Текст книги "Варвара не-краса без длинной косы (СИ)"

Автор книги: Вера Вкуфь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Смотрят ей Варя с Дарьей вслед, глазам поверить не могут. Переглянулись, друг о друга вопрошая будто, не привиделось ли. А Велижанка уж во дворе своём скрылась – как птицей залетела.

– Надо ж, – ошарашенно Дарья сообщила. – Ни с того, ни с сего заболела, так же и выздоровела. Ох, и к чему бы это...

А Варя ток смеётся. Она-то догадалась, к чему это и от чего. И чего это за младенец был, который среди поля голосил.

Всё-таки, не зря она на поле бегала.

Глава 4. «Страшная» месть

Долго Варя обычно спать укладывается. То лежанка неудобная, то солома через потёртости по бокам колет, то скрипит чего, то ветер по сеням гуляет. Не порядок какой-то. Но не сегодня только – Варвара-то намаялась, чуть до вечера дотерпела.

Родители уж на печку забрались – любимое их там место. На печке и Варя спать любит – особенно холодно если на улице – Карачун[1] когда лютует, вихри снежные на землю запускает. На печи тогда только и можно схорониться. А то по углам такой сквозняк трескучий гуляет – того и гляди Снегуркой оборотишься. От такого сразу как-то ближе держаться друг к дружке хочется. Да говорить поменьше – мало ли, придёт на голоса человечьи дух снежный... Только думать можно о чём, узоры льдистые на окне рассматривая.

А летом-то Карачуна бояться не следует. И в сенях улечься дозволительно.

Только голова Варина на лежанку упала, враз уплывать она куда-то стала. Вроде и не спит ещё, только телом всем пошевелиться лень. И удачно так улеглось сразу – и не колет нигде ничего, не жмёт, не притирает. И трёкот избяной ночной по ушам не щёлкает, а будто и успокаивает даже. Тихо в избе. Лучинка только в углу поблёскивает – бабка ещё пряжей занимается. Видно Варе как руки торопливые ловко с ниткою толстой управляются. Да как тень неровная на угол избяной напрыгнуть норовит, а огонёк от лучинки ей противоборствует: извивается, горбится обманчиво да веточкой вытягивается. Уж двоится в глазах у Вари от этого. Веки всё тяжелее и становятся. Разум уплывает будто из неё. Искорки только разноцветные, что от огонька отделяются, глаза застилают.

Так и пришлось глаза сомкнуть. Слушать теперь можно только, как лучинка потрескивает. Как сверчки на улице песни лунные поют. Как бабка всё с пряжей перебирается. Слушать да уплывать отсюда. В сон живительный.

Обняло всё тело Варино теплом домашним, живительным. Да и разум под него затих.

Ничего ей не снилось. Будто темнота и пустота только перед глазами стояла. Как поле безлунное. Только отголоском, на границе самой размышлений мысль приятная плескалась, что сдюжила всё Варвара. Вернула Велижанку. Сил это даже на сон крепкий придавало.

Не сразу поняла Варя, что проснулась. Просто руки на ноги свои стала на лежанке чувствовать. Затекли вроде – долго слишком без движения были. Повернулась она на бок, почувствовала, как кровь по телу молодому забурлила. Удобно снова стало. И уснуть бы можно, да чего-то сердце чаще биться начинает. Разбудить, что ли, тело старается? Голова-то чумная ещё – не хочется ей с отдыхом так скоро расставаться. За глазами темнота зиждется – не рассвело. Только сердце бодростью нехорошей наполняется. Разум будит да боспокойством тело наполняет поспешно.

Открыла тогда Варя глаза. Смотрит – на полу деревянном узор лунный, формой оконный напоминает. Свет холодный, голубоватый. К себе приманивающий. Совсем рядом с лежаком Вариным. Ещё чуть-чуть – и подползёт. Замутнённый только какой-то. В середине самой пятно тёмное, будто само в себя затянуть пытающееся.

Проморгалась Варя, сон с себя прогоняя. К окну поскорее оборотилась. Помнит же, что ставнями его закрывала! Глядь – а в окне тоже пятно чёрновое торчит.

