Текст книги "Варвара не-краса без длинной косы (СИ)"

Автор книги: Вера Вкуфь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Варвара не-краса без длинной косы

Глава 1. Перекрёсток миров

Скрипнуло что-то позади Варвары. Да навязчиво так – как если бы кто нарочно по хворосту сухому топтался. И ждёт теперь, чтоб Варвара на него оборотилась.

Да только не лыком Варя шита – бабками науськанная, сказками страшными наученная, сурово подготовленная. Знает, что ночами на перекрёстках оборачиваться нельзя. И беседы беседовать не нужно. Да по-хорошему и ходить-то сюда не надо. Но раз уж пришла... Да и дело у Варвары есть. Важное.

Сунула Варвара руку за пазуху. Да едва на острое ножевое не напоролась – чуть палец отдёрнуть успела. И за рукоять потёртую взялась.

Нет, с пальца крови маловато будет. Только шиша подразнить. А Варе шиш пыльный без надобности – ей покрупнее зверя надо бы.

Вроде и поле открытое. Доброе даже, пшеницей засеянное, рядом совсем. Слышно даже в тишине ночной, как колоски хлебные будто друг с другом перешёптываются, головками солнечными соприкасаются. Да всё одно – тянет откуда-то холодом земельным. Узко так, прям Варе по ладоням. Да в щёки девичьи будто влагой бросает. Уста забить что ли пытается?

Варя только не из пугливых – чего её холодом-то могильным пугать? И чего его бояться? Все там будут, ни один землю русскую вечно топать не будет. Зачем, если к матери Сва-Славе каждый попадёт?

Так что не суеверная Варя. Нет, в духов-то во всех, как полагается – верит. Да только не боится, не изводится ночами тёмными, ко скрипам всем прислушиваясь. У неё и мамка с тятькой такие. А бабка будто бы и дружбу с кем водят. Да Варвара об этом не ведает, догадывается только.

Тихая ночь, что майская. Спокойная какая-то. Даже скрипы с ветрами покоя её нарушить не могут. Так и Варя шуметь не станет. Подойдёт только ближе. К самому перекрёстку. Туда, где пьяниц всяких, забулдыг померших закапывать любили. Чтоб хоть какую пользу роду принесли – перекрёстки чтоб охраняли.

На самом кресте Варя вытоптанном стала. Замерла. Смешок будто чей-то услыхала из-под земли. Так Варя и сама смеяться умеет. Не с чего пока, правда. Кручина сердце одолевает. Потому и пришла Варвара сегодня на перекрёсток дорожный.

Вынула нож кухонный из-за пазухи. Ух, бабка ругаться будет, если обнаружит. Хотя чего ей его обнаруживать-то – ночью резать не надо ничего. Разве что руки Варины. Для ритуала.

Но сначала круг очертить надо. А как его чертить, если оглядываться нельзя? Чего-то не просчитала бабка момента этого.

Опустилась Варя на корточки. Подол юбочный поудобнее подобрала, да около носков туфельных нож в землю и воткнула через траву. Что в масло талое лезвие вошло – легко. Принялась Варя дугу рисовать – что после дождя Даждьбогом на землю посылается. Говорят, кто до её начала дойдёт, тот всю жизнь счастливым будет. Да никак у Вари с подружайками догнать её не получается – вроде и близко совсем, а как добежишь, так и рассеется уже. Да и ладно. Не до того Варе теперь.

Зажмурилась она и давай вокруг себя топтаться, круг по земле вычерчивая. Сзади уж будто наткнулась на что-то – как мешок с зерном подле неё поставили. Локтем его Варя пихнула, чтоб не мешался, и дальше круг вслепую рисует. Не видит – значит и не было.

Вроде и нарисовала. На ноги поднялась. Голову к луне полной подняла. Светится та, как дыра среди черни. Того и гляди в себя затащит. Аж точками тёмными ей, Варе, подмигивает. Так и Варя ей подмигнула. Левым глазом сначала. Потом правым. Трижды прыгнула. На четвёртый вокруг себя извернуться даже ухитрилась. Да поскорее лезвие ножное к ладони прижала. Прям по сгибу, на котором судьбу некоторые читают.

– Велесу – велесово, а земное мне! – про себя сначала, потом вслух проговорила. И чирканула прям по мясу себя.

