Текст книги "Апокалипсис 1920 (СИ)"
Автор книги: Вика Вокс
Соавторы: Артем Рудик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
1905 – Феликс – Июньские дни
Нам ненавистны тиранов короны,Цепи народа-страдальца мы чтим.Кровью народной залитые троныКровью мы наших врагов обагрим!Вацлав Свенцицкий, «Варшавянка»
Год 1905 – Лодзь, Царство Польское
Призраки прошлого очень часто следуют за тобой по пятам, но обретя внутреннюю силу от них можно избавиться. Некоторые предпочитают черпать эту самую силу в этих же самых призраках. Вскоре они уживаются с ними и даже воздвигают их на своеобразный внутренний престол, холя и лелея мертвецов, приносящих боль. Я не из таких, и никогда из таких не был.
Конечно, на самом начале жизненного пути у меня был соблазн удариться в ностальгию по временам и нравам, в которых моё естество едва ли смогло бы прижиться. Но я просто долго не видел никаких альтернатив духовному эзотеризму и почитанию крови.
Это не мудрено, когда ты растёшь в богатой аристократической семье, не зная ничего о том, как живёт внешний мир. Просто потому, что ни разу этот самый "внешний мир" не видел. Всё детство и юность прутья золотой клетки в лодзинском особняке загораживали мне вид на людские страдания. Вернее, чисто идейно, они должны были загораживать мой образ от чужих взглядов, ибо мне не повезло родиться с демоническим глазом и мои родители очень уж хотели сокрыть факт того, что их ребёнок был "дефектен" по всеобщим представлениям.
Не гоже члену царского дома, пусть ныне и очень далёкой от трона ветви, иметь на своём теле проклятие. Тем более прямо на лице, что скрывать долго практически невозможно. Да и не хотели они, чтобы я что-то скрывал всю жизнь. Ибо сами стыдились того, что породили.
В рациональном обществе считается, что люди могут приобретать проклятие в течении жизни, переживая трагедии, или, если их воля была сильна с самого рождения, а в роду уже были проклятые, приобретать их в результате утробных мутаций. Но в поместной аристократической среде, далёкой от рационализма, мнение на счёт появления таких изменений было совсем иным.
Здесь считали, что все те мутации, что не были похожи на божественные благословения, были происками демонов и дарами самого дьявола. Под благословениями подразумевалось всё то, что умел когда-то Иисус. К моему сожалению, из всей той массы чудес, что творил он своими руками, расчёта траекторий не было. А потому мой дар был отнесён к проискам дьявола и должен был быть выжжен. Причём не сразу.
Ходило бредовое поверье, что от проклятия можно было вылечиться, если долго и искренне каяться за свои грехи. Чисто физически, учитывая биологию проклятия, как мутации ген и базовых особенностей тела, это было невозможно. Но многие аристократы, в чьих семьях рождались такие дети, считали, что ещё могут их исправить, если воспитают сугубо по религиозным канонам. Разумеется, это едва ли у кого-то выходило и ровно в пятнадцать, детей приводили в храм для очищения.
Меня тоже это ждало. Даже в том случае, если бы вся эта история с покаянием за грехи работала. Просто потому, что я не знал, в чём виноват. Я не чувствовал вины за своё рождение и не мог понять, почему мой дар так уж плох. Не мог я этого понять и в тот момент, когда меня привели в лодзинский собор, вместе с другими несчастными подростками. При всех, одного из нас взяли под руки двое крепких мужиков.
Его вывели на солею и продемонстрировали всем чёрную опухоль на его животе. Затем на эту опухоль стали лить спирт. Тот, едва касаясь искажённой плоти, зашипел, вспенился и задымился. Парень заорал так, как никто ещё на моей памяти не орал. Это был практически потусторонний крик, ибо по-моему представлению, в момент подобной боли, сознание несчастного было где-то между нашим миром и загробным.
Инквизитор, производивший экзекуцию, прекрасно знал, что бедняга может умереть от такой боли. Знал он и то, что если парень и выживет, то навсегда останется инвалидом. Но, несмотря на это и заполнявшие своды истошные вопли, очиститель продолжал абсолютно буднично лить растворяющую жидкость на едва живое тело. В его взгляде не было никакой жалости, ибо в его глазах, перед ним был не человек и даже не дикий зверь, а нечто мерзкое, что нужно срочно уничтожить.
