Текст книги "Любовь в прямом эфире"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

6

Выслушав свою дочь, Антон Данилович Гребнев некоторое время молчал. Сказать по правде, он и сам не знал, чем зацепила его эта история. Да и что сегодня может по-настоящему зацепить такого человека, как он? Кажется, уже про все слышал, про все знает. А если чего и не знает, то всегда найдутся в его окружении сведущие люди.

Он сидел на кожаном диване, держал в большой пухлой руке пульт дистанционного управления и машинально нажимал кнопки. Перед глазами мелькали картинки. Он, не отдавая себе отчета, искал то, чего избегают другие телезрители.

Антон Данилович искал рекламу. Но то, что видел, его не вдохновляло. Ему хотелось чего-то такого… такого, за что не жаль было бы отдать деньги.

Предложений туча, но… Ну почему у всех в голове засел стереотип – мороженое – это что-то вроде сладкой сказки детства. Вот это ему и предлагают разные рекламные агентства. А разве хочется платить за детские физиономии, перепачканные «сладким лакомством»? Фу… Он передернул широкими плечами, обтянутыми белой футболкой. Не то, все не то… Особенно сейчас, когда он собирается поехать на сходку мороженщиков в Париж, ему хотелось увезти с собой такой сюжет, от которого зашлось бы сердце каждого француза…

«А от чего может зайтись сердце?» – спросил себя Антон Данилович и закрыл глаза. Под опущенными веками замелькали изгибистые мосты через Сену, каменная зубчатая глыба собора Парижской Богоматери на острове Ситэ, виноградник на Монмартре, самый последний сохранившийся в пределах города… И люди, люди, люди – обнимающиеся парочки… томные взгляды… сладость, которая разлита в воздухе…

– Пап, – голос дочери заставил его вздрогнуть.

– Что такое? – Он машинально переключил программу, и экран заполнила морда рычащего льва, предупреждающего о том, что сейчас начнется американское кино. Во Франции, вспомнил он рассказ коллеги, введены квоты на американские картины. Антон Данилович выключил телевизор, и экран погас.

– Я здесь, Даша.

– Тебя трудно не заметить, папа! – Она ткнула его в живот, опускаясь перед ним на корточки. Глядя на отца снизу вверх, Даша спросила: – Так ты едешь в Париж?

– Еду, – ответил отец.

– С прошлого года у меня осталась карта города, – сказала Даша. – Она немного потерлась на сгибах, я подклеила ее и даю тебе с собой.

– Мне? – изумился Антон Данилович и откинулся на спинку дивана с такой силой, что желтая диванная кожа заскрипела. – Ты хочешь, чтобы я привез тебе такую же новую? – попытался он угадать, зачем Даша дает ему карту.

Дочь уставилась на него: синие, как у матери, и круглые, как у него, глаза ему всегда нравились. Точнее – они его удивляли. А удивить чем-то Антона Даниловича трудно. Но глаза дочери ему казались доказательством библейского утверждения, что муж и жена – единая плоть. «Как верно, – думал он, глядя на Дашу, – что мужчина и женщина соединяются в своем ребенке».

– Заче-ем мне карта, Дарья?

– Чтобы ты мог ориентироваться в Париже. Вот когда я гуляла по городу, ты знаешь…

Отец со стоном попробовал закинуть голову. Но толстая шея мешала. Тогда он сел прямо и сказал:

– Ты на самом деле думаешь, что я собираюсь ходить пешком? Я буду ездить на такси! А таксист знает свой город, если даже это и Париж, без всякой карты.

– Та-ак, – раздался голос матери. Отец и дочь обернулись. – Теперь, Даша, ты понимаешь, как мне с ним скучно путешествовать? – Она завязывала пояс голубого махрового халата. – Ты видишь? – Наталья Сергеевна вытянула руку, указывая на отца. – Если бы я знала, в какое… гм… то есть во что превратится красавчик Антон Гребнев, – она деланно вздохнула, – то у тебя был бы другой отец.

– Но тогда, Дарья, у тебя не было бы таких глаз. – Он подмигнул дочери. – Таких, которые можно положить на…

– Перестань! – Жена, опускаясь рядом с ним на диван, отвесила мужу легкий подзатыльник. – Ты с кем разговариваешь? С дочерью или… Или со своими замороженными мороженщицами?

