Текст книги "Оранжевый парус для невесты"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Долгая связь между мужчиной и женщиной, начинала понимать Ольга, не скрепленная законом, обладает одним свойством, странным на первый взгляд. Все умные мысли партнера, его благие поступки воспринимаются как навеянные твоим присутствием. Причину всего дурного, даже высказанного и проявленного тобой, ищешь в партнере. Наступает момент, когда сосуществование становится невыносимым. Поскольку пару ничто не скрепляет – ни закон, ни дети, – то каждый знает, что в любую минуту он может уйти. Значит, трудиться над собой ради того, чтобы понравиться партнеру, никто не станет.

Вот к этому подошли и они с Виталием за три года, считала Ольга.

3

Треск, похожий на выстрел, – и сноп стекол рванулся в купе. Крупные осколки ударились об пол. Мелкие усыпали льняную скатерть в красно-белую клеточку. Стеклянная пыль переливчатым облачком покружилась над столиком, потом, медленно оседая, осыпала Ольгины волосы, лицо, запястья и руки – она закатала рукава свитера, когда села пить чай. Крошечные, невесомые осколки плавали в чае и не собирались тонуть. Серебристая взвесь напомнила ей давний немецкий ликер, в котором поблескивали тончайшие золотинки. Тот ликер привез Юрка, когда приехал к ней в первый раз в Москву. Она только что сдала зимнюю сессию.

«А… как же теперь пить этот чай?» – удивилась Ольга и подняла голову от стакана. Мужчина напротив сидел и, не моргая, смотрел в оконную дыру.

Ольга тоже перевела взгляд на нее. Черная дыра, как приглашающее отверстие в ночь. Или… в другой мир? Она вздрогнула, но не отвела глаз. Ни огня, ни светлой точки в ночном заоконье.

«А не такую ли дыру увидел мистер Эванс?» – вдруг вспомнила она то, что они читали с Юркой, когда им было по пятнадцать. Что-то вроде «Мифов Древней Греции», только с поправками на время. О параллельном мире, который открылся англичанину, который раскапывал Кносский дворец на греческом острове Крит. Под дворцом царя Миноса находился лабиринт, в котором, по преданию, был заключен человек с головой быка, Минотавр… Из того лабиринта не было выхода…

Надо же, удивилась Ольга, сегодня она уже вспоминала о Крите, когда подумала о Поппи Тцоди и своей начальнице. Точнее, наоборот – о начальнице и Поппи. Она поморщилась. Англичанин Эванс, между прочим, напомнила она себе, заглянувший не туда, сошел с ума.

Ольга быстро отвернулась и перестала дышать. Она опасалась, что даже обыкновенное дыхание может навредить мужчине напротив. Она похолодела, когда догадалась об этом. Он не только весь осыпан стеклянной пылью – она блестела в темных волосах, на темно-синем свитере, но и… Ольга почувствовала, как холод ночи проникает под свитер, под рубашку. Она увидела, что у него на ресницах повисли мелкие осколки. Стоит моргнуть, или подуть ветерку, или ей глубоко вздохнуть, они попадут в глаза.

Ольга почувствовала, что ей самой тоже что-то мешает. В левом глазу? Нет, в правом. Или… в обоих. Рубашка прилипла к телу от горячего пота. Неужели…

Она поправила очки. Незаметно для себя моргнула, и от сердца отлегло – как будто ничего. Очки, что ли, спасли ее?

В купе ворвалась проводница.

– Ну вот опять, – чуть не плакала женщина в бордовой форме. – Опять эти футбольные фанаты. Подумали бы своей дурной башкой: люди-то при чем? Если проиграла их команда…

– Если выиграла – тоже, – почти не разлепляя губ, произнес пассажир напротив.

– Никаких стекол не хватит. Три недели назад новые поставили, – причитала проводница, взмахивая веником, но не решаясь с чего-то начать. Совок понуро повис в руке, Ольга проследила за ним взглядом и заметила, что угол совка приподнял край юбки. Проводница была в черных гольфах. Надо же, ей не холодно, она поежилась.

– Триплексные надо вставлять, – буркнул кто-то из толпы в коридоре. – Как в хороших машинах.