Он без сомнения и жалости продолжал пытку, потому что считал, что нечто столь непохожее на него самого, не имеет права на жизнь. И это действительно пугало меня. Я никогда не испытывал подобного ужаса, как в тот самый момент. Даже несмотря на то, что в целом, в обстановке вокруг не было ничего особо страшного. Место, участники действа и даже само действо были обыденны и даже банальны. Но это и пугало. Зло было в абсолюте своём банально.
Оно, руководствуясь лишь своим желанием сделать так, чтобы абсолютно незнакомый человек вёл себя точно также как оно само, без сомнения причиняло ужасную боль. И, наверное, могло просто убить извивавшегося юношу, когда сочло бы, что тот уже достаточно отплатил за свою непохожесть на это самое зло.
Нас всех ждало бы тоже самое, что и первого несчастного, если бы в момент, когда тот наконец был "очищен" и осел на пол, без чувств, в собор не ворвались бы бойцы польских социалистов. Стреляя в воздух, бравые революционеры одним своим появлением заставили пуститься в бегство и инквизитора, и его подручных. Они разрезали путы, в которых мы всё это время стояли и отпустили нас наружу.
Не из желания взять нас на свою сторону они пришли на помощь. И не из большой любви к проклятым. Но, скорее, как таких же угнетённых царским режимом, какими были они сами. Это было чистое революционное благородство и настоящая солидарность. И я, без сомнения, был готов проявить к ним свою благодарность.
В тот же день я встал на баррикады, которые рабочие собирали неподалёку. Мне тогда не были понятны их идеи революционного социализма, как не был ясен посыл их борьбы за своё собственное государство. Но я так пропитался их устремлением, что и без этого знания был готов встать с ними плечом к плечу.
Оружия у нас было немного, да и никто бы не доверил пятнадцатилетнему мне винтовку, особенно учитывая, что я ни разу не держал в руках чего-то подобного. Но я всё равно стоял на ограждении в ожидании тех, от кого рабочие планировали обороняться. С моей стороны, это был ответный жест помощи, ибо я планировал хоть как-то помочь в борьбе с теми, кто угрожал их жизни. Как они сами без раздумья помогли мне.
Но долгое время никто не появлялся. Я успел несколько раз разделить с рабочими кров. Мы посменно спали в помещениях заводских общежитий, где в другое время, рабочие отдыхали после четырнадцатичасовых смен. В этих тёмных, маленьких коморках, куда набивалось с десяток человек, я спал на нижнем уровне ветхой двуспальной кровати на матрасе, полном клопов. И эта лежанка была для меня многим удобнее, чем пышные перины.
Скудный рабочий паёк, состоявший из варева и чёрствого хлеба, стал для меня многим вкуснее осетрины в шампанском. Я самолично помогал раздавать запасы бунтующему заводу и чувствовал, что эту пищу я по-настоящему заработал. Именно в тот момент во мне возникло отвращение к личным вещам. Особенно после того, как мы с товарищами стали грабить особняк, принадлежавший моим родителям.
Они уже давно трусливо сбежали из города, опасаясь гнева толпы, а мы решили позаимствовать их вещи, заработанные нечестным трудом. Брали, в основном, что-то полезное, вроде еды и денег, которые могли бы понадобиться во время революции. Всё остальное, роскошное и бесполезное, предпочитали крушить. Просто потому, что все эти безвкусные статуи, картины, что легко могли быть заменены фотографиями, и прочий позолоченный мусор был добыт за счёт чужих страданий. Не портили только книги, ибо в них было то, чего не было в любом другом аристократическом искусстве: смысл и знания.
Я тоже крушил. Даже в собственной комнате всё перевернул и разрушил. Потому что это была больше не моя комната. Феликс Романов, из рода Константина Павловича, умер в церкви, в результате того, что его собственная родня отправила его очищаться от врождённой особенности. Теперь жил только Феликс Рокош, польский бунтарь без рода и племени.
