Текст книги "Дом мертвых запахов"

Автор книги: Вида Огненович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

И в этом он не был одинок. В трауре был весь городок. Коллеги из Водного содружества показали себя, как настоящие друзья. Позаботились о похоронах, венках, речах, выплатили какие-то оставшиеся суммы. Иными словами, оплакали его от души, благородно, именно как наш чудесный друг Волни и заслуживает, повторял директор Маливук всякий раз, когда опечаленные наследницы выражали ему свою огромную благодарность.

Горожан его смерть застала врасплох. Сначала они просто-напросто не могли поверить. Словно все надеялись, что все-таки однажды он появится, примерно около двух пополудни, на пути из Водного содружества к дому, кивнет по дороге практически каждому встречному, более глубоко поклонится пожилым дамам и любезно побеседует с госпожой Селивановски, своей учительницей французского, которая в это время обычно выходит на послеполуденную прогулку вокруг Соборной церкви.

Их надеждам не суждено было сбыться. Гедеон Волни больше никогда не появится в городе, разве что в их рассказах, которые поначалу были довольно путанными и паническими. Говорили неуверенно, метались, как по незнакомой территории, никак не могли ни смириться с этой смертью, ни разгадать ее.

Сначала ходили бестолковые слухи о том, как Геда, на самом деле, случайно отравился одним из своих ароматов. По невнимательности оставил открытый флакон, задремал рядом с ним, а благовоние было слишком сильным и даже чересчур сильным, вот так он и погрузился в вечный сон. Полнейшая бессмыслица, сразу же высмеяли эту версию те, кто был хорошо знаком с особенностями личности знаменитого коллекционера. Как мог он оставить открытый флакон, когда и в чем он был невнимательным? Это, конечно, вскоре было отброшено как глупость, но все равно они не хотели принимать инфаркт. Это звучало для них как-то слишком обыденно и по-пенсионерски для их знаменитого соседа, который, проживи еще два месяца, отметил бы всего лишь свое пятидесятилетие.

Поэтому некоторые начали поговаривать о самоубийстве, что звучало гораздо благороднее, и вокруг этого быстро сложилась целая история. Говорят, он убил себя из-за Роттов, знаете тех голландцев, они вроде как родные братья, может, даже близнецы, похожи, как две капли воды, и частенько к нему приезжали. Он купил у них за огромные деньги старинный флакон, муранского стекла. Тот, за которым безуспешно гонялся годами, перерыл все европейские города, подвалы, чердаки, подмазывал перекупщиков, обещал награду, рыскал по ярмаркам и блошиным рынкам, предлагал половину коллекции взамен, но нет его и нет. И вот ранней весной приезжает один из братьев. Прямо из Амстердама, где у них огромный антикварный магазин, вообще полгорода принадлежит им, и выкладывает флакон перед Гедой – бумс! Не это ли вы искали все эти годы, господин Волни! Он, растерянный и обрадованный, бросился благодарить, на чистом чешском языке. Ротт смотрит, не понимает ни слова. Потом и Геда признался, что чешский он порядком подзабыл, и ему самому непонятно, с чего ему пришло в голову обратиться к Ротту именно на этом языке. Заплатил ему огромные деньги, добавил несколько дубликатов флакончиков для его магазина, и все ему казалось, что этого недостаточно, чтобы отплатить за такую услугу.

Но вскоре принесла нелегкая этого чеха из Брно, который тут же ему открыл, что сосуд поддельный. Копия флакона была сделана несколько лет назад на заводе в Пече, а аромат, похоже, был какой-то бурдой, которую используют цирюльники. Узнав об этом, Геде не оставалось ничего другого, как покончить с собой. Не потому, что потратил такие деньги, их бы ему, может быть, и вернули, и не потому, что разочаровался в друзьях, их, наверняка, тоже надули, поэтому и они обманули не нарочно. Себя он убил потому, что не смог распознать аромат. Такого позора столь благородный человек, как он, снести не мог. Он это воспринял, как поражение всей жизни. Поставил перед носом самый сильный яд, вдыхал, вдыхал, пока не вдохнул один раз и навсегда. Какая печальная смерть.