– Вот-вот, тогда бы людей так не осыпало, – подхватил еще один, в клетчатых тапках, и, возбужденный собственной мудростью, продолжал наставлять: – Эй, мужик, ты только не моргай! А то без глаз останешься, – бросил он Ольгиному попутчику.

Ольгу никто не предупредил, словно все собравшиеся видели, что она моргает без всякой боли.

– А вам, девушка, надо умыться, – посоветовала проводница, подавшись к ней и пристально разглядывая ее лицо. – Я сейчас принесу, у меня особенное мыло, знаете, такое полосатое, с кремом вместе.

– Спасибо. – Ольга почувствовала запах розового масла, который она терпеть не могла с детства, и покачала головой: – У меня все есть.

– Знаю, что есть, но сумка-то ваша в ящике… – женщина тряхнула упругими кудряшками – наверняка перед поездкой сделала свежую химию, – потом указала веником на Ольгино сиденье: – под вами, а я еще не вымела осколки.

Двое парней в милицейской форме пришли раньше, чем докторица, которую подсадили на маленькой станции. Не удивляясь ничему, женщина ловко освободила мужчину от самых крупных стекол, потом осмотрела Ольгу.

– Слава Богу, похоже, обошлось. Но все равно я бы посоветовала и вам тоже выйти.

– А где? – спросила Ольга с удивившей докторицу готовностью.

– В Клину. Вас там обследуют, вас и вас. – Она перевела взгляд с одного пострадавшего на другого. – Потом посадят на следующий поезд, и вы поедете…

– Я поеду обратно, – поспешно предупредила Ольга.

Повесив сумку на плечо, она вышла за докторицей, не сводя глаз с красного креста на боку черного саквояжа. Как будто надеялась, что он поставил крест на чем-то, что мучило ее больше всего.

Спускаясь с подножки вагона, осторожно моргнула. Ничего как будто. Не мешает. Но это не факт, что все впорядке, напомнила она себе. Могла бы и не напоминать, она-то знает, что у нее внутри левого глаза, на сетчатке… И знает почему.

Напоминание заставило крепче стиснуть губы и разрешить себе сказать то, что пришло вголову чуть раньше. Нынешний удар – второй вее жизни. Снова знак для нее – ясный, отчетливый: пора остановиться. Дорога, по которой она идет, – это дорога вникуда. «Как влабиринте? – насмешливо спросила себя Ольга. – Но кто выведет тебя из него?»

«Только сама, потому что никто лучше не знает, что тебе нужно вэтой жизни».

…Ольга вернулась домой утром и почувствовала невероятную слабость. Можно подумать, не ехала от Клина, а шла пешком, причем гобеленовую сумку тащила в зубах.

Она бросила ее на пол, едва переступив порог своей квартиры, не разуваясь, прошла в комнату. Упала на диван и закрыла глаза. Ей мерещилось, что она втягивается в черную ночную дыру за окном, опасаясь, что острые края стекла порежут лицо, она закрывает его, но руки сочатся кровью. Торопливо открыв глаза, увидела, что это не наяву, с облегчением выдохнула.

Но от пережитого страха, от усталости глаза закрывались, она снова забылась. Теперь ей слышался собственный крик, но тонкий, резкий. Так кричать она могла только однажды в своей жизни. В момент рождения.

Ольга резко открыла глаза и села. Да, так она кричала – громко, надсадно. Мать рассказывала, что на то были причины. Пуповина обвилась вокруг шеи, врачи боялись, что младенец задохнется.

Ничего такого не случилось, но на всю жизнь у Ольги остался страх – она не носила свитеры с высоким горлом. Боялась. А так хотелось. Это желание реализовалось странным образом – всех своих кукол Ольга наряжала в свитеры, которые сама вязала, а потом стала шить им галстуки.

Уже после, когда Ольга училась в университете, избавилась от страха и надевала без всякого опасения водолазки, блузки с воротником-стойкой. Более того, она носила галстуки, которые тоже шила сама.

Однажды мать призналась ей:

– Как я рада, что мы с тобой победили твой страх. – Они с матерью сидели вот на этом диване.

– Мам, ты о чем? – Ольга не поняла.

– Я о родовой травме, – объяснила она.