Я отверг своё прошлое даже не из ощущения глобального предательства, но из презрения к тем традициям, что олицетворяла собой моя собственная семья. Мой прадед был наместником в Царстве Польском и подавлял восстания поляков. Мои родители жили за счёт тех людей, которых прадед подавлял. Они ели изысканные французские пирожные, ни разу в жизни не марав рук в машинном масле.
Через несколько дней после разграбления, в город прибыли царские части. При чём, в большинстве своём, состоящие из таких же поляков, какими были и те, что стояли бок о бок со мной. Они прошли маршем по улицам, стреляя по всем, кто оказывал сопротивление. Многие рабочие погибли, не имея даже возможности отстреляться. Все прочие разбежались, не в силах противостоять армейским пулям. Всё закончилось очень быстро и бесславно, практически также быстро и бесславно, как и началось.
На улицах было много трупов, и мне чудом повезло не оказаться среди них. Я скрылся, как и многие мои товарищи. Взял новую фамилию и решил тянуть лямку на фабрике, вместо того, чтобы возвращаться к себе домой. И это было лучшее решение в моей жизни.
Йозеф – Нерон в Ипатьевском доме
Тебе отдых – одна лишь могила.Весь свой век недоимку готовь.Царь-вампир из тебя тянет жилы,Царь-вампир пьёт народную кровь.Ему нужны для войска солдаты —Подавай ты ему сыновей.Ему нужны пиры и палаты —Подавай ему крови своей.Пётр Лавров, «Рабочая Марсельеза»
Вторая печать – Раздор
– То есть, ты... – я не мог поверить в рассказ спутника, – Ты у нас что, царских кровей что ли? А я тогда получается... Ха! – я прокрутил в голове все те события, что связывали нас с Феликсом вместе.
Да, я всегда знал, что он был аристократом в прошлом, но чтобы таким...
– Я своего прошлого не стыжусь, но и не горжусь им. Просто принимаю, как факт. То что было, особенно то, что было до моего рождения, не исправить. Но я не понимаю, чему ты удивляешься? Мне кажется я довольно похож на своего двоюродного прадеда.
– На кого?
– На Александра Первого.
– То есть это всё сейчас не шутка была?
– Нет, я правда на него похож. Больше скажу, не отрекись мой прадед, Константин, от престола и не уедь наместничать в Польшу, я бы сейчас сидел на месте Николая.
– А я бы приглашал тебя фотографироваться в подвал. Ха!
Я вдруг представил себе картину, как Феликс, в окружении слуг, слушает мой приказ в холле Ипатьевского дома, а затем то, как мы все вместе спускаемся в подполье. Нажал бы я на курок? Думаю, что да. Даже если бы знал Феликса так, как знаю его сейчас. Просто потому, что должна была пролиться кровь за кровь. Капля царской, взамен бессчётных галлонов народной.
Не он ли без сомнения отдал приказ стрелять по мирному шествию? Не он ли и его бездарная шайка, втянули нас в бессмысленную и позорную авантюру русско-японской? Не он ли устроил мясорубку Первой Мировой? Не он ли морил людей голодом, поощрял аристократов и разгонял любых политиков модерна? Нет, тут уже дело вовсе не в личной мести, хотя царская власть мне многим насолила. Но мести народа-страдальца, который едва ли сможет окупить хотя бы малую долю своих страданий царской кровью.
Хотя, может Феликс и не допустил бы всего этого ужаса. Может он бы действовал иначе. Но как бы он тогда попал бы в подвал Ипатьева? Наверное, тогда бы передо мной не стояло дилеммы, убивать его или нарушить приказ. Хотя, изначально, наверное, никто бы мне такое решение и не доверил бы. Летом восемнадцатого, кажется, я только-только перевёлся в московское ЧК. Едва ли бы в той, другой, версии истории, я был бы где-то в другом месте.
Я внимательно присмотрелся к своему другу. К его острым чертам лица и простодушному выражению. Нет, он, конечно, был умён, но до чего уж инфантилен! Мягкий и кроткий мечтатель-утопист, что едва ли годиться в роли лидера страны. Ну кого он поведёт и куда? Хотя, если уж ему суждено было бы править, то никого бы не спросили, годиться нам такой лидер или нет. Пригоден ли он вообще к тому, чтобы править или нет.