Помимо того, что братья Ротт были порядочными людьми и вполне симпатизировали Гедеону, что видно из прекрасного письма Ольге, в котором они ей одними из первых выразили соболезнования, вряд ли хоть что-то в этой историйке правдиво, потому что очень мало в ней похожего на правду. Разве можно представить себе человека с такой чувствительностью, и чтобы он не распознал запах обычного лосьона для бритья. Еще сложнее поверить, что антиквары с мировым именем, такие, как братья Ротт, продавали бы стекло из универсама. Одно можно точно сказать: Геда часто отказывал спекулянтам и указывал им, что они предлагают обычные копии, и аромат не бог весть что, а также рассказывал, что иногда вдруг мог обратиться к людям на чешском, просто так, особенно если хотел их поблагодарить, и сам не знает, откуда у него эта привычка.

Может быть, из-за того, что эта история казалась им слишком прозрачной, горожане быстренько заменили ее вариантами с убийством, которых было несколько. По одной версии, его кто-то убил из чисто профессиональной зависти, потому что раздражала его гениальность. Этот злобный соперник решил его убрать, потому что больше не мог выносить, что тот скупает все самое ценное, разнюхивает самые лучшие вещи, а остальным достается ерунда. И вот, в один прекрасный день завистник привозит Геде от имени коллег какой-то флакончик, якобы, чтобы он изучил и оценил состав ароматических веществ, а был это надушенный яд. Старательно, как он всегда это делал, Геда попытался понять, что это такое, и вот, все мы убедились, что это такое…

Постоянные посетители кафе «Чокот» укоряли граждан, что до сих пор ничего не сделано для поисков этого поганого убийцы. Никогда эту скотину не найдут, потому что никто и не ищет. Что делает милиция, куда смотрит суд, и чем мы все тут, в конце концов, занимаемся! Были б мы кем-то, это бы с нами не прошло, надо же, простой инфаркт. Будь на свете справедливость, мы бы знали, кто это такой, кто Гедин лоб отметил поцелуем Иуды, потому что он бы уже сидел, где следует. Уж я бы его судил, выпячивает грудь кто-нибудь из пьяниц, вот, видите, этой вот самой рукой. Потом все же слегка испугается собственной жестокости, и место мстителя мудро уступит высшей силе, со словами: Бог накажет, вот увидите, а затем снова нырнет в свой алкогольный туман, гораздо ближе к Геде, чем к своим собеседникам.

Устные версии о заказном убийстве также имели множество вариантов. Согласно некоторым, Геда стал жертвой своего сверхъестественного дара и честности. Он помешал распространению многих парфюмов, объявив их вредными для здоровья и губительными как для органа обоняния, так и нервной системы в целом, и фирмы из-за этого пошли по миру, а некоторые частники, мошенники и проходимцы даже сели в тюрьму, как отравители, а их мешанина нещадно уничтожалась. И вот один такой поставщик отравы, потерявший неведомо сколько тонн разных водиц и притираний, отомстил нашему Геде. Послал ему в подарок упаковку духов, с просьбой их оценить, а это был самый страшный яд, что сразил его, как молния, и прощай белый свет. Инфаркт, как же, как Дунай – ручеек.

То же самое, но чуть-чуть по-другому: говорят, одна мощная фирма, известная всему миру изготовлением самых дорогих и лучших духов, пригласила Геду в качестве эксперта, и его разрешение требовалось для выпуска каждого аромата, а за это ему, ей-богу, платили баснословные деньги. Желая, в сущности, уничтожить конкурирующий завод, который начал их обгонять на рынке, принесли Геде на оценку кучу новых композиций, как бы своих, а на самом деле чужих. Господин Волни их изучил и установил, что все это отбросы, негодные к употреблению, а все из-за огромного количества убийственных ядов в составе. Едва услышав это известие, они тут же раззвонили о результатах экспертизы по всему миру и тем самым просто стерли с лица земли конкурирующую фирму. Эти вторые, потерпев чудовищные убытки, подготовили ловушку, опять же в виде прекрасных флаконов, наполненных змеиным ядом (здесь у рассказчиков не хватало фантазии, да они, похоже, особо и не старались, ведь им этот вариант вполне нравился), и конец уже известен, нюхал, нюхал и нанюхал смертельную дозу.