Поперву Варя и успокоилась будто – разглядела очертания козлиные да решила, что скот домашний у соседа какого из загона сбежал и пошёл по селу бродить, от любопытства звериного в окна чужие заглядывая. Да только ещё сильней сердце сжалось, когда додумалась Варвара, что не бывают козлы высокими такими, что в окно избяное беспрепятственно заглядывать. А уж когда у «козла» огнями красными две точки на лице вспыхнули...

Насилу успела с лежака на пол Варвара перекатиться – аж локоть весь содрала. А на постель её уж куль тёмный да животный перекатился из окна.

Закричать бы со страху, да только язык у Вари что ли отнялся? Только и смогла, что на ноги подскочить торопливо, чтоб перед гостем непрошеным не валяться.

Смех негромкий по сеням раздался. Противный такой, что уши изнутри царапающий. Смех уж Варе знакомый.

– Чего ж, девка неблагодарная, со свиданьица-то улепетнула? – как тут голос чёртов не узнать, который буквально ночь назад слушала?

Захолодело всё у Вари разом. Позабыла она на радостях о чёрте обиженном.

– Да жених из тебя неважный. Покатал да бросил!– говорит в ответ, а сама глазами шныряет, чем бы оборониться можно. И ведь ничего не припасла, бестолковая – ни мака, ни крапивы. Ни оладий тех же.

Разозлился, видать, чёрт на ответ такой – еле Варя успела в сторону от него отпрыгнуть. На лавку налетела, головой аж корыто, что на стене висело, сшибла.

Дверь-то в комнату закрыта – видать, не слышат в избе, как чёрт копытами по полу елозит, Варю глаз огоньками выцепляя.

– Ты не кручинься, красивая, – с издёвкой ещё говорит. – Сейчас заместо подружайки своей сойдёшь – всем чертям невеста будешь!

И опять на неё как полетит, что бык рассерженный. А грохоту-то, грохоту! Всё село уж проснуться должно. А чего-то даже дверь родительская не открывается. Морок что ли какой навёл чёрт окаянный?

Невестой-то чертям Варе становится без надобности. Избежать бы счастия такого. Вот Варя так в сторону дёрнулась, что аж задом замок дверной повредила. Заскрипела дверь входная, на улицу откидываясь вместе с Варварой. Та и бегом припустила к калитке.

Понимает, конечно, что силу неживую не обогнать. Чует спиной пыхтение да торопливость чужую. Уж скоро настигнет её чёрт мохнатый!

Хорошо, что под ноги чего-то попалось – запнулась Варя, рыбкой наземь и бухнулась. Так чудище мохнатое через неё и перелетело, аж в забор вписалось со всей дури. Глядит на него Варя, а сама зачем-то землю ощупывает – найти видать пытается хоть что, чем отбиваться можно, покуда не очухался. И скользнула ей в руку рукоять деревянная – об неё Варвара и запнулась.

Подхватила она колдобину да перед собой и выставила. Оказалось, ухват это – тот самый, которым чуть сама от бабки не получила давеча. Варя ж его, на случай всякий, из избы вынесла. Мало ли, зачем лишний раз бабке о нём напоминать. А теперь рогами его как раз на рога чёртовы указывать можно.

Ночь лунная, хорошо весь двор видать. И чёрта треклятого тоже. Ловкий он, зараза. Только, кажись, чуть дырку в заборе не проделал – а уже на ногах стоит. Руки в стороны развёл, сейчас на Варю двинется. Не спешит даже – знает будто, что всё равно некуда той не деваться. И ухват её не спасёт особенно.

Тут показалось Варе, что птица какая тёмная через двор метнулась. Хрясь! И прямо в голову чёрту врезалась да о рога разбилась. Черепки под копыта чёрту посыпались.

Видно, искры из глаз красных полетели, потому что успела Варя и ткнуть тело его широкое ухватом, и чрез забор перенестись махом – как только прыгучести хватило? Хотя будешь, конечно, от чёрта мстительного убегать, и не на то сил хватит.

Только ловчее чёрт тот самый становится – не успела даже духа Варя перевести, как снова спиной его чует. Настигают её.

Волна будто тёмная, злее ночи, стала Варю опутывать со всех сторон. Страх уж настоящий проклюнулся, уже духом сильным не перебитый. Куда ведь Варе бежать? Чего соображать? Сцапает её сейчас чёрт проклятущий. А ведь не хочется так...

