Текст книги "Берлинский этап (СИ)"

Автор книги: Вероника Тутенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Бери, не бойся. Они вкусные, сладкие.

По выражению лица сына Нина поняла, что конфеты он видит впервые.

Валерик осторожно взял одну «Ласточку», покрутил в руке и быстро догадался развернуть.

Конфета ему не понравилась.

Час пролетел, как минута.

– Скоро будет тихий час, – подошла няня и, невзирая на просьбы Нины позволить ей побыть с ребёнком ещё немного, унесла его обратно.

– У них режим. Ребёнок должен спать, – равнодушно встретилась сухими глазами с умоляющими глазами матери и тут же отвела взгляд в сторону, забыв о Нине.

Владимиров ещё заседал за неплотно закрытыми дверями с налепленным на них плакатом «Будем достойны Великой Победы», откуда поминутно доносились выкрики «Нет, товарищи так мы в светлое будущее придём нескоро» и «Надо улучшать производственные показатели по всем фронтам».

Владимиров попытался запоздало скрыть удивление, даже опустил глаза, но Нина уже успела прочитать в его взгляде «что-то ты рано» и тоже потупилась.

– Тихий час у детей…

– Ну поехали, – вздохнул опер, пропустил Нину вперёд на мороз.

Снова уютно уселись под одной на двоих овчиной. На обратном пути Нина уже почти не чувствовала стеснения, как будто они с Владимировым были знакомы много лет.

Приехали в лагерь уже затемно.

– Не будешь плакать теперь? – спросил на прощанье.

– Как вам сказать…. – Нина отвела взгляд в сторону, и всё равно чувствовала, как улыбка опера, дружелюбная и жалостливая, скользит по её лицу. – Спасибо вам большое!

До весны ничего больше не случилось, а весной умер Сталин. Почему-то то, что Сталин умер, было очень страшным. И странным, противоестественным даже. Он был везде, его имя повторяли повсюду, незримо он заполнял собой всё пространство огромной страны, и теперь она опустела.

Гудели заводы, нагнетая тревогу и панику. Лица, деревья, стены – всё вокруг стало страшным и зябким, ведь если даже Сталин умер, как беззащитно всё остальное. Время вдруг как будто увязло в болоте, и в этой вязи было вполне даже сносно, ведь за ней – неизвестность и страх.

Жизнь, тем не менее, продолжалась, и вскоре конвойный снова выкрикивал имена, как священник читает имярек, обещая счастливцам едва ли не вечное блаженство. И снова на лицах счастливиц поблёскивали слёзы радости, а у Нины не было даже слёз обиды. Только кусала губы в кровь и мысленно ругала себя последними словами за глупых два побега. Надежды на чудо уже больше не было, осталось ждать. И всё же апрельским хмурым утром в барак вошёл конвойный, развернул на пороге листок и провозгласил: «Аксёнова Нина Степановна!»

Нина настороженно спустилась с нар.

– Это я.

– Иди к вахте. Тебя освобождают, – будничным тоном поставил в известность конвойный.

От счастья в голове неприятно и душно запорхали невидимые бабочки, и, казалось, они вот-вот выпорхнут, растворятся в неверном апрельском небе и «Тебя освобождают» останется на грани сна и яви. Но невероятное в униформе удивлённо смотрело на неё: «Что ты медлишь?»

– Наша статья пошла, – затанцевала у умывальника пожилая женщина, которую в бараке называли тётя Клава. Обычно сдержанная и молчаливая, она так и сияла.

Ещё несколько молоденьких женщин соскочили с нар, норовясь присоединиться к первобытному танцу в предвкушении свалившейся на голову Свободы.

– Не радуйтесь, девчата, – остудил их конвойный. – Амнистия для одной Аксёновой.

Нина уже знала, что за ангел-хранитель выхлопотал для нее Свободу.

Взгляд оперуполномоченного, между тем, стал вдруг непроницаемым, строгим.

Нина стояла перед ним на вахте навытяжку в новой телогрейке, которую ей выдали в каптерке взамен старой вместе с новенькими ботинками со шнурками, ещё больше подчёркивающими ветхость серой юбки – немного из того, что осталось от вещей, с которыми она попала в Круглицу.