Скорее всего, эти истории были выдуманы исключительно в целях защиты Гедеона от банального инфаркта. Горожане считали, что смерть их знаменитого соседа должна иметь более возвышенную природу, какое-то зерно тайны, некую загадку. Этими сказками они готовили его к превращению в легенду, где ему, по их полному убеждению, было обеспечено место.

Эти россказни, разумеется, не доходили до безутешных наследниц. Убитые горем, они свои, и без того скромные, дружеские связи в городе свели к самому минимуму.

Их главной и важнейшей связью с миром был Геда, без него свет им был не мил. Они старались аккуратно отвечать на все многочисленные письма с соболезнованиями, так как знали, насколько он в этом вопросе был строг. За исключением нескольких ближайших друзей, среди которых был и Летич, едва ли они вообще с кем-нибудь разговаривали о горе, неожиданно поселившемся в их доме. Соседи были слишком хорошо воспитаны, чтобы в их присутствии вести пустопорожние беседы о причинах Гединого упокоения. Жизнь потихоньку продолжала идти своим чередом, хотя ей и не слишком радовались. Семейный адвокат взял на себя заботу об устройстве дел и необходимых выплат, о счетах и других юридических моментах в связи с коллекцией, наследством и наследственными правами. Все было устроено легко и просто, хотя и не было никакого завещания.

Вскоре Гедину волшебную коллекцию, в которую он вложил всю жизнь, так же как и весь дом, вместе с тремя женщинами в нем, окутала печальная тишина.

Госпожа Эмилия больше не могла давать уроки, и домашнее музицирование почти полностью прекратилось. Ольга занималась этим исключительно в школе, теперь уже без особого желания, ожидая, едва дождавшись того момента, когда ее в этом заменит дочь. Мила учила то, что было необходимо, но без особого воодушевления. Визиты Йоханессы вскоре свели на два раза в неделю, потом один, а теперь она приходит раз в месяц или по договоренности, только чтобы стереть с коллекции пыль.

Туда практически никого не пускали, а если кому и разрешалось бросить на нее взгляд, то обе женщины сопровождали гостя и следили за ним, как два взъерошенных ястреба. Они тщательно запирались. На верхний, затем на нижний замок, а ночью на ворота навешивали косой железный засов. Парень Милы, Боривое, часто оставался ночевать, но, несмотря на это, в доме Волни жили печально, тихо, подавленно и безрадостно.

Весть о том, что готовится продажа Гединой коллекции, в городе восприняли, как его вторую смерть, в сущности, именно так к этому относилась и его мать. Люди даже представить себе не могли свой городок без этой драгоценной жемчужины. Остальные достопримечательности города, какими бы важными и знаменитыми они ни были, по их мнению, не являлись полноценными без этой коллекции, бросавшей на все величественный отсвет большого мира. Многие даже не осознавали, что на самом деле никогда ее не видели собственными глазами, но столько знали о ней, хотя понятия не имели ни как, ни откуда. Горожан охватила какая-то тоска, когда стало точно известно, что это богатство навсегда исчезнет из их окружения, как будто перед ними внезапно открылась картина всеобщей, да и их собственной бренности.

Эх, жаловались они друг другу, ты только посмотри, что делается! Такой прекрасный человек, всю жизнь собирал, ноги по свету стоптал, и вот что теперь. Трясся над каждым стеклышком, как над слезинкой собственного ребенка, всю жизнь вложил, а теперь что – ничего, Дунай унесет. Должно быть, вопиет он сейчас из могилы, так что и змея бы заплакала от жалости, но кто ж его слышит. Такой человек, и такого дождался. Здесь они совершенно забывали, что он этого и не дождался, а происходило все уже после его смерти. Они просто не могли смириться с продажей, хотя точно не знали, кому именно следует это поставить в вину. Им было понятно, что женщины не могут держать в доме такое богатство, о котором ничего не знают, и нехорошо, чтобы оно лежало взаперти и в одиночестве. Вот только, все же…

Им было тяжело принять тот факт, что больше не придется указывать иностранцам дорогу на своем оккупационном немецком, что у церкви надо повернуть налево, links, links, а после Kirche вдоль холма, Berg, ja, ja, Berg[45]45
  Налево, налево… церковь… холм, да, да, холм (нем.).


[Закрыть].

Любой ребенок знал этот адрес, дети в особенности, потому что в большинстве своем они ходили туда на уроки фортепиано, а теперь все это разлетится, причем навсегда. Уплывет в чужие руки, бог знает, кому и куда, в какой-то город, бог знает, какой и где. Должно быть, близится конец света, задумывались они, не к добру это.

Наследницы же на самом деле сначала обратились к профессору Поповичу, своему дальнему родственнику, директору местного музея, вот так новость и распространилась. Они предложили ему на продажу всю коллекцию, о цене бы договорились, отдали бы все оборудование, витрины, полки, шкафы, каталог, лишь бы все это музей включил в экспозицию, обработал, и пусть наследие Гедеона Волни выставляется, размещенное, как подобает. Директор музея, специалист по естественным наукам, вышедший на пенсию преподаватель нескольких школьных предметов, от немецкого до математики, учился еще в Вене, который сам собрал и собственными руками скомпоновал и обработал почти каждый экспонат, чуть не умер от сильнейшего волнения при таком известии. Он лучше, чем кто-либо другой откуда-нибудь издалека, знал, как расцвел бы музей с таким наследством, но в то же время он лучше, чем кто бы то ни было понимал, что не может на это согласиться. Именно это он нехотя и сообщил своим родственницам. Мы, Мила, обратился он к госпоже Эмилии, – музей не того калибра. Мы слишком маленькие и слабые для чего-то в этом роде. Это слишком большая и слишком ценная коллекция для музейчика вроде нашего. А я не знаю, что бы отдал, сказал он невесело, ему в голову не приходило ничего, чтобы убедить их, насколько он сожалеет, что вынужден отказаться от такого предложения. Слезы затуманивали его взор, когда он рассказывал им, о каком старье он умолял теток по селам и как унижался, пока не выпросил и не притащил в музей несколько по сути средних, а в сравнении с этим чудом, ничего не стоящих безделиц. Но даже если все это повыбрасывать, все равно не будет достаточно места, чтобы хотя бы приблизительно разместить и выставить все, что предлагает Гедина коллекция. Кроме того, у них нет охраны и нет страховки, и для чего таким ценностям стоять здесь, чтобы рядом с ними вертелись вспотевшие ученики, когда можно показать миру, и этими сокровищами будут любоваться миллионы. Воспользуйтесь влиятельными знакомствами нашего дорогого Геды и продайте всю коллекцию целиком какому-нибудь музею, научному учреждению или частному лицу, которым Бог для этого дал денег и условия, а удачи, ей-богу, у них и так достаточно, ведь на тарелочке они получат нечто, во что бы им понадобилось вложить десятки лет труда и стараний. Нам же дайте два-три флакончика, по вашему выбору, чтобы сохранить память об имени Геды. Мы выставим их отдельно. Хотя, признался он им в конце, сердце мое разбивается на мелкие кусочки при мысли о том, какое чудо уйдет в чужие руки, но раз уж по-другому нельзя. Пусть хотя бы мир порадуется, раз нам не дано. Не доросли еще, разрази меня гром. Ольга говорит, что в эту минуту он на самом деле расплакался. И вот так первое предложение завершилось слезами.