Засвербило в руке, защипало. Обожгло сначала, а потом постукивать стало. Да чёрным ладонь наливается.

Бурлит кровь молодая. Будто радуется, что на волю выпустили. Собирается колодцем на ладони, того и гляди через край перельётся. Да ныть не перестаёт.

Замахнулась тогда ладонью Варя, как если б кинуться чем хотела. И так и плеснула кровью тёмной вперёд, чтоб за круга защитного пределы выскочило. Да на самый перекрёсток попалось.

– Богово место – бог с тобой! Чёртово место – чёрт с тобой! – крикнула.

И давай по сторонам глядеть – чего бы изменилось.

Вроде и ничего. Так же всё. Даже тише будто стало. Как замерло всё. Даже птицы и лягушками отдалённо голосить перестали. Замерла и Варя. Пуще шуму иногда тишина пугать умеет.

Ужель не пришёл? Не расслышал али желанья не заимел? Так нет вроде и таких желаний своих – всё чему-то подчиняются, да подчинить себе норовят.

Испугалась Варя. Неужто не выйдет ничего? Зря она, что ли из дому среди ночи бежала. Да и... Делать-то чего теперь? Следующую ночь ждать? Так долго же...

Тоска Варваре на плечи улеглась. Да такая – хоть волком вой. И домой идти, не солоно хлебавши, страсть как Варе неохота. А и истуканом тут стоять чего?

Да тут появился он! Глазом только Варя моргнуть успела – стоит. Прям посреди перекрёстка вырос, как чёрт из табакерки. Это ж и был чёрт.

Небольшой, не выше пояса Варе. В свете лунном только очертания тёмные видны. Человечек будто, раскормленный со всех сторон. Только рожки на голове, что у коровы, выделываются. Загнутые такие. Да хвост тело охаживает со всех сторон. То с одного бока треснет, то с другого. Будто от мух надоедливых отмахивается. Да нет только мух вокруг. Попрятались, видно. А хвост что проволокой обвитый. Движется, словно управляем им кто чужой. Вверх и вниз дёргает, да в сторону Варину всё указать норовит. Чтоб она напугалась, вестимо.

Да ток не страх сердце Варино разламывает – радуется она, что аж голову кружит. Раньше времени, конечно. Не решено ещё ничего. А всё равно – предвкушение Варино дух захватило.

– Ты! – выкрикивает Варя, что аж голос свой задрожал от натуги. – Ты, что ли!

Как друга старого увидала. Хотя как будешь с таким дружить-то мохнатым? И с копытами небось.

Смех мерзенький Варя в ответ услышала. Огонька два, как лучины, на лице невидимом зажглись. И – р-раз! – и прыгнул вперёд, на неё прямо чёрт. Резво так, быстро, что Варя и вздохнуть не успела. Уж кожей ощутить должна шерсти касание. А нет его – напоролся чёрт на стену невидимую. Зря, что ли, Варя её вокруг себя рисовала?

Рисунок может и не страшный ему вышел бы. Да нож рисовал его непростой – закалённый в огне кузницы, где несушка чёрная три дня, не выходя, сидела. А чёрных кур духи всегда на дух не переносили.

Вот и чёрт пищит, мается, да сделать ничего не может. Так что решил, видимо, заговорить он с Варей.

В сторону отошёл, головою покачал, да разговор начал:

– Чего это ты, красавица, среди ночи меня призываешь? Али мил тебе? – а голос у самого, что соловей поёт – низкий такой, бархатный. Не знаешь, не видишь, так и примешь за молодца доброго.

– Мил, мил, – Варя отвечает. Да всё никак не может мешочек нужный в сумке найти. – Видишь, сама к тебе на свидание пришла. Щас, подарочек только достану.

Захихикал снова чёрт. Всякий же знает, что нельзя с ними разговаривать – за собою утянут. Но это ж только если «противовеса» нет. А Варя его и нашла почти.

Снова к ней чёрт подпрыгнул. В этот раз в ляжку вцепился. Да Варя уж выудила из сумки мешочек пахучий – как раз с мака семенами, полынью да ковылем. Да и хрястнула чёрта прям промеж рогов.

Взвизгнул чёрт. Несильно. Отскочил. Вроде и разозлился сильнее. А Варе и не надо изводить знакомца нового. Ей бы выведать, чего надо.

– Ладно, не голоси, – велит Варвара. – Подношение тебе принесла.