Не поняла сразу Варя, чего она остановилась-то. И отчего болью тело всю прошибло разом – не упала ведь вроде. Назад только её оттолкнуло сильно. И смогла даже Варя в свете лунном разглядеть препятствие своё. Человек это вроде оказался. Крепкий какой – даже не шелохнулся от Вариного столкновения. Только её руками сгрёб. Оказалась Варя в объятиях «медвежьих», только стук сердца чужого по ушам лупит. Шерсть будто в лицо звериная бьёт. Думала уж Варя, какая новая на неё напасть, уж примирилась было с участью свою. Да только не стали душить её – наоборот, с такой силой отбросили, что Варвара на пару аршин в сторону отлетела.

– Беги! – крикнули ей.

Признала Варя голос Тихона. Да вместо того, чтоб послушаться его, будто ногами к земле приросла. И увидала, как чёрт, что бык, на Тихона несётся, который теперь между ними стоит. Рычит уж чёрт, фыркает, того и гляди свиньёй заголосит. Глаза уж – не огоньки, а натуральные факелы злобные. Кажется, и размером чёрт разрастись успел – уже не козла, а телка настоящего напоминает. Бухнулся чёрт об Тихона – как устоял тот только? – да назад откинулся. Завизжал, будто режут его. Снова вперёд понёсся.

Смотрит Варя, а Тихон что медведь стоит – ноги растопырил, голову к плечам опустил, руки расставил. Даже будто за рога чёрту ухватиться успел, да только сил всё равно не хватило – вывернулся тот и Тихона развернул.

Подпрыгнул чёрт в воздух, завис будто между небом и землёй. Да копытами как щёлкнет одно об другое! Сразу как гром по небу прокатился – только нету туч-то на нём. Луна как светила безалаберно, так и светит. Но затряслось всё вокруг. И будто чёрт, в воздухе подвешенный, больше стал расти? Раскрыл рот, да как дохнёт в их сторону – жарко сразу нехорошо стало. А у чёрта самого искры из глаз посыпались. Прям в Тихона сторону – столпом целым.

Дёрнулась Варя, как если б в неё саму столп огненный полетел. Даже на лбу взмокшем огонь неприятный почуяла. А Тихон так и рухнул, что подкошенный.

Тут уж всерьёз Варя испугалась – раньше-то будто и не верила до конца, чтобы нежить всякая могла настоящий вред причинять. А тут прям увидала. Сердце у неё всё подобралось. Себя не запомнив, понеслась Варя вперёд, к Тихону. Зачем только? Чем ему помочь-то сможет? Да только не может она по-другому.

А тот ведь живёхонький оказался! Завозился, за пазуху полез. Видит Варя – серебристое в руке у него мелькнуло, да в чёрта и полетело. Крутится неровно, неловко как-то. Да это ж подкова железная! Не даром Тихон в кузнеце подмастерьем значится.

Смотрит Варя, как подкова в воздухе кружится, радеет за неё. И – ура! – так чёрту зазевавшемуся в пятачок и вписалась. Всхрякнул чёрт, растерялся, даже ростом поменьше стал. А Варя на радостях и припомнила, что от чертей этих крапива помогать может. Хотя от этого может и не поможет – ему вон в рожу самую подковой закатали, а он и не сдулся даже.

– Куда лезешь, проклятый?! Не твоё дело, так не суй морду! – о, говорить не разучился. И не привычным голосом своим, писклявым да противным, а громким, будто в воздухе перекатывающимся, громом разбивающимся. Как не проснётся-то никто?

– Проклятый не проклятый, а рога пообкусать могу, – отозвался ему Тихон, с земли подымаясь.

Позабыли они про Варю что ли? Вон, опять чёрт на Тихона пикирует. Обидно даже чуточку... С обиды Варя и натянула на ладони рукава рубашечные да к кустам крапивным бочком пробираться стала. И Тихон пока непонятно как, но отбиваться от чёрта летучего продолжил. Сильный, видать, зараза, – намахался молотом об наковальню что ли? Интересно, если по нему крапивой попасть – ничего с ним не сделается?