– Замороженными, – насмешливо пробормотал он. – Как же…

– Ладно, – сказала она, – не будем о них. – Кстати, я слышу, речь зашла о путешествиях, так вот…

– Куда на этот раз? – перебил жену Антон Данилович.

– По югу Италии.

– Не оставь своим вниманием Сицилию. Увидишь настоящих мафиози, – засмеялся Антон Данилович.

– Я вижу их и здесь каждый день, – насмешливо отозвалась жена.

– Мам, может, ты завернешь во Францию? – Дарья держала перед собой карту, не зная, куда ее деть.

– Очень кстати, – кивнула мать, но руку за картой не протянула. – Я не из тех недорослей, которые утверждают, что их извозчик довезет.

– О, Господи! Она еще издевается надо мной! Посмотри на меня. – Он раскинул руки и теперь походил на гигантского «тедди» – модного во всем мире игрушечного медведя. – Да как же я могу пешком бродить по Парижу, если…

– За себя боишься или за свое мороженое? – насмешливо спросила жена. – Ты знаешь, Антон, а мне больше нравилось, когда ты торговал ветром… – жена засмеялась. – Тогда мы гуляли гораздо больше. Конечно, ты не был таким толстым.

– Еще бы, – усмехнулся тот. – Конечно, мы гуляли больше. Тогда ты не раскатывала на «пежо». Ветряки, которые мы пытались продавать «новым русским» для загородных коттеджей, не принесли нам таких денег,

– Сладкие слюни, – подхватила жена и рассмеялась низким голосом. – Как мы замечательно гуляли, как дышали ветром. Ветром перемен, – иронично бросила она, выходя за дверь.

Антон Данилович проследил за ней взглядом. Все такая же стройная, как и два десятка лет назад. Что ж, ему повезло с женой, в который раз признался он себе. Очень. Потому что это была настоящая любовь, к которой все стремятся, но не все находят. А он нашел.

Гребнев прикрыл глаза и увидел парочку, сидящую на скамейке на Чистых прудах с мороженым в руках. Он купил себе и ей по вафельному стаканчику с розовой розочкой наверху. Розочка была твердая, холодная, очень жирная и такая… такая…

Он внезапно открыл глаза, словно кто-то включил яркую лампу, и веки дернулись сами собой. Вот… вот оно… Антон Данилович наконец понял, что зацепило его в рассказе дочери. Он знал, с чем это соединить, чтобы получилось то необыкновенное, то невероятное, что он искал, не отдавая себе отчета.

– Дарья! Ты меня навела на потрясающую мысль, – хрипло сказал Антон Данилович.

– Ты о карте? – Дочь склонила голову набок, как делал сам Антон Данилович, когда чего-то не понимал, но не собирался в том признаваться.

– Нет, моя дорогая. Я насчет передачи, которую готовит твой друг Игорь со своим отцом.

– Вот как? – Теперь Даша держала голову прямо и не мигая смотрела на отца.

Тот усмехнулся. Как они с ней все-таки похожи! Ишь подобралась, вся внимание!

– Я хочу сделать ему такое предложение…

– От которого он не сможет отказаться, – насмешливо закончила любимую отцовскую фразу дочь.

Антон Данилович засмеялся.

– Именно так.

– А насчет чего? – осторожно спросила Даша, засовывая руки в карманы джинсов. Таким образом, она отучала себя от излишней жестикуляции. Что ж, у нее получалось. Правда, карманы стали как джинсовые сумочки.

– Насчет любви, – ответил отец. – Но больше ни о чем не спрашивай. Не скажу.

– Ну что ж… – Дарья пожала плечами.

– Звони ему и зови. Пускай немедленно приезжает.

Антон Гребнев всегда действовал решительно, но тщательно обдумывал все перед тем, как действовать. Сперва он закончил институт электронного машиностроения, но это было в другой жизни. Потом понял, что должен переучиваться, и поехал в Европу.