Показала чёрту Варя свёрток, жиром масляным пропитанным – как раз сегодня бабка оладьев нажарила. Пышные вышли, пахучие. Прям в руках растаять норовят. Встрепенулись у чёрта ушки звериные. Он хоть и дух, а питание человеческое уважает. Всегда раз чем вкусненьким и жирненьким задобриться. Уж пятачок поросёночий к свёртку потянул. Да за пазуху Варя сразу свёрток припрятала. С чертями ухо в остро держать надо – продадут не за понюшку табака.

– Погоди-погоди. Ты мне скажи сначала... – продолжила Варя. Да на половине слова прерваться пришлось.

Петухи – они ж создания своевольные. Вроде и положено им солнце криком своим будить да ночь тёмную отгонять, а поди ж ты – ещё до утра голосить начинают.

Этот видно старый был, из ума выживающий. Потому и заорал своё «ку-ка-ре-ку» прям в разгар ночи обычной. Да разговора для Вари важного.

А чёрт как услыхал, сразу сам не свой сделался. Завизжал, что хряк перед забивкой. Заметался, чуть Варю с ног не сшиб пару раз. Заскакал, как в зад хвостатый ужаленный. Завертелся волчком.

Уж тут Варя перепугалась. Того и гляди – ускачет от неё «друг» ситный. А это ж ещё хуже, чем если бы вообще не пришёл. Надо делать что-то.

Да у Вари и на тот случай решение есть. Вытянула она из сумки верёвку льняную. Длинную, перевитую хорошо.

Бросать-то её правильно Варя давно умела – чтоб корове той же вокруг рогов обмоталась да не выпустила. Тятька научил. А у чёрта рога что у коровы. Вертится только больно сильно. Того и гляди сбежит, собака такая.

Положилась Варя на удачу да на Велеса волю, и замахнулась верёвкой, на конце петлёю перекрученной. Уж и не думала, что попадёт. А ну ж ты – дёрнуло конец другой у неё из рук прямо, а чёрт и скорости свои потерял. Орать только сильнее стал. Ругается, наверное, по-своему. По человечьи-то ему ругаться нельзя – боятся такие мата человечьего.

А Варя и не знает, чего дальше с чёртом-то делать. Как на зло, все слова мудрёные из головы повылетали. Тянет его только Варя, чтоб совсем не ускакал на копытах своих. А сил всё меньше. Руки слабеют, устают, верёвкой их перетирает. И не рада Варя, что затеяла это всё.

А тут петух тот безумный ещё раз проголосил. Да звонко так, будто правда утро сей же час наступит. Варя даже оглянулась, рассвета полосу багряную ища.

Нет её. Ночь ещё в разгаре. А чёрт пуще прежнего напугался. Знает, шельма, что на третий раз Ярило солнце выпустить может. Если не знал бог солнечный, что просто с головою у петуха дурацкого не в порядке.

Тут замер чёрт. Напрягся, в струнку весь вытянулся. Даже хвост мохнатый стрелой встал. Даже веревку сбрасывать перестал. И... словно сила какая новая в него вселилась. Гамаюном-птицей он что ли стал? Взлетел потому что, прямо с места, что стрела из лука выпущенная. Да понёсся, понёсся вперёд.

Звенькнула верёвка от натяжения сильного. Да Варя уж обмотать её вокруг локтей хорошо успела. И опомниться не успела, как ноги от земли оторвало, да ветер в ушах засвистел, что волк голодный.

Чёрт понёсся, а она не верёвке и следом.

Испугаться Варя не успела. Чует только, как всё тело будто охватывает да сдавливает. Будто узко оно ей стало – от движения скорого. Ноги только сами собой в воздухе перебирают – опору найти стараются. А перед глазами мутит всё – серость с чернотой перемешиваются, голову дурят. Воздух холодный лицо царапает, дыхание путает. Так и хочется отвернуться, руки со страху разжать. Шутка ли – на чёрте привязанном кататься.

Только от страха Варя ещё сильней руки сцепила. Чтоб голову не кружило, аккурат на рога чёртовы и уставилась – торчат вдвоём, как неприкаянные. А чёрту хоть бы хны. Летит, скорости не сбавляет. Ток покачивается, деверьев ветки обходя. И хвостом длинным покачивая.