Схватилась Варя за самый толстый стебель крапивный – что борщевик наощупь. Даже через рукава тканные колючками болявыми прожигать пытается. Дёрнула что есть силы – что земля под корневищем вздыбилась. Да поспешила чёрта атаковать. Ишь, чего удумал – невестой за собой утащить! Да лучше Варвара девкой-вековухой останется.

Оно, конечно, ежели чёрта подкова не свалила, то и от крапивы толку не много. Так, взвизгнул только, когда листья колючие ему по хребтине прошлись. Выгнулся, как чумкой больной. Да враз к Варе и оборотился, Тихона оставив. Тот и завалился чего-то.

А ежели по глазам чёрта крапивой ударить? О, тоже заголосил. Только повыше подняться додумался. Над Варей теперь оказался, над макушкой самой. Улыбаться начал, зубы заточенные выставляя. Видно, уж сцапать Варвару приготовился. А у той и стебель крапивный поник сразу – от дыхания, видать, зловонного.

Чёрт же, как мышь летучая, проворно к ней дёрнулся. И чего теперь-то петухи не голосят, когда нужны так?

Нет у Варвары больше надежды на птиц. И пришлось ей самой орать.

Не петухом, конечно. Этим-то чертей не проймешь – не дураки чай. А вот речью русской...

Говорок русский – он же как река вечерняя, что о берег тёплый бьётся, камушками как бусинами поигрывает. Что ветерок лёгкий, с травами зелёными играющий. Что свет рассветный, что гряды румянцем поливает.

Это если конечно об разговорном языке говорить. А есть ведь и не разговорный. Которым между собой разговаривать не принято, ежели повода веского на него нет. Или если в рыло получить не хочется.

А Варя тут на таком и заговорила, всех родных чёртовых припоминая и высказывая, где и чем они занимались, бесстыжие. Чтоб оскорбить посильнее да порицание чёрту своё высказать.

Где такие слова Варвара узнала – кто теперь разберёт? Наверное, уж младенцем каждый чего-то такое в речи взрослых улавливает, что к себе притягивает больно, да говорить так вроде запрещается. А то, что нельзя – лучше всего и запоминается.

Так что Варя всё, чего знала чёрту и выдала. Не из баловства окаянного – есть же поверие, будто мата русского все такие силы, что человеку навредить желают, опасаются.

Чёрт видать из их числа был.

Как услышал слова Варины, так в воздухе замер, даже спеси своей чёртовой подрастерял. А как Варя говорить закончила, мигнула – так и исчез чёрный, просто в воздухе растворился. Был – и нет его сразу.

Варя глазам своим даже не поверила, по сторонам вертеться принялась. Думала, притаился где, ещё чего худого задумал. Исподтишка напасть собирается.

Уж и небо светлеть начало – не розовым пока, серость только в черноте небесной проявилась несмелая. Не проснулся ещё Ярило[2], слуги его только, огонёчки как болотные будто по небосводу рыскать стали, проверять, спокойно ли всё.

И тишина такая установилась вокруг. Спокойная. Птицы первые подщебётывать стали. Будто и не было только что чёрта в небе чёрном.

Смотрит Варя по сторонам, а сама только сейчас понимать начинает, чего сейчас происходило. Отчего сердце из груди у ней выскакивает да в голову всё отдаётся, будто всё равно бежать или ещё чего делать требует. А по телу всё холод со слабостью расползаются.

Только-только Варя Тихона заметила. Вот – сидит, головою рыжей трясёт. Встать вроде пытается. А у самого ноги с трудом слушаются. И дышит тяжело, будто до сих пор с чёртом борется.

Понеслась к нему Варвара – враз силы все вернулись. Бухнулась рядом, глядит на парня. И теперь только видит пятно тёмное на рубахе самой. Не в траве Тихон вывалялся. Не землёю испачкался. Крови запах пугающий в воздухе ощущается.

– Тихон? Ты чего? – сама зачем не знает вопросила Варя. А то так не видно, чего Тихон.

– Ничего, – махнул он рукой, улыбнулся даже. И лицо его изменилось чем-то. Будто скинуло с него цепи обычные, угрюмым выражение вечно делающие. Будто распрямилось всё, живость даже обрело.

А Варе неспокойно всё – потянулась она рукой было к рубахе запачканной. Да касание быстрое, холодное, враз ладонь её перехватило, так и не дало тела Тихонова коснуться.

