355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вернер Гейзенберг » Шаги за горизонт » Текст книги (страница 25)
Шаги за горизонт
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 16:11

Текст книги "Шаги за горизонт"


Автор книги: Вернер Гейзенберг


Жанр:

   

Философия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Переход от искусства, которое стремится оформить мир в его непосредственной реальности, к художественному изображению и преувеличению бездн человеческой души Гёте мог одобрить ничуть не больше, чем тот переход к абстракции, который пришлось совершить естественной науке.

Родственность мотивов, в том и другом случаях толкавших Гёте к неприятию, заходит еще дальше. Гёте опасался естественнонаучной абстракции и отшатывался от ее беспредельности потому, что ощущал, как ему казалось, присутствие в ней демонических сил и не хотел подвергаться связанной с этим опасности. Он персонифицировал эти силы в образе Мефистофеля. В романтизме он ощущал действие сил подобного же рода. И тут – беспредельность, отрешенность от реального мира, от его здравых, прочных масштабов, опасность болезненного вырождения.

В выработке этой позиции, по-видимому, сыграло свою роль то, что высшие формы двух тесно связанных друг с другом искусств оставались достаточно чуждыми Гёте. Математика, которую можно было бы здесь назвать искусством абстракции, никогда не могла привлечь, пленить или очаровать его, хотя он и относился к ней с почтением. Музыка, достигшая в немецком романтизме, мне кажется, высших художественных свершений, тоже никогда не захватывала Гёте так, как поэзия или живопись. Мы не знаем, что думал бы Гёте о романтизме, если бы ему был по-настоящему понятен тот язык, которым говорит, например, струнный квартет Шуберта до мажор. Он должен был бы тогда почувствовать, что силы, которых он боялся и которые проявляются в музыке еще сильнее, чем почти в любом другом произведении романтического искусства, тем не менее исходят здесь уже не от Мефистофеля, свидетельствуют не о его власти, а о могуществе того светлого средоточия, откуда родом сам Люцифер и откуда он был, однако, низвергнут.

Нет поэтому ничего удивительного в том, что в суждении о романтизме последующие времена не вняли совету величайшего немецкого поэта. Скорее наоборот, искусство в значительной степени занялось именно теми предметами и проблемами, которым впервые посвятил себя романтизм. История музыки, живописи, литературы XIX века показывает, сколь плодотворными оказались начинания романтизма. Разумеется, эта история – особенно если ее проследить вплоть до нашего столетия – показывает также и то, сколь справедливы были предостережения и возражения Гёте. В равной мере это относится к истории естественных наук и техники. Можно, пожалуй, считать известные, нередко печальные явления распада в сфере искусства (в сфере техники им соответствует, скажем, использование атомного оружия) следствием утраты того духовного средоточия[121]121
  113 См. прим. 110.


[Закрыть]
, за сохранение которого Гёте боролся всю жизнь.

Но вернемся к вопросу о том, полностью ли исчезло из современного – всего лишь «правильного» – естествознания то познание, которое искал в своем естествознании Гёте, а именно познание последних, формообразующих сил природы, которые Гёте ощущал как божественные силы.

 
Чтоб я, невежда, без конца
Не корчил больше мудреца,
А понял бы, уединясь,
Вселенной внутреннюю связь,
Постиг все сущее в основе
И не вдавался в суесловье.
 
Перев. Б. Пастернака

Так гласит это требование. На пути к этому Гёте пришел в своем исследовании природы к прафеномену, а в своей морфологии растений – к прарастению. Однако, хотя этот прафеномен и должен быть не принципом, из которого можно было бы вывести разнородные феномены, а таким фундаментальным явлением, внутри которого можно было бы созерцать многообразие явлений, тем не менее Шиллер разъяснил поэту во время первой знаменитой встречи с Гёте в Йене в 1794 году – встречи, которая положила начало их дружбе, – что его прафеномен есть, по существу, не явление, а идея. Идея в смысле Платона, добавим мы, а в наше время, поскольку слово «идея» содержит в себе несколько слишком субъективный оттенок, мы поставили бы здесь скорее уж слово «структура», чем «идея». Прарастение – это первоформа, первичная структура, формирующее начало растения. Его, разумеется, можно не только сконструировать с помощью рассудка, но и удостовериться в нем непосредственным созерцанием.

