Текст книги "Берлинский этап (СИ)"

Автор книги: Вероника Тутенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Обижаться на судьбу повода, конечно же, не было. Кому – плясать до упада, кому – сына растить. Каждому своё.

Почему так яростно возликовала гармонь, стало ясно всем, кроме остановившейся на пороге девушки с задорным взглядом из-под чёлки. Она же вдруг, как ветер, подхватила Валерика на руки и стала кружить с ним в коридоре, вальсируя красиво, но не в такт. Также изящно вернула мальчонку растерявшейся матери.

– А вы что здесь одни стоите? Меня Зиной зовут.

Увлекла обоих за собой.

У Зины были светло-каштановые волосы до плеч и густая прямая непослушная челка, которая, как ни зачесывай – ни закалывай, – всё равно в глаза лезет. А глаза – широко и смело распахнутые, голубые, как море в штиль. Всё остальное в лице из-за этих голубых глаз – и прямой нос, и открытая улыбка уже не важно.

К этим глазам бы шёлковое голубое платье. Ну да Зина безразлична к женским штучкам. У комсомолки множество других, высоких целей. А разве светлое будущее, которое, может быть, уже совсем-совсем близко, не важнее, чем вскружить голову двум-трём десяткам кавалеров? Голову кавалерам Зина, конечно, кружила, но часто сама этого не замечая.

Гармонь страдала и радовалась, словно хотела сказать человеческим голосом:

«Эх, девка, оглянись, посмотри, какой парень глаз на тебя положил».

– Давай, Сережа, нашу, про целину! – по-комсомольски звонко приказала Зина гармонисту.

Песню эту пели теперь повсюду.

«Едут новосёлы по земле целинной», – затянула Зина.

«Эй ты, дорога длинная. Здравствуй, земля целинная. Скоро ль тебя увижу, свою любимую, в степном краю?» – подхватили десятки голосов.

Вбить колышек, водрузить флаг или безыскусно нацарапать перочинным ножиком «Здесь был Вася» – сакральный смысл один. Оставить след.

Не наследить, а именно оставить – так, чтоб было видно, ведь если следов оставлено уже слишком много, тогда и новые следы неотличимы.

«Эй, ты, дорога длинная. Здравствуй, земля целинная».

– Комсомолка– комсомолочка, скажи, зачем тебе новые земли? Разве плохо живётся тебе в отчем доме над рекой шириною, как море?

– Ах, молчи, зануда-лень! Не удержишь, глупый разум, не удержишь!

Танцев в бараке больше не было. Хозяйка, сдававшая Сергею квартиру, вызвала-таки дочь. Вскоре на их свадьбе кричали «Горько!», а барак остался без гармониста.

Зина стала часто приходить к Нине просто так, приносила Валерику конфеты.

Подруг у Зинаиды было много, но так чтоб закадычной – ни одной. Слишком много огня, даже страшно, как будто чуть-чуть – и сгорит, как костёр. Алый галстук как алая кровь. И других того гляди опалит.

Нина невольно восхищалась подругой. Такой бы, наверное, весёлой и полной светлый ожиданий, была и она, если б иначе сложилась судьба.

– Хочешь, секрет тебе один открою?

– Как хочешь, – не настаивала Нина, уже наперёд зная, что подруга расскажет ей это важное, сокровенное.

Зина достала из кармана простой белой блузки с комсомольской звездочкой на груди нательный медный крестик.

– А ты крещённая? – спросила она.

– Не знаю, – призналась Нина.

– Нина, а знаешь, о чём я сейчас подумала? Как жалко, что нам было так мало лет в войну. Мы смогли бы… я чувствую, я могла бы!.. мы могли бы совершить что-то такое!..

Зина замерла в каком-то возвышенном порыве, словно ей хотелось совершить что-то невозможное, то, что выше человеческих сил.

Нина покачала головой:

– Но ведь и без нас победили!

– Да! – весёлой грустью прозвенел голос Зины. – Но всё равно!.. Знать, что ты сражаешься, за родину, за Сталина! Нет! За Сталина… Я, наверное, недостаточно идейная. Или просто бесчувственная. Но ты знаешь, Нина, – шептала комсомолка сокровенное. – Помнишь тот день, когда умер Сталин?..