Ольга непонимающе смотрела на мать. Глаза ее, такие же синие, как у Ольги, блестели слезами.

– О какой травме ты говоришь? – Ольга оглядела себя. – По-моему, все при мне. Не калека.

– Ты забыла, как боялась задохнуться, когда я пыталась надеть на тебя свитер?

– Да это было сто лет назад!

Мать смеялась:

– Я так рада, так рада. – Она обняла Ольгу и прижала ее к груди.

– Ты… значит, специально советовала мне… наряжать кукол в свитеры и галстуки? – догадалась Ольга.

– Да, мне так посоветовали знающие люди. Ты увидела, как это красиво и безопасно.

– А галстуки?

– Тоже, – сказала мать. – Кстати, они тебе очень идут.

– Я знаю. На нашем курсе многие девчонки теперь их носят. Знаешь, мама, я даже сшила несколько на заказ.

– Да ты что? – Мать с недоверием смотрела на дочь. – Не ожидала. Тебе нужны были деньги? – быстро спросила она.

– Нет. Мне было интересно. Все остались довольны. И я тоже.

– А что же ты купила на заработанные деньги? – допытывалась мать. Они с отцом посылали достаточно, дочери незачем было думать о том, как заработать.

– Я купила ткань. Необычную, для галстуков. Гобелен. Такие стильные получаются штучки. Сейчас покажу.

Ольга вскочила, нырнула с головой в шкаф и вынула галстук.

– Знаешь, я нашла в шкафу галстуки, с которыми ты выступала на соревнованиях, – сказала мать. – Хочешь, забери их. Ты тогда так здорово выступила и получила второй разряд.

– Ага, – глухо отозвалась Ольга из шкафа.

– Послу-ушай, ты на самом деле могла бы зарабатывать деньги, причем очень неплохие, – изумилась мать, когда дочь протянула ей галстук из гобелена. Она осмотрела его со всех сторон. Приложила к себе.

– Да, – сказала Ольга, – если научиться продавать. Нужен особый дар.

– Это правда, – согласилась мать, возвращая галстук. – В нашем роду, да и в отцовом тоже, никто этого не умел и не умеет. Мы горазды покупать. – Она усмехнулась. – Иногда не знаем после, куда девать купленное. – Она махнула рукой: – Не беда. Но… – она выпрямила спину, словно то, что собиралась произнести, было важным, – но, как выясняется, есть в нашем роду рукастые. И были, надо заметить. Не ты первая. Мой дед шил даже пальто.

Ольга кивнула:

– Ты – рассказывала. Деду повезло, в том белорусском городке, куда они переехали из Польши, оказался большой спрос на его рукоделие. – Она улыбнулась. – Удачно.

– Да, – сказала мать. – Дед шил хорошо, но, как все поляки, он считал, что главное – лицевая сторона, а изнанка – ерунда. Кстати, не ему ли подражаешь? – Мать поморщилась. – Посмотри-ка, на твоем галстуке болтается незаделанная нитка. – Мать подергала за кончик.

– Ма-ма! Это же класс! Свидетельство того, что вещь подлинная! Ручная работа – нитка никогда не заделывается.

– Не знала таких тонкостей. – Мать вскинула светлые брови и заложила за ухо прядь, волосы были чуть темнее, чем у дочери. – Что ж, Ольга, я за тебя спокойна. Ты не останешься без куска хлеба. Если что… – добавила она.

Ольга почувствовала в голосе матери тревогу.

– Если что – что? – тихо спросила дочь.

– Ты знаешь, что меня тревожит.

– Юра, – ответила Ольга.

– Не совсем Юра. Ты.

– Но, мам…

– Что ж, если ты так решила, – она пожала плечами, – значит, это твой выбор.

– Мам, но он мне всегда был как брат.

– Он… перестал быть братом, верно? – Мать внимательно посмотрела на Ольгу. – Это… произошло на первом курсе, да?

– Да, мама. – Ольга не собиралась скрывать очевидное. – Но я уже выросла… – Она почувствовала, как слезы подступили к глазам. – Мы поженимся. Мы всегда про это знали, и вы тоже…

Мать вздохнула:

– Он приедет после армии? Вы так договорились?