Различие, которому Гёте придает здесь такое значение, различие между непосредственным созерцанием и всего лишь рациональной дедукцией, довольно точно соответствует различию двух видов познания («эпистема» и «дианойа») в платоновской философии[122]122
  114 Подробнее Гейзенберг говорит об этих платоновских понятиях в статье «К истории физического объяснения природы» (1932 г.)//Гейзенберг В. Философские проблемы атомной физики. М., ИЛ, 1953, с. 25–27.


[Закрыть]
. «Эпистема» – это именно та непосредственная достоверность, на которой можно остановиться, по ту сторону ее не нужно искать чего-либо еще. «Дианойа» – это умение проводить анализ и получать результат путем логического выведения. Платон позволяет уяснить также и то, что только первый способ познания, «эпистема», связывает нас с подлинным, сущностным, с миром ценностей, тогда как «дианойа» хотя и образует род познания, но такого, которое как раз не имеет отношения к ценностям.

Впрочем, то, что старался объяснить Гёте Шиллер, когда они возвращались домой, прослушав вместе естественнонаучный доклад, относилось, разумеется, не к платоновской, а к кантовской философии. Слово «идея» имеет здесь несколько иной, более субъективный смысл. Но как бы там ни было, идея столь резко отделена от явления, что утверждение Шиллера, будто прарастение – это идея, глубоко обеспокоило Гёте. Он ответил: «Стало быть, я могу радоваться, что, сам того не ведая, обладаю идеями и даже вижу их глазами». В последовавшей затем дискуссии, в которой, как сообщает Гёте, было поломано много копий, Шиллер возразил: «Разве может быть вообще такой опыт, который соответствовал бы идее. Ведь все своеобразие идеи как раз в том и состоит, что опыт никогда не может вполне соответствовать ей». В этой дискуссии, если посмотреть на нее в свете платоновской философии, спор, вероятно, идет не столько о том, что такое идея, сколько о том, с помощью какого познавательного органа идея раскрывается нам. Если Гёте может видеть идеи глазами, это вовсе не те глаза, о которых обычно говорят сегодня. Во всяком случае, эти глаза нельзя было бы заменить микроскопом или фотографической пластинкой.

Как бы, однако, ни решался этот спор, прарастение – это идея, и она подтверждает свое существование в качестве идеи тем, что, пользуясь этой фундаментальной структурой как ключом, по выражению Гёте, можно до бесконечности изобретать новые растения. С ее помощью мы понимаем строение растений, а «понять» означает: свести к простому единому принципу.

Как же это выглядит в современной биологии? Здесь тоже имеется фундаментальная структура, определяющая форму не только всех растений, но и всего живого вообще. Это невидимый маленький объект, молекулярная нить, а именно знаменитая двойная спираль нуклеиновых кислот, структура которой была выяснена Криком и Уотсоном в Англии лет пятнадцать назад[123]123
  115 В 1953 г. Д. Уотсоном (США, род. 1928 г.) и Ф. Криком (Англия, род. 1916 г.) была предложена структурная модель дезоксирибонуклеиновой кислоты (ДНК), согласно которой молекула ДНК состоит из двух антипараллельных полинуклеотидных цепей, образующих правильную правозакрученную перевитую спираль. Структура молекулы ДНК (последовательность нуклеотидов в цепи) строго индивидуальна и специфична для каждой природной ДНК и представляет кодовую форму записи биологической информации (генетический код). В 1962 г. Д. Уотсон и Ф. Крик были удостоены Нобелевской премии по физиологии. См.: Уотсон Д. Двойная спираль. Воспоминания об открытии структуры ДНК. М. «Мир», 1969.