Глаза его светлые сталью кузнечной налились. Отпихнул он Варину руку от себя, как если б заразная какая была.

– А ты чего, с чёртом водишься? – вот и холодок привычный в голосе Тихоновом скользнул.

– С тобой-то? – обиделась враз Варвара. – Нет, не вожусь.

– Ну и не водись, – согласно Тихон хмыкнул, рывком на ноги поднимаясь.

Встала и Варя. Чего одной сидеть-то? Глядит на Тихона.

Вот чего он дикий такой? Вроде и чёрта не побоялся, ранился даже об него, а теперь и вид делает, что не при чём. И Варвара не поймёт, делать-то ей чего? Не понятный он вообще – Тихон этот.

А всё ж без него чёрт бы Варю изловил поди. Да и ранился-то парень из-за неё. Так что стыдно стало Варваре на Тихона обижаться. Отвела она тогда глаза в сторону и тише заговорила:

– Пойдём к нам, рану хоть прочистишь...

Знает Варя нрав Тихонов непростой. А всё равно царапнул смех его, не добрый совсем.

– Ещё чего! – аж голову рыжую запрокинул. – В дом к тебе зайдёшь, ты и ночевать оставишь. А потом и жениться на тебе придётся.

Враз Варя вся заполыхала, загорели у неё щёки да сердце опять разогналось.

– Да... да... – оробела от неожиданности. – Да очень надо за такого замуж выходить!

Развернулась Варя круто да скорее от Тихона зашагала. Хорошо ещё, что в сторону нужную – к дому. А то от смущения могла и ещё куда понестись.

Злой всё-таки Тихон. Хотя с чего тогда помогать ей решил? И вообще – чего среди ночи по улице шарахается?

Много у Варвары вопросов. Только ж не ответит ей никто.

[1]Карачу́н – в славянской мифологии злой дух, сокращающий жизнь и олицетворяющий смерть в раннем возрасте, а также по мнению ряда исследователей божество нижнего мира, являющееся повелителем морозов, холода и мрака.

[2]Ярило – славянский Бог Весеннего Солнца.

Глава 5. Ворожи, вода

– На море на Окияне, на острове Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь, – голос бабкин будто туман в голове размежёвывает, да уснуть Варе мешает. Когда ж она наговорится уже? Жарко в избе, аж пот по всему телу у Вари проступает. Одеяло бы скинуть, да не получается двинуться – будто не один мешок к телу привязан. Глаза даже открывать не хочется. И дышать тоже...

– Возле того камня Алатыря стоит стар-матёр человек, трём сынам отец.

Оно ж после того, как возвратилась Варвара домой, когда чёрт являлся, вроде и ничего было. Не поленилась Варя даже полыни нарвать да в обнимку с нею на лежак завалиться.

– Как достает стар-матёр человек свой булатный нож, режет-сечёт он им все хвори да болезни, все ломоты да сухоты у внучки Даждьбожьей Варвары, кладет их под бел-горюч камень Алатырь.

Утром может и позабыла бы Варя о злоключении ночном – при свете Даждьбоговом не так и страшно то, чего малевать можно было бы. Да только поздороваться с родителями не смогла. Не то, чтобы рассказать им чего.

– Запирает тремя золотыми ключами, бросает те ключи в Окиян-море синее. Кто бел-горюч камень Алатырь изгложет, тот слова мои превозможет!

Вроде и не болит ничего. Просто язык не шевелится, в слова нужные не складывается.

Не испугалась поначалу Варвара – слышала, что от испуга сильного такое бывает иногда, чтоб человек немел. Потом и пройти может. И работать в поле ушла. Да за работою чего-то и не заметила, как солнце ясное в жар вошло да на самую неба макушку заползти успело.

Все ж знают, что нельзя в такое время в поле работать – Полудница[1] злая будет. Пожар может устроить или ещё как сгубить. Не со зла, скорее всего. Просто порядок так отстаивая. Так что ежели в зной дневной увидел девку в белом посреди поля – беги лучше. Мож и убежишь.

На саму-то деву недобрую не нарвалась Варвара – домой убежать успела. А вот после жары полуденной выйти уже не смогла. Будто нагнала всё ж Полудница девку неразумную, накинулась на неё уж дома, да душить жаром принялась. С ног повалила да подняться третий день не даёт.