Был бы у нас первый император-поэт. Или не первый. Был же ещё Нерон. А у нас тут как раз Третий Рим. Ха! Феликс сжигает Петроград к чертям и читает на фоне горящего города стихи! Нет, шутки шутками, а за таким императором я был бы готов и в огонь, и в воду, даже несмотря на классовые противоречия. Он был бы не только красив и умён, но и в абсолюте своём разрушителен. Да, это безумие, но это настоящая анархия! А где анархия, там и равенство. Где безумцы, там и вращаются кровавые шестерни истории. А уж если, к тому же, пламя пожрёт болотный притон чахоточного унылия и буржуазной роскоши, то это же вообще полная победа нового мира над старым!
– Так, я свой секрет рассказал. Теперь твоя очередь. – Феликс выжидающе поднял правую бровь, – Почему ты так вцепился в этого Морозова и его Синдикат? Чем они отличаются от обычных бандитов, заботы МУРа?
– Ну он мне как-то перешёл дорогу и убил важного для меня человека. Я всё гонялся за ним, да вот никак не мог ухватить за пятки.
– И всё? Это весь твой секрет?
– Разочарован?
– Ты мог бы мне это и просто так рассказать, тем более столь коротко. Я для кого тут распинался про злоключения в Лодзи?
– Я очень рад, что у меня теперь есть над чем посмеяться! К слову, представь как бы по-другому наши "коллеги" стали бы относиться к ТОМУ СЛУЧАЮ, если бы узнали этот факт о тебе? Может быть, они бы даже не точили на нас зуб.
– На тебя, может быть, и не точили бы. А вот у меня всё стало бы просто катастрофически плохо...
– Меня бы может даже героем сделали бы...
– Как я тебя ненавижу! – Феликс укоризненно покачал головой.
– Я тебя тоже, брат! – я широко улыбнулся.
Похлопав друг друга по плечу, мы обнаружили, что уже достигли конечной точки нашего путешествия, а именно главного входа "Чёрной кошки". Это была крутая лестница куда-то в подвалы обычного жилого дома, над которой едва горела характерная вывеска, изображавшая талисман заведения и его название.
– И так, какой у нас план? – спросил Феликс, – Врываемся, кладём всех носом в пол, и арестовываем этого Морозова?
– К чему столь радикально?
– Ну ты же говорил, что вы с ним знакомы, едва ли мы сможем подобраться к нему под каким-либо прикрытием, ибо он, наверное, должен знать тебя в лицо.
– Да, он и правда знает меня в лицо, но мы и не будем к нему подбираться. А вот ты сам...
– Я?
– Ну нам же надо узнать у него, имеет он какое-то отношение к смерти доктора или нет. Можно, конечно, вломиться в столь людное место и устроить драку, с кучей жертв, в результате которой и наш подозреваемый может быть умереть, ведь живым он явно не дастся, но...
– Я понял. Хорошо, попробуем действовать исподтишка. Может, хоть в этот раз получится собрать немного более весомых доказательств. Но как я его узнаю?
– Я его узнаю. Я же рядом буду. То, что я не хочу видеться с ним лицом к лицу не значит, что я буду держаться на расстоянии. Просто, будем очень и очень осторожными.
– Применю всё своё обаяние, чтобы он мне доверился.
– Не сомневаюсь. Кроме того, у нас видимо есть одно ключевое преимущество.
– Какое же?
– Ты точно легко сможешь завоевать его внимание. Раз уж ты так похож на Александра Первого в юности, то уж точно зацепишь этого фанатичного монархиста.
– Так он сторонник царской власти?
– Каких ещё поискать. Он раньше состоял в охранке.
– А теперь ударился в бандитизм.
– Я бы назвал это особо крупной диверсией.
– Да уж, ну и цели у нас. Сначала интеллигент, затем священник, а теперь вот царский силовик. Чует моё нутро, что всё это нас может привести к ещё более странным составным этого змеиного клубка.