[Закрыть]
. Она несет в себе всю наследственную информацию определенного вида живых существ. Опираясь на многочисленные данные современной биологии, мы уже не можем сомневаться в том, что структура живого определяется именно этой молекулярной нитью, что в какой-то мере от нее исходит вся формообразующая сила, определяющая строение организма. Естественно, я не могу здесь вдаваться в детали.

Относительно правильности этого утверждения справедливо то, что было уже ранее сказано относительно правильности естественнонаучных утверждений вообще. Правильность эта основывается на естественнонаучном методе – на наблюдении и рациональном анализе. После того как в развитии специальной научной дисциплины пройдены первые стадии и преодолена первая неуверенность, правильность ее основывается на взаимодействии чрезвычайно большого числа отдельных данных, на огромном и сложном сцеплении опытов – и все это придает научным утверждениям нерушимую надежность.

Можно ли в каком-нибудь отношении сравнить только что описанную структуру, двойную спираль нуклеиновых кислот, с прарастением Гёте? Недоступная зрению малость этого объекта, кажется, с самого начала исключает подобное сравнение. Трудно, впрочем, спорить с тем, что эта молекула исполняет в рамках биологии ту же функцию, что и прарастение Гёте – в ботанике. Ведь в обоих случаях речь идет о понимании формообразующих сил живой природы, о сведении их к чему-то простому, общему всем живым формам. Но именно эту функцию и выполняет праформа современной молекулярной биологии, хотя она еще слишком примитивна, чтобы ее можно было назвать праорганизмом. Это образование еще никоим образом не обладает всеми признаками полноценного живого существа. Тем не менее ничто не препятствует назвать его чем-то в таком духе. Эта первоструктура имеет с прарастением Гёте еще и то общее, что она представляет собой не только фундаментальную структуру, идею, представление, формообразующую силу, но и объект, явление; хотя увидеть этот объект обычными глазами нельзя, о нем можно заключить косвенно. Его можно исследовать с помощью микроскопа с высокой разрешающей способностью и с помощью рационального анализа; иными словами, он – совершенно реальное, а вовсе не только мысленное образование. Тем самым до сих пор удовлетворяются почти все требования, которые Гёте предъявлял прафеномену. На можем ли мы «видеть, ощущать, предчувствовать» этот объект так, как понимал это Гёте, может ли он стать предметом «эпистемы», чистого познания в смысле Платона, – в этом позволительно сомневаться. Во всяком случае, обычно биологическая первоструктура таковой не считается. Можно было бы лишь вообразить, что такой она явилась первооткрывателю.

Таким образом, ставя вопрос о соотношении правильности и истинности в современном естествознании, мы должны с прагматической стороны констатировать полную разделенность этих понятий. Но там, где речь идет о познании достаточно глубоких взаимосвязей, которые не создаются человеком, а с самого начала существуют в природе, как, например, в биологии, – там можно констатировать известное сближение. Потому что эти глубокие взаимосвязи выступают в виде фундаментальных структур, в которых оказываются зримыми своего рода платоновские идеи, а эти идеи, свидетельствуя о едином порядке целого, в котором они существуют, могут, по-видимому, восприниматься не только рационально, но и другими сторонами человеческой души – сторонами, которые и сами находятся в непосредственном отношении к этому единому порядку, то есть к миру ценностей.

Это становится в особенности ясным, когда мы переходим к очень широким закономерностям, охватывающим биологию, химию, физику и ставшим доступными исследованию только в последние десятилетия в связи с развитием физики элементарных частиц. Здесь речь идет а фундаментальных структурах природы или мира в целом. Они лежат еще глубже, чем биологические структуры, и поэтому еще более абстрактны, еще менее доступны нашим чувствам. В равной мере они, впрочем, оказываются и более простыми, ибо они должны представлять уже не нечто особенное, а совершенно всеобщее. Если биологическая первоструктура не просто репрезентирует собой живой организм как таковой, но – благодаря возможности различного взаиморасположения химических групп в цепи – призвана также и обеспечить различие бесчисленного множества индивидуальных организмов, то фундаментальные структуры природы в целом не несут в себе ничего иного, кроме существования самой этой природы. В современной физике эти соображения реализуются следующим образом. На математическом языке формулируется некий фундаментальный закон природы – «мировая формула», как его иногда называют, – которому должны удовлетворять нее природные явления и который поэтому символизирует в каком-то смысле только возможность, только существование природы[124]124
  1,6 См. прим. 38. В докладе, прочитанном 25 апреля 1958 г. в Берлине на праздновании столетия со дня рождения М. Планка (Гейзенберг В. Открытие Планка и основные философские вопросы учения об атомах//Вопросы философии, 1958, № 11, с. 61–69), Гейзенберг впервые обнародовал свой вариант «мировой формулы», т. е. уравнения, которое «по крайней мере на первый взгляд выглядит таким образом, как будто бы оно выражает все известные свойства элементарных частиц и является истинным уравнением материи». Указ. изд., с. 68.