– Слова мои полны-наговорны, как Окиян-море. Слова мои крепки и тверды, как Алатырь-камень! Гой! – закончила бабка бубнить и одновременно на Варю брызнула чем-то. Холодное Варе сначала показалось. С запахом резким, будто зола пережжённая. А потом и ничего, будто полегче стало. Думает даже Варя, как бы самой заговорам таким выучиться.

Силы на мысли появились даже – в голове чутка прояснилось. Вспомнила Варя, как раньше, от работы утомившись, мечтать зачинала, чтоб посреди дня яркого завалиться на печку да не делать ничего. Просто не делать – отдыхать только.

Теперь вот и сбылась мечта Варварина. Только не радостно ей от того. Хворь всё тело разъедает, голову молодую кручинит, светом дневным глаза раздирает.

Сейчас бы – дай Варе выбрать – лучше на сенокос. Или на любую работу другую, пусть самую тяжёлую: на урожая сбор, или в самую глушь лесную за грибами да за ягодами. К волкам голодным. Ток здоровой чтоб быть. Чтоб силы на это иметь всё. Ни в жисть Варвара отныне лениться не станет! Если оклемается только.

– Ба, а я помру? – силы даже у Вари даже на вопрос нашлись.

– Тьфу на тебя, королобая! – бабка возмутилась. И правда плюнула. Прям в левый глаз Варваре.

А потом низко к ней совсем наклонилась. Близко так, что и рассмотреть тяжко становится – всё перед глазами плывёт да раздваивается. В упор глазами своими зелёными, что листья древесные, уставилась.

– Знаешь, чего захворала-то? – голос будто у бабки моложе стал звучать. И хитрость в нём проступила. – Не будешь матершиною разговаривать.

Вздрогнула Варвара. И на это силы появились даже.

Откуда узнала-то бабка? Ужели не спала в ту ночь? А чего тогда не подмогнула? Узнать надо будет. Потом. Как язык хорошо слушаться начнёт.

А бабка как ни в чём ни бывало отошла от Варвары да кашеварить принялась. Пшено крупное. Это Варька пока не ест – остальных-то домашних не кормить нельзя. А то Варьку и съедят, пока тёпленькая.

***

Ещё через три дня Варвара и поднялась. Ушло из тела марево противное. И язык даже шевелиться нормально стал. Только язык первое время Варваре без надобности оказался – не давала ей бабка его пользовать. А всё сама только рассказывала, какая дурная да баламошистая внучка у неё.

– Не зная броду – не суйся в воду! – лютовала бабка, по двору мечась, пока Варя в корыте стирала как раз. – А ежели уж полезла, то чего глезны[2] свои задираешь? Иди ужо до конца.

Молчит Варя, не пререкается. Только сарафан мамкин усерднее стирает. Мало ли, чего ещё приключится, ежели старших не уважать.

Чего именно бабка разузнала – тоже не выяснишь особенно, уж больно пылает шея у неё сзади. Да только чует Варя, что не выкарабкалась бы она без бабкиного участия. А та уже глазами на неё из-за плеча сверкает, от уборки отвлекаясь.

Опустилась Варя пониже над корытом несчастным. Думала, пригвоздить её бабка собирается словами последними. А та возьми да и скажи, даже будто и весело:

– Но то, что подругу выручать пошла – это молодец. Это диво.

И сама за метлу взялась – двор мести. А Варя приободрилась. И лучше ещё лучше стирать стала.

***

– Не буду я тебе ворожить, – Варя руки на груди Варя собрала, будто насмерть стоять за кого собиралась. Будто принуждать её сейчас все будут. Только Добрынка сроду никого не принуждает – не за чем ей, и так за нрав весёлый да глаза светлые каждый всё ей отдать норовит.

Оно и Варя-то упирается больше для порядку. И потому, что с наказом бабкиными не до конца разобралась – так стоит ли в дела около-навьи лезть или всё-таки не надобно?

– Ладно тебе, – смеётся над нею Добрынка. – Я за это Есения попрошу тебя на санках покатать.

Есений-то – брат Добрынкин – Варе без надобности. Но ответила Варя всё равно, как если б с надобностью:

– Так это сколько ещё ждать-то!