Нина помнила.

– Гудели заводы. Так страшно гудели… В нашу группу вошла Мария Сергеевна… преподаватель педагогики… такая торжественная и странная… «Дети, – сказала она, хотя никогда нас так не называла. – Сталин умер». И заплакала. И все заплакали. А я не могла. Понимаешь? Ни слезинки не могла из себя выжать. Я хотела разделить со всеми наше общее горе. И не могла! Не могла, понимаешь?

Нина очень хорошо понимала подругу.

– А ты знаешь, Зин, – вдруг ощутила она прилив какой-то особой доверительности к комсомолке. – Я ведь в Сталинских лагерях семь лет отмотала.

– Семь лет? – окинула комсомолка удивленным взглядом подругу. – Ой, извини… Извини! Что это я, в самом деле?

Зинаида неловко замолчала и, вздохнула.

– Нин, а я уезжаю на целину по комсомольской путевке.

– На какую целину?

– На целинную землю. Поехали со мной, – неожиданно предложила Зина.

– Как же я с тобой поеду? Ты же едешь по комсомольской путевке. Ты комсомолка, а я из заключения.

– А там всех вербуют. Наверное, и жильё дают. Что ты будешь скитаться по этим комнатам?

– У меня же ребенок.

– Там и с ребенком, и без детей – всех берут.

В распахнутую дверь заглянул вездесущий сторож дядя Витя.

– Уезжаешь что ли? – дядя Витя нервно подкрутил ус.

Тише станет улица без Зины, без её смеха и звенящего голоса.

– Уезжаю, дядь Вить, – радостным эхом отозвалась комсомолка.

– На целину, значит, едешь…

– На целину, – повторило радостное эхо Зининым голосом.

– Совсем ты себя не жалеешь, не любишь, девка, – покачал головой мужичок. Вздохнул. Что толку отговаривать? – Всё для других, для других. О женихах лучше б подумала. Вон какая красавица! Так и жизнь пройдёт…

– Так я ж комсомолка, дядь Вить! Что мне себя любить-то. Что я, петушок на палочке, что ли? С собой и не поговоришь, да и увидишь разве что в зеркале. Не зря же, наверное, мы и не видим себя. Так что и любить себя – всё равно, что любить отражение в реке… или… в ёлочных игрушках. Ты видела, Нин, какие в ёлочных игрушках отражения? Такие рожицы смешные!

Зина заливисто рассмеялась, по-детски беззаботно, с едва уловимыми грустными нотками.

– Не люди для нас, дядь Вить, – снова обратилась она к сторожу. – А мы – для людей.

– Уж больно ты идейная, как я посмотрю.

Зина улыбнулась светло, мечтательно, словно только что открыла новую звезду.

– Зато для нас, – пропустила она мимо ушей ворчанье, – все деревья, все звёзды… всё, всё, всё…

– Ой, девка! Красивая, ума палата… Тебе бы детишек рожать да рожать. А она всё о звёздах!

Зина засмеялась, закружилась. В мыслях она была уже на бескрайних целинных землях, ждущих её под необъятной небесной звёздоностью.

– Девушка-огонёк, зачем тебе неведомые дали? Чтобы высились такие же дома и ходили по улицам такие же люди в алых галстуках?

Комсомолка не знала ответ, не искала его, Важно было что-то строить, чтобы в будущем…

И не так уж важно, в её ли будущем или чьем-то ещё, пусть даже через сотни тысяч лет, но будущее будет светлым, и она останется в нём одной из мириад зажжённых свечей.

Там будут жить люди с волосами, как зеркало, и блестящими от радости глазами. Может быть, они смогут читать мысли друг друга, ведь что им скрывать? Мысли надо прятать, если их нужно стыдиться. А если нет – то можно быть открытой книгой.

Там, конечно, не будет болезней, и люди смогут жить долго-долго, а может быть, даже и вечно.

Да, а жить они будут в огромных-огромных домах, так что жители верхних этажей смогут ходить друг другу в гости по тоннелям там, где не летают даже птицы.

А что выше птиц? Облака.

И пусть сейчас целинный край неухожен и дик, здесь будут города уходить крышами за облака.