– Думаешь, на этом бандите всё не ограничиться? По-моему, он вполне очевидный подозреваемый.
– Полагаю, мы можем узнать это только одним способом.
Печать вторая – Феликс – Рандеву с Дьяволом и Лилит
Мы сели за дальним столиком в довольно просторном зале кабаре. Оттуда хорошо просматривалось всё обширное пространство заведения, полнящегося гуляками. Отсюда же была прекрасно видна небольшая сцена, которая пока ещё пустовала.
– И так... – я старался говорить тише на случай, если наш подозреваемый мог прийти с дополнительными "ушами", – Ты его видишь?
– Пока нет. – Йозеф покачал головой и ещё раз напряжённо осмотрел зал, – Мы пришли чуть раньше, так что он мог пока ещё не появиться.
– Думаешь, Матфей нас не обманул?
– Мы этого не узнаем, пока не проверим лично.
– Да, но что-то я насчёт всей этой затеи имею крайне плохое предчувствие.
– Ты всегда имеешь плохое предчувствие. Надо иногда рисковать. Кто не рискует, тот не пьёт шампанского!
– Учитывая, что алкоголь нас убивает, как никогда меткое выражение.
– Даже душно стало от твоих придирок... – он хотел было добавить что-то ещё, но к нам за стол бесцеремонно и совершенно внезапно подсела какая-то девушка.
Вернее, очень даже определённая и даже вполне мне знакомая. То была Мария, милая белая мышь, с которой мы какое-то время вместе состояли в Польской партии социалистов. При чём дружили мы довольно долго, пока не началась Великая война и наши дорожки не разошлись в разные стороны. Моя вела меня в Москву, к большевикам, а уж куда вела её дорога...
– Так-так-так! – практически пропела девушка, – Кого я вижу вместе: Феликс Рокош и Йозеф Сибиряк! Уж не думала, что встречу вас обоих в таком месте, в такое время.
– Вы тоже знакомы?! – мы с Йозефом слово в слово спросили друг у друга и переглянулись.
Я никак не мог предполагать, что его судьба тоже сводила с кем-то вроде Марии.
– Мы вроде как работаем вместе, Мария. – сказал мой напарник, – И, кстати, я больше не "Сибиряк", эта кличка осталась в далёком девятьсот пятом.
– Да? Мне казалось, она тебе подходила...
– А ещё она напоминает мне о том дне. Да и о каторжном прошлом тоже. Так что теперь я предпочитаю настоящую фамилию своему псевдониму. Тем более, что я теперь не на нелегальном положении, да и у красных гораздо лучше относятся к нашему народу.
– Так, погоди, ты теперь большевик что ли? – она скептически подняла бровь.
Йозеф замялся и стыдливо отвёл взгляд:
– Не совсем... Это долгая история.
– Понятно... – несколько разочаровано произнесла Мария, – Ну по крайней мере ты не работаешь на чекистскую сволочь. Так ведь? – она бросила на нас обоих очень грозный взгляд, такой что мне и самому захотелось соврать.
– Нет-нет! – сказал мой товарищ, – Да мы бы ни за что! Просто с нашей новой работой как-то не до анархической борьбы... А ты всё ещё на службе террора?
– Вроде того, но что-то кажется, что сторонников у меня всё меньше. Мало того, что красные, кажется, не оставляют нам и шанса на победу, так ещё и бывшие единомышленники, как сговорившись, выходят из борьбы. Или, что ещё хуже, переметаются к большевикам. Вот ты, Феликс, что тебе в нашей старой партии не сиделось?
– А ты как будто бы не в курсе, что они поддержали Пилсудского. – сказал я.
– Не-е-ет, это ты не в курсе, что поддержали тирана правые в нашей партии. А вот "Левица" откололась. Хотя, если быть честной, то лучше уж с нашим Пилсудским, чем с этой правацкой антипольской и антинародной контрой.
– Слушай, Мария, мы, конечно, рады устроить политические дебаты с тобой, но давай сейчас без этого вот всего. Мы тут по делу, —произнёс Йозеф.