– Конечно, – сказала Ольга. – Мы поженимся, – повторила она. – Правда, он хотел остаться служит после срока… Не знаю сколько…

– Я думаю, – мать внимательно посмотрела на нее, – пока нет детей, не обязательно спешить в загс.

– Ты… так считаешь? Ты за пробный брак? – Ольгины глаза округлились. – Ты правда так думаешь?

– Да, – сказала она. – В этом есть свой смысл. Понимаешь, в брак лучше вступать людям цельным, а не половинкам.

– Мама, что ты говоришь! – В голосе Ольги звучал неподдельный восторг. – А как же всякие слова о том, что мужчина и женщина соединяются, как две половинки целого? И в этом счастье?

– По-моему, это плохо, когда две половинки – в одно целое. Лучше когда сходятся две состоявшиеся личности, чтобы вместе жить.

– А вы… с папой? – осторожно спросила Ольга.

– Мы – две личности. Поэтому у обоих сложилась не только жизнь, но и карьера. Я не висела у него камнем на шее, и он мне не мешал. Ты ведь понимаешь, будь у меня другой муж, я бы не преподавала в институте, проехав столько гарнизонов. Я была бы просто женой военного.

– Ага, – засмеялась Ольга, – ты была бы членом женсовета.

– Вот именно. Досаждала бы таким, как Юра. Помнишь, как его заваливали пирожками и булочками, когда мальчику нужно было совсем другое?

– Ничего другого тетеньки не могли ему принести, – вздохнула Ольга.

– Поэтому и говорю, если соединяются две личности, то они позволяют друг другу развиваться дальше. Жизнь не заканчивается браком, она им начинается, настоящая, понимаешь? Нельзя надеяться на удачный брак, если один или оба из пары еще не стали собой. Так что оцени себя, оцени Юрия. Подумай. Квартира у тебя есть, образование есть. Голова на плечах тоже…

Ну и что? Ольга усмехнулась. Все, что тогда перечислила мать, у нее действительно есть, но пока ничего толкового не получилось.

Ольга шмыгнула носом.

Шторы на окнах, которые она задернула, уезжая, золотились под солнцем. Значит, уже не утро, а почти полдень. Солнце светит в это окно начиная с одиннадцати утра.

Ольга оглядела большую, почти свободную от мебели комнату. Она любила простор, привыкшая к нему с рождения. Когда она жила с родителями, всегда и везде у них были большие квартиры. Да, квартиры, как ни странно, повторила она. Потому что отец служил офицером, причем успешным. А эту однокомнатную, в Москве, она воспринимала как продолжение прежнего привычного простора.

Итак, из всего, что случилось этой ночью, какой вывод? Ох, неужели и впрямь этой ночью? Она покачала головой. Да, конечно, она не ошибается. Итак, из всего, что случилось этой ночью, ясно одно: в Питер к Виталию она больше не поедет. Никогда. И он никогда больше не приедет в Москву.

Ольга вскочила с дивана, сбросила черную куртку, в которой заснула. Расшнуровав ботинки, вытряхнула ноги из них, по очереди наступая носком на пятку сначала одного, потом другого, направилась в ванную. По дороге вылезла из бордового свитера и клетчатой рубашки, надетой под него. Ее она купила три года назад. Когда ехала впервые к Виталию. Она давно ничего себе не покупала, он не замечал, что на ней надето. Да замечал ли он то, что открывалось ему, когда она снимала? – насмешливо спросила она себя. Между ними все происходило механически, привычно, обыденно. Они давали друг другу то, что могли дать. Немного – быстрое соединение, от которого не оставалось никаких ощущений у нее, а он, судя по всему, испытывал лишь физическое облегчение. Она называла это – для обоюдного здоровья.

Ольга не относилась к числу легкоранимых из-за своей неграмотности особ, которые заламывают руки, жалуясь подругам: «Он засыпает сразу, как только…» А так хочется, чтобы щебетал о любви! Ольга узнала, что мужчины устроены по-другому.

Поэтому она лежала рядом с Виталием и думала, что завтра пойдет в Эрмитаж, послезавтра поедет в Павловск, потом – домой.