Чёрт-то уворачивается, а Варе как? То одна её ветка стукнет, до другая. Ёлка какая-то, будь она неладна, всю щёку расцарапала. Может, и ну его? Отпуститься, не поздно пока? Всё равно с чёртом проклятым не сладить...

Не успела Варя толком умом пораскинуть. Вмиг будто перемешалась с небом земля. Или Варю это кувыркнуло? А она и дух перевести не смогла. По сторонам только оборванные картинки глазами улавливает.

Как деревья выше стали. Как земля с травой к ней подтянулись. Как тело чёртово, что впереди скорости не сбавляет, вихлять по сторонам начало.

Варю уж ветками задевать начало – то по спине, то по боку отлупит. Глаза б не выцарапало. Зажмурила их Варя на всякий случай. И голову пригнула. Вовремя, наверное – прошлось по макушке твёрдое что-то. Под шею больно ударило, чуть весь воздух не выбив. По трубе будто какой-то протащило – локти с коленками обо что-то твёрдое бьются, и запах в нос резкий бьёт. Будто горело давно что старое.

А тут и исчезло всё резко. И труба, и запах.

Тело Варино мешком по воздуху полетело. Мешком же и бухнулось на твёрдое. Так сильно, что в хребтине эхом удар отозвался. И дышать нечем стало.

Лежит Варя – шевелиться боится. Вдруг и не может больше шевелиться – вдруг переломало чего? Даже глаза открыть не торопится. Только руками так и чувствует верёвку толстую. Свободную уже – нет на конце её никого. Сорвался что ли чёрт наконец?

Приоткрыла Варя глаз один – точно, никогошеньки. Второй открыла – открывается. Стала она тогда на ноги тихонько подниматься. Вроде слушается всё. Боль в теле утихает.

Головой повертела Варя – шея тоже вертится. Только глаза что-то подводить стали. Странное показывать.

Село своё она от сих до сих знала. Любое место узнала бы. А тут... будто и земля, и небо ночное, и деревья – всё чужое какое-то незнакомое.

А, нет. Не деревья это. Деревья двигаться не умеют. А эти – навстречу идут.

Глава 2. Навь, Явь, Правь

Похолодело у Вари дыхание. Даже парок изо рта пошёл. Только не до него сейчас совсем. Деревья на Варю так и двигаются. И не шагают, а по воздуху будто плывут. Тихо. Бесшумно. Не единый листик не шевельнётся. Может, это сама Варя им идёт навстречу? Та аж под ноги глянула. Нет. Стоят, родимые. Не несут никуда. Даже не убегают.

Страх Варе, видно, глаза прочистил – растопырились получше, и увидела Варя, что не деревья это вовсе. Похожи только в темноте ночной очертаниями тонкими и вытянутыми. А будто фигуры высокие, в плащи дождевые замотанные. И как только дорогу-то видят – глаз-то у них вроде нету. И лиц тоже.

Вроде и темно вокруг, а хорошо Варя видит. Как наступают на неё фигуры. Грозные? Нет. Плывут не боязненно. Но печально так, покачиваясь размеренно. Будто и не хотят идти, а приходится. Будто не ждёт их дальше ничего хорошего. А и на месте остаться нельзя. Будто сам Числобог [1] им шевелиться велит, а у самих желание подавленное.

Не боится их больше Варвара. Только, глядя на них, грустить начинает. Отчего? И сама не ведает. Только будто снегом сердце изнутри покрывает. Ему и шевелиться что ли лень становится? Всё лень становится...

Близко уж совсем к Варе фигуры. И не страшно ей больше. Не тронут её фигуры странные. Чтобы тронуть кого – умысел нужен, желание живое. А у этих ничего нету. Смерть только. Собственная.

Глаза у Вари заслезились. Собрались капли по краям. И не вытекают, и не высыхают. И дышать тяжело становится. Не от того, что душит кто или воздуха мало. Просто желание такое из тела улетучивается. Уснуть бы вроде надо. Или не надо? Не знает толком Варя.

Уже совсем рядом с ней фигуры высокие. Просвет между ними Варя видит – как раз ей поместиться, чтоб не зашибли её. Холоднее становится. Тише. Только крик далеко где-то раздаётся. Журавлиный. Что по осени улетают.

Будто и всё равно Варе. И фигуры мимо уж проходят. Нет в них тел. Нет размера. Даже ткани Варя не чувствует. Только безысходность какая на плечах девичьих лежит.