Он раньше других осознал, что такое круг общения, поскольку был сыном генерала интендантской службы. Он оказался в бизнес-школе в Швейцарии, под одной крышей с дочерью президента одной из среднеазиатских, бывшей союзной республики. С сыном владелицы известной фирмы по перевозке пассажиров. Эта женщина, обыкновенная толстая мама, прикатила к ним с двумя охранниками, наварила кастрюлю борща. А кастрюлю, между прочим, привезла с собой из Москвы.

– Неужели? – ахнула президентская дочь.

– А ты как думала, милочка? Нарожаешь своих, поймешь, – усмехнулась та. – Ладно, налетайте!

Налетели. Причем все, кто в тот момент приехал из России учиться в этой бизнес-школе.

Надо ли говорить, что и в Москве они не раз сидели за одним столом и ели вместе – пускай не борщ? Эти посиделки помогали продвинуть и уже начатые дела, и те, которые еще только предстояло начать.

Когда Дарья училась на первом курсе Московского университета, однажды, в самом начале весны, отец сказал ей:

– Ну вот, дочь. Сделай-ка перерыв в учебе.

– Но я не устала, папа.

– Тем лучше. Значит, быстро научишься кататься на горных лыжах.

– На че-ем? – изумилась дочь. – Но я учусь в автошколе.

– Потом доучишься. Сейчас самый лучший сезон в Швейцарских Альпах. Самая приличная публика.

– А… лекции?

– Потом догонишь. Горные лыжи сегодня – это большой теннис вчера. На них ты вкатишь в тот круг, который должен стать твоим. Поняла?

Так Даша Гребнева оказалась в швейцарском местечке Лейкербад.

Отец не собирался искать ей жениха – еще рано, но не хотел, чтобы она оказалась в той среде, где девочки «западают», как говорили в его время, на выпускников кулинарного техникума.

– Не надо нам этого, – сказал он жене, заканчивая свою речь о месте горных лыж в жизни их дочери.

Фирма Гребнева «Винд» была небольшая, но, как говорят аудиторы, динамично развивалась. Она делала мороженое. Продукт забирали оптовики и мелкие торговцы, особенно энергично этим летом. Сейчас, как он понял, на дачных участках под Москвой мороженое идет прямо с колес – смышленые люди развозят его на велосипедах и машинах. Когда он слышал на собственной даче крики: «Мороженое! Мороженое!» – то довольно ухмылялся и подмигивал жене.

– А ты что говорила?

Она тоже подмигивала:

– Тогда ты торговал ветром, а теперь…

– А теперь? – Он насторожился. Наталья иногда не произносила слова, а припечатывала ими.

– А теперь ты торгуешь сладкими слюнями! – Она обожала свою шутку и всякий раз старалась ее ввернуть.

– Итак, докладывай, – потребовал он, расцеловав дочь в Шереметьево и уводя к машине, когда она прилетела из Швейцарии. – С кем ты там познакомилась?

Даша засмеялась.

– Ох, там было сто-олько народу… – протянула она, подзуживая нетерпеливого отца.

– Говори, говори. С кем каталась. С кем ела сосиски с капустой…

– И запивала пивом! – значительным голосом произнесла она.

– Говори. А я тебе поставлю оценку.

Даша засмеялась.

– Ну, ты как всегда, папачес.

– А что такого? Зачем тратить слова попусту?

– Ага, удобней тратить деньги, – фыркнула дочь, произнеся любимый отцовский каламбур.

– Запомнила, – усмехнулся тот.

– Врезался в память.

– Сама пойми, если я ставлю тебе пять – будут ли вопросы?

– Нет.

– А если четыре?

– Будут.

– Какие?

– Почему не пять?

Отец и дочь расхохотались и обнялись. Антон Данилович уже открывал дверь бордового джипа, впуская дочь внутрь.

Когда он поставил сумку с вещами в багажник и пристроил лыжи на крыше, Даша сказала:

– Ладно. Хорошо. Можешь не глядя ставить пятерку.

– Вот как?

– Я каталась с Александром Павловичем Артемовым. – Она больше не добавила ничего и пристально посмотрела на отца.

– Ага. С Александром… Павловичем… Артемовым. – С расстановкой произнес Гребнев, словно давая себе время отыскать среди множества фамилий, которые были на слуху, эту. Но не было там такой триады – имени, отчества и фамилии. – Кто такой? – требовательно спросил отец.

– Он тележурналист.