А внизу будут виться дороги и подмигивать бесчисленным окнам фарами длинные, как ящерицы, тёмно-синие, чёрные и красные машины, уносящиеся вдаль к другим домам, которым, может быть, мало уже и неба, и окна мерцают гирляндами в открытом пространстве назло серебристым созвездиям.

…Коза щипала на крыше траву так лениво и важно, будто на свете не могло быть более важного дела, чем блеять и пожёвывать сочную зелень под утреннем солнцем.

– Ты, правда, веришь, что здесь будет город? – Нина еле сдержалась, чтобы не хмыкнуть. Нет, не то чтобы она желала, что поддалась уговорам… Трястись в вагонной суматошной неприкаянности ей было не впервой, и этот путь был даже весёлым. Комсомольцы всю дорогу горланили песни. Хочешь – не хочешь, а не замечаешь, как начинаешь подпевать, заражаясь беззаботной целеустремленностью:

«Эй ты, дорога длинная. Здравствуй, земля целинная. Скоро ль тебя увижу, свою любимую, в степном краю?».

Зина оказалась права, вербовщики были только рады стремлению молодой мамы ехать на целину. И на то, что из заключения, не обратили внимания. Наравне со всеми выдали подъёмные деньги, одежду и паёк на три дня. С вербовочного пункта дружной гурьбой отправились на вокзал, где паровоз вздрагивал уже от нетерпения, предвкушая, когда даль нарисует, наконец, большими буквами заветное «Петропавловск». Вагонов было только пять, наполовину уже занятых целинниками, ехавшими из других городов. Четыре дня пути прошли как один.

До поселка ехали ещё километров триста на грузовых машинах. Степь метелила мелким песком так, что казалось: зима.

Пугала, но, конечно, никто не хотел возвращаться назад. Только неистовее и радостнее звенела над песчаной метелью гармонь.

Кое-где по дороге встречались домишки из самана. Одиноко, гордо, как вызов, высились в степи…

… – Ты знаешь, – ответила Зина. – Я где-то читала о том, как люди строили высокую-высокую башню. А может, мне кто-то рассказывал. И Он смешал за это языки.

Зина посмотрела на небо.

– Смешная ты, Зина, а ещё комсомолка, – пожала Нина плечами. Она ожидала, что подруга на неё наброситься. Мол, да, здесь будет город, и всё тут.

– Знаешь, так странно…..– продолжала Зина тем же беспокойным тоном. – Комсомольцам ведь ставят на могилах не кресты, а звёзды. А ведь много– премного могил… если комсомольцы будут умирать целую вечно Жалко ссутулившись, сел на краешек кровати ждать жену. &&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&<сть, то получится столько могил, будто звёздное небо…

– Тьфу ты, глупая! – рассердилась Нина на бредни подруги. – Комсомольцы должны не умирать, а строить коммунизм.

Зина засмеялась, но как-то грустно. Неспокойно ей вдали от дома. Неуютно. Сразу видно, не привыкла одна, без родителей.

Комсомолка будто прочитала мысли Нины и с вызовом посмотрела на козу.

Коза тряхнула бородой и тоже посмотрела сверху вниз с низкой крыши.

– Беее, – взбудоражила блеянием кур.

Их было в округе так много, что деревня казалась городом квочек, где правили шипастые петухи, важные, как павлины.

– Почему здесь так много кур? – сменила тему Зина. – Ты видела когда– нибудь столько кур сразу?

– Нет, – удивилась и Нина.

В куриной деревне комсомольцев встретили не слишком-то приветливо. Ни коренные жители, ни тем более куры не помышляли ни о похожих на гигантские башни домах, ни даже о сельском клубе, который всем миром (поездом) собрались строить добровольцы, прибывшие в степь из разных городов и деревень. Яйца, тем не менее, местные продавали охотно и недорого.

Часть грузовиков остановилась на берегу Ишима, а часть поехала дальше, к другим необжитым просторам. Недалеко от саманного поселения комсомольцы разбили свой брезентовый лагерь. О палатках позаботился местный райком. Выдали из расчета – одна на четверых человек.

