция победила, а люди пока еще отягощены пережитками старого.
В.Вересаев и размышляет о необходимых условиях для духовного и нравственного роста человека. И хотя он опять напоминает, что человек – дитя природы, что рассудочность, пришедшая с цивилизацией, подавила в нем многие светлые задатки, но акцент делает на другом: мы еще очень мало знаем о заложенных в человеке потенциальных силах. Нужно раскрепостить здоровую часть «природного», инстинктивного в человеке, подавленную разумом, и одновременно помочь людям постепенно изживать в себе хищнические начала. И здесь могучую роль предстоит сыграть искусству, науке, вообще культуре, которые должны стать главным оружием победившей революции.
Когда-то на заре своей литературной деятельности В.Вересаев больше всего рассчитывал на моральное совершенствование человечества. Позже он пришел к выводу, что без революционного слома действительности не обойтись, но ему должен предшествовать долгий период воспитания народа. И после Октября писатель продолжает считать, что создание общества людей-братьев еще потребует огромных усилий: мало изменить государственный строй, надо изменить человека, его отношение к ближнему. Он остается верен «живой жизни», в которой теперь переставлены компоненты, – сначала революция, а потом совершенствование человека. Революционный переворот – не финал борьбы, а только начало строительства нового общества.
* * *
Еще в период работы над романом «В тупике» обратился В.Вересаев к Пушкину. В письме М.Горькому от 23 мая 1925 года он объяснял это так: «Слышал я, что вы пишете большой роман из современной жизни. Очень интересно. Трудно это сейчас почти до непреодолимости, – столько и внутренних и внешних препятствий. Первых даже еще больше. Я махнул рукою и занялся изучением Пушкина и писанием воспоминаний, – самое стариковское дело». Вскоре – в 1926 – 1927 годах – вышел четырьмя выпусками «Пушкин в жизни» и в печати разразилась буря. Вот вам и «стариковское дело»: невозможно человеку уйти от себя, не мог и В.Вересаев отказаться от поиска непроторенных дорог, чем бы он ни занимался.
Как когда-то после выхода «Записок врача» в разгоревшемся споре медики обрушились на публицистическую повесть В.Вересаева, а широкий читатель стал на ее защиту, так и теперь большинство пушкинистов возмутились «литературным монтажом» В.Вересаева, читатели же, пресса – не специально литературная, а общего профиля – как правило, встречали книгу с восторгом. Мнения были поистине крайние. «Субъективная затея» В.Вересаева, отличающаяся «критической беспомощностью и решительным отсутствием какого-либо методологического подхода», способна лишь «измельчить, даже принизить образ Пушкина – на радость и смакование обывателю», – заявляли одни. Их и слушать не хотели другие: «усердные пушкинисты», «старательные археологи могиломаны» «своими «академическими» комментариями» «отучают от Пушкина», превращая его в «музейную ценность, которую охраняют, но не читают», а вот в книге В.Вересаева «живой Пушкин встает перед читателем в ореоле легенд, окруженный пламенной любовью друзей и тяжелою злобой врагов», «часто противоречивый, но неизменно обаятельный»; эта «чудесная книга» «представляет высокую культурную и общественную ценность», она встречена «с громадным сочувствием обширной читательской аудиторией».
Кто же был прав – специалисты или читатели? Как ни странно, правы, думается, были по-своему и те и другие.
Можно понять пушкинистов. Книга, в подзаголовке которой значилось «Систематический свод подлинных свидетельств современников», воспринималась специалистами как научное исследование, опирающееся на документы и исторические факты. И в этой точки зрения в работе В.Вересаева виделось немало явных слабостей: ряд свидетельств современников о Пушкине ненадежен, а исследовательский анализ попросту отсутствует, автором сделан лишь монтаж отрывков из воспоминаний, строк из писем и других документов эпохи. Словом, как научный труд книга действительно весьма уязвима.
Но ведь В.Вересаев в данном случае и не претендовал на создание научной биографии великого поэта, что специально отметил в предисловии. Даже в сборнике своих статей о Пушкине «В двух планах» (1929) он счел нужным недвусмысленно заявить: «Я не исследователь и не критик по специальности». В.Вересаев смотрел на Пушкина как художник и не стремился анализировать его творчество, а старался дать представление о повседневной жизни поэта, пытался воспроизвести его характер, образ – как это и полагается, скажем, в романе. Только вот роман вышел необычным по форме. Однако В.Вересаеву казалось, что монтаж свидетельств современников дает яркое представление о «живом Пушкине, во всех сменах его настроений, во всех противоречиях сложного его характера, – во всех мелочах его быта...» Причем сам автор монтажа подчеркивал в предисловии, что «многие сведения, приводимые в этой книге, конечно, недостоверны и носят все признаки слухов, сплетен, легенды. Но ведь живой человек характерен не только подлинными событиями своей жизни, – он не менее характерен и теми легендами, которые вокруг него создаются, теми слухами и сплетнями, к которым он подает повод. – критическое отсеивание материала противоречило бы самой задаче этой книги».