[Закрыть]
. В простейших решениях этого математического уравнения репрезентируются различные элементарные частицы, которые представляют собой первичные формы природы точно в том же смысле, в каком Платон считал такими первичными формами правильные математические тела – куб, тетраэдр и т. д. Возвращаясь опять к спору Шиллера и Гёте, можно сказать, что и элементарные частицы суть «идеи», подобно прарастению Гёте, хотя их и нельзя увидеть обычными глазами. Можно ли их созерцать в том смысле, как это понимал Гёте, зависит только от того, какого рода органы служат нам в познании природы. Вряд ли можно спорить с тем, что эти фундаментальные структуры непосредственно связаны с упорядоченностью мира в целом. Но от нас зависит, захотим ли мы ограничиться одним только узким, рационально постижимым срезом этой великой взаимосвязи.

Оглянемся еще раз на историю. Со времен Гёте как в естествознании, так и в искусстве мир пошел путем, от которого Гёте предостерегал и который он считал опасным. Искусство отвернулось от непосредственной действительности и ушло в мир человеческой души. Естественная наука перешла к абстракции, достигла неслыханного размаха в современной технике, проникла в первичные структуры в биологии и далее, в первоформы, которые в современной науке соответствуют платоновским телам. Одновременно, как и предвидел Гёте, угрожающе возросла опасность этого пути развития. Вспомним хотя бы обездушивание, обезличивание труда, абсурд современного вооружения или бегство в безумие, принявшее форму политического движения. Дьявол – могущественный властелин. Но та светлая сфера, о которой мы говорили выше в связи с романтической музыкой и повсеместное присутствие которой в природе умел распознать Гёте, – эта сфера стала зримой и в современном естествознании, а именно там, где оно свидетельствует о едином мировом порядке. Ещё и сегодня Гёте может научить нас тому, что не следует допускать вырождения всех других познавательных органов за счет развития одного рационального анализа, что надо, напротив, постигать действительность всеми дарованными нам органами и уповать на то, что в таком случае, и открывшаяся нам действительность отобразит сущностное, «единое, благое, истинное». Будем же надеяться, что будущему это удастся лучше, чем нашему времени, чем моему поколению.

Естествознание и техника в политических событиях нашего времени[125]125
  117 Первая публикация: Heisenberg W. Naturwissenschaft und Technik im politischen Geschehen unserer ZeitüDauer und Wandel. Festschrift zum 70sten Geburtstag von Carl J. Burckherdt. München. 1960, S. 194–197.


[Закрыть]

В своем докладе о роли слова в политических событиях Карл Я. Буркхардт высказывает ту мысль, что в эпоху, когда великие символы и идеалы прошлого в результате бесконечного злоупотребления ими, по-видимому, обесценены и лишены своей упорядочивающей силы, роль такой силы может перейти к естествознанию и технике, несмотря на все связанные с этим опасности[126]126
  118 Карл Якоб Буркхардт (род. 1891 г.) – швейцарский политик, историк, эссеист. В 1937–1939 гг. в качестве Верховного комиссара Союза народов в Гданьске пытался предотвратить вторую мировую войну. После войны способствовал развитию международного сотрудничества.


[Закрыть]
. В нескольких строках попробуем развернуть здесь эту мысль.