И миновали её вроде ряды ровные. И дышать вроде полегче стало – стал воздух согреваться. А тут голос из-за спины у Варвары раздался. По имени позвал:

– Варька!

Сразу Варя припомнила, кто голосом звонким хозяйничал.

Жила у них в селе Агнеша. С детства её Варя помнила – статная, ходит ровно, что лебёдушка, смеётся звонко. Веснушки, что огонь по лицу всему горят. Коса до пояса – не обхватишь. Цвета листвы осенней, перезревшей. Смелая была, каждому перечить могла, что молодому, что взрослому если не по её что. Работящая. Песни звонко петь умела. Да с малышнёй типа Вари тогда дружить умела. У той от этого «Варька!» аж в затылке зажглось. Так и захотелось оглядеться – чтоб Агнешу увидеть. Радостное что-то она несла, как солнце на заре.

Да только не было уж Агнеши в мире людском. Пропала она, когда Варе седьмой год минул. Думали, сбежала куда – как раз парень из села соседского начал к ней наведываться. Вроде и не привечала его Агнеша, да и не гнала от себя. Даже веселее ещё делалась. Как пропала – так и подумали: сбежала с ним, паршивка. Родители-то Агнешины против отчего-то были жениха такого. Так никто и не удивился, когда девки не стало.

А потом её в лесу охотники нашли. Неживую. Задушенную. Так и решили, что жених её то сотворил. Да не нашли только его.

У Вари тогда вроде и не случилось ничего. Всё по-прежнему в жизни отроческой осталось. Только грустно что-то без причины долго было.

– Варька! Глаза твои что блюдца! – снова Агнеша смеётся над ней. Всегда про глаза Варины так говорила – уж больно большими они ей казались.

Теперь Варя уж по возрасту с Агнешей сравнялась – девятнадцатый пошёл. И Агнеша навсегда девяти годов осталась. И теперь зовёт её.

Вроде и нельзя оборачиваться... Хотя это вроде, когда нечисть зовёт. Агнешу-то разве с нечистью равнять можно? Ведь уйдёт сейчас.

Не сдержалась Варя. Обернулась на зов Агнешин. Коротко, чтоб бежать быстро, если что.

Не было уж за ней фигур никаких. Только Агнеша всё дальше уходила. В сарафане цветастом. Всё такая же стройная да ладная. Только коса уж не до пояса – не видать вообще её. Только платок на голове повязан. Как у замужней. И идёт она не одна – под руку с парнем статным. Вроде и похож на того даже, кто к Агнеше из соседнего села ездил.

Обернулась к Варе Агнеша и глазами светлыми в неё стрельнула. И будто в голову Варе мысли чужие сами собой пришли.

Не при чём жених её – зря на него тогда все подумали. Бориска это – мельника сын с умом слабым сотворил. Он-то давно на Агнешу засматривался, а та смеялась только над ним.

Умом слаб, а Агнешу, когда она на свидание к Горемиру через лес шла. Выследил да задушил. Он же и Горемира сгубил. Да так спрятал, что того и не нашли. У мельницы закопал.

Снова тоска на Варю набросилась. Уже причинная. Мало Агнеша с Горемиром пожили. Зла никому сделать не успели. А загубил их Бориска глупый да завистливый.

Не по справедливости это. Вот, наверное, Числобог и позволил Агнеше с Горемиром после смерти противной вместе остаться. Да разве это то же, что в мире Яви семьёю зажить?

А Варя, на пару уходящую глядя, Велижанку вспомнила. Та, глядишь, ведь тоже приставится скоро ненароком. Враз Варя припомнила, чего на перекрёсток-то тот ночью пошла, да чёрта ловить вздумала. Снова кровь по телу у неё разогналась, силы появились. Агнеше с суженым уж не помочь. А Велижанка пока живая. Так что надо Варе чего-то делать. Чего только? Чёрт-то уж отвязался...

Огляделась Варя по сторонам повнимательнее. Нет больше деревьев движущихся. Будто и в поле она. А лесные очертания поодаль полоской поднебесной виднеются. Небо уж посветлело вроде. Или нет? Просто цвета непривычного?

Словно васильком его подкрасили. Ровно так – ни единого перелива или пятна светлого. Вроде и светится небо изнутри, легко так, а солнца нет. И света особого вокруг нет. Тёмной кромка лесная стоит. Дружить не хочет. А остальное поле чистое. С травой зеленушной. Не шелохнётся только трава. Да и ветра никакого нет, чтоб движения ей придать.