В памяти Нины вновь возник тот кабинет, откуда дорога обратно в БУР означала одно – смерть,

Но Владимиров дал ей вторую, как у кошки, жизнь, а теперь ещё и свободу.

– Да не за что, – решительно сжал губы, но уже через секунду всё же растянул их в сдержанной, но доброжелательной улыбке. И тут же снова посерьёзнел. – Нина, где тебя судили?

– В Берлине.

Секретарша, молоденькая, с суровым лицом, ждала указаний майора с ручкой и какими-то документами наготове.

– А родилась где? – продолжал расспрашивать Владимиров.

– В Казани.

– Напиши «до Казани», – обратился к секретарше.

Та быстро и старательно заполнила соответствующую графу.

– Это чтобы денег за поезд с тебя не брали, – пояснил майор. – Сына-то с собой возьмешь?

– Конечно! – удивилась Нина, как опер мог подумать иначе.

Он одобрительно кивнул и снова обратился к секретарше:

– Напиши «с сыном».

Нина всё еще не верила в реальность происходящего, а как будто наблюдала за собой со стороны.

И вот уже майор торжественно протягивает освобожденной руку:

– Иди, и больше не попадайся. Живи честно

Нина не шла – бежала, путаясь с непривычки в полах юбки. Одно, хоть и сомнительное достоинство всё же было у тюремной робы – удобство.

Нина выбилась из сил, переходила на шаг. Останавливаться нельзя: впереди ещё километров двадцать.

Но это последнее испытание было уже сущей ерундой по сравнению с мытарствами, оставшимися по ту сторону колючей проволоки.

Нина прижимала справку об освобождении к сердцу, как будто она была билетом в рай, да не откуда-нибудь, а из преисподней. Хотела было спрятать в карман – передумала. Не хватало ещё потерять. Уж лучше сжимать коченевшими пальцами – так надёжнее. Весна как назло выдалась нежданно холодная

Наконец, показались детдомовские ясли.

– Я… освобождённая. За сыном! – выдохнула Нина с порога, обращаясь к женщине в белом халате, убиравшей в коридоре. Та не спеша домыла сухой пятачок перед дверью и поставила швабру к стене.

– Сейчас позову заведующую.

Через минуту к Нине вышла красивая молодая женщина с аккуратно завитыми, блестящими от здоровья волосами.

Кинула на освобожденную мать быстрый, но доброжелательный взгляд.

Кивнула:

– Покажите справку.

Нина протянула аккуратно сложенный вдвое листок – справку об освобождении. Заведующая ещё раз кивнула:

– Подождите, я сейчас.

Вернулась женщина с новенькими вещами для Валерика. Что-то оформила на бумагах и выдала Нине детское пальтишко, шапочку и штанишки.

Тем временем воспитательница привела мальчика.

Валерик удивлённо смотрел на мать, а та быстро надевала на него казённые обновки.

Предвкушение новой жизни торопило… Скорее в Москву, а оттуда – к дому детства с каменными женщинами на фасаде, способными вынести всё, даже время…

Глава 12. Каменные женщины

Свобода и счастье – одного поля ягоды, вернее, ягода. Спелая, сочная, сладкая ежевика. Сорвёшь слишком рано – кислятина, а вызреет – одно сплошное наслаждение…

Неизвестность обретала понемногу очертания. Очертания были знакомыми и незнакомыми одновременно. Как будто долгожданная встреча с кем-то, кого не видел много лет. И этот кто-то повзрослел настолько, что в нем не узнать уже того ребёнка с длинными– предлинными ресницами…

– Мама, куда ты меня привезла? – тянул за руку Валерик.

Нина молча взяла его на руки.

Валерик был уже достаточно тяжёл, но зато стало немного теплее, хоть руки теперь коченели ещё больше, и даже нельзя было спрятать их в большие карманы бушлата.

Нина улыбнулась, вспомнив растерянное и довольное одновременно лицо Антонины Матвеевны, врача из мамского ОЛПА, когда она в очередной раз принесла Валерика кормить. Он был ещё слабым, и всё же по тому, как вцепился в материнский сосок, можно было судить: ухватился за жизнь.

– Думала, не выживет, – призналась тогда Антонина Матвеевна. – Видимо, вы мать хорошая.