– Я тоже тут по делу. И скажу, что именно из-за того, что мы безмолвствуем и не готовы спорить по вопросам настоящей левой революции, в нашей стране и побеждают партийные автократы навроде картавого...
– Ладно-ладно, Мария, мы поняли... А теперь дай нам секунду. – Йозеф резко наклонился ко мне и шёпотом на ухо сказал: – Наш клиент за самым близким к сцене столиком. Волк с изрезанными шрамами лицом в компании какой-то кошечки. Иди, попробуй привлечь их внимание, а я пока разберусь с нашей говорливой проблемой.
Я встал, извинился перед старой знакомой и уже хотел было направиться к сцене, как Йозеф сказал мне в след:
– И всеми богами тебя заклинаю! Не читай свои стихи!
Затем Мария продолжила что-то увлечённо и яростно доказывать своему визави, а я отправился к своей цели. Постояв на расстоянии нескольких шагов от деловито воркующей парочки и посмотрев пытливо на волка, то и дело, поглядывающего на карманные часы с царским гербом, я решил, что подходить просто так будет как-то неловко. А потому я практически сразу решился на то, что мой товарищ только что мне делать запретил.
Подойдя к готовившемуся к выступлению аккордеонисту, я сунул тому шестидесятирублёвый совзнак и сказал:
– Пропустишь меня, браток? Хочется выступить для друга.
– А чего бы не пропустить? – кивнул тот, сунув купюру в карман своего смешного сюртука.
И я вышел на небольшой помост. И я деловито вскинул руку, призывая публику к вниманию. Зал, ожидавший, видимо, музыки, а не лирики, несколько удивлённо таращил на меня добрую сотню глаз.
– Этот стих я хотел бы посвятить своему лучшему другу, Йозефу. Сейчас я его вам зачитаю.
И я завёл:
"Мой товарищ! Мой милый друг Йозеф!
Я едва подбираю слова,
Чтоб сказать, что так гложет меня,
Прорастая в мозге, как роза!
Нас так много носила земля
От Сибири трескучих морозов,
До жары, что по лету Москва,
Обрушает на головы росов.
И мы многое видели оба:
Как сидит на нас царская роба,
Как снимают ошейник раба
И как целят-стреляют царя.
И ты груб от видений тех трудных,
И ты снова сделаешь коня,
Чтоб под строем тех всадников судных,
Кровью мылась планета Земля.
Я на это смотрю и так мило,
Происходит людская возня,
Под копытами той новой силы,
Что являем теперь ты и я."
Зал молчал, когда я закончил. Я пробубнил что-то вроде: "Спасибо за ваше внимание". И слез с помоста. Тут же, волк жестом подозвал меня к себе и пригласил присесть напротив. Я послушно приземлился на жёсткую скамейку. Воркующая парочка на секунду остановилась, и волк сказал:
– Славно, даже очень славно.
– Спасибо, я долго сочинял...
– Нет-нет, я не про стихи. Мне не интересна поэзия и всякое такое. А вот выглядишь ты славно. Подошёл бы, как живая декорация в одно из моих заведений. Меня такие работники всегда интересуют.
– Какие "такие работники"? – я старался играть не слишком уж доверчивого работника.
– Ну те, которые могут что-то лепетать, пока серьёзные дяди топят последние нейроны в чём-нибудь ядрёном.
– Так вы, вроде как злостный нарушитель "Сухого закона"?
– А ты что, парень, агент ЧК, чтобы такое спрашивать? Знаешь, я больше предпочитаю термин янки: "бутлегер". Он звучит как-то даже благородно. Кроме того, я также владелец нескольких частных м-м-м... назовём это подпольными ресторанами.
– Подпольными? Значит всё-таки работа незаконная...
– Конечно незаконная! – Морозов будто бы оскорбился моим предположением, – Но ты же не маленький мальчик, должен понимать, что пока чекисты бегают за остатками колчаковского правительства и всюровцами, мы можем делать что угодно даже здесь, в сердце их страны. Кроме того, это очень даже благородно: помогать угнетённым большевистской заразой скорбеть по славе былой страны... К слову, раз уж я об этом заикнулся... Могу я узнать сколько тебе лет? Это важно для твоей будущей работы. Двадцать то хотя бы есть? – он пристально прищурился, вглядываясь в моё лицо.