Думает Варя. Никого вокруг нет. Пусто. Голо. Только и остаётся, что к лесу идти. Осторожно. Бочком почти пробираясь. На случай всякий.

А дышать легко – воздух будто сам грудь забивает. И усталости не чувствуется совсем. Даже бока намятые не болят, по которым Варя будто через трубу пролетала. Да и где труба-то эта?

Испуг будто на Варвару накатился. Если думать начать о том, что происходит – это же и окочуриться недолго. Так что старается Варя мысли всякие из головы прогнать. Бредёт только поспешнее. Про себя мудрость сказочную припоминая, что двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Подошла Варя к лесу вплотную. Вроде и не страшный совсем. И не тёмный – каждое деревце видно. Обычные совсем. Как игрушки детские. Ровные, тонкие. Аккуратные.

Не бывает таких на свете – чтоб ни одной ветки против ветра не загнулось. Как по жерди все выстроенные. И красивые какие-то, сказочные. Того и гляди где-то избушка Бабы-Яги появится.

Варе и череп светящийся не нужен – и так всё видно. Спокойно так в лесу. От того и жутковато внутрь заходить. Так что Варя на зло – и себе, и лесу – за пазуху полезла и светец[2] с лучиной достала.

Достать-то достала. Только зажигать его как? В лесу-то человеческом можно костерок развести. А здесь боязно.

Не успела Варя толком задуматься – тёплом опасливым щёки ей обдало. Это сама собой лучина загорелась. Обычным, жизненным огнём.

– Спас-иже-бог, – поблагодарила Варя, сама не зная кого. И в лес всё-таки шагнула.

Идёт. Земля с травкой светлой под ногами шуршит. Вроде и птица где запела осторожно. Иволга что ли? Или пеночка? Спокойно так, радостно. Усыпляя будто. Насекомки закопошились где-то, слаженно и уверенно. Огоньки светлячные в дали замелькали. И деревья не двигаются даже, а будто и сами собой вперёд пропускают.

Радушным лес кажется. Только запах не свежий совсем. А будто водой застоялой и зеленью болотной. Того и гляди лягушки заквакают.

Стала на всякий случай Варя осторожнее ступать и под ноги смотреть внимательнее. Лучиной подсвечивать. Не провалилась бы земля ненароком.

А только нет нигде болота опасного. Вода только впереди плещется.

Пошла Варя на звук этот. И вышла скоро к озеру лесному. Кувшинками заплыло. И на взгляд даже вода – студёная. Огоньки разноцветные над озером шныряют. Мелькнёт так один к кувшинке пышной, поцелует её будто и обратно отпрянет. Играется будто. И Варю будто завлекает.

Вспомнила Варя, как в детстве ожерелья из кувшинок таких делали – надо было только стебель осторожно частями делить, чтобы как бусы получался. А вдалеке и плеснуло что-то. Как рыба огромная.

Насторожилась Варя. Спрятаться что ли? Не успела только. Из-за кустов как раз девушки вышли.

Рослые такие. Красивые. В платьях белых да лёгких. С косами длинными, распущенными. Босиком. На головах – венки пёстрые.

Увидели они Варю. Да только виду не подали – посмотрели и обернулись друг к дружке. Смеяться начали. Звонко так, будто колокольчики переливаются. И Варе будто самой весело становится от смеха такого.

Запели девушки песню. На разные голоса, которые между собой сливаются. Незнакомую Варе. Слов даже толком не разобрать. А будто сердцем её услышать можно. И то ли тоску песня девичья навевает, то ли весельем радует. А всю душу глубокую будто задевает мелодия.

Даже внимания Варя не обратила, что погаснуть успела лучина. Да и всё равно светло же.

А девицы в хоровод уже собрались. Кружатся, только волосы светлые по спинам переливаются. Красотой и здоровьем пышут. Платья лёгкие в движения пришли, фигуры стройные облегают. Подолы ноги голые показывают. Да только не разглядеть их особо – так быстро кружатся девушки. И как не упали только? Ловкие, видать. А так-то перемещаются, то ближе к воде подходят, то дальше в лес углубляются. И петь продолжают. Смеяться радостно.