Летом жить в палатке было интересно, хотя звездопады, их прощальные гаснущие гроздья, как пить дать, – верные предвестники листопадов.

Но мурлыканье реки успокаивало: ещё не скоро.

Быстрая вода была неглубока, сквозь неё, светлую, видны были камешки, так, что их можно было считать. На воде из Ишима варили еду: яйца и иногда лапшу. Пили водицу и сырой – колодцев в деревне не было.

Воду привозил цистернами на грузовике улыбчивый водитель Николай.

«А дядя не уедет без меня?» – беспокоился Валерик.

Но дядя помнил, с каким нетерпением черноглазый малец ждёт очередной поездки на Ишим и сам отыскивал взглядом: «Валерик, садись!»

Морозы начались как-то вдруг, нагрянули, как нежданные гости: любите и жалуйте.

Бригадир лет сорока, хоть и строгий, но заботливый, сам обратился к Нине:

– Нельзя тебе с ребёнком жить в палатке.

Обещал поговорить с местными.

Сдавать чужачке угол, между тем, никто не спешил. Неприязнь к свалившимся ни дать ни взять, как снег на голову, названным благодетелям была настолько стойкой, что не прельщала даже возможность подзаработать. Одна калмычка, впрочем, согласилась, хотя встретила постояльцев не слишком приветливо

– Возьмёте нас к себе? – под оценивающим недоброжелательным взглядом хозяйки саманного домика Нина остановилась на пороге. Будь она одна, не раздумывая, шагнула бы обратно, и бегом в весёлую комсомольскую палатку. Но руку сжимал сынишка, другую тянул вниз узелок с пожитками.

Кивком головы калмычка показала на широкую лавку у печки. Место неудобное, но тёплое. Зиму пережить можно.

На постояльцев сбежались смотреть три пары глаз – все в тяжёлых холщёвых платьях, как глазастые колокольчики – не разберёшь, где мальчонка, где девчонка.

Пока Нина была на работе, малыши, хозяйские дети и Валерик, играли под присмотром калмычки

Говорила она очень мало и всегда по существу, зато пекла вкуснейшие лепёшки из пшеничной муки. А Валерику перепадало каждый день и по стакану парного козьего молока.

Хозяйка держала две козы, и у детей всегда было отдающее специфическим запахом, но очень полезное молоко.

И к зиме Нина стала замечать, что сын посвежел и окреп.

Мыться в морозы было сущим наказанием и настоящей проверкой на прочность. Коренные жители, впрочем, приспособились и не испытывали в связи с этим неудобств.

По субботам калмычка грела большой чугун воды, извлекала его затем ухватом и ставила возле печи. Тщательно выгребала из печного отверстия золу, оставшуюся от кизяка, и стелила вместо них мокрую солому. В это пышущее жаром отверстие нужно было, как рак в нору, пятиться голышом, стараясь забраться поглубже.

Калмычка доставала из печи детишек, красных, как варёные рачата, стегала их веником из соломы, споласкивала водой, после чего с чистой совестью могла и сама взгромоздиться на солому.

Валерика Нина купала в избе, по местным обычаям. Сама же раздеваться при семье стеснялась.

Вдвоём с Зиной они уносили котел с кипятком за дом, где выстелили себе банное местечко соломой, и там, стуча от холода зубами, поливали друг друга горячей водой.

Ещё сложнее зимой было отбивать камень от оледеневших берегов Ишима, таких высоченных, что, казалось: стоишь на крыше тех самых башен из светлого будущего, о котором мечтала Зина. Только внизу не облака, а лёд.

– Ты хотела бы увидеть будущее? – спросила как-то Зина.

– Зачем? – удивилась Нина.

Измученные работой подруги сели прямо на снег над расселиной, в которой на дне пропасти замер на зиму Ишим.

– И стыдно признаться, я же всё-таки комсомолка, – отвела глаза в сторону Зина. – Да только тяжело мне. Платят копейки, это ты к тяжёлой работе привычная, а я уже жалею, что приехала. И старалась не думать об этом. Ночью перед сном закрываю глаза и представляю, какой здесь будет город, и какие в нём будут люди. Только этим и спасаюсь. Знаешь, в нём будет много– много– много белых роз. Именно белых, и на клумбах, и так.