– Как раз к Велесовой ночи[3] – тогда ещё и поворожишь, – это уже Умила в разговор вступила. Ей, как и Добрынке, страсть как на жениха погадать хотелось. А между собой все знали, что Варвара лучше всех через воду глядеть умеет: кто придёт да какой наружности. А то и сторону верную укажет. И чего только Велижанка сама гадать вздумала, так ещё и образом таким опасным? Теперь-то, после того и носа не кажет девка на такие посиделки. Видно не глупая – научило лихо то чему.

А Варе вроде и хочется подружкам погадать – удаль девичью показать. Да и опасается маленько: одно дело петухов слушать да в крынку с маком глазеть, а другое – чертей настоящих лицезреть да отбиваться от них.

Хотя вечер тихий, спокойный. Луна на небе не щеками круглыми потрясает, а рожками узенькими куда-то указывает, в бирюзу всё покрасить пытается. Запах свежий с речки идёт, голоса тихие с другого берега её приносит. Куры ещё не уснули даже – слышно из курятников, как тепло покудахчивают, перья поди рябые на грудках распушая. Разве можно в вечер такой чего бояться? Тем более не одна больше Варя – вон сколько подружаек вокруг: Добрынка, Умила, Чаруша, Галина. Да и не робкая Варвара совсем.

Эх, была не была! Уж подумывала Варя, как бы согласиться и глазами сосуд нужный для гадания выискивать начиная. Как тут сердце зашлось разом!

Рык раздался сзади, что звериный, да тени налетели. Сильные! Хваткие! Уж Чарушу и Галиной под визг их похватали. Варю тоже хотели – уж на плечи мех нелёгкий опустился. Да только сила какая в неё вселилась – перед глазами образ чёрта поганого мелькнул, скорости ногам придал, да такой – только у края самого деревенского и поняла Варвара, что сзади смех весёлый слышится да то, как по имени её зовут. А сама чуть к реке уж не убежала.

Парни то деревенские оказались – напугать девок попросту решили. А напугалась сильнее всего Варвара.

Вернулась она обратно, взглядом всё понизу стараясь вести. Смятение испытала – всё ж одна убежала, без подружек. Недобро это как-то... А с другой стороны – и не особенно подружки и бежать собирались. Так чего счастию чужому мешать?

А парни-то красивые. Потому, наверное, девчонки не убежавшие так смеются весело да на Варю не серчают особенно. Так, подзуживают только.

– Ну, ты как заяц прямо, – молвит Галина, от руки Огнеславовой увиливая. – Проверь, уши не отрасли длинные?

– Вот тебе и волк! – в шутку Радибор на плечи Варваре полушубок звериный накинул.

Ох, привычка эта местных зверьём всяким переодеваться да девок по вечерам пугать. Хотя это ещё ладно, добрая шутка даже получилась.

А вот зимой как-то, после Велесовой ночи как раз, девки другие девки пошли так гадать – у банника про судьбу свою спрашивать. Только банник – он мужик неразговорчивый особо. Ему, чтоб ответ получить, нужно было ночью к бане прийти да с улицы в окошко банное гузно [4] своё голое просунуть. И чуять внимательно, какая рука по гузну и погладит: ежели мохнатая, то за богатого жениха девка замуж выйдет; лысая – за бедного; а ежели хлопнут кого по гузну – то так, середнячим жених получится.

Девки те болтливые были видать, потому что узнали об их затее парни. Да разыграть из решили. Взяли и схоронились заранее в бане. И когда стали гадальщицы места оголённые в окно сувать, они кого хлопнули, кого через рукав шубный погладили, а кого и того... рукою голой рукой.

Повизгивают девки, от «банника» предсказания получившие. Перешептываются, хихикают. Довольные да обрадованные забавой такой удавшейся. А парни те возьми да и выйди из бани, напоказ прямо.

Шуму было! Крику! Девки ж поперву решили, будто духи это перед ними недобрые показались. Испугались до жути. А как признали парней обыкновенных... Забавы такие с нежных мест касаниями они ж только для дела прощаются. Не для забавы пустой. Так что пожалели те парни о смекалке своей – гневные девки они ж не то что парней, они упырей в бараний рог согнут.