Раскраснелись лица девичьи. Будто и глаза шальными сделались. Будто знают чего интересного. Игру какую. Даже и поиграть будто зовут с собой.

А Варе вроде как и самой хочется. Да в груди печёт чего-то – не даёт мыслями толком отвлечься и в танец погрузиться. Поправила Варя под рубахой медальон мамкин – нагрелся отчего-то металл.

Перестали девицы танцевать и к Варе подскочили.

– С нами пошли! – самая смелая, видно, крикнула. И за руку её цап! Только не успела Варя холода толком почувствовать – отпрянула девка сразу.

Да лицо такое страшное состроила: во сне увидишь – не проснёшься. Не лицо даже, а рожа это злобная: глазюки углём загорелись, нос чуть до побородка не дорос, а зубы... Зубами корову бешеную порвать можно – острые такие!

– А-а! Засланная! – заверещала образина болотная. Даже позеленела от злости. И на Варю прыгнула. А подружайки её, тоже оборатиться успевшие, за ней ринулись.

Да только Варю так просто не возьмёшь. Ловкая девка да прыткая. Так на полсажени в сторону и отлетела, да на ноги прыгнула. А стая страшная за ней. Прокатиться пришлось Варе на боку в сторону – чтоб от зубов гнилостных уйти. Тоже ведь ловкие, мымры болотные.

Некогда Варе думать и соображать. С земли палку только схватить успела, да так одну – рыжей оказавшуюся – по хребтине и оходила. Второй по губами толстым досталось. А третья изловчилась-таки, да за плечо Варю цапнуть сумела. Пинок, конечно, под рёбра получить успела, а всё равно больно – аж искры из глаз у Вари посыпались.

– Ах, ты ж, мавка[3] проклятущая! – заголосила Варя. И чтоб боль криком разогнать, и чтоб не дать уж совсем себя съесть. – Ты ж ласкою должна заманивать, окаянная! Я ж тебе голову дурную снесу!

Сама и отходить успевает, и палкой от выдр речных отмахиваться. А те будто крови отведав, сильнее стали – напирают. Весёлые даже.

– Сил не хватит, – засмеялась рыжая. – А ласкою только путников уставших заманивать надобно. А не тебя – кобылу здоровую. Ишь ты – Триглавом[4] ещё обвешалась!

– Так и не трогай кобылу! – чует Варя, плохо дело – сил всё меньше становится и дышать труднее. Всё-таки, трое на одного.

– Трогать-то не буду, – другая от радости беснуется. – Так сожру, а косточки на бусы пущу.

Ох, не хочется Варваре с косточками расставаться.

– Подавишься! – хоть какого куража себе придать пытается.

Не помог он ей только – коряга проклятущая под ноги неловко попалась. Так и завалилась Варя кверху тормашками.

Видать, так и помрёт здесь – эти уж сверху рожами противными мелькают.

Схватилась Варя тогда за что-то, что под руку попалось – сук какой-то деревянный. И двинула перед собой. Хоть глаз заразе мавочной выколоть напоследок. А ежели повезёт, то и два.

Сама Варя не поняла, отчего загорелся сучок. Искры что ли, что из глаз у неё сыпались, долетели? Или медальон, что Триглавом зовётся, на груди разогрелся? И не сучок это вовсе – лучину Варя упавшую подобрала. Которая засияла огнём жарким, чуть рукав Варе не подпалила.

А мавки как свиньи резаные завизжали. При глазах своих остались хоть, а огня живого испугались. Попрыгали, как зерно в печке, да поближе к воде понеслись. Лягушками в озеро попрыгали – одни глаза над водой торчат.

– То-то же вам, пигалицы неживые! – радуется Варя, что не съели её мавки. А сама по сторонам ненароком оглядывается – мало ли, вдруг увидали кого за её спиной, от того и попрятались.

Вроде нет никого. Варя тогда мавкам язык показала. И медальон из-за пазухи вытащила и к губам прижала – в благодарности.

Подняла суму свою торопливо и подальше от озера поспешила.

Мавок-то вроде победила. Только кто ещё живёт в лесу зачарованном?