Спустя некоторое время по городу потянулась вереница самых разных экспертов, покупателей, наблюдателей, адвокатов и любопытствующих. Первым, правда, примчался сухонький доктор Хлубник, с портфелем, зонтиком и в беретке, по которым его в городе узнавали из тысячи. Он приехал по приглашению дам, чтобы осмотреть коллекцию и установить, все ли в порядке. Он сходил с Ольгой на кладбище, гулял в предвечерние часы с госпожой Эмилией вдоль Дуная, поддерживая ее под руку, точно так же, как когда-то Геда. Он проверил все по каталогу и сделал вывод, что все экспонаты находятся строго на своих местах, несколько новых экземпляров он педантично внес в каталог на основании Гединых карточек. Все в порядке и по количеству, сообщил он Ольге грустным голосом, потому что с трудом выносил даже саму мысль о продаже коллекции.

По его совету было принято решение сначала предложить ее исключительно как единое целое, отдавая при этом преимущество музеям ароматов и коллекционерам в этой области. Так можно будет добиться лучших условий содержания коллекции, да и более высокой цены, сказал он. Он лично составил, написал и разослал письма по адресам частично из своей, а частично из Гединой адресной книжки. Указал, что необходимо договориться о времени приезда письменно или по телефону, так как никто не хотел, чтобы посетители толпились в доме. Дамы его упросили, чтобы он представлял их интересы на переговорах с покупателями, при помощи многолетнего семейного адвоката Кулича, потому что сами они совершенно не приспособлены к такому делу. Хлынули представители многих музеев, компаний, учреждений и крупных торговых домов. Прибывали хранители, директора, антиквары, технологи-парфюмеры, аптекари, художники, фармацевты, коллекционеры, химики, фальсификаторы, закупщики и шпионы. Все хотели рассмотреть коллекцию вблизи, и как покупатели, и как почитатели или как любопытные шпионы. Кто-то среди ароматов искал редкую формулу, кто-то интересное древнее стекло, кто-то секрет длительного хранения парфюмерных соединений, кто-то более дешевые аналоги, кто-то старинные формы для повторения, но были и те, кто приехал просто так, поглазеть на чудо, ощутить аромат, сохранившийся столько веков.

Грустно, что Тесса Рэндалл не увидела это представление, заслуживающее ее описания. Это стало бы важной главой в книге о Геде, которую она не написала. Где-то в середине июля, после юбилея Геды, она сообщила, что хотела бы приехать на две-три недели и спросила, можно ли на это время остановиться у них в доме, что ей незамедлительно от всего сердца и было предложено. Она должна была завершить с Ольгой переговоры о книге, которые, и правда, опосредованно были начаты с Гедой, а также она хотела просмотреть его письменное наследие, с драгоценной помощью Летича, который уже привел в порядок все эти бумаги и до определенной степени их подготовил для будущей книги.

Владо приехал на своем «фольксвагене» в аэропорт в Белграде, чтобы ее встретить. Она прилетела довольно поздно. Возвращаясь, они на полной скорости врезались в грузовик с песком, а потом, крутясь и переворачиваясь, машина разбилась о дерево возле дороги. Тесса погибла на месте, Летич умер в больнице два дня спустя.

Через несколько лет Ольга сквозь слезы рассказывала Дошену, как тем вечером с Милой случился какой-то странный припадок. Она вбежала в мастерскую и начала как сумасшедшая разбрасывать флаконы, пинать их ногами и вопить: вон, вышвырните все это вон! Позовите кого-нибудь, пусть все это заберет, или я уйду отсюда, и ноги моей здесь больше не будет!.. Вот тогда мы и решили продать коллекцию, объяснила Ольга с глубоким вздохом. Для мамы это было, как если бы мы продавали Гедину душу. И для меня тоже, но другого выхода у нас не было. И этот выход был для нас черным.