Хотя и поговаривали потом, что предсказания жениховские вроде и посбывались.

Отобрала Варвара у Радибора шубу, подмяла хорошенько да на неё и уселась – сверху-то помягче.

– Чего ж Тихона нету с вами? – Чаруша вопросила. А Варя и напряглась сразу. Тихон же никогда в игры такие молодецкие не играл. И чего тогда Чарушка о нём вспоминать надумала? А смех Стоянов по ушам ей резанул – близко больно встал.

– Да разве же этого вытянешь из его норы?

– Я ему предлагал уж – шуткою вроде, – подхватил Радибор, дурачась. – Так зыркнул на меня, а в глазах и следа мысли нету. Как полоумный. Он, наверное, Бориске родственник дальний – не признаёт только.

– А чего? – захихикала Умила. – И нравом внешностью похож – оба что лисы. Да и норов схожий.

Тут уж Варя не стерпела:

– Тогда и тебя, Умила, к Бориске в родню запихивать можно.

– Чего это? У меня волос нормальный, светлый, – без стеснения Умила улыбнулась.

Головою взмахнула да на плечо косу толстую – не обхватишь – перекинула. Чем гордилась Умила, так это волосами своими, которые впотьмах даже свет как-то улавливают да так и норовят перелиться красиво. И коса сама тугая – что кулак плотный.

Наверное, Варю исподтишка уесть захотела – у неё-то косы такой отродясь не было. Волос тёмный, каштана цвета, да не растёт сильно – до локтей едва-едва достаёт. Только не заботит это Варвару. А вот что на Тихона начинают напраслину возводить...

– Волос может и светлый, – вроде пытается Варя ровно говорить, да всё равно злость на голос так и капает. – Да ум короткий. Кто на прошлой неделе корову чужую в стойло загнал, а своя до ночи самой вдоль реки куролесила? Это хозяин ещё – Богдан – свою искать начал. А то так бы и ушла твоя Трима куда, одни косточки бы потом волки принесли.

Чует Варя, как укололи Умилу слова её. Про корову-то все и так знали, да ради приличия молчали вроде. А тут прямо в лоб Варвара всё ей всё выкатила.

– А сама-то? – это подружайка Галина подключилась. – Дома ночью не ночевала. Где, спрашивается, бегала? Ужель как Трима – заблудилась?

– Не заблудилась, – качнула Варвара головой. – К Брониславу твоему бегала. Про звёзды да цветы мне рассказывал.

Что на Бронислава Галина заглядывается – это тоже все знали.

– Да не к Брониславу, – Чарушин голос раздался. – А к Тихону, небось. Чего иначе ты за него заступаться вздумала?

Вот уж что не ожидала Варя, так это то, что щёки жаром ей обдало. А все ещё и смех Чарушин подхватили – чем сильнее Варю и смутили. Не нашлась даже девка, чего ответить можно. Только с шубы пригретой поднялась торопливо да, не прощаясь, так к дому и поспешила.

Чем ещё больший смех, конечно, вызвала. Да только всё равно Варваре. Не смеха чужого она испугалась она. А того, как быстро сердце быстро заколотилось от слов Чарушиных.

Идёт Варя к дому по улице, а у самой все мысли путаются. И вроде много их, а не ухватишь ни одну – все от разума разлетаются, да только покоя телу дать не могут. Прошла уж мимо двора своего Варвара, шага не сбавляя. К колодцу направилась. Там среди ночи уж никого не было – все воды себе и за день натаскать успели. Да и Варе не пить, конечно, хотелось. А другим делом заняться надо.

Бросила Варя в колодец ведро привязанное. Не долго летело – скоро уж булькнулось. Принялась Варя его обратно вытягивать ворот крутя и верёвку на него наматывая. Тяжело идёт, скрипит. Слышно, как по стенкам ведро то и дело задевает. Как бы всю воду не расплескало. Стала Варя крутить медленнее. А сама по сторонам оглядывается – нет ли кого.

Достала, наконец, ведро, на край колодезный поставила. Ещё раз огляделася – если компания весёлая ради шутки следом за ней пойдёт, то от смеха их до конца жизни Варе не отделаться. Ей и самой смешно маленько, чего она делать задумала. Но так охота – пуще неволи.