Пошла Варя дальше, от озера лесного. Не оглядываться старается. И шагать потише – кураж-то с неё под воздухом ночным сходить начал. Опасливо стало, чего мавки рассерженные натворить могут. Только на Триглава да иных хранителей вся надежда. Больше уж не кажется Варе лес сказочным – как представятся перед лицом рожи зубастые. Настоящие... Не из пугалок детских, а едва Варю и не съевшие. Как вспомнит Варя запах их гнилостный и злость лютую, натуральную. Когда без вины Варя будто виноватая. Когда натурально враг перед тобой. И чего эти утопленницы на всех людей ополчились? Видно, разум у них из особенного теста слеплен.

Вроде и размышляет Варя, а сама глаз торопливых с окрестностей и не сводит. И глаза вдруг будто особенные стали – каждую деталь малую видят и в голову отправляют. Глаза закрой – всё равно всё видеть будешь. Так и увидела Варя, что лес вроде и кончается – редеть начинает, небо бирюзы цвета лучше видать становится.

Было обрадовалась Варя, да спохватилась быстро – чему радоваться-то, если не выхода она ищет. А чего ищет-то?

Что-то Варю мысли стали одолевать невесёлые. Назло им потрясла она косами – нечего в мысли погружаться, когда вокруг непонятно чего произойти может. Оно и произошло уже будто, а Варя этого и не заметила.

Смотрит, а перед ней прямо – на ветке берёзовой птица сидит. Чего, казалось бы, особого? Только птица это примерно с Варю саму размером. Гордая такая, красивая. С пёрышками чистыми, палевого цвета – одно к одному. С узорами диковинными, будто если побольше их сделать, можно и в жар-птицу навтыкать. Не светятся только. Обычные перья. И лапы обычные. Крупные только – при желании Варину руку и обхватят. И голова у птицы обычная. Почти. Человечья просто.

Замерла Варя на месте, не зная, за какого Триглава хвататься. А тот холодный и есть – не нагревается, как от мавок появления. А птица сидит, спокойная. Только на Варю смотрит. И голову человечью к плечу птичьему склоняет. Интересуется будто.

Варя ей кивнула в знак приветствия. Говорить не стала – мало ли, не владеет птица необычная речью человеческой? А птица на неё глядит. Глазами тёмными, что угольки. Сразу видно – умная. И будто насквозь Варю видит. Засмущалась она даже, как если б умысел злой имела.

А чудо-птица тут рот настежь открыла – обычный, человеческий, со всеми зубами, языком. И видит Варя – горло у неё зашевелилось. Как если бы сама птица говорила чего. Только... Не слышит Варя голоса птичьего. Слышит лишь... Как будто с неба пылинки золотые летят. Кружатся, в танце запевают песню дружную. Слаженную такую, как если б хор чистый пел. Льются на Варю звуки нежные, будто самое сердце обнимают. И тепло Варе становится хорошо так. Будто и лиха в мире этом нет и не было никогда. Не только у Вари – у всех. Счастливы все, радуются, цветами цветут. Памятью полнятся. Силой лучатся. Подрастают, в расцвет входят да не старятся. Живут в мире да согласии.

О том птица поёт, души струнами задевает. Аж слёзы на глаза наворачиваются. Почему только дышать тяжело становится? Сжимает будто в груди что-то. Тоска невероятная. Что неправда вся в песне поётся. Что не бывает так. И не будет никогда.

Чего-то Варе стоять стало трудно? Толкнул что ли кто? Почему она на колени-то упала?

Холодом от земли повеяло. Или это от Вари холод такой исходит? Счастие с тоской перемешается, кровушку из сердца выгоняет. Уж и губы будто колоться стали, когда воздух через них проходит. Больно. Даже дышать не хочется. А птица поёт всё... Будто душу вытрёпывает.

Кольнуло Варю в руку. Она, оказывается, уж наземь ложиться собралась – руки тоже не держат. Голову туманом обволакивает. Видят глаза только, как на репей напоролась, как паутиною обмотанные колючки. Глазками красными на неё указывая.

Сил-то всё меньше. Уж и не спать от слабости хочется. А помереть будто. Родителей только жалко...

Тут качнуло Варю. Прорезался разум через пелену дурную. Сообразила Варя руками уши заткнуть. Вроде тише стало пенье птичье, а всё равно слышно. И поняла Варя, что с Гамаюном связалась – птицею, что песнею своей душу вынимать умеет. Да только делать с ней чего? Хоть убей не помнит Варя. И, сама не зная зачем, руки от головы отрывает да за репей хватается. Отрывает круглые головки мягковатые и себе в уши и запихивает.