Ещё раз мысленно Нина поблагодарила врачиху за вату, которую та находила для неё, ведь наверняка приходилось как-то выгадывать: в лагере всё подотчётно.

За один украденный колосок теперь можно угодить за решётку.

И всё же рисковала ради чужого ребенка…

Город плёл паутину тусклого фонарного света и затих как в ожидании добычи. Только лениво полязгивали поздние трамваи, да косились из-подкрышья окна.

«Здравствуй, город детства! – звенело в груди, как песня. – Помнишь меня, старика?

Отвечай».

Сердце пело от счастья, а вечер был по– зимнему холоден, только бесснежен.

Нина поёжилась, натянула подлиннее рукава. Снова мысленно поблагодарила врачиху, без которой не известно, выжил бы Валерик…

Кариатиды, вечные узницы, смотрели на вернувшуюся из долгих странствий изгнанницу и не узнавали её.

В окнах на втором этаже, где в детстве Нина жила с родителями и братьями, сквозь ярко-жёлтые шторы струился свет. Жёлтый свет как предупреждающий сигнал светофора. Осторожно: сейчас будет красный. Или зелёный?

Нина обогнула здание, которое теперь уже можно было назвать почтенным словом «старинное».

Угол дома обмяк, как весной сугроб; в родном окне, косящем красным глазом на Чёрное озеро, тоже горел свет. За красными, как в борделе или музее революции, шторами двигались чьи-то тени.

Нина осторожно поднялась по лестнице. Несколько минут постояла в нерешительности, глядя на кнопку звонка, пока сын удивленно не спросил:

«Мама, куда мы пришли?»

– Домой, сынок, домой, – тихо ответила Нина не то Валерику, не то самой себе, и это неожиданно прибавило ей решимости.

Звонок получился долгим, отчаянным, хотя гостья и хотела позвонить коротко, как будто невзначай.

Дверь открыл бородатый мужчина в матросской тельняшке.

– Вам кого?

Хозяин комнаты удивлённо и с беспокойством посмотрел на мальчика, потом перевёл взгляд на лицо незваной гостьи, тревожно-красивое и измождёно бледное в полумраке подъезда.

– Мне… наверное, вас…

Нина как будто со стороны услышала свой голос, неожиданно растерянный и гулкий, как удар о бетон мячика, брошенного в лестничный проём.

Из комнаты доносился детский голос.

– Мы… раньше… жили здесь.

Мужчина понимающе покачал головой, окончательно оценив ситуацию.

– Многие здесь жили до войны, деточка. Нам эту комнату государство дало. Тебе хоть есть куда идти? – проникся неожиданным состраданием.

– Нет.

– Иди в милицию, – посоветовал новый хозяин.

Встречи с прошлым не получилось. Да и возможна ли она, эта встреча? Есть только настоящее, представшее в образе бородатого мужчины в тельняшке.

Трое за столом играли в карты. Визит гражданки вклинился между козырным крестовым королем и покрывшей его козырной же дамой.

«Что надо, гражданочка?» – спросил, как отвесил пощечину, с неприязнью взглянул на мальчонку пожилой милиционер.

Вот вам и здрасьте, Новый год! Вот вам и родное отделение милиции!

Скрипучая дверь, повсюду решётки – хочется назад, в морозный апрель.

Нина сжала ручонку Валерика, и это придало молодой матери сил.

Она быстро и сумбурно начала излагать самую суть проблемы, что, собственно, привело её в отделение милиции глубокой ночью.

– Я вышла из тюрьмы… я до войны жила в Казани.

Тот же милиционер посмотрел на Нину испытывающим долгим взглядом.

– Квартиру свою что ли хочешь? – изрек, наконец, насмешливо и зло. – Я что-то не понял… А ну шуруй отсюда, если не хочешь обратно, откуда приехала.

Дважды повторять не пришлось. Схватив Валерика в охапку, Нина ринулась к двери.

Апрельская ночь поджидала их двоих за порогом, чтобы было вместе с кем горевать по припозднившемуся теплу.

Валерик все ещё осторожничал, посматривал на мать с недоверчивым любопытством.

