Текст книги "Туннелирование"

Автор книги: Вера Космолинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Так что почти час пролетел незаметно в этих волнениях, когда я получил ответ на свой сигнал – мигание несуществующего, вернее, смоделированного зеленого индикатора.

Я вдохнул чуть больше воздуха и включил визуальный контакт. Пока односторонний – мне нужно было убедиться в том, что сигнал принят тем, кем нужно, вдобавок ко всем предварительным мерам предосторожности.

Я увидел настороженного и сдержанного усталого Фризиана, буравящего пространство перед собой горящим взглядом таких же черно-антрацитовых глаз, как грани кубика на диске. Выглядел он неважно, «Янусу» хватало своих тревог и без меня.

«Ты один?» – набрал я вопрос на «несуществующей» клавиатуре, состоящей из парящих в воздухе сияющих линий.

– Да, – ответил он вслух с затаенным ехидством. – И с кем же имею честь?

Я включил полный визуальный контакт. Фризиан улыбнулся, и некоторая часть его напряжения исчезла.

– Я почти удивлен. Это действительно ты или вражеская голограмма?

– Это действительно я – как ответила бы, конечно, и вражеская голограмма, предоставь ей кто-нибудь такой чудесный шанс.

Фризиан кивнул с удовлетворенной усмешкой.

– Неправдоподобно быстро. Честно говоря, не ожидал так скоро.

– Я сам не ожидал. Нашел подходящий источник, к которому можно подключиться. Это не настоящая станция. Только модель, призрак.

– А-а… – Он снова успокоенно кивнул. – Но кое в чем, как я понимаю, призрак вполне соответствует тому, что могло бы существовать из высокотехнологичных «плоти и крови».

– Да, потому что пользуется чужими, насколько может их адаптировать. Пока что по мелочи, я не уверен, что сейчас он способен на что-то большее, чем поддерживать этот канал связи.

– Но все же через изрядный кусок континуума и с хорошей синхронизацией.

– Именно так.

– И если регулярно подпитывать его энергией…

– Возможно.

– Осталось решить только один вопрос. – Фризиан кривовато улыбнулся. – Что мы можем с этим сделать, чтобы улучшить реальность?

– Это всегда вопрос из вопросов.

– Да и на полную настройку могут уйти годы…

– Да.

– Как и на постройку настоящей. Я бы не стал тебе говорить, что у тебя нет причин для паранойи.

– Вот как? – насторожился я.

Изображение замерло, подернулось рябью, выцвело, мигнуло.

– Ничего определенного, – пришел замедленный ответ. – Я просто рад, что ты нашел способ подстраховаться, вне зависимости от того, кто построит следующую такую станцию.

Звуки тоже поплыли.

– Да, я понял.

Судя по его напряженной выжидающей позе, мой ответ тоже запаздывал.

– Энергии маловато. Я рад, что удалось связаться с вами таким образом.

Это был единственный абсолютно защищенный канал. Пока. Если исходить из того, что подобных станций еще нигде нет. Но на них и впрямь должны уйти годы. Правда, в случаях машин времени слово «еще» может приобретать весьма размытый характер… Если, конечно, кто-то всерьез может извлечь из чего-то подобного выгоду в своей собственной вселенной, а не в параллельной, где все что угодно все равно будет немного иначе и это «немного» всегда может играть решающую роль с таким «незначительным отличием», как жизнь или смерть. И хоть мы были рады своей страховке, на самом деле далеко не очевидно, что тот, кто мог бы сделать подобное помимо нас, нашел бы это сколько-нибудь целесообразным. Когда-то «Янус» пытались захватить, но захват – это совсем другое, куда более дешевое дело. Ведь иначе пришлось бы строить нечто вроде этого дворца с нуля, без гарантии, что это хоть когда-нибудь и зачем-нибудь окупится.

На сегодня достаточно? Для простых действий совместимость вполне хорошая. Проблема не столько в недостатке энергии, сколько в ее неравномерной подаче, в адаптации, которая должна наладиться со временем. И, в некотором роде, «машине времени» нужно было подпитаться самим временем, его протяженностью, устойчивостью в условно-определенной точке континуума.

– Я тоже, – пришел ответ. – Не то чтобы все вернулись домой, но всё же что-то.

Изображение мигнуло и выправилось. Фризиан повел взглядом вокруг и слегка облегченно вздохнул. Значит, и у него все наладилось.

– Попробую сделать что-нибудь еще, – сказал я. – До встречи.

Он кивнул:

– До встречи.

Насколько мне было известно, на «Янусе» сейчас оставалось лишь два человека из нашего прежнего состава – Фризиан и Антея. Олаф недолгое время возглавлял станцию, затем начались какие-то бюрократические и дипломатические сложности, в результате он принял решение уйти. По его словам, он не слишком об этом сожалел. Когда мы говорили с ним в последний раз, он разве что выразил соболезнование о том, что мне все бросить куда сложнее. А что касается «Януса» – это все равно уже не тот «Янус», который он когда-то не пожелал бы оставить. «Все течет, все изменяется».