– Только белых? – удивилась Нина.

– И город тоже белый. Может быть, с тёмно-синими стеклами. Да, белых-белых…

– Почему?

– Не знаю, хотя бы в память об этой зиме. Радуюсь за этих людей из светлого будущего, и забываю, что холодно и руки все в мозолях…

Зина хотела было даже снять мужские рукавицы (отец дал с собой), чтобы было нагляднее, или хотя бы одну. Передумала. (Зябко).

– Вот придёт весна, и убежим! – зажглись вдруг в глазах Нины озорные огоньки.

– То есть как так «убежим»? – растерялась Зина.

– А вот так, – усмехнулась подруга.

– Не знаю, Нина. Не по-комсомольски это. Дожить ещё надо до весны…

Но до весны теперь, как до луны, на которой однажды тоже поселятся люди.

Темнело теперь слишком рано, чтобы задерживаться где-нибудь вне дома хотя бы на минутку. Только в пору зимнего солнцестояния и понимаешь, как дороги мгновенья, когда, казалось бы, только-только путь твой освещало тусклое солнце, и вот уже над мерзлотой загораются хищными взглядами первые звёзды.

…Волки часто выли на луну, как будто на ней, жёлтой, как степь, жили такие же волки. И могли бы услышать и тоже завыть.

Но слышали люди и очень боялись. И старались не ходить на другой берег Ишима, где серых было особенно много. Особенно после того, как на том берегу пропала учительница.

Растерзанную волками одежду обнаружили только на другой день.

«Смелая девушка была, ничего не боялась, одна через реку ходила», – сокрушались в деревне.

Школа стояла на другом берегу. Учительница была не местная – из самоотверженных молодых педагогов, выбравших первым местом работы самую отделённую школу, чтобы ни на какой карте не отыскать. Суровые края будто созданы специально для того, чтобы проверять молодость на прочность. Выстоял – дальше будет идти легко…

Наутро у дороги, где волки растерзали учительницу, местные нашли под камнем сложенный вчетверо лист с полями, вырванный из ученической тетради.

Наискосок размашистым, красивым почерком легли последние слова:

«Волки окружают со всех сторон. Сгорели два стога сена, догорают тетради. Жечь больше нечего. Проезжал на лошади бригадир и не спас. Помощи ждать больше неоткуда».

Над бригадиром был, конечно, суд. А на волков разве найдётся управа?

Но весной оказалось: всё не так уж и страшно. Можно жить и даже радоваться жизни. Вырвался из ледяных объятий Ишим, спешит навстречу новым зимам…

К разговору о побеге Нина и Зина уже не возвращались и снова все вместе жили в палатке.

Уезжать было уже ни к чему и даже обидно: «Как это так, достроят клуб без нас?»

К тому же, весной у Нины появился новый друг.

Она назвала его Орлик. Степной орел был чуть больше голубя. Но на первый взгляд совсем не казался птицей, которую можно легко приручить. Нина нашла Орлика у реки. Степной орёл волочил крыло и прыгал по горке, но тем не менее, не собирался даваться в руки.

– Иди же ко мне, глупенький! – догоняла Нина орлика, а поймав, почувствовала, как остры у степной птицы когти.

В палатке он не сразу, но привык. Попил водички, поклевал зерна, хотя и недоверчиво косился на комсомолок.

Покорность, впрочем, сменялась строптивостью. Дважды Орлик пытался убегать, но Нина возвращала его обратно в палатку, и в конце-концов он перестал искать свободы.

Вскоре орёл до того освоился, что стал ездить у хозяйки на плече, дружелюбно поглядывая оттуда на других целинников.

… Такой жары никто не ожидал. Казалось, воздух стал горячим и вязким, как кисель.

В курином государстве наступил переполох, и виной тому был Орлик.

Днём, пока целинники работали, орёл без дела не скучал, а успевал перебраться через ровок в деревню.

Перебитое крыло не мешало охоте на цыплят. Тайну их исчезновения в деревне, впрочем, узнали.

Новость о том, что у целинников живёт орел, вызвала недовольство в каждом доме.