Нина бессильно осмотрелась по сторонам и не нашла ничего лучше, чем опуститься на скамейку перед отделением милиции: по крайней мере защитят в случае чего. Не бродить же в самом деле с маленьким ребенком по незнакомым (или забытым, что, в сущности, одно и тоже) улицам…

Валерик свернулся удобно котёнком на коленях и тут же засопел.

«Успел уже привыкнуть к тягостям», – с горечью подумала Нина.

Ночь тянулась долго и мучительно, как срок, и всё же темень пробили проблески рассвета.

Ближе к утру стало ещё холоднее. Темнота и неизвестность наступали со всех сторон деревьями и домами, в которых видели десятый сон.

Когда совсем рассвело и как будто бы даже потеплело немного, из неприветливого здания лениво вывалился молоденький розовощёкий упитанный милиционер. Засёк Нину намётанным взглядом.

Она насторожилась, узнав одного из тех, кому помешала вчера играть в карты: сейчас прогонят и&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&& До весны ничего больше не случилось, а весной умер Сталин. Почему-то то, что Сталин умер, было отсюда. Но в небольших серых глазах молодого мужчины не было осуждения – только сочувствие.

– Послушайте, что я вам посоветую, – голос звучал мягко, доброжелательно, вселял надежду. – Здесь недалеко, километров сто от Казани, в Зеленодольске, идёт большая стройка. Строят дома, асфальтируют дороги. Если вы обратитесь к главе города, он даст вас место в общежитии и работу.

Нина слушала молча, с интересом. Ободрённый её вниманием и ощущением того, что может дать, действительно, ценный совет, молодой блюститель закона продолжал:

– Да и на вокзале ждать долго не придётся, – с сочувствием посмотрел на спящего ребенка. – Поезда до Зеленодольска ходят четыре раза в сутки. Если поедите на вокзал прямо сейчас, к обеду будете уже там.

Глава 13. Зелендольск

Телефон, как неугомонное живое существо, обитавшее на столе, вздрогнул и зазвонил в полную силу. Хочешь – не хочешь, а надо брать трубку хотя бы для того, чтобы не слышать противного дребезжания. И кто только придумал телефоны? Изобрел ведь не иначе для того, чтобы изводить больших начальников.

– Алло! – бодро ответил в трубку мужской голос, так что на том конце провода невозможно было догадаться, что с самого утра телефон, явно, задался целью изжить со свету главу Зеленодольска.

Да, время непростое, трудное сейчас время. Да, город стремительно растёт и строителей как всегда и везде не хватает. Где же взять столько рабочих рук, если стройки сейчас идут по всей стране и везде они, рабочие руки, нужны?

Звонили из райкома. Не достаточно, видите ли, ведётся агитационная работа.

– Нет у вас в Зеленодольске того задора, когда люди работают не за получку, а за светлое будущее, – отчитывал идейный юнец.

Пятидесятитрёхлетний, с уже заметной сединой в тёмных волосах глава живо представил его краснощёкое, пышущее здоровьем и энергией лицо и невнятно пробормотал, как провинившийся школьник, что исправится, как провинившийся школьник.

Пришлось пообещать, что и лозунги, и плакаты расцветут на зеленодольских улицах к 1 Маю ещё в большем количестве.

Ответ главы вполне удовлетворил идейного юнца, и с чувством выполненного долга и ободряющим «мы рассчитываем на вас» молодой человек повесил трубку.

Глава с облегчением проделал тот же маневр.

Телефон поимел, наконец, совесть, подарил хозяину города пару минут тишины.

Угораздило же секретаршу подхватить бронхит в разгар стройки! И заменить некому. Люди наперечёт. Только считается, что нет незаменимых, а на деле незаменимы все, а особенно он, потому как все от него всё время что-то хотят.

Словно в подтверждение мыслей главы в дверь, оставшуюся без присмотра секретаря, несмело постучали.

– Входите! – усилием воли подавил раздражение глава.

Вошедших было двое – молодая женщина и ребёнок, похожий на неё, видимо, сын. Хорошо, не комсомольские работники. Одно уже это расположило к посетительнице.

– Можно к Вам войти? – робко поинтересовалась посетительница.