Зато на работе начальница Наталья Михайловна спрашивала всякий раз:

– Как съездила в Питер?

В голосе начальницы она слышала зависть. А усталость в ее, Ольгином, голосе наверняка объясняла по-своему – пресытилась за выходные.

Серые брюки Ольга сняла уже в ванной – путь от комнаты до ванной был слишком коротким, чтобы успеть раздеться догола.

После душа, с мокрыми волосами, замотанными белым махровым полотенцем, она пила кофе с лимоном, ожидая скорого прилива сил. А если они на самом деле прильют? – спросила она себя, испытывая странное успокоение. Что тогда сделает? Вымоет окно на кухне и тем самым поможет весне пробиться после зимы? Или пропылесосит большой ковер в комнате? Он огромный, без его теплого внимания остается только ниша, которую называют напыщенно «альков», где стоит ее кровать.

Да ничего она не станет делать, поняла Ольга совершенно ясно, когда вымытую кружку из-под кофе с надписью «Greece» – подарок Поппи – перевернула вверх дном на решетку в сушке.

Ольга снова вернулась в гостиную и почувствовала, что щеки стали мокрыми. Она упала на диван и разрыдалась.

Плакала долго, догадалась она, подсунув руку под щеку. Вышитая наволочка совсем мокрая. А она только что надела новую, жалко, если нитки полиняют.

Что же выплакивала она сейчас? Нет, ничего она не выплакивала, она оплакивала. Себя прошлую. Которая на самом деле ездила в Питер и принимала Виталия у себя только потому, что… Ольга засунула голову под подушку. Не хочется признаваться, нет. Но никуда не денешься.

Она боялась лишиться самой возможности – брать и давать. Хотя бы у кого-то. И хотя бы кому-то. Она опасалась стать похожей на начальницу Наталью Михайловну. Она видела, как эта женщина входила в магазин «Интим» на Кузнецком мосту.

Ольга отбросила подушку и поморщилась. Как некстати вышло, что она видела ее там. Начальница поняла, что она догадалась о ее тайне.

Показалось Ольге или на самом деле, но уже на следующее утро она заметила, что Наталья Михайловна переменилась к ней. Во взгляде желтовато-коричневых глаз навыкате, в поджатых губах и вздернутом пухлом подбородке с темными волосками под ямочкой – Ольге всегда хотелось уцепиться ногтями за них и выдернуть – она угадала: теперь все будет не так.

Ольга снова подоткнула подушку под голову и легла на спину. Она широко открыла глаза. Рваные надоедливые облака полетели друг за другом перед левым глазом. Они мешали, кажется, сильнее обычного.

Ольга подняла руки и надавила на глазные яблоки. Снова открыла. Облака унялись, но ненадолго. Неужели… неужели то, о чем предупреждали ее четыре года назад, уже произошло? А если стеклянная пыль в поезде все-таки проникла внутрь глаза и стало еще хуже?

Ольга вскочила с дивана, схватила с книжной полки шкатулку из капа-корня. Рука дрогнула – шкатулку подарил Юрка. На семнадцатилетие. Нет, он не сам ее сделал. Там, где они жили оба, – в Вятке незачем утруждать себя рукоделием. Полно умельцев, которые наделают не только такие для тебя. В ней она держит не любовные письма, Юрка их никогда не писал. Зачем? Все и так было ясно, всем и всегда. Она кладет в нее самые важные телефоны и визитные карточки.

Ольга порылась и нашла телефон глазной клиники.

Оператор ответил сразу. Да, конечно, ее примут. Ольга записала число и время.

4

Виталий ел творог. Отложив ложку, он поморщился. Где только матушка находит такой? Ни капли жира, один казеин. Если оставить до вечера на тарелке – не отскребешь.

Вздохнув, отодвинул ее на край большого стола – такого большого, что на нем можно играть в бильярд, что, между прочим, и делали на нем до того, как его обладателем стал Виталий Митрофанов. Опять-таки матушка постаралась. Но такие подвиги уже в прошлом.

