Текст книги "Дом мертвых запахов"

Автор книги: Вида Огненович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Спустя неполный месяц после того, как Геду перестали таскать на допросы, Йохана, с багажом в руках, позвонила в дверь лейтенанта Николича, адрес которого в Нови-Саде семья Волни нашла с большим трудом. Он только позволил ей войти и с порога передать ему бутыль-демиджон вина и коробку с серебряными столовыми приборами на двенадцать персон, ручку с золотым пером и янтарный мундштук. Все красиво упакованное и перевязанное. Это вам в подарок на день рождения от тех и тех, они точно не знают, когда он у вас, может, уже прошел, может, нет, но просят вас принять подарок сейчас и очень вас благодарят за все. Николич отвернул краешек бумаги, заглянул в коробку, снова закрыл, то же самое проделал с ручкой и мундштуком. Отнесите все это назад, передайте им привет. Эти вещи для них, а мне они на кой… Йохана не смогла выговорить, на что, потому и забыла забрать бутыль с пола, но о ней он и не упоминал. Геда потом долго смеялся.

Два следующих года прошли в бесплодных попытках поступить в университет. Все это время он понемногу работал сдельно, по большей части как табельщик, ведущий учет смен и рабочего времени на стройках. Также он давал уроки и все время немного побаивался, что его все-таки пошлют дробить камень, как ему столько раз грозил Ракота.

Кто знает, по какому счастливому стечению обстоятельств это его миновало. В конце концов, не без помощи приятеля по гимназии, ему удалось попасть в список студентов юридического факультета, хотя его интересы лежали в совершенно другой области. Апатовича же, который на протяжении трех лет подавал заявление на юридический, чтобы впоследствии унаследовать отцовскую контору, как тот от своего отца, распределили на медицинский.

Геда всегда утверждал, что зимы в Белграде во времена его студенчества были куда холоднее полярных. Белые медведи тогда бежали из Белградского зоопарка в Сибирь, чтобы немного согреться. По сравнению с девичьей светелкой в квартире госпожи Зоры Гргич, по Душановой улице, любой зимний норвежский пейзаж выглядит, как теплый уголок, шутил он. Комнатка обогревалась из кухни, где топилась углем маленькая печка, при этом госпожа Зора экономила так, словно кидала в печь бриллиантовые кольца, а не уголь.

В отличие от экзаменов в Праге, к которым он готовился с радостью и большими амбициями, здесь он зубрил, словно мешки таскал, заботясь единственно о том, чтобы как можно скорее все это закончилось. Не так много было вещей, которые его по-настоящему интересовали в обширном материале, но все это надо было прочитать и запомнить. Ему стоило огромного труда и усилий оставаться в стороне от разного рода политической деятельности, которой всегда несколько остерегался. Это область, в которой он ничего не понимал и не хотел понимать, а, что важнее всего, ни к чему из того, что проповедовалось, он не испытывал ни малейшего доверия. Опыт допросов превратил его в подозрительного и осмотрительного человека.

Это было не то учение, как он его себе представлял, и не те науки, в которых он находил много смысла, но и это закончилось. Получение диплома юридического факультета было отмечено в доме Волни, как огромная победа. И действительно, на пути к ней Геда преодолел множество препятствий, но принял ее без радости и без какого-либо ощущения триумфа.