После недавней беседы с настырным комсомольцем– активистом глава проникся еще большей симпатией к молодой женщине, у которой, угадывалось по выражению лица, походке, голосу, за плечами уже немало бед. И ребёнок, скорее всего, растёт без отца…

– Можно. Входите, – показал широким жестом на стул.

Глава показался Нине человеком порядочным и даже добродушным – ни в манере держаться, ни в выражении лица, ни в самой внешности не было ничего подавляющего. Средний рост, средняя полнота, средний возраст, вежливая улыбка под тонкими усиками.

Валерик испуганно таращился на незнакомого человека, ёрзал у матери на коленях.

Нина осторожно села сначала на край стула, потом устроилась поудобнее, взяла на руки Валерика.

– Я только что вышла из тюрьмы, и мне некуда деться, – начала Нина свой рассказ, который постаралась сделать короче, чтобы не занимать время важного человека.

– Посиди, подожди… – перешел на покровительское «ты» и куда-то вышел, а через пять минут вернулся с запиской в руке. Протянул Нине аккуратно сложенный вчетверо листок. – Поезжай на трамвае к Волге. Там увидишь судостроительный завод. Твой барак? 5. Покажешь дневальной записку. Она даст тебе место.

Дневальная в свеженьком полосатом платье, с причёской – сразу видно, городская, – быстро пробежала глазами по записке. Чуть вскинула брови:

– Идемте! – изящно вихляя бёдрами, как артистка, прошла в конец коридора. – Покажу, где будете жить.

В комнате, куда привела кокетка, оставалась одна свободная койка у окна.

– Здесь живут трое девушек, сейчас они на работе, – ввела в курс дела дневальная.

Помещение оказалось не тесным, а матрас с чистой простыней довольно удобным. Едва коснувшись щекой подушки, Валерик погрузился в сон прямо в одежде.

Нина примостилась рядом, укрыла Валерика краем простого байкового одеяла, на котором он спал, и только теперь почувствовала, как сильно устала за последние дни.

– Ничего не случилось с твоим платком. Подумаешь, одела раз на танцы! – ворчливый, дребезжащий голос вывел Нину из мягкого, тёплого сна.

Валерик проснулся и сел на кровати.

– Уже не первый раз берёшь! – отвечала, чуть не плача, другая. – Вон, зацепила на самом видном месте.

– Не я это! Так и было, – отпиралась виновница. – Подумаешь, беда! Пашка твой тебе новый подарит!

– Ты Пашку моего не трожь! – стал сердитым обиженный голос.

– А Пашка это муж что ли?

Нина открыла глаза и увидела хохочущую во весь рот женщину лет тридцати пяти в залихватски завязанном на бок платке, не понятно каким чудом державшемся на голове.

Растрепанные рыже-коричневые волосы падали на глаза и неряшливо торчали во все стороны. Такое подобие причёски, выдававшее легкомысленных особ, насмешливо называли «Я у мамы дурочка».

– А платок, значит, Мишка-моряк подарил? – продолжила хохотать женщина над заметно смутившейся миловидный пухлой светловолосой соседкой.

На вид девушке было не больше двадцати.

– Чем за другими смотреть, лучше своих хахалей посчитай! – милашка сорвала с растрёпанной прически соседки платок.

– Ах ты, мерзавка! Я тебе сейчас покажу, где раки зимуют! – взвизгнула женщина, но угроза так и осталась угрозой. В комнату вошла девушка чуть постарше светловолосой.

– Девочки, что вы опять ругаетесь? Что о нас люди подумают? – спросила серьёзно и строго, без тени улыбки.

Черты лица вошедшей были правильными до некрасивости, тусклые тёмные волосы тщательно подобраны шпильками по бокам и уложены аккуратным пучком на шее.

Быстро и аккуратно девушка сняла сапоги у порога, вымыла их тут же в тазу, насухо вытерла и, завернув в какую-то тряпицу, убрала в чемодан под кровать. Переоделась в халат и тапки, а платье, в котором пришла, простое, серое, спрятала в узелок и тоже засунула подальше под кровать.

Не то, чтобы Нине не нравились её соседки, но среди них не было той, кому хотелось бы доверять секреты. Самая старшая в комнате пропадала где-то чуть ли не каждую ночь, а как-то даже привела прощелыгу-хахаля в общежитие.