– Тридцать. Я девяностого года.
– Да ладно?! Выглядишь раза в два младше!
– Ростом просто не вышел... – я отвёл взгляд.
– Ха! Так даже лучше. Клиентам нравятся те, кто тише воды, ниже травы! Давай, соглашайся поработать на меня. Я буду много тебе платить, плюс ещё чаевые и прочие поступления...
Не успел я согласиться, как из-за моей спины внезапно послышался голос Марии:
– Феликс, Феликс, Феликс... Ты сегодня решил удивить меня знакомством со всеми моими старыми соратниками?
Девушка бесцеремонно села рядом.
– О, нет, меня вообще-то тут на работу внезапно принимают... – сказал я.
– Правда? – девушка удивлённо посмотрела на волка, – Ты решил, что Феликс будет хорош в твоём бизнесе? Что ж, не удивительно, что он тебе приглянулся. Он же Романов. – она слегка приобняла меня одной рукой и прижала к себе, чтобы прошептать мне на ухо, – А этот волчара бывший агент Охранки. А нынче и вовсе форменная тварь. Я бы на такую работу не соглашалась, но решать тебе...
– Неужели? – волк, кажется, ещё больше заинтересовался в моей персоне и заинтересованно завилял хвостом, – Значит, мне не показалось?
– На Александра в юности похож, да? – спросила Мария, не отпуская меня из объятий, – Это потому, что он потомок его брата, Константина.
– У Константина же не было детей...
– Оказывается, были. Им даже разрешили пользовать царскую фамилию. Так что перед тобой настоящий Романов. Феликс I Романов.
– Тогда, быть может, он подойдёт и для нашего дельца? – спросил волк и столкнул свою кошку спутницу со скамейки, жестом приказав убираться подальше от стола.
– Ты просто не хочешь доставать Кирилла из Финляндии?
– Это упёртого осла ещё надо выкрасть и крысиными тропами привезти сюда. Зачем? Вот у нас здесь свой, карманный Романов. Возможно, единственный живой на территории России прямо сейчас. Даже ехать никуда не надо.
– Ну это не нам решать, а ИМ. В любом случае, наверное, устроить его к тебе на работу самое правильное решение сейчас. – Мария пожала плечами, – Всё равно он ИМ нужен не для того, чтобы на престол его садить.
– А жаль... – волк покачал головой.
– Кому это "ИМ"? – спросил я.
– Тебе это пока не обязательно знать. – по-родительски жёстко отрезала девушка, – Нашим, с твоим паном-работодателем, общим друзьям.
– Какие общие друзья могут быть у народницы с агентом охранки? – я решил не униматься, всё же как старый друг Марии я имел право знать, с кем она спуталась теперь.
– Можно вступить в союз с самим дьяволом, лишь бы против большевиков... – сказала Мария, а затем вдруг, будто вспомнив какое у неё вообще было дело к Морозову, произнесла, обращаясь к нему, – Кстати о дьяволах и большевиках, где тот чёртов черносотенец, Матфей? Вы же должны были уже встретиться.
– Он всё ещё не пришёл. – волк пожал плечами.
– А ты его приглашал?
– Конечно. И не только я.
– Вот не дай бог, чтобы этот ублюдок действительно оказался на поводке у чекистов. Он ставит под угрозу всех нас!
– И твоя работа – это предотвратить, да-да...
– Это и твоя работа тоже, вообще-то.
– В своей организации я с этим прекрасно справляюсь. За этих сектантов, которые нам нужны только чтобы нравиться некоторым церковникам, я не отвечаю.
– Ладно, проверю ка я одно место, где его сейчас быть не должно. По крайней мере, если он хочет всё ещё бродить по этому свету. – Мария встала, и не попрощавшись направилась к выходу из кабаре.
Мы остались с Морозовым вдвоём. Он, закинув ноги на стол, сказал:
– Ну, ты тоже можешь идти. Завтра утром приходи на Трубную улицу, во второй дом. Постучись и скажи, что пришёл "за зубами".