Отвергая «лишь явно выдуманное», В.Вересаев писал не монографию о Пушкине, а своеобразное художественное произведение, воссоздающее «пушкинскую легенду», смесь фактов и рожденных современниками вымыслов, из которой возникает образ «невыразимо привлекательного и чарующего человека». Это, так сказать, вересаевский Пушкин, одна из возможных версий, как выдвинул свою, версию Моцарта и Сальери сам Пушкин в его знаменитой «маленькой трагедии», как предлагал свою версию Кутузова и Наполеона Л.Толстой, а М.Булгаков – Мольера. Недавно А.Штейн так и назвал пьесу о Блоке – «Версия». Трудно оспаривать право художника на собственное отношение к изображаемому, даже если изображается крупная историческая фигура.
Право на свой взгляд вовсе не означает, конечно, что автор романа или пьесы свободен от обязанности тщательно изучить биографию и деяния своего героя. И уж В.Вересаева-то меньше всего можно заподозрить в поверхностном знакомстве с жизненным и творческим путем Пушкина. Со свойственной ему редкой добросовестностью он самым внимательным образом освоил все известное о великом поэте. И не только освоил, но и выдвинул немало оригинальных трактовок пушкинских произведений, предложил ряд любопытных уточнений в биографии Пушкина. О детальном изучении пушкинского наследия говорит такой, например, выразительный факт: в двадцатые годы В.Вересаев посещал кружок ведущих наших пушкинистов, они собирались раз в две недели, вместе читали «Евгения Онегина» и так тщательно обсуждали каждую строчку, что за два года успели пройти всего три главы. В.Вересаевым написано более двух десятков статей о Пушкине, комментарии к изданию его произведений, двухтомник литературных портретов «Спутники Пушкина», неоднократно выходила отдельной книгой и биография великого поэта, подготовленная В.Вересаевым. Многие годы он возглавлял Пушкинскую комиссию Союза советских писателей. Но даже в этой своей, казалось бы, литературоведческой работе В.Вересаев смотрел на Пушкина глазами художника, сочетая знание с интуицией, объективный взгляд с глубоко личным отношением. А уж в книге «Пушкин в жизни» этот художнический подход к материалу был основным, хотя по внешнему впечатлению она больше похожа на научный труд.
Этот необычный жанр книги и смутил исследователей, оценивших ее как факт науки, а не писательского творчества. Читатели же, не вдававшиеся в тонкости жанровых особенностей, восприняли книгу, по словам одного из рецензентов, именно как «увлекательнейшее художественное произведение».
Предложенный В.Вересаевым своеобразный жанр монтажа документов и фактов сегодня уже узаконен в литературе – в таком ключе написана, к примеру, целая серия пьес М.Шатрова о В.И.Ленине, – а тогда это был новаторский шаг, но для В.Вересаева по-своему логичный и закономерный. В этом нетрудно убедиться, обратившись к особенностям его стиля, к его художнической манере.
В.Вересаева называли писателем-общественником. В его произведениях все внимание обычно сосредоточивалось на идейных исканиях героев, а излюбленной формой повествования оказывался диалог, жаркий спор героев о жизни, о политике, о проблемах социально-экономических. Такая всепоглощающая устремленность на решение социальных проблем приводила иногда даже к тому, что философ, общественник, публицист побеждал в его творчестве художника. Произведения В.Вересаева порой привлекали внимание не столько яркостью образов и языка, тонкостью психологического рисунка, сколько остротой и глубиной постановки социальных проблем.
С этим ярко выраженным социально-политическим пафосом его произведений связано и тяготение В.Вересаева к документально точному изображению жизни, к использованию реальных фактов, свидетелем которых он был сам или о которых слышал от близких людей. «До 17 лет непрерывно, а потом много лет летом, – рассказывал он в одном из писем, – я жил в Туле и Тульской губернии и, конечно же, насквозь пропитался именно тульской природой. Везде, где я изображал провинциальный город («Без дороги», «На повороте», «К жизни»), материалом служила Тула. Зыбино, с его характерным старинным помещечьим домом, усадьбой и окрестностями, описано в «Без дороги» и «На повороте». Показательно, что повесть «Без дороги», написанная в форме дневника героя, включила немало эпизодов из личного дневника писателя, причем с той же датой. Многие рассуждения героя «Записок врача», сцены были дословно переписаны из дневника 1890 – 1900 годов, а судьба молодого врача поразительно напоминает судьбу самого В.Вересаева после окончания им медицинского факультета в Дерпте. Кстати, роман «В тупике» тоже очень автобиографичен. Как и профессор Дмитревский, сам В.Вересаев в те годы работал в Феодосийском наробразе и, по свидетельству члена ревкома Б.Горянова, «все события, имевшие место в описываемую Вересаевым эпоху в Феодосии и ее окрестностях, изложены фотографически точно», только, на его взгляд, ряд акций, совершенных белыми, приписаны красным («Книга и революция», 1929, № 1, стр. 30). Прообразом Дмитревского был Н.А.Маркс – видный ученый-археолог, генерал царской армии, перешедший на сторону Советской власти и приговоренный за это белогвардейцами к смертной казни (между прочим, с него же писал своего профессора Горностаева К.Тренев в «Любови Яровой»).