Всю ночь кровать бесстыдно скрипела ржавыми пружинами, а наутро Нина высказала бессовестной Клавке всю правду-матку в глаза.

– А что я? И вы водите, кого хотите, – таращила та рыбьи глаза.

Неизвестность медленно, но неизбежно обретала очертания обыденности. В ней были покой, даже радость, но не было чего-то такого, отчего сердце бьётся часто– часто и хочет улететь из груди. Секунды– двойники выстраивались длинным строем в минуты и часы. Работа– детский сад-общежитие… Как будто вращалось огромное колесо, а Нина, как белка, без передышки должна была бежать внутри него, и почему-то нельзя отдохнуть, осмотреться, остановиться…

Ехать до работы было всего-навсего несколько остановок, но на обратном пути Нина чувствовала себя уже совершенно измученной, так что едва хватало сил зайти в садик за Валериком.

Работала Нина в строительной бригаде. Привычные к мужской работе женщины разводили цемент водой в корыте, а потом поднимали на второй этаж. Вскоре начали вырисовываться очертания и третьего этажа.

Одного взгляда на большие, рабочие руки Нины было достаточно, чтобы понять: и топор, и лопату хрупкая с виду девушка держать умеет. Глину лопатой месит, как тесто.

Недавней заключённой был чужд комсомольский задор, и даже казалась наивным радоваться, что можешь принести стране пользу, если платят копейки.

Какая– то неуловимая связь существует между деньгами и свободой.

В аду и раю деньги не нужны. В безденежном измерении живёшь и на зоне, но стоит закрыться воротам, за которыми остались несвобода, и сразу же оказываешься в пространстве, где закон вступил в сговор с рублями. И приходится думать о завтрашнем дне. Думать и знать, что этот самый сегодняшний – завтрашний день и есть то самое долгожданное необъятное чудо по имени Свобода, столько лет маячившее священным заревом вдали.

Даже первая зарплата не стала тем рубежом, за которым начинаешь чувствовать себя по-настоящему независимым человеком. Платили очень мало. И всё же осталось на серый красивый платок. Пожалуй, покупка и была единственным событием, всколыхнувшим будни.

И всё же Нине было отчего смотреть вперёд уверенно и весело. Кому, как не ей, знать, какой бесценный дар, свобода, ниспослан миллионам тех, кто не в состоянии оценить его.

…На столе главы дыбилась стопка плакатов. Он с отвращением косился на очередную пёструю партию агитматериала, на этот раз комсомольцы на плакатах призывали добровольцев поднимать целину. Глава поморщился, убрал на край стола раздражавшую кипу. Последнее время недовольство, тщательно замаскированное под энтузиазм, стало его обычным состоянием.

У входа в знакомое двухэтажное здание с развивающимся над ним красным флагом Нина немного замедлила шаг.

Глава ей даже обрадовался.

– Что вас снова ко мне привело? – спросил добродушно, чем избавил о необходимости напоминать, что она была уже у него на приёме.

– Спасибо, за то, что помогли мне устроиться в строительную бригаду, только…

– Только? – подбодрил глава, слегка нахмурившись.

– Только устаю очень, а садик далеко. Позже всех ребёнка забираю…

– Хорошо, – снова вошёл в положение глава. – Определим в круглосуточный. Будете забирать только на выходные.

Снова написал какую-то записку, на этот раз для заведующей круглосуточных яслей, и вопрос решился как по мановению волшебной палочки.

… От Марусиного морячка пахло необыкновенным каким-то одеколоном, и весь он – от накрахмаленного воротничка до танцующей походки был воплощением чего-то начищенного, наглаженного до блеска, от чего немудрено потерять голову.

– Ну сама посуди, Нин, – вздыхала Маруся, закатывая глаза. – Моряк или мой Ванька? Весь наглаженный, брюки в стрелочку, тельняшечка, бескозырка…

Нина сочувственно кивала в вечерний полутьме комнаты.

Моряк был, действительно, хорош.

Не сказать, чтобы так уж плох был Ванька. Но видно, чувствовал: что-то неладно, может, потому и приехал однажды под вечер, осторожно постучал в дверь, как бедный родственник.