Посетителям не разрешали во время осмотра коллекции входить в библиотеку. Во-первых, она и не была выставлена на продажу, а во-вторых, они не хотели допустить, чтобы хоть на миллиметр нарушился порядок, который там устроил их обожаемый Владо, которого они оплакивали, как родного. Они и сейчас сквозь слезы пересказывают его шутки, а в присутствии Милы стараются о нем не упоминать, зная, что она не скоро это переживет.

Мало кто из приходивших на переговоры мог сохранить присутствие торгового духа и совладать с изумлением перед красотой, что представала перед их глазами в виде аккуратно расставленных флакончиков. Среди них были и те, кто приезжал раньше, но все равно они удивлялись всему, как в первый раз. Все, что мог охватить взгляд, выглядело, как не от мира сего. Частным коллекционерам сразу становилось ясно, что у них не хватит денег заплатить за такие вещи, поэтому они лишь жадно пожирали их голодными глазами и уходили, опечаленные фактом, что в своей коллекции они никогда не увидят таких драгоценностей.

Историки искусств, посвятившие жизнь изучению такого типа стекла и фарфора, просто-напросто теряли дар речи, бедняги. Обезумевшие от счастья, что им представилась возможность в одном месте увидеть и сфотографировать такую подборку, а особенно работы мастерских из Центральной Европы (Файфер, Галле, потсдамские мастера, Вена, Венеция, чехи), но и полные сожаления, что их собственные музеи и галереи не могут и мечтать о том, чтобы приобрести нечто подобное.

Осмотр коллекции продолжался несколько месяцев, после чего последовали многочисленные предложения и переговоры. Сторона владельцев их обсуждала, при этом умением вести переговоры отличался адвокат Кулич. Нелегко было принять столь важное решение, но, в конце концов, все согласились, что Кёльнский музей со своим предложением был ближе всего к их представлению о настоящем серьезном покупателе. Поэтому они решили отдать предпочтение этому учреждению и принять условия, которые в письменном виде доставил доктор Ценнер, старый друг семьи, о чем лучше всего свидетельствуют многочисленные письма и четырнадцать рождественских открыток, сложенных по порядку в одной из Гединых папок.

Кёльнский музей предлагал выкупить всю коллекцию и выставлять ее по циклам, в соответствии с критериями их экспертов, чтобы за два года посетители могли осмотреть ее всю. Постоянная экспозиция, как и все временные выставки, носила бы имя коллекционера, первого владельца коллекции, Гедеона Волни. Семью за счет музея приглашали бы на все торжественные открытия, и первое должно было состояться в течение пяти месяцев после переезда коллекции в Кёльн. Дубликатами музей может распоряжаться свободно, по своему усмотрению.

Сторона владельцев была удовлетворена предложенными условиями. Во-первых, и для них самым важным было то, что будущий куратор коллекции, отвечающий за ее дальнейшее существование, доктор Ценнер, являлся для них надежной гарантией, что талант коллекционера и память о нем будут чтить надлежащим образом. Во-вторых, коллекция сохранится в целости, в собственности учреждения, в котором будет осуществляться специализированный надзор. В-третьих, они и сами, через Ценнера, смогут иметь к ней какой-никакой доступ.

Поэтому адвокаты обеих сторон приступили к составлению договора, был назначен срок для проведения экспертизы и передачи коллекции.

В воскресенье, 23 октября 1980 года, началась эта работа. Для этого доктор Ценнер, помимо адвоката фирмы, некоего Вендера, подпись которого стояла на договоре, привез трех специалистов по ароматам из своей фирмы и двоих из других учреждений той же направленности. Также присутствовали два историка искусств, пригласили и доктора Хлубника. Появился и один из братьев Ротт (бедняга даже не представлял, что в городских легендах он слыл одной из причин Гединой смерти). Их дом был заинтересован в нескольких экземплярах, и они надеялись, что будет достаточно дубликатов, особенно среди образцов бранденбургского стекла, которым Кёльнский музей был богат, вот они и думали, что дубликаты могут выставить на продажу.