Потом он отслужил в армии, сначала полгода в Вировитице, а остаток – в Пироте. Родителям он запретил его навещать. Не хочу, чтобы обо мне думали, как о маменькином сынке, объяснил он. Вернулся домой и поступил на работу в Водное содружество, что считал лишь вынужденной мерой, пока не найдет чего-нибудь лучше. Это место, тем не менее, имело и свои плюсы. Со временем даже оказалось, что оно полностью ему подходит. Поскольку он был юристом и переводчиком, то часто ездил в командировки в разные придунайские города, а оттуда и дальше, в Европу. Ходил по антикварным лавкам, музеям, комиссионкам, аукционам и перекупщикам в поисках предметов для своей коллекции, и все это намного раньше, чем наши границы стали доступными для неограниченного количества частных поездок. Так как учреждение было довольно скромное, в нем работали спустя рукава и без особых волнений. Мы в углу, не мешаем никому, говорил их директор Маливук. Так и было на самом деле. У Геды сложились прекрасные отношения с десятком остальных служащих, хотя за пределами конторы они и не общались, если не считать, что пару раз в год, на праздники, он приглашал их к себе домой. Те, кто осмеливался, приходили на славу, другие – на день рождения или какой-нибудь государственный праздник. Он показывал им коллекцию или только новые предметы, приобретенные недавно. Они же потом хвастались в городе, гордясь, как соучастники. У нас появились новые чудесные экземпляры, говорили они.

Профессор Волни всегда слегка фыркал. Чистой воды фантазии, эти ароматы, говаривал он, но только в разговорах со своей Милой. Туман, нечто ненадежное и преходящее. Далекое от действительности. Получишь насморк, например, и все, конец! Дунешь – и нет ничего. Развеется облачко, и никто больше о нем не узнает. Такой ум, боже мой. Такой мозг. Он мог бы научиться всему, чего пожелает. А это все бесплодный дым. Фу-фу-фу, и нет его! Ты ведь прекрасно знаешь, что твой сын гений, шлепала его по руке добрая Эмилия, только сердишься, а сам не знаешь, почему. Жалко мне его знаний и доброты, вот почему.

Несмотря на это, одно из своих лучших сочинений он посвятил сыну, а его названием дал понять, что, в конце концов, принял его талант к обонянию мира. Назвал он его «Адажио к аромату лилии». Это произведение задумано, как свадебный подарок, упрекнул он, только чтобы напомнить, что уже пришло время забыть Ольгу Скрипку и серьезно оглядеться вокруг. Может, и тут есть девушки. Годы проходят. Когда не в свое время, все сложнее.

Родители не знали, что Геда годом раньше, а ровно через девять лет после своего возвращения, получил первую открытку, в которой его сердечно приветствовали Иван и Ольга. Фамилия «Скрипка» была кокетливо перечеркнута, а «Брохановски» написана очень крупными буквами, чтобы ему все было совершенно ясно. Я не забыл, но простил вам, скажет он, смеясь, когда они однажды летом, в середине шестидесятых, приедут его навестить. Маленькая Мила будет учить их семилетнего сына Федора плавать без обязательного пластмассового лебедя, за шею которого он судорожно цеплялся, когда бы ни вошел в воду. Она же над ним смеялась.

Через шесть-семь месяцев после написания композиция «Адажио к аромату лилии» дождалась и первого исполнения в зале музыкальной школы. Автор играл на скрипке, а за фортепиано была молодая коллега, Ольга Попович, дипломированная пианистка, выпускница Белградской академии, из класса профессора Найека, когда-то ученица, а теперь преподавательница своей родной средней школы.

Зал был довольно велик, но очень быстро заполнился, что для небольшого городка не вполне обычно, за исключением, когда играл или дирижировал капельмейстер Волни. Ученики были вынуждены стоять вокруг и за задними рядами. И Геда вместе с ними, потому что опоздал.

Ольга Попович в тот вечер играла, по мнению госпожи Эмилии, поистине волнующе, но, как потом сама призналась, с трепетом, достойным сольного выступления в Карнеги Холле. Если бы она могла предположить, что вскоре после этого концерта станет в некотором роде постоянным членом маленького оркестра Волни, ее волнение, может, было бы еще больше, если такое вообще возможно.

После игры, радостная и раскрасневшаяся, она стояла в обществе молодого доктора Апатовича и принимала заслуженные поздравления. Улыбалась и повторяла всем одно и то же, как заученное стихотворение, что все заслуги принадлежат маэстро, композиция прелестна, и было истинным наслаждением играть с таким артистом, как директор Волни.