Да-а, мать сдала, наконец он признался себе. Даже она не может противостоять времени. Впрочем, ее имя – может. В узких кругах востоковедов – дома, а в широких – в Монголии. Широких, как степь, он усмехнулся. Говорят, трудно найти более популярную женщину в той стране, чем его мать. Там зовут ее для краткости Митрофа. Она знает этнографию монголов лучше, чем они сами. Еще бы – сорок экспедиций в одну страну, это значит, сорок раз сторонним взглядом посмотреть на то, от чего глаза местных ученых, как говорят, замылились.

Однажды Виталий съездил с матерью и понял – больше не стоит. То, что нравилось в ней и с ней дома, там утомляло чрезмерно и чрезвычайно. Виталий увидел старую женщину, которая считает себя еще молодой и обаятельной. А его…

– Мой сын… Мой сынок… Не верите? Нет, не муж, сын… – кокетничала она, а его ломало от неловкости.

Ему хотелось схватить ее за руку и оттащить от тех, кому она его представляла. Но такой жест вызвал бы еще большую неловкость. Восточные Люди терпеливы. Что ж, если Митрофа хочет, чтобы восхищались ее молодостью и красотой, почему не сделать приятное?

Сам Виталий слышал в ее словах то, чего не слышали они. «Мой, сын. Мой, больше ничей».

Это улавливали в воздухе его подружки в юности, потом – его женщины. Они слышали это не ушами, а всем существом. Они понимали: мать Виталия не отдаст его никому, – и быстро исчезали из его жизни.

А потом мать удивила его, но теперь-то он ясно понимает, она заботилась о нем, признавая перемены в себе самой.

Неужели правда это ее работа – знакомство с Ольгой?

Виталий отодвинул тарелку еще дальше, она накренилась в лузу для шаров, поэтому не упала. Внезапно ему показалось, что в последнее время их отношения с Ольгой напоминают этот творог. Ни вкуса, ни запаха, ни капли жира.

Он тогда ехал в Москву по своим делам, а мать попросила зайти в турфирму за ее документами. Она сказала, что Наталья Михайловна все приготовила.

Он усмехнулся: подруги по страсти – Тоша и Наташа. Их придыхания: «Ах, как исполняет романсы Сашенька. Восхитительно, потрясающе…» Всякие другие сю-сю. Наталья моложе матери, но они сошлись, эти две фанатки певца. Мать покупала для подруги билеты на питерские концерты, Наталья – на московские. Вместе они ездили за ним в Иваново, Тверь и еще куда-то, где больше всего живет женщин, готовых лить слезы от переизбытка чувств, которые некуда и не на кого выплеснуть.

Он приехал на Гоголевский после шести вечера, Ольга сидела одна в большой комнате.

– Вы Ольга, – сказал он. – Наталья Михайловна обещала, что вы будете меня ждать до победного. – Он самодовольно улыбнулся. – Здравствуйте. Я – Виталий Митрофанов.

– Здравствуйте. – Она вернула ему улыбку, в которой не было ничего, кроме вежливости. – Ваш паспорт, пожалуйста.

– Ради Бога. – Он запустил руку во внутренний карман пиджака и открыл перед ней паспорт.

– Спасибо, – сказала она, взглянув на страницу. – Одну минуту, я выну документы из сейфа.

Она понравилась ему сразу – синеглазая блондинка, тоненькая, одетая как все служащие женщины с неплохой зарплатой: летний костюм, причем не брючный, а с юбочкой выше колен и небольшим разрезом сбоку. Галстук в нежно-голубую полоску с приспущенным узлом придавал особую трогательность длинной шейке. Но вот от чего глаза никак не хотели отрываться, так это от разрезика на юбке, короткий, он провоцировал сильнее, чем если бы открывал все бедро.

Виталий испытал сильное чувство голода, но не того свойства, о каком можно было предположить. Ему на самом деле захотелось есть с такой силой, что он готов был попросить у нее хотя бы чаю.

Приступ на то и приступ, что проходит так же неожиданно, как и возникает. Через минуту Виталий без всякого побуждения со стороны желудка, но, если честно, испытывая некоторое волнение чуть ниже, прикидывал, а не пригласить ли девочку поужинать с ним. Но, осадил он себя, не решит ли эта блондинка, что, как говорят, кто девушку ужинает, тот ее и завтракает? Он ухмыльнулся. Не окажется ли совсем простушкой? Он боялся таких. Они слишком прилипчивы.