На первый взгляд все говорит против выраженной Буркхардтом надежды. Если естествознание и техника оказывают сегодня сильнейшее влияние на облик мира, скорее разрушительно, чем устроительно проникая в его отдаленнейшие области, то здесь на переднем плане стоит прежде всего материальный интерес, по своей природе способный служить как добру, так и злу. Он с равным успехом может вести и к уничтожающей всякий порядок конфронтации между враждебными силами, и к образованию областей упорядоченного хозяйствования. Естествознание обещает справиться с материальной нуждой, исцелить болезни, обеспечить победу над врагами, оно склоняет людей на свою сторону своим лозунгом «Целесообразность». Однако и целесообразность может толкать к хаосу, если понимать цель не как часть большой мировой взаимосвязи, какого-то более высокого порядка. «Целесообразность есть смерть человечности». Эта во многих случаях уместная фраза напоминает о том, что всякая оторвавшаяся от широкого контекста, обособившаяся цель способна привести к результатам, противоречащим подлинной человечности, то есть чуткому и вдумчивому вниманию к существующим помимо нас, выходящим за сферу чисто человеческих интересов обстоятельствам. Процитированная фраза неверна лишь в случае, когда сами наши цели являются частями более широкой взаимосвязи вещей, которую в прежние эпохи назвали бы божественным порядком.

Коль скоро и естествознание тоже способно здесь действовать и в том, и в другом направлении, Буркхардт указывает, собственно, прежде всего на воспитательную сторону занятия естествознанием и техникой. Современная ситуация в мире побуждает бесчисленное множество людей во всех концах Земли посвящать себя тщательной и добросовестной работе над разрешением той или иной поставленной перед ними технической или научной задачи. Идет ли речь о дорожном строителе, специалисте по точной механике или авиаконструкторе, исследуются ли химические процессы в человеческом организме, выращиваются ли новые виды полезных растений – в любом случае человек, перед которым поставлена подобная задача, должен быть трезвомыслящим и аккуратным в своем деле; он не вправе дать себя ослепить предрассудками или иллюзиями, он обязан воздерживаться от всех, нередко столь опасных в политической жизни, упрощений, если он действительно хочет быть на уровне возложенной на него ответственности и достичь успеха. Само по себе это требование тщательности и трезвости уже принадлежит к упорядочивающим силам нашей эпохи. Его, однако, едва ли оказалось бы достаточно, если бы естествознание помимо всего прочего еще и непосредственным образом не обостряло нашего чутья к тем более широким взаимосвязям, в которых дает о себе знать порядок нашего мира.

Поверхностному наблюдателю может на первый взгляд показаться, будто естествознание и техника распадаются на все более путаное множество специализированных дисциплин, в каждой из которых хотя и можно еще успешно работать, но взаимосвязь которых отдельному человеку обозреть уже не дано. Однако, вглядываясь пристальнее, мы замечаем за этой картиной движение в противоположном направлении. Благодаря процессу неустанного повышения уровня абстракции, происходящему на наших глазах в точном естествознании и постепенно захватывающему более широкие духовные сферы, внутри каждой отдельной науки, но вместе с тем и между различными науками вскрываются очень далеко идущие взаимосвязи, ранее остававшиеся закрытыми для человеческого сознания. Примером может служить развитие современной математики. Само понятие числа было построено путем абстрагирования от чувственно воспринимаемых вещей; геометрические фигуры возникают в ходе абстрагирования из соотношений, обнаруживаемых, например, при измерении земельных угодий. Буквенное исчисление вместо цифрового, введение мнимой единицы, исследование функций означает повышение степени абстракции. Смотря по тому, с какими конкретными абстрактными образованиями работал ученый, математика подразделилась на различные ветви: арифметика, алгебра, теория функций, топология и т. д. Однако в наше время математика достигает существенно более высокой ступени абстракции, создавая обобщенные понятия, по отношению к которым различные предметы математики оказываются лишь частыми случаями их применения. Эти понятия отражают в себе настолько общезначимые взаимозависимости и логические структуры, что их действие распространяется на все специализированные математические дисциплины. От таких понятий, как множество, группа, сумма, оператор, исходит как бы связующая сила, позволяющая математике в горазда более высоком смысле, чем ранее, выступать в качестве единства.