К работе по экспертному установлению состояния коллекции приступили около девяти часов утра. Так как они намеревались паковать ароматы согласно периоду их изготовления, необходимо было, чтобы эксперты сначала установили состояние в интервале до пятидесяти лет. Началось все как по маслу. Хлубник, знаток коллекции и автор каталога, выдавал сведения о флаконах, как отличник на выпускном экзамене.

Экспертам-одорологам, – Ольга хорошо помнит, что одного звали Вернер, – оставалось всего лишь в той первой группе сравнить запись в карточке с содержимым флакона, насколько это возможно, следовательно, подтвердить состояние, и затем быстро упаковать предметы.

Бутылочки открывали аккуратно, профессионально, без спешки, можно сказать, очень осторожно, что во всех вселяло огромное доверие. Ольга в их способе обращения с флаконами узнала некоторые Гедины процедуры, что ее весьма успокоило. Они их обоняли, один за другим, каждый что-то записывал на бумажке и брал следующий флакон. Некоторые отставляли в сторону, делали перерыв, о чем-то переговаривались. Выходили наружу, оставались там некоторое время, затем снова возвращались и опять нюхали. Затем, договорившись, остановили проверку. Они сочли, что нужно передохнуть и продолжить после обеда. Так и сделали.

Вернувшись после обеда, всё подготовили и снова приступили к обонянию тех самых флаконов, с которыми работали ранее. Садились за стол, вставали, обнюхивали их со всех сторон, подходили к окну.

Потом решили брать наугад, так сказать, случайный образец. Они вдыхали и записывали вплоть до самого вечера. Тогда они остановились, оставив с десяток флаконов на столе. Не упаковали ничего.

На их лицах появилось какое-то, можно сказать, судорожное выражение, некая смесь страха и удивления. В тот вечер все разошлись сразу после приготовленного для них ужина. Все, кроме Хлубника, остановились в гостинице в Нови-Саде. После их отъезда Хлубник немного обеспокоенно сказал Ольге: не знаю, в чем дело, все выглядят как-то загадочно.

На следующий день они в то же время продолжили работу. Открывали флаконы, нюхали, вдыхали, отставляли и снова повторяли процедуру. Надолго задержались на одном желтоватом, красивой формы флаконе, с причудливой пробкой в форме букета желтых цветов. Его нюхали, взбалтывали содержимое, передавали из рук в руки, о чем-то спорили, читали Гедины записи. Потом, после небольшого перерыва, снова брали флаконы без какого-либо порядка, нюхали, нюхали и нервничали все больше. Они просили Хлубника переводить им Гедины записи о составе, слово за словом. Ольга принесла словарь. Они опять сделали перерыв, позвали доктора Ценнера и долго о чем-то разговаривали. Ценнер сердился, кричал на них, а они подносили ему флаконы, чтобы он понюхал.

Что-то определенно не так, объяснял Хлубник Ольге и госпоже Эмилии, я не знаю, в чем дело, но по поводу чего-то они яростно спорят. Он прекрасно знал, почему, но хотел пощадить этих двух добрых женщин.

После обеда они потребовали для продолжения работы присутствия обоих адвокатов, доктора Хлубника, обеих дам (Мила тогда была в Белграде) и, конечно, доктора Ценнера. Всех попросили усесться вокруг стола, взяли десять флаконов и нюхали их по порядку, делая записи. Они хотели, чтобы их рассудили, и при этом каждый из присутствующих понюхал и записал свои ощущения. Через некоторое время Ценнер предложил прекратить проверку. Нужно сделать более продолжительный перерыв. Все это как-то тревожно. Дам не стоит нервировать. Какая же это экспертиза, это похоже на дегустацию вина, злился он. Они договорились продолжить ближе к вечеру.