– Неплохо. Сколько лет?

– Как тебе.

– Плохо. Зачем нам нужен папик?

– А разве я собираюсь выходить за него замуж?

– А что вы с ним делали?

– Катались. Он учил меня не преувеличивать свои возможности.

– Вот как? – Отец резко повернулся к дочери. – Он не прав. Свои возможности надо преувеличивать. Завышать. Иначе…

– Лучше занижать, – перебила его дочь. – Я с ним совершенно согласна.

Отец, задетый горячностью Дарьи, впился в нее глазами и сцепил руки на животе. Он уже сидел за рулем.

– Объясни почему.

Она глубоко вздохнула.

– Ты ведь сам никогда не лазил на эти чертовы горы, да? – Она по-детски скривила губы на загорелом лице.

– Не-а, – ответил он и положил руку на плечо дочери. Ему вдруг стало ее жаль.

– Тогда послушай. – Она снова вздохнула и повернулась к нему. – Есть четыре типа горнолыжных трасс. Черная очень сложная. Она для сумасшедших, это если меня спросить о ней. Но официально – для профессионалов и экстремалов. Красная трасса – крутая, как….

– Как наш бизнес, – засмеялся отец.

– Вот, вот. Она ужасно неровная, но не такая опасная, как черная. Синяя – широкая, ровная. Довольно безопасная, проходит по заглаженным склонам.

– На нее ты и влезла. Да?

– Хотела, я уже собралась на подъемник, чуть не купила билет. Но, слава Богу, меня удержал Александр Павлович. – Даша улыбнулась. – Точнее, я за него уцепилась. Но ничуть не жалею.

– Дальше.

– Он показал мне мою трассу. Зеленую. – Даша засмеялась. – Оказывается, лягушатник есть даже в горах. – Отец, глядя на ее нежное лицо, тоже улыбнулся. – Ровный склон, невысокий, катишься, как по маслу. В конце – большой пологий участок. Теперь, папачес, ты понимаешь, почему лучше занижать свои возможности?

– Согласен, – кивнул отец. – Понятно. Дальше.

– Ну и сколько ты мне ставишь, мой строгий наставник?

– Пока не понял. Рассказывай…

– У Александра Павловича есть сын.

– Сколько лет?

– Больше, чем мне, и меньше, чем тебе.

– Надеюсь, – хмыкнул отец. – Ладно, не загадывай загадок, как принцесса. Говори.

– Ему двадцать два года. Он закончил факультет журналистики. Он работает на телевидении. На кабельном.

– О! Пять с плюсом.

– Ты так сильно хочешь сбыть меня с рук? – Даша пристально посмотрела на отца.

– За кого ты меня принимаешь? – усмехнулся тот. – Я хочу сбыть, да. Но не тебя, моя дорогая.

– А… что? Кого ты хочешь сбыть?

– Сладкие слюни! Вот что! Ха-ха!

Даша недоуменно смотрела на отца, который веселился, как шкодливый мальчишка.

– Мороженое! Вот что!

Дарья секунду молчала, потом расхохоталась.

– Мама правильно говорит, – фыркнула Даша. – Твои мозги крутятся, как ветряки в бурю.

– Но разве ты не согласна? Реклама, милая!

– Но не вижу, в чем проблема? Плати и…

– Вот, вот. Плати. А если…

Он повернул ключ в замке зажигания, двигатель отозвался ровным гулом.

– У меня есть идея… – сказал отец, выруливая со стоянки на дорогу.

– Папа!.. – Даша дергала отца за штанину. – Ты меня слышишь или нет?

– Я не глухой, – отозвался тот, выбираясь из прошлого.

– Ты серьезно хочешь, чтобы Игорь приехал?

– А разве я когда-то шучу? По-моему, я начисто лишен чувства юмора, моя дорогая. Ты разве еще не заметила? – Он потянулся к ней и легонько щелкнул дочь по носу.

7

Саша придавил педаль газа. Светофор, наконец, переключился, но он знал, что на этом перекрестке не больше десятка машин успеет проехать на зеленый свет.

«Успеть!» – подумал он и усмехнулся. И тут же его брови в изумлении взметнулись. Малышка «Ока» с восклицательным знаком на заднем стекле и туфелькой рядом, вынырнула невесть откуда. Опередить! – вот смысл этого рывка.