– Вот, пожалуйста. – Она протянула ему пакет. – Проверьте, все ли на месте. Билет до Улан-Батора, ваучер, страховка…

Он улыбнулся. Ему нравился ее спокойный голос, его тембр. Он терпеть не мог писклявые женские голоса, а при ее хрупкости вполне можно было ожидать такого. Он не любил и монотонные женские голоса. Ему казалось, что внутри женщины одна струна и кто-то сидит там и дергает за нее.

– А как вы вообще относитесь к Востоку? – спросил он, опуская в портфель пакет и внимательно глядя на ее узкое лицо с высокими скулами.

Ему нравилось, что волосы чуть-чуть открывают мочки ушей. И в них нет серег. Даже… он невольно подался вперед, чтобы удивиться и убедиться, в них нет дырочек. А сейчас, похоже, у новорожденных девочек прокалывают уши. Варварство, считает мать, которая никогда не носила серег и не прокалывала уши. Она всегда говорила, что люди не ведают, что творят. Если бы знали, чему открывают путь этими дырками, они никогда бы не прокалывали уши.

Мать не объясняла Виталию, какие несчастья призывают женщины на свою голову, но не сомневался в качестве этих несчастий: они ужасны. Причем не только для них, но и для тех, кто рядом.

У Ольги Ермаковой уши в полном порядке. Даже если они вверху слегка оттопырены, то под густыми волосами не видно. Он усмехнулся.

– Хорошо, – сказала она.

Он так увлекся размышлениями об ушах, что, услышав ее «хорошо», тоже кивнул и повторил за ней:

– Хорошо.

– Мне нравится Восток, – невозмутимо пояснила Ольга снова, заметив по лицу Виталия, что он отвлекся.

– Да? – спохватился он. – Вот я и говорю, хорошо. – Виталий был находчив, когда собран.

Он еще дальше попытался отодвинуть тарелку с остатками творога и как будто что-то неясное вместе с ней. Но край ее засел в лузе, и она упорствовала. Черт с ней, с тарелкой, взять ее и грохнуть об пол. Но она не разлетится, подсказал он себе, она склеилась казеином.

Ольга не приехала. А мать как раз готовит ужин на всех. Виталий откинулся в кресле.

А в тот день на Гоголевском он все же пригласил ее выпить чаю в китайской чайной. Он усмехнулся. Более того, он готов был с ней позавтракать, но не рискнул предложить. Это уже потом у них было немало совместных завтраков. Было время, когда ему казалось, что он готов все завтраки своей жизни сидеть напротив нее. Тем более что впервые в жизни мать захотела познакомиться с его подругой.

Мать всегда чувствовала, когда у него появлялась женщина, стоило ей переступить порог его квартиры. Между прочим, им здорово повезло – когда старый дом на Московском проспекте, построенный в тысяча девятьсот третьем году, ставили на капитальный ремонт в начале восьмидесятых годов, мать сумела получить две квартиры. Тогда профессор Митрофанова была в полной силе.

Мать улавливала что-то в самом воздухе. Аромат духов? Запах не ею приготовленной еды? Или чего-то неуловимого, но чужого?

Антонина Сергеевна была отменным нюхачом, может быть, поэтому стала столь успешным этнографом, способным отличать, как она говорила, по запаху людей разных племен.

Однажды, еще давно, она сказала сыну:

– Я не хочу видеть женщину в твоей жизни. С меня достаточно меня самой.

Он засмеялся, потом, прокручивая в голове эту фразу и зная, что мать никогда не произносит случайных слов, он расценил ее заявление так: мать не хочет видеть его подруг. Вот и все. А дальше – кого он видит, ее не волнует.

Но Ольгу она захотела увидеть. Все-таки, думал Виталий, он правильно догадался. Правда, спустя три года. Да, такого только в разведчики, укорил он себя. Но он-то разведчик природы, там иначе. Все рассматривается с позиции эволюции, а это долгая история. Взять, к примеру, критский эбенус, он растет только на одном этом острове. Может быть, когда-то природа захочет видеть его где-то еще, приготовит для этого условия, и тогда… Он ухмыльнулся. В отношениях с женщинами надеяться на эволюцию опасно. Ольга взяла и не приехала. Как говорят, no comments. Без комментариев.