Появление в вечернее время гостя со сдвинутыми бровями и строго сомкнутыми губами обычно не предвещает приятных сюрпризов. Такое выражение лица как вывеска «Я пришёл не с добром».

Гостья в длинном чёрном сарафане была далеко не молода и, судя по тому, с каким достоинствам она держалась, в деревне её уважали.

– Это ваш орёл? – остановила незваная грозный взгляд на Орлике, восседавшем по своему обыкновению на плече у хозяйки.

– Да… – голос Нины дрогнул.

– Он ворует цыплят, – с негодованием посмотрела уже на хозяйку орла мрачная гостья. – Или убейте или отнесите его обратно. Или мы сами его убьем.

Разговор был окончен. Коротко и решительно выложив всё, с чем пришла, женщина удалилась, оставив целинницу в растерянности.

– Что же теперь делать? – Нина погладила Орлика, а он, притихший, беспокойно водил клювом по сторонам, чувствуя недоброе.

На ночь от греха подальше целинницы стали сажать Орлика в ведро, а на день закрывали в палатке.

Но орёл умудрялся выбираться из неё, и как ни в чём не бывало возвращаться к приходу целинников.

– Сделал себе подкоп, – уличила Зина, обнаружив яму, вырытую не иначе, как орлиными когтями.

Цыплята по– прежнему продолжали пропадать.

Не дожидаясь, пока местные исполнят свою угрозу, Нина отнесла Орлика обратно к реке. Внезапно обретённая свобода уже не радовала орла.

Нина вернула Орлика на то самое место, откуда забрала когда-то, но теперь он стоял, раскинув крылья, и не думал двигаться с места.

Тогда уйти решила хозяйка. Незаметно попятилась назад и, повернувшись, зашагала назад к палаткам. Орёл устремился за ней. Нина ускорила было шаг, побежала быстрее и Орлик….

– Так и знала, что вернётесь обратно вдвоем, – понимающе вздохнула Зина, потрепала птицу по нахохленной головке. – Что, Орлик, не хочешь на свободу. Понравились мы тебе?

Обрадовался возвращению Орлика и Валерик.

Но уже на следующий вечер из деревни снова нагрянули гости. Пришла та же женщина, на этот раз вместе с бородатым сердитым мужчиной.

– Подкараулю вашего орла – убью! – предупредил он. – Лучше по– хорошему убирайте его куда-нибудь сами.

Орлика пришлось унести на другой берег, чтобы не нашёл дороги к целинникам.

В палатку Нина вернулась со слезами и не могла сдержать их всякий раз, когда об Орлике спрашивал Валерик, и приходилось лгать, что он выздоровел и улетел с другими орлами.

… Водитель Николай давно положил глаз на Зину, но та как была недотрогой так и осталась. Ни ласкового слова – ни тем более поцелуя от нее не дождёшься. Даже внимания не обращает, кто возит её и двух других комсомолок на Ишим за водой для самана.

Подружки черпали воду из реки, подавали Зине наверх, а она в кузове переливала их в цистерну.

В этот раз обратно Николай вернулся ни жив – ни мертв без воды и цистерны.

Страшный груз привез он в кузове и еле-еле смог побелевшими губами рассказать, как случилась трагедия.

Зина решила охладиться в холодной воде и забралась по пояс в цистерну, чтобы ехать было и прохладно, и весело. На повороте не закрепленная цистерна перевернулась, и девушку перерезало пополам.

В тот же день родителям Зины дали телеграмму. Гроб поставили в старой саманной хатке у будущего клуба. Нина сбрызнула тело подруги духами «Красная Москва», чтобы к их приезду заглушить запах разложения, но приезжать было некому.

В ответной телеграмме сообщалось, что отца посадили, а мать тяжело больна.

Похоронили Зину за деревней на кладбище, где один за другим потихоньку уходили в вечность местные.

Над могилой комсомолки водрузили звезду, одинокую и нелепую среди простых деревянных крестов. «Клянемся в память о нашем погибшем товарище достойно закончить наше общее дело», – в один голос повторили целинники, возложив к звезде венок.

Только Нина молча оставила на могиле букет белых диких цветов.

Белых роз в степи ещё не было.

© Copyright Тутенко Вероника ([email protected]), 22/04/2013