Тут подошел и Геда, поздравил ее довольно формально, перекинулся парой слов со своим приятелем, и почти было двинулся дальше. Затем, будто что-то вспомнив, отвел ее в сторонку и серьезно прошептал: спасайте, я серьезно провинился. Только вы можете меня избавить от неприятностей. Выйдем, прошу, со мной на улицу, и я вам все объясню. Она коротко извинилась перед доктором и пошла за Гедой.

Несмотря на то, что знала его с раннего детства, она всегда немного стеснялась этого молодого красавца. Испытывала к нему какое-то почтение. Это началось еще с тех пор, когда девочкой она приходила к его матери на занятия. Не сказать, чтобы она часто с ним разговаривала. Просто не осмеливалась. Он всегда ей казался каким-то далеким и загадочным. За эти дни, пока они с директором репетировали концерт, ее часто оставляли на ужин, и тогда она пыталась завязать с Гедой какой-то разговор, но все, что ей удавалось сказать, казалось банальным и глупым. И теперь она тоже волновалась.

Вот, послушайте, что случилось, сказал ей Геда, когда они вышли. Папа весь день собирал для вас букет, все красиво составил и наказал мне сегодня вечером принести и вручить вам от его имени, а я забыл. Ничего не могу сказать в свое оправдание, я виноват и все тут. Я знаю, вы можете простить, но он – нет. Поэтому можно я сейчас добегу до дома и принесу, а вы, если согласны, подождите меня здесь, или пойдемте со мной, составите мне компанию.

Я уже получила розы от профессора, вы же видели тот букет на фортепиано, напомнила она. Нет, те розы вам купила моя мама, а отцовский букет совсем другой, вот увидите. Давайте позовем и Милоша, пусть идет с нами, предложила она, но Геда сделал вид, будто не слышит, нежно взял ее за руку и повел к своему дому.

Открыв ворота, он повел ее прямо в сад, который был весь в цветах. Чего там только не было. Пахло чудесно. Посмотрите, он махнул рукой, вам нравится? Действительно прекрасно, говорит она, давайте мне мой букет и пойдем, неудобно, что меня там нет, директор может подумать, что я сбежала. Вот, пожалуйста, показал он рукой на весь сад. Это ваш букет. Не понимаю, засмеялась она, что вы имеете в виду, это? То, что я сказал. Все эти цветы принадлежат вам. А теперь, если сможете их унести, пожалуйста, я даже вам помогу. А если не смогу? Ну, тогда вы должны сюда переселиться, к нам, и наилучшим образом ухаживать за своим букетом. Вы ведь наверняка не позволите, чтобы это делал кто-то другой. Она еще пуще рассмеялась: Что вы сказали, что вы сказали? Потом они зашли в школу, только чтобы забрать ее сумочку и сообщить матери и сестре, а потом вдвоем отправились на свою первую долгую ночную прогулку, что не прошло мимо любопытного докторского глаза и не помешало безошибочному диагнозу. Эти двое продолжили свои ночные вылазки и вскоре обо всем договорились. Не прошло и трех месяцев, как преподавательница Попович стала Ольгой Волни, а спустя неполный год родилась маленькая Мила. Ночные прогулки станут их любимой семейной традицией.

Скажи мне честно, – однажды спросила она, когда уже в качестве его жены отчасти справилась с трепетом перед ним, хотя ей это так до конца и не удастся, – почему ты так спешил с нашей свадьбой? Я не спешил, смиренно ответил Геда, но раз уж мы встретились и нашли друг друга, я подумал, что самым естественным будет это как можно скорее и узаконить. Для чего нам какой-то полуофициальный стаж в таком маленьком городе, скажи сама. А что конкретно для тебя стало решающим, выспрашивала она его. Решающим – для чего, не понял Геда. Выбрать меня, мы ведь почти не знали друг друга. Имя, сказал он, а она прыснула. Значит, если бы я была Еленой, никакой свадьбы, смеялась она. Значит. Нет, серьезно, настаивала она. Самым серьезнейшим образом, улыбался Геда. Она ему не поверила. Может быть, та, другая Ольга, поверила бы.

Янко Волни, скрипач, композитор, директор музыкальной школы и профессор на пенсии, уважаемый гражданин, был похоронен с музыкой, венками, цветами и надгробными речами, в августе 1976-го, на Чератском кладбище. Весь город вышел на похороны. Это была торжественная церемония. Когда глубоко опечаленные домочадцы вернулись с кладбища домой, то собрались в большом зале, и, проводив родственников и друзей, просидели в молчании глубоко за полночь. Они переглядывались растерянно и печально, как маленький экипаж корабля, севшего на мель. Геда всматривался в портреты предков, как будто видел их в первый раз. Я чувствую себя, как ребенок, внезапно вымолвил он вполголоса. Спрашиваю себя, смогу ли я вообще жить без отца. Мать на это горько зарыдала.

Из новой Гединой компании на похороны приехал только Владо Летич. Был период отпусков, а англичане все еще находились в Венгрии. Все они потом искренне оплакали старого господина. Придя в дом, Милан постоянно оглядывался в ожидании, что в комнату войдет элегантный и благородный старец и вежливо пожмет всем руку. В голове не укладывается, что я больше никогда не смогу пожать ему руку, сказал он. Он делал это так благородно и сердечно.

Той осенью Томас зашел к Геде всего один раз, и то, когда Летич вез его в белградский аэропорт. Ему нужно было срочно по каким-то делам лететь в Лондон, вот он и заехал попрощаться. Мне очень жаль вашего отца, выразил он сочувствие Геде, таких людей в новых поколениях все меньше. Немного рассказал об их пребывании в Венгрии. Он был доволен, нашел достаточно текстов Казинци. Я набрал ворох материалов, теперь осталось все это перевести и обработать, может быть, уже весной смогу закончить книгу, вы ее получите одним из первых, пообещал он. Пожалел, что профессор не дожил, ведь там будет и два письма митрополита Стратрат…, – он опять не смог выговорить «Стратимировича», – причем из того периода, когда он уже помирился с Досифеем. Тесса остается, и я надеюсь, что через нее мы будем поддерживать связь, добавил он. Да, перебила она, я остаюсь. Владо говорит, что мой случай – хождение по мукам, но с плоскостопием. Твердит, что передо мной стоит вечный русский вопрос – что делать? В сущности, так оно и есть. Письма, которые я ищу, судя по всему, я найти не смогу, теперь мне уже ясно. Тогда мне нужно или отказаться от романа, или довольствоваться тем материалом, который у меня есть, что существенно меняет жанр. Если, следуя идее профессора, я решусь на параллельные путевые заметки, то окажусь в еще большем затруднении, потому что речь не о произведении Марко Поло, а о почти неизвестной книге некой мисс Пардоу. Чтобы дать читателю возможность сравнить обстоятельства разных эпох, следовало бы рядом с моим текстом приводить абзац за абзацем текст из ее книги. И чего я тогда добьюсь? Покажу, что вещи с течением времени меняются, а это всем прекрасно известно, и что моя предшественница из девятнадцатого века была романтична, что совершенно естественно. И вот опять передо мной русский вопрос – что делать? Я попытаюсь написать книгу на основании заметок, которые веду с тех пор, как сюда приехала. Что-то вроде романа об этом исследовании. Как вы думаете, обратилась она к Геде. Здесь бы это с удовольствием читали, согласился он, а там – уж не знаю. Надеюсь, что и мне удастся еще раз приехать, сказал Томас при расставании, стискивая Геде руку. Я не отказался от мысли разыскать патент на ту скрипку. Вы должны мне помочь. Геда пригласил его приезжать, когда захочет. Видите, здесь хватит места для всех.

Вы двое любовники? – спросил Томас Летича и Тессу на аэродроме, когда они сели выпить кофе, прежде чем его пригласят в самолет. Они промолчали, Летич с чувством большой неловкости. Несмотря на это, Томас повторил вопрос. Нет, сказал Летич. Да, ответила Тесса. Выпили кофе. Не беспокойся, я позвоню уже сегодня вечером, нежно обнимал ее Томас, пока они долго прощались перед эскалатором. Летич уже был у выхода, и прямая линия табачного дыма устремлялась ввысь из его правой руки.

После поминок на полгода, в середине марта, Геда посадил на отцовской могиле куст лилий. Он даже съездил в питомник «Лилиом», недалеко от венгерского городка Байя, чтобы купить рассаду, так как знал, что там выращивают лучший сорт этих цветов, какой-то очень живучий, японский, устойчивый к различным климатическим условиям. Попросил как можно бережнее упаковать ему десяток стеблей, которые долго выбирал, упаковку положил на переднее сидение, ехал медленно и часто посматривал на сверток в страхе, чтобы случайно не поломались хрупкие ростки благородного цветка, который столь тесно связывал его с отцом.

Кустик принялся, хотя поначалу был немного чахлым. За ним ухаживали все, а больше всех госпожа Эмилия. Она была полна решимости сохранить его любой ценой. Регулярно поливала до восхода солнца, а иногда и по два раза в день, руками рыхлила землю, которую приносила из сада, нежно подвязывала стебельки к колышкам, чтобы их не согнул ветер, после сильного дождя бегом бежала проверить и поднять какой-нибудь прибитый к земле росток. Мало-помалу кустик ожил и разросся. Теперь на нем каждый год появлялось и надолго оставалось по нескольку райских цветков с печальным ароматом. Увидев его в цвету первый раз, старушка ласкала прекрасные раскрытые чашечки и разговаривала с ними, как с живыми. Это папа из них смотрит на нас, сказала она Геде.

Каждый раз, приходя на отцовскую могилу, он говорит: папа был гением, я и мизинца его не стою. Похоже, это и впрямь было выражение, передающееся по наследству в семье Волни, как однажды заметил Милан, ведь потом его часто будет повторять и маленькая Мила.

В доме Волни жили по распорядку, установленному неведомо когда, немного изменявшемуся, только если были гости, или когда Геда бывал в отъезде. Хозяйство долгие годы у них вела опытная Йохана Шентолер, урожденная Райкич, отчасти член семьи, нежно называемая Йоханесса, унаследовавшая эту работу от своей матери, Гединой няни, Аницы, которую он в своих записках называл «наша баба Райкичка» и говорил о ней с огромной нежностью, как будто она на самом деле была ему родной. Она, правда, нам родная, всегда повторял он отцовские слова, когда бы о ней ни упомянули. У нас столько родственников, которые никогда даже не поинтересовались, живы ли мы, а она была с нами в тяжелейшие моменты. Эта женщина во множестве важных обстоятельств выказывала им свою огромную преданность, а они умели это уважать, да и вернуть долг.

Дамы занимались своей музыкально-преподавательской деятельностью так, чтобы ни в чем не нарушать главное семейное предназначение, а именно – служение коллекции и Гединому таланту. По утрам на улице часами слышался ритмичный отсчет: один-два-три-четыре, вместе с ученическим стуком по фортепианным клавишам в том же ритме. Это многочисленные ученики играли гаммы и легкие упражнения, как правило, с бабушкой Эмилией, потому что Ольга в это время ежедневно, кроме выходных, занималась преподаванием в школе. Позднее и Мила начала заниматься с учениками.

После совместного обеда, в послеполуденные часы, Йоханесса шла к себе домой, и остаток дня в доме Волни проходил под знаком хозяина знаменитой коллекции, исследователя и ученого, который это время проводил в своих комнатах. Когда бывали гости, распорядок подстраивался под них, о чем договаривались заранее. Они жили очень тихо, в стенах своего дома, в тени коллекции, за ее счет и для нее, в самом сердце городка, а на самом деле за тысячи километров от него, именно так частенько горожане и говорили.

Встречали и провожали с соблюдением приличий, поминали и отмечали без шума, грустили и радовались, как положено, многого не ждали, но немногое проходило мимо них. Кроме постигшей и опечалившей их потери, у них бывали и праздники, проходившие вне обычных семейных торжеств. Отметили аттестат зрелости Милы, затем выпускной концерт в средней школе, поступление на педагогическое отделение Музыкальной академии, сдачу первых экзаменов. С удовольствием наблюдали за ее взрослением. Все шло своим чередом.

Однажды в субботу Йохана, которая всегда очень осторожно вытирала пыль, будто прикасаясь к святой воде, случайно уронила несколько флакончиков, а один даже свалился на ковер и остановился на плечах стилизованного муравья в углу пестрого рисунка. У женщины вырвался крик грешника, умирающего в адских муках, так что примчались обе Эмилии. Бабушка вскрикнула, увидев Йохану, замеревшую от страха. Геда был в мастерской, и только когда понял, что происходит нечто необычное, пришел, поднял флакон, немного его протер и вернул на место.

Ш-ш-ш, успокаивал он их, что с вами, если бы так легко было их разбить, они не пережили бы несколько столетий. Только, разумеется, не стоит накликать беду, нежно дотронулся до плеча Йоханы, кивнул матери и дочери, вернулся за стол и снова погрузился в свои ароматы.

Они выскользнули из комнаты, по-прежнему с испугом в глазах. Йохана еще долго не могла успокоиться. Она даже прилегла на диван в столовой, потому что перед этим выпила немного воды с сахаром. Госпожа Эмилия положила ей на лоб мокрое полотенце и дала какую-то таблетку с ромашковым чаем, приготовленным Милой. Не принимайте это так близко к сердцу, утешала ее старушка, что бы приключилось, если бы он, не дай бог, разбился, из вас бы и дух вон. Не волнуйтесь так сильно, видите, все закончилось хорошо. Я и сама не знаю, что со мной случилось, оправдывалась Йохана. Я не должна быть такой невнимательной. А ведь господин Геда всегда так добр ко мне, ни разу в жизни не прикрикнул, косо не посмотрел, не говоря уж о чем другом. А моей маме при встрече всегда целует руку. Подумать только, своей служанке, где это видано?! Всегда было понятно, что это был человек не от мира сего. Как это был, что это вы говорите, удивилась Мила. Как был, он же и есть! Ой, что это я такое сказала, типун мне на язык, шлепнула себя Йохана по губам. Да что же это со мной, Господи прости, совсем рехнулась. И разразилась безутешным плачем.

Все вы где-то в других местах, один только я здесь и больше нигде, писал Летич Милану в Канаду. Чувствую себя страшно одиноким, и если бы не эти несколько ближайших друзей: (после двоеточия шло перечисление тридцати семи имен), сошел бы с ума от одиночества. Не столько мне нужна дружба, сколько ссоры и препирательства, но было бы с кем и как. Сам с собой я уже столько раз ругался до смерти, но всегда мирился. Единственное, мне удалось прервать отношения со всеми членами группы «Блумсбери», в особенности меня начала нервировать женская часть этого литературного кружка. Они писали намного больше и сложнее, чем мужчины. Я их ликвидировал. Впрочем, нашел двух живых девушек на замену, вот только постоянно колеблюсь между ними, а поскольку много работаю, у меня нет времени решить этот вопрос как настоящему мужчине, поэтому я, по большей части, пребываю в одиночестве. Вот как работа мешает мне в осуществлении моих жизненных целей. Я всегда считал, что работа вредна, а теперь думаю, что она убийственна и разрушительна. Больше я тебе не Летучий, а Одинучий…

Ты не знаешь, дорогой Владислав, что такое одиночество, отвечал ему Милан, ведь ты никогда не работал в маленьком канадском университетском кампусе. Когда я поутру вижу грачей на ветвях огромного дуба перед зданием, в котором преподаю, то два дня прыгаю от счастья, что могу хоть с кем-то перекинуться словом. Но и с ними человек не может спокойно поговорить, потому что студенты быстро распугивают их японскими мотоциклами, на которых приезжают на лекции. Здесь все торопятся, это главное занятие. Едят на ходу, разговаривают с куском во рту, на ходу пьют, любовью занимаются на бегу, и все и всегда мимоходом. Вечно куда-то несутся и прячутся, как будто в них все время пускают отравленные стрелы. Только одна полька, Тереза, иногда немного замедляет темп, и я ей за это очень благодарен.

Милан уже второй год в университете Ватерлоо, а последние несколько месяцев в качестве доктора англистики. Верным оказалось его давнее предположение, что там он сможет быстрее закончить докторскую. Приезжал на защиту, защитился, отметили, и сразу назад. Не стал оставаться на каникулы. Вернулся, чтобы вести там летний семестр, он хотел скопить немного денег, так как пригласил мать провести следующую зиму у него в Канаде. Прилежная учительница на пенсии, Боса Дошен, тут же принялась за серьезные приготовления к этому предприятию. Сначала она бросилась учить английский. Дни напролет крутила пластинки на своем проигрывателе и повторяла вслед за приятным голосом дикторши, ломая язык: Дис из май френд Мери, ши из э тичер…

За несколько дней пребывания в связи с защитой докторской диссертации Милану удалось один раз зайти, ненадолго, и к Геде, только чтобы взглянуть на коллекцию и пригласить их на банкет, на котором Ольга и Геда из-за сильного табачного дыма пробыли не больше часа, а Мила – до самой зари, ей ничто не мешало.

Когда Милан зашел к ним, старая госпожа, поздравив его, подарила ему один из хорошо сохранившихся смокингов профессора Янко, еще со времен сольной карьеры. Поскольку Милан был очень высок, она думала, что смокинг будет ему впору. Он его примерил, чтобы все посмотрели, как он на нем сидит. Старушка глядела на него с восхищением, остальные аплодировали. Я знаю, он очень бы хотел видеть вас одетым вот так, сказала госпожа Эмилия, именно такие костюмы вы теперь должны носить, Герр Доктор, ничто другое вам больше не приличествует. Смотрите, хоть портной и не кроил его по вашим меркам, судьба сама скроила, а уж она-то умеет сшить, как надо. И желаю вам в нем вскоре жениться, если Бог даст, шепнула она ему, сдерживая слезы.

Милан очень обрадовался подарку. Хотя он и нечасто его надевал, смокинг станет одной из тех редких вещей, которая неукоснительно будет сопровождать его во всех переездах, в домах и в браках. Этот смокинг – моя малая родина, говорил он всегда, когда ему было грустно, или когда выпивал, – в нем живет моя душа.

Тесса уехала по завершении своего стипендиального срока, уже больше года тому назад. Увезла с собой гору книг, упакованные подарки, воспоминания, причудливые безделушки, которые накупила по пути, но без писем, в поисках которых приезжала. Чуть было не осталась и без ответа на «русский вопрос», что делать, но до спасительной идеи дошла только под самый конец поездки. Почему бы мне не написать книгу о Гедеоне и его коллекции, хлопнула она себя по лбу. Боже, как я до этого не додумалась раньше, это же единственная стоящая тема из всех, которые я до этого упоминала. Господи, как я могла быть такой несобранной! Что это со мной? Она долго обсуждала это с Летичем и Верой (Милан тогда уже был в Канаде) на прощальном ужине, пригласив их накануне отъезда. Конечно, я знаю, что для этого мне, прежде всего, необходимо его разрешение, но сейчас у меня нет сил его спрашивать. Устроишь это для меня, она умоляюще посмотрела на Владо. Как вы думаете, согласится ли он. Нет, я понимаю, что без его содействия исполнить это невозможно. Я так счастлива от этой идеи, говорила она. И в самом деле, тем вечером она была очень весела, засиделись до поздней ночи. Тесса благодарила их за все, по кругу повторяла все выученные сербские слова, болтала с официантами, каждую минуту вставляла, как ей жаль уезжать, а в конце, как будто что-то вспомнив, отдала Вере очень красиво упакованный сверток. Внутри была коробочка с флакончиком духов, который она получила от кого-то в Венгрии. Возьми, я давно храню это для тебя, но все время забываю отдать, вот и теперь чуть не забыла. Может, тебе понравится. У меня аллергия на духи, содержащие спирт, поэтому я их даже не открывала, но мне кажется, они хорошие. Вера поблагодарила и с любопытством развернула подарок. На продолговатой картонной коробочке было нарисовано несколько звездчатых желтых цветков неизвестного ей растения, а под ними написано угловатыми буквами: «Csillag». Вера смутилась и смешалась. Торопливо снова кое-как замотала коробочку и сунула ее в сумку. Несмотря на то, что они были захвачены разговором о будущих планах, Владо заметил, что она как-то внезапно помрачнела, но подумал, это потому, что духи ей не слишком понравились.

Тем же вечером она написала об этом Милану. Представь, что я сегодня вечером получила в подарок от Тессы! Не поверишь: флакон духов «Чилаг». Что скажешь, разве это не странно. Разумеется, я ни в коем случае не стану ими пользоваться, хотя, могу сказать, пахнут они вполне приятно. Мне кажется, это какая-то комбинация нарцисса и можжевельника… вот видишь, и я распознаю нюансы. Влияние Геды на нас гораздо больше, чем мы думаем. Не дай бог, он узнает, что я держу это дома. Отдам духи нашей Жуже, она будет счастлива. А теперь скажи, разве Земля не чересчур круглая? Иногда мне кажется, что этот круг стягивается вокруг меня… дальше все шло в духе любовных упреков из-за его отъезда…

В письме из Лондона Тесса пообещала приехать на защиту Миланом докторской (чтобы и с Гедой заодно договориться), но не смогла, из-за того, что ей, как она сообщила в короткой открытке, вскоре предстоит небольшая хирургическая операция. Об этом несколько раз и гораздо пространнее она писала Ольге, с которой часто разговаривала на эту тему, пока была здесь, но та считала это их тайной. Тесса только однажды призналась им, что ее поездки в Венгрию даже после отъезда Томаса, в сущности, носили медицинский характер. По чьей-то рекомендации еще в Лондоне, она ездила к какому-то доктору (или знахарю), который где-то в Кечкемете или окрестностях якобы успешно лечил рак на ранней стадии при помощи инъекций, являющихся его изобретением, и специальной диеты на основе кукурузы. Несмотря на то, что ей, по всей видимости, не удалось избежать больницы, она утверждала, что эта терапия ей очень помогла. Особенно хвалила целебный эффект кукурузного зерна и муки, из которых в последнее время она для себя готовила практически всю еду. Вера пришла на банкет, только чтобы появиться и поздравить, но долго не задержалась. Тереза два раза звонила в течение той ночи, второй раз, когда там была Вера, английский которой, может, и не был совершенным, но все же она знала его достаточно, чтобы понять, когда что-то звучит интимно и любовно, а когда дружески. Вскоре она ушла, не попрощавшись. Позднее своей лучшей подружке она объяснила, что произошло это ровно 5 июня, в тот день, когда три года назад она познакомилась с англичанами Милана, как она называла Тессу и Томаса, с которыми по какой-то причине связывала и свое расставание с ним.

Милан тогда потерял преданного и прилежного корреспондента, а письма для него очень много значили. Поэтому он всегда напоминал Летичу, чтобы писал ему подробно и часто, потому что тот иногда увиливал и посылал ему вместо писем разные открытки. Например, напишет ему всего одно предложение: привет, спешу в город. В следующий раз пошлет ему вырезку из газеты с фотографией какого-нибудь политика, с соответствующим примечанием: это не я, и никогда им не буду. Как-то раз послал ему увядший листок, наклеенный на кусочек бумаги, с надписью: вот тебе завиток с кроны черной шелковицы из Алибунара… Пиши, как говоришь, сердито одергивал его Милан, пиши пространно и остроумно, иначе я выхлопочу тебе место на моей, или еще меньшей канадской кафедре славянских языков, и будешь писать многотомные письма, причем даже совершенно незнакомым людям…