Ясное дело, мать захотела познакомиться с Ольгой потому, что сама попросила подругу Наталью Михайловну познакомить Виталия с приличной московской девушкой. Что ж, мысль правильная – она живет в Москве, а не в Питере. Значит, большую часть времени сыночек снова остается при ней. «Мой, ты все равно мой».

Ольга понравилась матери, понял Виталий, когда увидел, как Антонина Сергеевна кладет кусочек торта себе на тарелку. Он знал, что мать вообще не ест ни пирожных, "ни тортов. Обычно она объявляет это без всяких церемоний, когда гость, не слишком хорошо знакомый с ее нравом, является в дом с коробкой, на которой изображены какие-нибудь розы или гвоздики.

Ольга выбрала коробку без цветов. Однако, в который раз удивлялся он, какая чуткая женщина Ольга. Она случайно или намеренно попросила коробку с восточными мотивами – что-то похожее на пустынный пейзаж с намеками на какую-то полувысохшую растительность. Или это был реверанс в его сторону?

Чаепитие прошло на удивление мирно и приятно. Мать не только расспрашивала, а много говорила, что опять-таки ей не свойственно, о своих поездках. Или снова Ольга сделала правильный ход? Она призналась, что любит путешествовать, но осторожно заметила, что при Антонине Сергеевне смешно об этом говорить.

Если бы сказал это кто-то другой, прозвучало бы как грубая лесть. Но Ольга умела произносить слова… Он это заметил с самого начала.

После визита к матери он понял – Антонина Сергеевна дала свое разрешение. Более того, когда он поехал в экспедицию в Перу, мать напомнила:

– Купи Ольге кольцо.

– Ты уже о… тонком, гладком, золотом? – несмешливо поинтересовался Виталий.

– Шутки неуместны, – одернула она его. – Там прекрасное серебро. У нее красивые кольца, подбери по стилю. – И отвернулась.

О кольце он вспомнил только в аэропорту. Спохватился и выбрал в магазине беспошлинной торговли. Печатка из тяжелого серебра, с выгравированной традиционной маской.

Когда он отдал его Ольге, она расхохоталась. Сначала Виталий опешил, а потом засмеялся вместе с ней.

– Ты думаешь, я могу надеть это кольцо? – Она вытирала слезы.

– Но… почему нет?

– С такой-то мордой? Ты сам посмотри. Мои клиенты подумают, что я их отпугиваю. Как злых духов.

Действительно, морда – страшнее не придумать. Во сне увидишь – проснешься в холодном поту.

Виталий пожал плечами, как умел это делать – беспомощно и робко. Это безотказно действовало на всех женщин, особенно на мать. На ней он и натренировался. Ольга усмехнулась и сказала:

– Не думай, что я тебя пожалею и скажу, что оно мне нравится. Оно мне абсолютно не нравится. Знаешь почему?

– Почему? – Он смотрел в ее синие глаза и ждал.

– Потому что ты купил его в последний миг в аэропорту. Ты не вспоминал обо мне ни разу во время поездки. А потом спохватился. Но я, возьму его. Я назначу… я назначу его моим домашним сторожем. Морда такая страшная, что отпугнет любого, кто подумает влезть ко мне в дом. – Ольга жила на последнем, двенадцатом, этаже. – Я положу его между рамами балконного окна.

Он выдохнул тогда с явным облегчением. Но тревога, несвойственная ему, дала о себе знать. Раньше она никогда так не вела себя с ним. Как будто Ольга на что-то решилась… Или кто-то появился? Не может быть, успокоил он себя. Она не девочка, чтобы сейчас…

Не девочка? Но она вполне… красивая женщина. Эффектная, стильная. Иначе разве был бы он с ней? Не важно, что редко. Но это его женщина. Сейчас. А у него все должно быть самое лучшее, самое завидное. Мать всегда одаривала его самым лучшим.

Похоже, что-то происходит на самом деле – Виталий встал из-за стола и прошелся по комнате. Никогда еще Ольга не нарушала график. Она должна была приехать вчера. Но Ольга даже не позвонила и сегодня.