Худенький, щупленький, хоть и в форме, но в пехотной, солдатик не шел ни в какое сравнение с моряком.

Жалко ссутулившись, сел на краешек кровати ждать жену.

– Может, случилось что? – вздыхал печально.

Нина опускала глаза, злясь на Маруську. (Опять удрала к моряку, а моряк тот поматросит и бросит).

А Клава и не сдерживала ехидной усмешки.

– Не придет, и не надо. Я что ли хуже твоей Маруськи? Ты не смотри, что старше намного. Любую шмакодявку– двадцатилетку за пояс заткну.

Ваня растерянно улыбался, сосредоточенно упершись взглядом в запястье, опоясанное «Победой»

Солдатик ушёл уже за полночь, всё ждал-надеялся, авось вернётся супруга.

Ведь не у хахаля же она в самом деле, подзадержалась у подруги, а то, может, и случилось что, только бы ничего страшного.

Однако лица соседок по общежитию были заговорщицки спокойны, что больше огорчало, чем радовало: супруга жива – здорова.

Негодница – Маруська вернулась уже под утро. Растрёпанная, в новой чёрной плюшке.

– Что, ушёл мой? – воровато зыркнула по углам.

– Ушёл, ушёл, – укоризненно покосилась на неё Зоя. – Везёт же таким… Сразу двое таких мужиков.

– Каким таким? – Маруся скинула плюшку, приготовилась дать отпор.

– Таким, – неопределённо повторила Зоя и насупилась.

– А ты не будь такой букой, и на тебя мужики заглядываться будут, – посоветовала Клава. – Слишком уж ты серьезная, девка.

Зоя покосилась заодно и на Клаву и ничего не ответила, только губы надула и сдвинула брови: обижалась на соседку, что снова (уже в который раз, хоть кол на голове теши!) без спроса взяла её сапоги. И не смотрит, что в узел уложены и спрятаны (от неё, нахалки, между прочим!) под кровать.

Нину всегда удивляло, что заставляет окружающих подчиняться таким как Клава. Ведь цыкни на такую нахалку, убежит, поджав хвостик в кусты, и будет оттуда им же, хвостом, ещё и повиливать: дескать, не трогай меня больше, я же стала хорошая. Или кукситься. Но тронуть больше не посмеет.

Нет же, терпят, что берёт постоянно их вещи. А ведь такими-то людьми и проверяется характер.

И закаляется.

Сумеешь дать достойный отпор – получишь в награду уверенность, что можешь за себя постоять.

Иногда что-то в жизни происходит от скуки, а не потому, что непременно должно было случится. Появляются люди и так же незаметно исчезают в другие чьи-то жизни, где, может быть, будут играть новые роли.

Таким эпизодическим героем был Виктор. И всё же это была приятная встреча…

Вечера становятся светлее и длиннее – верная примета приближающегося лета. И вода в реке уже не так холодна, хотя купаться, конечно, ещё нельзя.

Но поболтать уставшими после рабочего дня ногами, поднимая маленькие, но бурные волны – самое то. Только парня красивого рядом не хватает в тихий майский вечерок.

Красавцев появилось сразу двое, точнее, один был так себе, зато второй, действительно, хорош. И оба моряки.

Красивого моряка звали Виктор, имя второго не запоминалось, а может, он и не представился даже.

С благородной вальяжностью, присущей морякам, парни сели рядом.

– Я из Тулы, – поставил в известность назвавшийся Виктором, чтобы как-то завязать разговор.

– А я родилась в Казани.

– Где живёшь?

– Здесь в бараке.

Речка неспешно плескалась, располагая к неторопливой беседе. Разговор ни о чём, но довольно приятный.

– Может, ты замужняя? – спросил вдруг Виктор.

– Нет, но ребенок есть.

– А как это? – озадаченно наморщил лоб.

– Так.

Виктор почесал затылок и не стал вдаваться в подробности.

– Можно к тебе в воскресенье прийти?

– Можно, – разрешила Нина и добавила. – Со мной еще две девушки живут.

– Мы придём, – пообещал второй моряк.

Гости пришли с колодой карт, и время пролетело незаметно, разлетаясь в стороны разными мастями.