У Гамлета тоже нашлись препятствующие основания в виде высокопоставленных дальних родственников, которые могли бы, гипотетически, нежелательным образом его контролировать. Не то чтобы их совсем не было у Фризиана или Антеи, но во всем играли роль частные мелочи вроде тех, сопутствовали ли этим дальним родственникам какие-то направленные против них интриги. Все это было предсказуемо и, как сказал Гамлет: «Должно было случиться рано или поздно. Гнусная политика не могла сюда не пробраться. А как только пробралась, стало противно. Это все только в пятом веке весело… Да и то, пока мы там не живем».

«А мы не могли не пробраться в гнусную политику» – полубессознательно пробормотал я себе под нос, «перелистнув» как страницы в каталоге модели различных частей станции и остановившись при появлении передо мной «призрачной» раскрытой капсулы. Я немного посозерцал ее, колеблясь. Сотканная из световых линий, она не удержала бы меня в своих границах. Разумеется, чисто теоретически, она могла бы «обрасти плотью», если предоставить ей достаточно подходящего материала для самосборки или хотя бы его заменителя для исключительно внешнего подобия. Но, во-первых, для этого желателен подходящий материал, а к нему материал для всего, что прилагается к целой системе, – частично модель уже перестраивала под себя то, что можно было здесь перестроить. Во-вторых, прогнозы двадцать первого – двадцать второго века о техническом развитии человечества были не то чтобы слишком оптимистичны, но осуществление никогда не бывает таким полным, как идея. Даже здесь нельзя еще было сделать что угодно, будто по волшебству. В одних областях совершались прорывы, в других откаты, ветви человечества расселялись по космосу, с каждыми из них что-то происходило, и с теми, что отправлялись к звездам, и с теми, что оставались на Земле. Какие-то части информации постоянно терялись, потом восстанавливались, но лишь до той степени, до какой бывало нужно практически и сиюминутно. Между удачными находками и общим средним уровнем образовывались едва ли не зияющие пропасти. В частности поэтому мы не совсем хорошо представляли себе изначально что такое «Янус» и границы его возможностей. Отсюда же возникали легенды, что сам он взялся из другого времени. Хотя это было совершенно необязательно. И все же интересно, почему, если он на самом деле способен производить успешную телепортацию, она возможна лишь между «вероятностями» – различными временами и измерениями – временными потоками. В реальном обычном «одном и том же» мире это было слишком трудно, до невозможности. А в вероятностях происходило легко, хотя те миры отличались не меньшей реальностью и самостоятельностью, не считая той доли абсурда, что там мы были возможны в своих путешествиях. Разве это не было еще большим нарушением законов физики с обыденной точки зрения? По всей видимости – нет. Макрообъекты в макрореальности вполне способны почти на то же, на что в обычном мире способны только элементарные частицы. В этом был свой род естественной защиты реальности.

Но все же и эта модель должна быть кое на что способна. Например, соединиться с токами моего мозга, создать в чем-то столь же призрачное и столь же реальное, как она, подобие и, может быть, суметь куда-нибудь его отправить? А после вернуть и наложить на оригинал, установив в нем новые связи?.. Может быть, и нет, может быть, чего-то не хватит – для того, чтобы отправить, или для того, чтобы вернуть, или для того, чтобы не повредить при этом как следует мой мозг…

Что ж, если прокрастинация – это нахождение массы поводов, мелочей, отговорок, чтобы не приступать к чему-то по-настоящему важному, даже неизбежному, то, по сути, все мы прокрастинируем смерть.

Я перенастроил схему, подтянув призрачную капсулу поближе к вполне материальному креслу, «зацепив» ее пальцем за светящуюся линию, зафиксировал в таком положении и уселся в получившуюся композицию. По крайней мере, большая часть меня и моя голова в данный момент находились внутри. Но на чем же попробовать? Какие задать координаты? Это ни в коем случае не должно быть что-то важное. А насколько может быть отдаленным? Есть ли тут какая-то буферная зона? При масштабных перемещениях самого «Януса» она временно исчезала, затем восстанавливалась, когда он «пускал корни» в определенном месте и времени.

Если уж пробовать, то что-то совсем не отдаленное. И нет, не думать ни о чем важном… Только не сейчас. Сейчас важнее всего сама попытка.

«А если не сейчас, то никогда?..»

Вредная, коварная мысль. Поспешность никогда не приводит ни к чему хорошему.

Как и бесконечные оттягивания.

Хорошо: не важное, не отдаленное, но выбивающее идиотские мысли из головы! Идея зацепилась коготками и не отцеплялась. Самоубийственный и не менее идиотский вариант!