– Опасно, девочка, – пробормотал он себе под нос, потом украдкой бросил взгляд на Надю. Но она не слышала, занятая своими мыслями. Саша успел заметить, какое мягкое выражение лица сейчас у Нади.

– Отец, мы должны всех опередить, – прозвучал в памяти голос сына.

Игорь стоял перед ним, раскачиваясь по привычке с носков на пятки и обратно, ссутулившись и сложив руки на груди. Это была поза, которая совершенно ясно говорила: что бы сейчас ни предложил сын, для него это самое важное дело в нынешний момент.

– Излагай, – разрешил Саша, отодвигая клавиатуру компьютера и ставя локти на ее место.

– Я был у Дашиного отца.

– У Антона Даниловича? У Гребнева? – Саша с интересом смотрел на сына. – Не поспешил?

– Ты не о том подумал, папа, – усмехнулся сын и сел на ручку кресла, стоявшего возле книжного шкафа. Обычно в этом кресле Александр Павлович возлежал вечерами, когда пропадало всякое желание напрягать мозги. Он надевал наушники и включал старую магнитолу. Бродил по ультракоротким волнам, спотыкаясь о голоса диджеев, иногда приятно замирая от настигшего обрывка мелодии.

– Тогда…

– Он меня пригласил. Сам, между прочим.

– Прямо взял и позвонил тебе? – недоверчиво скривил губы отец.

– Нет, поручил Даше.

– И что же?

– Она сказала, что отец просит приехать.

– Та-ак. Но нет, я не волнуюсь. Я верю, что мой сын ведет себя достойно с дочерью могучего Антона Даниловича Гребнева.

– Пап, ты кончай, – ухмыльнулся сын. – Тебе на самом деле не о чем волноваться.

– Хорошо, хорошо! – Отец поднял руки, успокаивая сына. – Дальше.

– Антон Данилович мне сделал предложение.

– Интересно… – Александр Павлович нетерпеливо поерзал в рабочем кресле. – Но что тебе мог предложить этот мороженый магнат?

– Свои деньги.

– Да ты что? – Александр Павлович почувствовал, как его охватывает охотничий азарт. – Сколько?

– Много, – бросил сын, еще сильнее ссутулившись, словно пытаясь крепче зажать то, что пришло в руки.

– Условия? – Александр Павлович Артемов прекрасно знал, что подобные предложения не бывают без условий.

– Есть одно условие… – Глаза сына метнулись к лицу отца.

– Говори, не томи, – насмешливо разрешил он, чувствуя, что сын колеблется. А если это так, то в объявленном условии что-то есть… особенное.

– Оно касается тебя, папа.

– Ме-ня? – Александр Павлович умудрился разделить это краткое слова на два слога. Ему надо было дать себе время осознать, догадаться, что может потребоваться от него.

– Да, – сказал Игорь. – Ведь ты будешь ведущим программы.

– Могу уступить, – засмеялся он.

– Да что ты! Это не мое, – отмахнулся сын.

– Когда-то, я думаю, тебе тоже захочется влезть в камеру.

– Нет, отец. Мне нравится быть за кадром… Идеи, сценарий – это мое. Но…

– Ладно. Так что хочет от тебя, то есть теперь от меня твой магнат?

– Он хочет… Он хочет любви, папа.

Александр Павлович уставился на сына.

– Дорогой, ты что говоришь? Ты уверен, что у тебя не болит голова от напряжения?

– Интересуешься, не поехала ли у меня крыша? – усмехнулся сын. И ответил: – Нет.

– Но в таком случае, неужели я могу кому-то показаться, если прибегнуть к эвфемизму, – он хмыкнул, – мужчиной нетрадиционной ориентации?

Игорь недоуменно уставился на отца. Потом расхохотался.

– А он, он что, может тебе показаться таким? Да ты что!

– Но ты сам сказал. Ты сказал, что твой магнат хочет от меня любви.

Игорь засмеялся.

– Я неточно выразился. Он хочет признания в любви…

– Но к кому же? – перебил его Александр Павлович.

– Сейчас я тебе все объясню. – Игорь вздохнул, соскользнул в кресло, положил ногу на ногу, подцепил на палец наушники и принялся их вертеть.

И объяснил…

Саша усмехнулся. Интересно, как все-таки сильна власть слова. Точнее, смысла слова. Когда его сын произносил все это у него в кабинете на Пятницкой, он даже не догадывался, кому должен признаться в любви.

На самом деле? – поинтересовался ехидный голосок внутри. Уж так и не знал, а?

Но ведь тогда… Тогда Надя еще ни разу не была у него на Пятницкой. Она не оставалась у него и на даче. Да, приезжала к нему с мороженым, он угощал ее чаем, показывал свою коллекцию ламповых приемников. Они болтали. Он даже провожал ее… Однажды, как заправский ухажер, каких показывали в старых советских картинах, вел ее велосипед по меже на картофельном поле, разделявшем дачи и Часцы.

Он вдруг окунулся в совершенно иной мир… Надя на десять лет моложе его, провинциалка, вдова… Сын девяти лет. Таких женщин он до того не встречал.

– Саша, ты запишешь мне на кассету сегодняшнюю передачу? – повернулась к нему Надя.

Он дернулся от неожиданности и крутанул рулем так, что едва не задел боковое зеркало белой старой «Волги».

– Ч-черт… – выругался он.

– Это трудно? – с беспокойством спросила Надя, не заметив опасного маневра.

– Да нет, что ты, – покачал он головой. – Конечно, запишу.

– Я хочу послать родителям.

– У них есть видеомагнитофон?

– Дома нет, – сказала Надя. – Есть в школе. Я тебе говорила, моя мама – учительница младших классов.

Саша усмехнулся. Сюрприз для родителей. Она сама не знает, что это будет за сюрприз.

На секунду его сердце сдавила тревога. Что он делает?

До студии кабельного телевидения оставалось четыре светофора. Уже близко. Он взглянул на часы. Швейцарский хронограф никогда не обманывал. Эта неколебимая точность времени внезапно прояснила ему, что именно он собирался сделать. Или сыграть?

Сыграть. Да, сыграть, потому что об этом просил сын?

Сыграть. Потому что сценарий, который они вместе придумали, подвел их к этому?

Сыграть. Потому что Антон Данилович Гребнев захотел такой конец в сюжете с его мороженым?

А тогда он даст деньги Игорю, станет его спонсором. Тогда Игорь сможет уйти с кабельного телевидения на настоящее, на большое, о котором мечтает.

Саша почувствовал, как еще один вопрос стучится в его сердце.

Надя. Она не знает о том, что будет. А когда узнает? Что станет с ней?

«Что-что», – передразнил он себя. Она подписала контракт. Она читала строчку, где черным по белому написано: согласна выполнить то, что потребуется по сценарию. Она получила аванс и получит вторую половину денег после передачи. Он постарается, он проследит, чтобы ей выдали сполна, по самой высокой ставке.

Это же игра, черт побери. Все телевидение – игра. Надя Фомина – взрослая женщина, должна понимать.

Чем больше слов проносилось в голове, тем сильнее беспокоился Артемов. Машина пошла нервно, дважды Саше пришлось тормозить так резко, что Надя охала, дергалась и ремень безопасности впивался ей в грудь.

Саша заметил, что ее грудь четко разделилась надвое, и ощутил, как мгновенно отозвалось его тело. Потому что живо представил себе ее грудь… У нее полные для такой фигурки груди, круглые, белые с темными сосками. Она удивила его, если честно, той страстностью, с которой отдалась ему впервые на даче. Это было еще до того, как они подписали контракт.

То был вечерний рейс, как называла вторую ездку с мороженым Надя. По субботам она всегда приезжала на дачи дважды. Утром – мороженое для детей. Вечером – для взрослых. У нее был цепкий ум, как у всякого, кто по собственной воле учился в техническом вузе. «Может быть, ее уму не достает гибкости», – думал Саша, размышляя о своей новой знакомой. Но у него было много женщин с гибким, причудливым, искушенным умом. И не одна из них не обладала Надиной искренностью, которая действовала на него отрезвляюще. Да, да, именно трезвость собственного разума он испытывал рядом с ней. Ему было легко возле Нади. Захотелось, например, как мальчишке, похвастаться своей коллекцией. Он вдруг поверил, что Наде это будет интересно так же, как ему самому.

Саша Артемов собирал ламповые приемники. Собирал он их не в том смысле, что вставлял и вынимал лампы, соединял и разъединял разноцветные проводки, лазил в нутро деревянного ящика, в котором все это лежало. Он их коллекционировал готовыми.

Саша покупал рекламные газеты и звонил по объявлениям тем, кто предлагал «Ригонды», «Сириусы», «Латвии», «Балтики» – гордость начала шестидесятых прошлого века. Массивные, угловатые, из прежней жизни. Он бродил по Интернету и там находил сайты, где висели объявления о продаже. Эти приемники стали для него вожделенным предметом. Почему? Он не раз задавал себе этот вопрос.

Однажды Саша ответил на него. Он не доиграл в детстве, потому что родители не могли купить ему радиолу. Не было денег. Он помнил, как завидовал приятелю, который крутил ее за стенкой с утра до ночи. У него в доме всегда толпились гости, было весело, шумно, а Саша, в семье которого было тихо, слишком тихо, не слишком радостно, считал, что все дело в ней, в радиоле «Эстония». От нее меняется вся жизнь.

Ему вынули с антресолей старый, еще дедов баян, и мать сказала:

– Учись. Вот тебе музыка.

Но он хотел радиолу. Такой же замечательный агрегат, как у соседа. Неважно, что к первоклассному приемнику приставлена вертушка – проигрыватель четвертого класса. Она то и дело ломалась, эта вертушка, и сосед приглашал Сашу чинить – у него был дар, как говорила мать, крутить гайки.

А потом, через много лет, Саша Артемов все-таки вознаградил себя, заполнил зияющую дыру желания, как он называл свою неутоленную страсть.

Первой в его коллекции стала «Эстония», точно такая, как у соседа. Жена, увидев агрегат, сказала ясно и просто:

– На дачу.

Когда у нее бывало такое лицо, Саша знал, что выбор невелик – или скандалить, или подчиниться. Причем результат скандала будет все равно один – радиола окажется на даче. Она сама ее туда отвезет.

Саша не стал спорить, погрузил покупку в машину и отвез на дачу, тем самым «застолбив» место для коллекции и разрешение на нее.

К нынешнему времени эта коллекция заняла всю мансарду дачного дома.

Он бросил взгляд на Надю. Тогда он еще не знал ее так, как сейчас.

…Суббота была на исходе, когда он приехал. Надя уже прокатилась по дачным улицам, а к нему должна была завернуть, когда в сумке останется мороженого на самом донышке. Она знала, что он купит остатки, но не хотела обременять его.

Саша вошел в дом и втянул воздух. Он любил этот всегдашний запах дерева. Это его нора, он никогда не возил сюда женщин, а они рвались, особенно Кира, но он ей однажды довольно резко сказал:

– Это только мое место. – Интонация была предупреждающей, и Кира не рискнула спорить.

– Хо-ро-шо! Ах, как же хорошо! – Саша потянулся до хруста, едва переступив порог дома.

Потом сделал несколько шагов и отдернул бордовые занавески. Между двойными стеклами прибавилось сушеных насекомых, каких-то неведомых жучков, длинноногих комаров-гигантов. Он притиснулся носом к стеклу и увидел толстого шмеля, который лежал, задрав кверху лапки.

«Проникли сюда, лазутчики, но выбраться не смогли, – подумал он. – Такие же, как люди. Иногда сами не знают, куда лезут». Что ж, зрелище назидательное. Но он отмахнулся от мысли, которая пыталась навязаться.

Дом всегда принимал его охотно. Он поскрипывал, как обычно скрипит дерево после жаркого дня, остывая. Это живое дыхание заставляло Сашу чувствовать себя так, будто он вошел внутрь живого существа. «Пожалуй, – подумал он вдруг, – ощущение можно сравнить только с одним…»

Он подошел к кровати, на которой валялись его шорты, взял их, расстегивая другой рукой молнию на брюках. «Это похоже на соединение с любимой женщиной, вот на что, – решил он. – Когда после того, как закончится порыв, движение, хочется остаться в ней навсегда…»

Саша передернул плечами.

Что-то предупреждало, намекало: сегодня произойдет нечто особенное в его жизни…

Саша подрыгал ногами и высвободился из штанин, переступил через брюки, которые кучкой остались лежать возле кровати, натянул шорты. Подошел к другому окну, выходившему на соседний участок.

«Ловок сосед, – в который раз удивился он неутомимому хозяину. Похоже, уже трижды передвигал туалет. Каждые три года, по часовой стрелке. Что ж, семейство большое, хорошо трудится».

Он улыбнулся и запустил пятерню в волосы. Приподнял их, пропуская между пальцами. Между прочим, у Нади густые волосы, внезапно пришло ему в голову. Если запустить пятерню… Он ощутил, как дернулась плоть внизу живота.

«А Баррик – смышленый пес», – поспешил увести себя от тревожащей мысли Саша, заметив большую овчарку, мчавшуюся по соседскому участку. Он и впрямь стал поджарый, значит, правду говорила соседка, что на время учебы в собачьей школе его посадили на диету.

Но что это пес делает? Саша сощурился, всматриваясь через планки забора. Самым наглым образом нарушает диету, пока никто не видит. Молодец, как степенно топает по бетонной тропе с огромной грязной костью в зубах. Припас в свое время, а теперь выкопал.

Внезапно пес совершил бросок – с бетонной дорожки нырнул в заросли молоденьких елочек, которыми по периметру обсадил свой участок сосед.

– Сто двадцать три штуки, – сообщил он, почесывая лохматую грудь Баррика. – Вот как мы с ним потрудились, – хвалился он прошлой весной.

Да, упорна мужская натура, ничего не скажешь. И у хозяина, и у Баррика. А у него? Что ж, он тоже не промах, кому не ясно?

Саша отошел от окна и направился к лестнице, ведущей в мансарду.

Первое, что он увидел, был «Сириус», его новое приобретение. Саша остановился, потом опустился на корточки и покрутил ручку.

– «Кто вам сказал, что надежда потеряна»… – Женский голос заставил его вздрогнуть. Он недоуменно крутанул ручку еще раз, неразборчивые слова, шум, и снова отчетливое: – «Кто это выдумать мо-ог…»

Саша дернулся и оглянулся.

– Надя! – От неожиданности он сел на пол.

– Ты испугался? – смутилась Надя, стоя у порога. – Я окликнула тебя раз, потом еще. Я подумала, что, если стану звать громче, соседский пес поднимет лай. Поэтому я…

– Он не поднимет, – засмеялся Саша. – Он слишком занят делом.

– Неужели настолько, что ему никого не хочется погрызть?

– Именно потому, что он уже грызет. Здоровенную кость.

– Я продала сегодня все, – сообщила Надя.

– Даже мне ничего не оставила? – удивленно спросил он.

– Нет.

– А чем же мне сегодня охладиться? – вдруг спросил Саша и окинул ее взглядом с головы до ног.

Надя была в зеленых шортах и черном топике, который не закрывал ничего, кроме груди. Плечи, шея, спина золотились от загара. Его взгляд метнулся ниже, к пупку, который манящей ямочкой темнел между топиком и шортами.

Саша втянул воздух и проглотил комок, который угрожал перекрыть горло.

Шорты были очень коротенькие, с махрушками по контуру. «Как у девочки», – подумал он. На ум пришла Даша. Вот если бы он встретил ее не на горнолыжном курорте, а на берегу моря, то она могла бы одеться так же.

Босоножки были растоптанные. Саша видел, как из-под ремешков выглядывают аккуратные пальчики. Эти пальчики почему-то особенно умилили его. Он почувствовал, как ему хочется припасть к ним, укусить, поцеловать. Как когда-то, давно-давно, он умилялся тельцу своего крошечного сына. Он помнит, как малыш лежал в кроватке, а они с женой отмечали сто пятьдесят дней с момента его рождения. Игорек тянул ножку в рот, потому что во рту чесалось. У него уже появился пенек будущего молочного зуба. Он помнит, как схватил его ножку и поцеловал…

…До студии осталось три светофора, напомнил себе Саша, чтобы прогнать из головы картины, которые там теснились, просили выхода. Он бросил взгляд на Надю и обжегся. Она смотрела прямо на него.