– Жених твой что ли? – поинтересовалась после того, как за моряками закрылась дверь, Зоя.

Нина пожала плечами:

– Нет.

– Чего же, в карты ему больше не с кем перекинуться? – съязвила Клава.

– Может, и не с кем, – в тон ответила Нина.

Своей назойливостью и беспардонностью Клава порой раздражала её, и как-то даже пришлось потрясти под носом у нахалки большим своим рабочим кулаком. Случилось это, когда вечером, вернувшись с работы, Нина не нашла под подушкой свой новый серый платок.

Платок вернулся за полночь вместе с растрёпанной Клавой, плюшкой Маруси и, разумеется, чёрными резиновыми сапогами, которые Зоя тщетно прятала в узел. Клава неизменно находила их под кроватью и уводила к очередному любовнику.

Нахалка что-то напевала под нос и никак не ожидала увидеть у самого своего курносого кулак.

– Ещё раз возьмёшь что-нибудь у меня или у девчонок…

– Хорошо, – рассыпалась заискивающим смехом Клава, и с тех пор ни у Нины, ни у Маруси ничего не брала, но-прежнему продолжила таскать из– под кровати у Зои сапоги.

Моряки пришли опять через неделю, в воскресенье.

Виктор положил на стол круг копчёной колбасы и торжественно поставил бутылку красного вина.

– Шикуем, – многозначительно присвистнула Клава.

На следующие выходные Виктор пришёл уже один. Целую зиму он баловал Нину и её соседок по комнате и колбасой, и халвой, и свежим маслом. Оказалось, Виктор возил в морскую часть продукты со склада.

– Серьёзно хлопец настроен, женится, – предрекала, поправляя съехавший с головы платок, Клава, но плохой оказалась предсказательницей: замуж Виктор Нину не звал, не пытался и приставать. Вёл себя предельно почтительно, а уж, чтобы слово плохое сказать, такое и представить себе было невозможно. Так и остался приятным воспоминанием.

Глава 14. Выше птиц

Зина-егоза вечно оставляла дверь открытой: входи, кто хочет, гуляйте сквозняки.

Да и сама ветерок, а не девушка – лёгкая, быстрая, голос звенит колокольчиком. Одно слово – «Зин-ка».

Зина жила на горочке над Волгой у судостроительного завода. Домик был настолько мал, что в него и не вместилась бы большая семья, и даже казалось – он, неказистый, хотя и вполне живописный, и есть одна– единственная причина того, что Зина у родителей единственная дочь. Души в ней они, конечно, не чаяли, любили до самозабвения.

Такой же безусловной безоговорочной любви неосознанно ждала красавица Зинаида и от окружающих её людей, домов, деревьев, даже пролетающих мимо птиц, которым дела нет до тех, кто на земле. Но и люди, и дома и деревья, и птицы, и даже гармонист Сергей Булашев, любимец всех девчонок, дарили Зине свою любовь.

Гармонисту, впрочем, она не отвечала взаимностью, хотя добра к нему была не меньше, чем к другим, и это особенно задевало щёголя.

«Ишь ты, цаца», – бессильно и громко язвил он вслед, но Зина только посмеивалась.

«Такого жениха, Зинка, гонишь от себя! – недоумевали подружки. – Ты приглядись: высокий, статный. Чем тебе не пара?»

Особо присматриваться даже не требовалось: худощавый, но сильный Сергей вымахал под самый потолок. Впрочем, потолки в бараке были низкие. Но парень, тем не менее, высокий, хороший и весёлый.

«Как раз моей Катюше пара», – улыбалась хозяйка квартиры, где Сергей снимал комнату.

Комната как раз-таки и была дочкина, но Катя работала где-то в другом городе, домой совсем не приезжала, только изредка писала письма, и Серёжа стал хозяйке вместо сына.

…Гармонь заиграла так рьяно, что звуки только успевали вылетать из мехов.

В такт завизжали девчонки. Нина стояла с сыном на руках в коридоре, в стороне от всеобщего веселья. На танцы она всегда приходила с Валериком, поэтому больше смотрела, как танцуют другие. Лишь иногда, когда на звуки гармони забредала любопытная пожилая уборщица, Нина перепоручала сына ей на полчаса.