Что происходит, спросила его госпожа Эмилия, мне кажется, что-то не в порядке. Ничего, ничего, у всех немного сдают нервы. Все будет хорошо. Вечером мы все спокойно встретимся, и все устроится.

В назначенное время все снова собрались, нюхали, останавливались, переглядывались, отдыхали и начинали все сначала. У всех в глазах поселился некий страх, почти ужас. Они выглядели страшно, как вампиры, старающиеся высосать аромат из утробы флакончиков, и глаза у них от усилий вылезают из орбит, в них лопаются капилляры. Они разошлись глубокой ночью, с лицами, посиневшими от напряженного вдыхания. Кожа зудела, словно от какого-то невроза. Они чесались и откашливались.

На следующий день в девять утра все были на том же месте. Понюхали несколько флаконов, которые до этого не трогали, возвращались к вчерашним, а потом объявили всем в присутствии адвокатов, что из флакончиков не чувствуется абсолютно никакого аромата.

Неправда, воскликнула госпожа Эмилия, как вам не стыдно, вы обманщики! Ценнер подошел к ней и обнял за плечи.

Из некоторых немного пахнет плесенью или прогорклым маслом, из каких-то – пахнет застоявшейся водой, но это, разумеется, нельзя назвать ароматом. Из некоторых попахивает чем-то кисловатым, но это, скорее, вонь. Всего в нескольких флакончиках удается угадать, и то после длительного вдыхания, какой-то далекий призрак истончившегося, совершенно неопределенного аромата. Его, по правде, ощутили всего два эксперта, остальные нет. Иными словами, дорогие дамы и господа, наше суждение в этом вопросе единодушно: здесь, в этих флаконах нет никаких ароматов.

Господин Хлубник зашипел на это, как аспид: Это обман! А потом вопил во весь голос, вам это просто так с рук не сойдет! Мошенники! Мы на всех вас в суд подадим!

Пожалуйста, протянул ему один из них, вежливо и очень серьезно, прошу вас, убедитесь сами!

Что убедитесь, что убедитесь, я не эксперт в этих вещах! Я свою экспертизу сделал, и она неопровержима, а вы далеки от настоящих экспертов, вы обычная шушера! Вы здесь для того, чтобы сбить цену! Неучи! Это обструкция!

Доктор Ценнер вмешался в спор и сказал, что они могут пригласить любого эксперта, которого им назовут как лицо, заслуживающее доверия, где бы он ни находился. Затем сам двинулся от флакона к флакону и нюхал их так тщательно, долго и настойчиво, что все уже почти понадеялись: вдруг что-нибудь да нашел. Прошло больше часа, когда он поднял голову и произнес: боюсь, что тут, и правда, ничего нет. Небольшое дуновение тут и там, но аромата на самом деле нет.

На это Хлубник, с исказившимся лицом, яростно схватил те же самые флаконы и принялся за дело. Он подносил их к самому носу, пытаясь в этом копировать Геду, которого он столько раз видел за вдыханием аромата, отдергивал, как он, голову назад, втягивал воздух, вдыхал, сипел, набирал полные легкие, делал паузы, повторял все снова, но напрасно. Из флакончиков действительно не исходило никакого аромата. Все они пустые, пробормотал он Ольге и вышел.

Спаси Господи, – прошептала пожилая дама, всерьез испугавшись, – что же будет с нами…

Ценнер предложил собраться на следующее утро около девяти и проверить самые древние флаконы, включая и тот, старше трех веков, благодаря которому коллекция и прославилась. Может, стоило именно с него и начать, восклицал уже изрядно обезумевший хранитель. Что, если существует какой-нибудь определенный порядок в подходе к ароматам. Может, они взаимно уничтожаются, если перемешаются таким образом. Прекрасно было видно, что он говорит это, только чтобы что-нибудь сказать, хватается за соломинку, особенно когда произнес: а все это необходимо делать в тишине и без гвалта, хотя в тот день они едва вымолвили несколько фраз, за исключением препирательств в конце.