Аналогичные сдвиги дают о себе знать и в современной атомной физике. Прежде химия и физика были обособленными науками, относившимися к совершенно разным сторонам природы, да и сама физика распадалась на ряд отдельных дисциплин – механика, оптика, учение об электричестве, термодинамика и т. д., – имевших своим предметом опять-таки различные типы процессов и закономерностей. Наша эпоха поняла, что все эти явления строго взаимосвязаны, хотя для познания более широких взаимосвязей необходимо проникнуть в такие области природы, которые не поддаются непосредственному чувственному познанию. Когда была понята физика электронных оболочек атома, произошло объединение химии и физики; в проводимых сегодня экспериментах над элементарными частицами обнаруживается наличие связи между всеми видами сил в природе, и формулировка новых законов здесь требует такой степени абстракции, которая ранее в естествознании была невозможна.

В биологии упрочивается понимание того, что управление биологическими процессами в живом организме часто связано с особыми атомно-физическими свойствами известных сложных веществ. Стало быть, и здесь тоже приходится выйти за пределы непосредственно воспринимаемых жизненных процессов, чтобы установить исходные взаимосвязи. Словом, во многих областях естественной науки и техники развитие совершается явно в одном и том же направлении: от непосредственной чувственной наличности к пугающим поначалу пустоте и дали, откуда приоткрывается великая взаимосвязь мира.

Тут, однако, надо подчеркнуть, что связанный с вторжением в новые сферы отказ от живого контакта с природой и соответствующее тяготение к абстракции в естествознании происходит не по нашей прихоти, наоборот, это очень болезненная жертва, которую способно оправдать только достигаемое на этом пути познание широких взаимосвязей. И общие принципы миропорядка действительно приоткрылись естествознанию нашего времени. Поэтому сравнение с современным искусством здесь неуместно, хотя в этом последнем стремление к абстракции обнаруживается очень явственно. Конечно, широкие взаимосвязи, о которых идет речь в сегодняшнем естествознании, могут осознаваться пока лишь узким кругом работающих в нем исследователей.

Тем не менее уже и сейчас отсюда могут исходить влияния, изменяющие мышление человечества. Не случайно постепенно укореняется ощущение, что вся жизнь на Земле есть единое целое, что локальное нарушение способно повредить всем остальным частям мира и что мы ответственны за порядок жизни на нашей планете. Космические пространства, куда человеку позволяют проникнуть средства современной техники, пожалуй, еще яснее, чем то, что мы видим на Земле, дают нам ощутить единство законов, по которым устроена вся жизнь на нашей планете. И здесь приоткрывается возможность вникнуть в ту поначалу отпугивающую пустоту и даль, куда нас завели техника и естествознание, не только умом, но и сердцем, о чем, пожалуй, всего прекраснее говорит поэзия французского летчика Сент-Экзюпери. Его Маленький Принц, заботящийся о своей планете, понимает: «По-настоящему видеть можно только сердцем, главное невидимо для глаз».

Таким образом, когда встает вопрос о том, исходят ли от естествознания и техники в нашем сегодняшнем мире упорядочивающие силы, способные, подобно великим символам прошлых эпох, нормировать жизнь на нашей Земле, мы должны, пожалуй, прежде всего вспомнить о далеко идущих взаимосвязях, впервые приоткрывшихся в науке последних десятилетий. Перед лицом огромных политических опасностей нашего времени остается лишь надеяться, что повсеместно распространится мироощущение, которое один русский физик на международном конгрессе кратко выразил в таких словах: «Мы все путешествуем вместе на одном космическом корабле, который с незапамятных времен вращается вокруг Солнца и движется вместе с этой большой звездой через нескончаемые пространства. Откуда и куда, мы не знаем; но все мы вместе странствуем на одном и том же корабле».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю