Текст книги "Ночная воровка"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Она молчала, потом улыбнулась и прошептала:

– Я думаю, во всем виноваты артишоки.

– Наверняка, – хмыкнул он.

– Значит, у нас с тобой вегетарианский роман?

Он засмеялся.

– Ты очень точно сказала. И кажется, наши артишоки вот-вот созреют.

– И им срежут верхушку? Все их прекрасные цветы? – с деланным страхом воскликнула Надя.

– Не бойся, я с тобой…

Найк покачал головой и поймал себя на мысли, что совершенно не заметил, как допил большую американскую кружку кофе. Он очнулся от видения, только когда на дне кружки, под тонким слоем спитого кофе, увидел свой вензель – переплетенные русские буквы «Н» и «Г». Сестра Мария, художница, подарила ему эту кружку перед поездкой в Россию. Она сама написала буквы каким-то особенным способом. На прощанье, целуя его в щеку, она сказала:

– Вот будет интересно, если у твоей русской девушки, которую ты обязательно найдешь, окажется имя на какую-то из этих букв. Тогда мне будет просто сделать чашку ей в подарок…

А ведь Мария как в воду глядела, вспомнил он русскую присказку. Имя русской девушки, покорившей его сердце, тоже на «Н». И Марии придется лишь сделать еще одну точно такую же кружку, ведь Надя возьмет его фамилию? Она будет именоваться Надя Гатальски. Точнее, Гатальская, если они останутся жить в Москве.

Найк поставил чашку в посудомоечную машину, сохраняя таинственную улыбку на лице.

Как жаль, что до открытия выставки Надя не сможет сюда приехать. Или он ее все-таки исхитрится привезти? А после вернисажа непременно. А на самом вернисаже… Но нет, он не будет про это думать.

Едва он приложил салфетку ко рту, вытирая губы от остатков кофе, как раздался телефонный звонок.

– Найк Гатальски, – бросил он в трубку.

– Это доброжелатель. – Голос звучал так, будто нос зажали бельевой прищепкой, поэтому трудно понять, кому он принадлежал – мужчине или женщине. – Советую поторопиться в выставочный зал. Там кое-что может вас изумить.

Изумить? Его ничто не может изумить, он и без того изумлен, потрясен, восхищен… Какие еще слова способны передать его чувства?

За пять лет в России Найк Гатальски и не такое слышал по телефону, поэтому он грубо выругался и положил трубку на аппарат.

3

Алексей зажег настольную лампу, надел очки, защищающие от металлической пыли и стружки, включил миниатюрный токарный станок. Ему нравилась вещь, которую он делал, здорово получается. Это будет копия французского дуэльного пистолета XVIII века. И кажется, он может рассчитывать на хорошие деньги. Вообще все складывается как нельзя лучше, и они с Галей непременно поедут этой осенью за границу. Их там ждут, они будут жить по-спартански, но им не привыкать. Он вспомнил своих новых знакомых – снобистскую пару, которая воротит нос от автобусных поездок за границу. Он познакомился с журналистом и его женой недавно, когда у него брали интервью для телевидения. Мужик оказался знающий, заводной, и он, Алексей, растроганный тем, что нашел единомышленника, пригласил его в свою компанию. Чем больше народу в автобусной группе, тем дешевле.

– И где ты говоришь жить, в Бельгии? В монастыре бенедиктинок? Вповалку спать в спальниках? Я отоспал свое в спальниках, дорогой. Четыре звезды в Европе меня так и быть, устроили бы, но пять лучше.

Алексей усмехнулся и запустил другую скорость. Вообще, все складывается замечательно, пело в душе. Галка радуется, что он получил такой заказ в Оружейке – обмеры старинного оружия для предполагаемого каталога тоже принесут приличные деньги.

Было без пяти двенадцать, когда раздался телефонный звонок. Алексей вздрогнул и выключил станок. Кого это разбирает в такой час? Наверняка звонок из Москвы, длинный, тягучий, настырный. Он почесал седеющую бороду и снял трубку.

– Алексей? Прости, что так поздно. Это Надя Тавранчук.

Его благодетельница из Оружейки. Алексей уже не злился.

– Привет. Чем я могу?..

– Только ты и можешь. Я хочу сейчас приехать.

– Приехать? – Он дернулся и изогнулся, пытаясь посмотреть на круглые часы в металлическом корпусе, похожие на корабельные, чем они и привлекли его в шведском магазине, который открылся недавно недалеко от их поселка. Сам он когда-то служил моряком и, как оказалось, навсегда надышался морем. – Ты знаешь, который час?

– Для меня сейчас неважно. Мне дорога каждая минута. Потому что от этого зависит моя жизнь.

Он хмыкнул.

– Так патетично? Я не предполагал, что ты такая…

– Алексей, мне не до шуток. И, кроме того, об этом я не могу говорить по телефону.

– На чем ты собираешься приехать?

– На машине. Я попрошу Ларису, мою подругу. Ее «тику» починили.

– О Господи, на такой машине ночью за город? Нет, дорогая Надежда Николаевна, тогда уж я сам к тебе приеду.

– Но я не могу…

– Я твой должник и надеюсь оставаться им сколь возможно долго, мне это нравится… – Он засмеялся. – Я готов перемерить все, что у тебя в запасниках. Жди. Я буду через час.

– Спасибо.

Надя положила трубку и откинулась на спинку кресла в ожидании Алексея. Сонный Маркиз Второй недовольно заворчал, потревоженный резким движением руки хозяйки. Надя взглянула на кота и печально усмехнулась: если бы это животное знало, во что оно вовлекло ее! Теперь Надя уже не понимала – благодарить ли за кота или, напротив, злиться на его распущенность.

А началась вся эта история так.

…Кот Маркиз, рыжий, вальяжный и очень самостоятельный по натуре, почуял весну и начал рваться в Сиреневый сад, возле которого они жили. В конце концов Надя не выдержала воплей и однажды вечером выпустила Маркиза Второго погулять.

– Ну, иди, отправляйся, только ненадолго. К утру приходи, я тебе открою, – сказала Надя, уставшая от его весеннего томления.

Совсем скоро их Сиреневый сад собирался зацвести, и тогда более красивого места не сыскать во всем Измайлово. Цветы сирени были девяти оттенков, Надя сама считала – от нежно-белых до пурпурных. Все эти кусты посадил некогда человек, обуреваемый страстью к сирени, имя селекционера Колесникова помнят уже немногие и не знают, сколько сортов он вывел сам. Его давно нет среди живых, а сад продолжает жить, он такой, каким виделся некогда создателю. Кое-кто из местных жителей может даже рассказать, что бело-розовая пышная «Олимпиада» названа вовсе не в честь спортивного события, от которого осталось много следов по всей Москве, а в честь жены селекционера – любимой Липочки. Многие вообще ничего не знают об этом странном для бурного московского шоссе сиреневом всплеске. Но любой, оказавшись рядом, – даже торговец с Черкизовского рынка, поклонник совсем иной зелени, замирает от буйства красок, а обитающие по соседству жители спешат надышаться, наглядеться, насладиться.

Обычно, когда сирень расцветает по-настоящему, Надя приглашает всех друзей на сиреневый чай, так она называет эту встречу. А потом, выпив чаю, они отправляются надышаться ароматом до следующей весны.

Могла ли она отказать Маркизу Второму в желанной прогулке, хотя и ночной, – коты ночные зверьки?

Но наутро кот не явился, и Надя, обвиняя себя в ненужном, совершенно неуместном гуманизме, обшарила весь сад, заглянула под каждый куст. Она искала его даже в зарослях японской айвы, цветки которой он с таким удовольствием объедал в прошлое лето. Маркиза Второго не было нигде.

А вечером раздался звонок и чужой голос прохрипел:

– Рыжий кот твой?

Сердце Нади забилось в дурном предчувствии. Ей показалось, что даже по телефону она ощущает запах перегара, застарелого пота и неодолимое желание неизвестного получить свое. Сомнений не возникало – этот тип сделает все, чем станет грозить. Надя поняла: он оценил кота по достоинству и проделал большую умственную работу – сумел выяснить, чей он любимец, и узнал номер телефона хозяйки.

– Д-да… А кто говорит?

– Дед Пыхто и бабушка Никто. Так твой или нет?

Перед глазами Нади запрыгали картины – в углу Сиреневого сада настоящий бомжатник. Они могли поймать кота и…

– Мой, мой кот!

– Тогда слушай сюда. Деньги в клювике или сама снимешь шкуру с дерева.

– Погодите! Сколько, сколько вы хотите?

Надя понимала, она ведет себя неправильно, надо поговорить, отговорить, поторговаться… Но она знала, этот тип просчитал заранее, насколько неправильно она себя поведет. А как может вести себя женщина, когда у нее отнимают – и навсегда – что-то любимое, а значит, часть ее самой? Ну кто торгуется в таком случае?

Когда голос в трубке назвал сумму, Наде эта цифра показалась такой же нереальной, как и тот миллион долларов, который обычно требуют угонщики самолета. Вот и все, ее поездка в Италию отменяется.

Потом она упорно заставляла себя забыть все ощущения и страхи, навалившиеся на нее, она выполнила указания похитителей. Было все, как в детективе: подвал, мальчик в грязной куртке и с сопливым носом, но с совершенно порочными глазами, ее кот, ревущий и царапающийся. Но противней всего была собственная спешка с дрожью в коленях, потому что Надя хорошо знала, что в таком состоянии можно потерять не только деньги, кота, но и много чего еще. Потом, пытаясь отделаться от воспоминаний, выталкивая их из собственного подсознания, чтобы они не лежали там укоряющим грузом – Надя всегда так поступала, – она сделала главный вывод: ей повезло – похитители оказались в начале своего опасного пути и были дилетантами.

Надя вздохнула с облегчением, в который раз пережив весь ужас нынешней весны. Она провела рукой по пушистой густой шерсти Маркиза Второго, который почти сливался по цвету с пледом на кресле. Кот даже не пошевельнулся, а еще крепче зажмурил глаза. Усатая морда источала сытость и удовольствие. Казалось, никакие потрясения мира не способны поколебать его вальяжный покой. Похитители, надо отдать им должное, обращались с котом предельно почтительно, ни один волосок не упал с его шкуры, кроме тех, которые сам Маркиз Второй потерял в любовных оргиях под сиренью. Заполучив кота обратно, она долго мыла его шампунями и притираниями, а доведя до совершенства, внезапно разозлилась.

– Ну ты и дрянь, Маркиз, – прошептала она ему в левое ухо, он слегка приподнял его, потом снова расслабил, словно догадавшись: ничего благозвучного ему все равно не услышать от хозяйки. – Знал бы ты, чего лишил меня, наглец? Неужели нельзя сдержать свои весенние чувства или обойтись подругами ближнего круга? С какой радости ты унесся… Мало тебе… Вот я тебе… Ты меня слушаешь, в конце-то концов?

Вовсе нет, Маркиз Второй не слушал хозяйку, он, уставший от любви и заточения, мирно спал, и ясно было: его сны совершенно бестрепетны и покойны.

Надя махнула рукой – нет, не могла она лишить кота земных радостей, черт с ней, с поездкой в Италию, придется на нее зарабатывать снова.

– Ох, знал бы ты, во что меня вовлек, – со вздохом повторила Надя сейчас, ожидая приезда Алексея Дронова, выныривая из воспоминаний.

Что поделаешь, любая привязанность ведет к обязанности, известное дело. А результат один и тот же – коту доверься или мужчине, расхлебывать придется самой.

С Алексеем Дроновым она познакомилась в Оружейной палате, там Надя Тавранчук работала давно, она попала в это невероятно престижное место сразу после университета благодаря стараниям бывшего мужа Стасика. Ей нравилось входить в Кремль, показывать пропуск суровым парням с автоматами – кремлевским курсантам, вот она я, своя здесь, крутилось первое время в голове у Нади, а потом привыкла и показывала пропуск так, словно говорила: вы еще сомневаетесь? Напрасно. Я здесь своя.

Она работала в отделе оружия, и больше всего ей нравилось заниматься выставками. Старинные мушкеты, арбалеты, луки, винтовки, штуцера, аксессуары… Ей приятно держать в руках вещи, к которым прикасались или которыми владели известные в истории люди, у нее создалось впечатление, что за годы работы в Оружейной палате она познакомилась с тысячами мужчин и несколько меньшим числом женщин, хотя в прошлые времена оружие любили и дамы. Довольно часто Надя Тавранчук ездила в другие города устраивать экспозиции.

Да, если бы не Стасик, никогда не сидеть ей в Кремле. Когда она заканчивала университет, никого никуда уже не распределяли. Но Стасик…

Надя хмыкнула и накрутила длинную прядь волос на палец. Странное дело, но история собственного замужества подтверждала ее мысль: ей казалось, что все люди, с которыми ее сталкивает судьба, исполняют какую-то свою роль в ее жизни и исчезают из нее. Вот и Стасик. Сыграл свою роль и исчез. Но теперь, когда появился Найк Гатальски, она все чаще вспоминала о нем.

От звонка в дверь Надя вздрогнула и подскочила: Алексей!

– Ох, наконец-то! – Надя открыла дверь, даже не поглядев в глазок.

– Рискуешь, Надежда. Открываешь не глядя в такой час… – Алексей покачал головой, потом пригладил темную кудрявую бороду. – Ну что стряслось? Чего ради ты решила вытащить примерного семьянина из супружеской постели среди ночи и погнала в столицу нашей Родины?

– Я пропала. – Надя сказала это с такой интонацией, что у Алексея Дронова мигом исчезло всякое желание шутить или иронизировать. Карие глаза, которые секунду назад игриво поблескивали, мгновенно стали серьезными, и в них можно было заметить искреннюю тревогу.

– Надь, что случилось?

– Если ты не поможешь мне, то я пропала, – снова повторила она. Глаза ее были совершенно сухие и горели, как бывает у людей в последней степени отчаяния. Таких глаз Алексей никогда не видел у своей жены и никогда бы не хотел увидеть. Галкины глаза большие и всегда очень спокойные, Алексей Дронов всегда хотел иметь жену именно с такими глазами.

– Я сделаю все, что смогу. Слишком многим я тебе обязан. Если бы не ты…

– Мне нужен охотничий арбалет Людовика XII. Срочно.

– Срочно? – Алексей почему-то ухватился за последнее слово.

– Да. Через три, нет, уже через два с половиной дня он должен лежать в витрине, на зеленом бархате.

Алексей присвистнул.

– Хорошенькое дело! А что случилось?

– Его украли.

– Гатальски знает?

– Нет. Я не могу ему сказать.

– Почему? Он быстро бы связался с кем надо.

– Я не могу ему сказать. Ты понимаешь?

– Не совсем, но верю, если ты так считаешь.

Сказать Найку! Который доверился ей во всех смыслах! Который… Нет, она должна сама выпутаться.

Алексей молчал.

– Я ничего не могу сказать, Надя…

– Я имею в виду, конечно, копию арбалета. Не оригинал. Там лежала копия, но очень хорошая.

– Бывают копии, которые по цене мало уступают оригиналу. Не тебе объяснять, Надя.

– Она как раз и была такая. Я думаю, это европейская работа очень высокого класса. Может быть, итальянская. Я знаю некоторых мастеров по иллюстрациям в книгах. Скорее всего, она была сделана в прошлом веке. Или еще раньше. Понимаешь, и сам металл, и инкрустация… – Она махнула рукой, не желая продолжать. – Да о чем я говорю, ты и сам все знаешь.

– Ты мне льстишь, Тавранчук. – Он усмехнулся. – Думаешь, я могу повторить такую копию, какая была в коллекции у Гатальски? Да еще за три дня?

– Я дам тебе все описания, до мелочей, до мельчайшего скола на дереве.

Алексей быстро соображал.

– Я расплачусь с тобой сполна. Потому что за экспозицию Федорина мне обещала хорошие деньги. – Значит, снова никакой Италии, с тоскливой горечью отметила про себя Надя. Неуловимая страна!

– О цене договоримся. Ты мне обеспечила прекрасные заказы, Надя. А это кое-чего стоит.

– Алексей, я тебя умоляю.

– Хорошо, у меня есть одна мысль. Кстати, не заваришь мне чашку чая?

Теперь глаза Нади заблестели от слез. Напряжение, которое готово было разорвать ее на части, понемногу отпускало, она переложила тревоги на чужие плечи, и теперь ей ничего не оставалось, как дать волю слезам. Надя включила чайник, поставила на стол чашки, слеза упала прямо на блюдце, и она, как ей показалось, незаметно смахнула ее пальцем.

– Надь, но я люблю с сахаром или с вареньем, как ты помнишь, не с солью, – подал голос Алексей.

Она засмеялась.

– Я помню, я все помню, но ничего не могу поделать. Алексей, я так его люблю.

– Ты имеешь в виду чай? Что за сорт? Высокогорный? Крупнолистовой? Дарджалинский?

– Глупый ты мужик, Дронов. Я люблю Найка Гатальски. А он – меня. Теперь ты понял? Ты понял, почему я не могу поднять тревогу из-за арбалета? Тот, кто украл его, зачем-то хочет, чтобы возник шум. Я долго думала, я перебрала в голове все варианты и сделала вывод: если бы хотели украсть вещь из-за ее цены, то там нашлось бы кое-что более ценное. – Она пожала плечами. – Может быть, конечно, кто-то эту копию украл под заказ. Но о содержании коллекции пока не знает никто. Только я.

Алексей присвистнул.

– Вот это да!

После чая, который они выпили в полном молчании, Алексей сказал ей:

– Надя, но без твоей помощи мне не обойтись. У меня есть одна заготовка, которую и впрямь, если постараться, я могу довести за это время…

– Я согласна работать ночами.

– Что ж, тогда я готов, – сказал Алексей. – Завтра приеду.

4

Могла Надя заснуть в эту ночь? Она даже не пыталась. Лежала с открытыми глазами, потом на секунду веки смежались, возникали знакомые лица, в мозгу роились обрывки фраз, видений. Но чаще всего появлялись лица двух мужчин – Стасика и Найка.

Их любовь со Стасиком начиналась так романтично, и было это десять лет назад, на бабушкиной даче.

– Тебе очень идет этот язык, – услышала Надя внезапно раздавшийся мужской голос, и ее итальянская песня оборвалась на полувздохе.

Надя вздрогнула от голоса, донесшегося из-за дачного забора, и оглянулась. Над планками штакетника, покрашенного в цвет спелой рябины, возник поясной портрет молодого мужчины, если он и был меньше двух метров ростом, то на самую малость. Надя смутилась, но любопытство одолело, и она сделала вид, будто ее ничуть не тронуло неожиданное замечание. Девушка продолжала качаться на качелях, висевших между двумя старыми яблонями. Ветки деревьев были толстые и могучие, отягощенные яблоками – осеннее полосатое еще не дозрело, – она раскачалась так сильно, что яблоки посыпались от столь страстного порыва.

Надя чертыхнулась и затормозила. Ничего хорошего, если весь урожай раньше времени окажется на земле. Сердце билось неровно, его как-то странно подмывало, словно от предчувствия: точно так же, как внезапно и неожиданно нарушена предосенняя тишина ее дачи, будет нарушено – или уже нарушено? – привычное течение ее жизни. Она приехала сюда отдохнуть после летней практики, безмятежно пожить среди тишины перед последним курсом. Да откуда он взялся, этот парень? Когда она приехала, у соседей висел здоровенный замок на калитке.

– Привет, Надя, – сказал он. – Ты меня не помнишь? Впрочем, можно допустить и такое. Ты была самая настоящая малявка, когда я вырос и стал вполне привлекательным юношей. – Он улыбнулся, зубы сахарно белели на загорелом лице. – Вообще-то, летом на дачах дети от пяти до восемнадцати одну компанию водят, но я не из их числа.

– Так вы… ты… Стасик? Стасик Рублев? – Надя снова толкнула качели и медленно поплыла по жаркому воздуху. Вперед – назад, вперед – назад…

Она опасалась остановиться, потому что тогда придется вести осмысленную беседу, а так можно бросить слово – другое, его подхватит ветер и донесет до ушей Стасика. Надя стиснула пальцами вытертую до блеска пеньковую веревку и посильнее оттолкнулась носками тапочек от плотной земли.

– Да, ты права, я Стасик Рублев. Это так же верно, как и то, что сказал: тебе очень идет итальянский язык, милая соседка.

Стасик ухватился руками за штакетины, словно намеревался собрать их в горсть, и Наде показалось, что деревянные планки вот-вот хрустнут – пальцы Стасика были длинные и сильные. Надя поймала себя на том, что ее глаза пристально всматриваются в безымянный палец правой руки соседа – есть ли на нем тонкое золотое колечко. Кольца не было, и хотя это не факт, что Стасик не женат, ей почему-то понравилось увиденное. Сердце забилось веселее, Наде захотелось чего-то еще… она сама не знала, чего именно, поэтому вновь сильно оттолкнулась от земли и взмыла вверх. Недозрелое яблоко сорвалось с самой верхушки и упало ей в подол.

Надя пребывала в том возрасте, когда каждый приятный мужчина рассматривается с одной и весьма определенной точки зрения: вот такой мог бы стать ей мужем? Подобные мысли было принято давить в себе, считалось, они возникают в голове лишь весьма легкомысленных, ветреных и просто глупых особ. Никто не говорил и не объяснял юным барышням, что эти мысли рождаются по совершенно иным причинам: в крови играют гормоны, это они кружат голову, требуя своего от тела. Надя Тавранчук ничего такого не знала и вела себя как могла, не отыскивая никаких физиологических объяснений. Но ее кровь вскипала от одного взгляда соседа Стасика.

Как он хорош собой в синей майке, натянувшейся на мускулистых плечах и груди, темный цвет ткани оттенял светлые коротко стриженные волосы, придавая ему сходство с древними викингами, о которых она писала курсовую. Сердце замерло, в горле запершило. И снова яблоня качнулась, а плод, уже более зрелый, наверное, самый скороспелый из всех, оторвался от ветки и упал снова на подол дачной цветастой юбки. Несшитые между собой половинки на сей раз разошлись, обнажив загорелые литые бедра. Надя торопливо соединила полы юбки, а яблоко скатилось с коленей и устремилось к забору, возле которого стоял Стасик.

– Тебе не кажется, что это знак свыше? – Он улыбнулся и просунул руку между деревянными планками, но она застряла, слишком широкая в кости, и пальцы Стасика ловили воздух. – Может, угостишь яблочком соседа, а? – просительным тоном проговорил он.

Надя еще качнулась, словно решая для себя, может ли она увернуться от судьбы, потому что уже почти не сомневалась: встреча не останется мимолетной.

Девушка встала с качелей, сбросила тапки и ступила босыми ногами на мягкий прохладный клевер. Потом одернула юбку, грудь под красной майкой, повторяющей по цвету алые маки на юбке, напряглась, и Надя пожалела, что не надела лифчик. Она хотела расслабиться, ничем себя не стеснять все эти дни, отдыхать от бурной практики после четвертого курса исторического факультета. Но что она могла сделать со своим телом, которое реагировало на присутствие Стасика так, как реагировало? И Надя торопливо наклонилась за яблоком, потом скрестила руки на груди, чтобы Стасик не увидел ничего лишнего.

Но он смотрел как раз на то, что она пыталась прикрыть, безошибочно читая ответ юного тела, и этот ответ ему нравился.

– Возьми. – Надя протянула яблоко между штакетинами.

Стасик смотрел на девушку, юную и свежую, на ее совершенно чистое лицо, на коже ни следа прошедших лет, которые, судя по всему, были безмятежными, ее кожа такая же нежная, как шелк на простыне. Темные волосы, длинные и тяжелые, распущены по плечам. У нее удивительное лицо – нос вполне можно назвать классическим римским, глаза темные, почти черные, по-детски пухлые губы, длинная тонкая шея, а грудь вполне зрелая и говорящая о многом. Юбка, которая и не юбка вовсе, а кусок ткани, обернутый вокруг бедер и затянутый на тонкой талии пояском, и алая тонкая майка с низким вырезом не скрывали, а подчеркивали все прелести фигуры. Она конечно невинна, подумал Стас и сам себе удивился – а ему-то что?

– Но яблоко не дозрело, – сказала Надя, как ей казалось, совершенно равнодушным тоном. – Осеннее полосатое еще должно повисеть. А у вас есть такие? – Она вытянула шею, словно пыталась увидеть то, что будто бы волновало ее сейчас более всего, хотя на самом деле ей совершенно все равно, что у кого растет в саду. Подобное ее волновало гораздо раньше, когда вместе с ватагой дачных детей она неслась к пруду, не забывая высматривать, нельзя ли что-то отщипнуть по дороге, выбившееся на ничейный простор улицы. Сейчас Надя старалась подавить бешеное волнение сердца.

– Я не знаю, что у нас тут растет, я давно не был на даче. – Он пожал плечами. – Ты училась музыке?

– Нет, у нас слишком маленькая квартира, чтобы втащить в нее пианино. – Она раздвинула губы и заставила себя улыбаться.

– Так откуда все это? – Стасик грациозно повел рукой, кажется, вопрос касался не только музыки…

– Я начинала учиться в архитектурном, и там был хор. Я в нем пела. Мы даже выступали с концертами.

– А теперь где ты учишься?

– В МГУ, на истфаке. А ты?

– Я свое уже отучился. Я закончил художественный факультет пединститута.

Надины глаза стали совершенно круглыми от удивления, а ресницы затрепетали. Такие парни, как Стасик, учатся в педагогическом?

Стасик прочел искреннее изумление в глазах девушки и истолковал его совершенно правильно. Поэтому он объяснил, как делал это много раз в своей жизни:

– Ни в коем случае. Я не то, что ты думаешь. Не учитель рисования. Впрочем, как посмотреть. – Он хмыкнул. – Может быть, у меня и есть педагогический дар. Я художник в некотором смысле этого слова.

– Ты рисуешь?

– Скорее руковожу процессом рисования. У меня иконописная мастерская. Тебе как историку будет интересно. Хочешь поехать посмотреть?

Надино сердце дернулось, а разум предупредил: осторожней. Она не знала, как поступить, но Стасик невольно помог ей.

– Нет, не сейчас. Сейчас я улетаю.

– В Москву?

– Ты мне льстишь, если думаешь, что у меня есть самолет. Пока нет, но не исключено в дальнейшем.

Надя фыркнула, а ему понравилось, как нежно порозовели ее щеки. Стасик ухмыльнулся.

– Я улетаю из Москвы «Люфтганзой» в Германию.

– В Германию?

– Да. У меня дела в Кельне с одним издательством, мы делаем в России некий проект. Я менеджер этого проекта, кроме всего прочего.

– А что ты должен будешь делать? – неожиданно для себя проявила любопытство Надя.

– Ты очень любознательная, соседка. Ты такая во всем? – Он улыбнулся, изучающе глядя в темные глаза. Она покраснела, но очень аккуратно, шея Нади не залилась краской, а только щеки. Ему не нравилось, когда у женщин краснеют уши и шея. – Давай встретимся, когда я вернусь, и я все тебе расскажу. А может быть, – он сделал паузу, желая разжечь любопытство девушки, – может быть, и тебе найдется работа в нашем проекте. Ты, наверное, как всякий студент, не прочь заработать, к примеру, сотню-другую дойче марок?

Сердце Нади подпрыгнуло к самому горлу. Да может ли такое быть? Работать вместе со Стасиком? И вообще – эта встреча реальность? Здесь, на даче, она была тысячу раз, и никогда ничего даже отдаленно похожего с ней не случалось, летняя жизнь текла медленно, так же медленно, как Земля вращается вокруг Солнца.

– А ты споешь мне на прощанье, Надя? – спросил Стасик, наклонившись и положив голову поверх штакетин. Он смотрел на нее с нарочитой мольбой, так обычно гипнотизируют взглядом своих хозяев добродушные лабрадоры, когда очень чего-то жаждут, а им не дают.

– Ну… если ты на самом деле хочешь. – Надя пожала плечами. – Я люблю петь. Итальянскую, русскую?

И, не дожидаясь ответа Стасика, Надя запела «У церкви стояла карета».

Голос у Нади был не сильный, но чистый и низкий. О таких голосах говорят, что они очень сексуальные, Стасик не стал бы спорить с точкой зрения специалистов по голосам. Он чувствовал, как желание нарастает, переполняет его, распирает, в джинсах стало так тесно, будто он надел чужие и на размер меньше, а песня длинная, Надя красивая, воздух пропитан ароматами лета – цветами, плодами, землей, всем очень живым и невероятно телесным. Стасику пришлось призвать на помощь всю волю, чтобы не перемахнуть через забор и не схватить, не повалить Надю на мягкую густую траву под роскошной яблоней и не взять сразу, не играя и не раздумывая ни о чем.

Но нет, не время, уверял он себя, он получит ее непременно, он это знает точно. Невинная юная девушка будет его, он станет ее первым мужчиной. Но чуть позже. Когда плоды созревают, они сами падают тебе в руки.

Надя умолкла, а Стасик покачал головой, потом с трудом проглотил слюну и сказал шутливо:

– Мне жаль старушку Бичевскую, она сама отправилась бы в утиль, если бы услышала, как ты поешь ее песню. Ты поешь лучше, это я говорю. Хочешь, устрою тебе гастроли?

– Нет, нет! – Надя замотала головой, волосы заплясали и заблестели на солнце. – Это любительское пение.

– А я бы сказал, это салонное пение. Тебе вообще пошло бы держать салон, как это было в прошлые века. У тебя собирались бы гости… Ты, дорогой мой историк, наверняка помнишь: для таких любительниц пения графья строили дворцы.

– И, между прочим, брали их в жены, – неожиданно для самой себя добавила Надя.

– Что ж, таких не грех и в жены взять.

Она засмеялась, а Стасик помахал рукой и, с трудом переставляя ноги, почел за благо отойти от забора подальше.

– До встречи! – крикнул он ей, оборачиваясь.

– Пока, – махнула в ответ Надя.

А как же он найдет ее и когда? – с внезапной печалью спросила она себя.

Он нашел ее. Это произошли ровно через десять невыносимо долгих дней, в каждый из которых Надя просто не знала, куда себя девать.

Она думала, как ей лучше поступить – уехать с дачи в Москву или остаться, как ему будет проще ее найти? Да, она мечтала о нем и днем и ночью, она ворочалась на жесткой кушетке, сминая любимую дачную простыню – по желтому полю голубые васильки, она прислушивалась к шагам за окном в тишине дачной ночи, но, увы – это не он. Потом Надя стала злиться на себя – ну с какой стати Стасик поедет на дачу, если он не появлялся здесь тысячу лет? Откуда ему знать, что она все еще здесь? Искать ее? А может, это просто были вежливые слова – для чего ему искать ее? На сколько же лет он ее старше?

Надя садилась в кровати и прижималась к стене затылком. Густые волосы не позволяли ощутить прохладу остывшего за ночь дерева. Так на сколько Стасик старше ее? На десять лет? На двенадцать? Потом ей стало не по себе, когда перед глазами проплыла эта дачная сцена – господи, ну просто какой-то октябренок, которого попросили спеть песенку, только не поставили на табуретку – рост подходящий у зрителя, потому и не попросили подняться повыше, Стасик и так ее прекрасно видел.

Да, он видел ее. Всю. Даже то, что она была без лифчика. В животе стало горячо, а дыхание перехватило. А ему понравилось то, что он увидел, сказала она себе откровенно.

Утром Надя решила уехать в Москву. Ведь Стасик сказал, что найдет ее, и если захочет, то и на самом деле найдет. А она, кажется, уже отдохнула. Хватит прохлаждаться. И в Москве все будет казаться иным, расстояние ставит на места еще и не такое.

Бабушка встретила ее с радостью, ей надоело одиночество, она быстро сварила кофе и стала расспрашивать, что и как зреет в саду.

– Я туда поеду, но позже, меня пригласили поработать. – Она подмигнула Наде.

Могла бы и не говорить, подумала Надя, она хорошо знала: если на седой челке красная бельевая прищепка – чтобы волосы не лезли в глаза, – значит, бабушка в рабочей форме. Надя не раз покупала ей заколки и очень красивые, но бабушка стояла на своем: они ей мешают работать, а прищепка нет. – Машинистка ушла в отпуск.