Но себе назло я уже набирал координаты. Это был компромисс между идиотизмом и чем-то нейтральным и бессмысленным. В конце концов, о чем я волнуюсь, если больше всего волнуюсь на самом деле о том, что просто ничего не получится? Пуск с задержкой на три минуты. Я задержал дыхание, чувствуя себя довольно нелепо. Так накрутиться – наверняка все должно кончиться пшиком. Энергия нестабильна, совместимость крайне сомнительна…

Я моргнул, открыл глаза и посмотрел на приборную панель каплевидного катера. Изображение было расфокусировано. Самое время… Но в целом – удача!

Я моргнул еще несколько раз – лучше не стало. В голове все плыло. Должно быть, не слишком тонкая настройка и накладка. Теперь лучше сразу возвращаться. Проверено.

«Мнимое время не имеет конца и начала, назад, на пять-шестнадцать-тридцать шесть!»

Формула перехода – любая закодированная фраза, которую надо или произнести вслух, или сосредоточиться на ней как на мантре, слегка себя загипнотизировав. Это сигнал приемнику в тех координатах, откуда началось путешествие.

Ничего не произошло, хотя я произнес формулу вслух.

Я повторил. Попробовал сосредоточиться всеми силами. Нулевой эффект. На лбу выступила холодная испарина. То ли в самом деле не выходило сосредоточиться – сознание было таким же расфокусированным, как зрение, видимо, наложение сознаний вышло с помарками, то ли приемник был негоден. Правда я, как в обычно в таких случаях, вполне достоверно ощущал себя одним человеком, только в состоянии морской болезни… да и в конце концов я впервые вторгался в версию самого себя очень недавнего времени. И даже полностью сознавал, откуда я взялся – значительно меньше помня, как естественным образом дожил до этой минуты в данном измерении, но если я вовремя не уберусь, жить тому, другому, мне, в физической оболочке которого я сейчас находился, используя ее как подопытную мышь, осталось совсем недолго. Вот сейчас на сканерах возникнут биоторпеды и… о какой маневренности в таком состоянии может идти речь?!

Конечно, для возвращения всегда есть и аварийный выход – через смерть носителя. Может быть, это вернет меня обратно. Но самоубийства, а вернее, убийства этой моей версии здесь не отменит. А если не вернет – теоретически, в том измерении, где я все еще нахожусь в королевском дворце, я даже не пойму, что произошло, и получилось ли хоть что-то. Скорее всего, решу, что просто ничего не вышло, и буду продолжать спать спокойно – по крайней мере, на этот счет, даже не узнав, что слепок моего сознания все же куда-то отправился и привел к катастрофе.

Но секунды и минуты шли, а на сканерах ничего не появлялось. Я с усилием сфокусировался на горящих на табло цифрах. В это время атака уже началась. Но кругом было тихо. Я перевел дух. Прошла уже точно целая минута с тех пор, как это должно было произойти. Две минуты, три… через пять я пришел к выводу, что ничего и не случится. Несмотря на выбранный крохотный отрезок смещения во времени, я оказался в очень далеком измерении. Хотя каким-то чудом в тех же самых пространственных координатах – в катере с прозрачными изнутри бортами в толще вод океана. В то же время, в том же месте, но «событие» было другое. Никакой видимой внешней опасности.

Сознание понемногу прояснялось, шок от накладки психоматрицы проходил, я вспоминал все больше о том, что привело меня сюда. Какой-то неясный импульс, толчок, простое желание побыть в одиночестве в подводном мире. Совершенно никакой разумной причины. Если не считать разумной причиной то, что это понадобилось мне в другом измерении. В очень-очень, невероятно далеком измерении, потому что!..

Воспоминание потрясло меня дважды, дважды осознанное каждой частью меня, обладающей своей историей.

Потому что здесь все они – моя семья – были живы. Мы пришли к этой точке в пространстве и времени абсолютно разными путями.

2/4. Визитеры

Когда-то, не так уж давно, и все же пару жизней назад, в конце пятого века в Британии мы задумывались, насколько действия «Януса» руководятся не просто информацией и возможностью найти наиболее приближенные ей соответствия в соседних временных потоках, а нашими представлениями, заблуждениями и желаниями, которые он черпает прямиком из нашего мозга. У нас были к тому все поводы. Мы оказались в довольно странноватом для настоящего пятом веке. Да еще и почти управляемом мысленно. Разумеется, где-то были просто совпадения, где-то что-то происходило именно с нашими головами, а не с реальностью, но не все объяснялось так просто. Вернее, объяснение было простым в любом случае. Но диковатым. И настораживало насчет любой другой реальности. Ведь и в той, из какой взялись мы сами, происходили вмешательства извне, из других временных потоков. Мы могли воздействовать на чужие реальности (по каким-то неведомым им законам) а кто-то мог воздействовать на нашу. Правда, не на все реальности можно воздействовать мысленно… возможно. Или не всем. Видимо, это может происходить в совсем уж исключительных случаях, и когда к этому ведут особые условия задачи.

Что же происходило здесь? Призрак станции времени перенес меня очень недалеко в прошлое и, возможно, среди всей информации, которой располагал, воспользовался и моим самым большим желанием, посчитав его не менее важным пунктом в перечне, чем все, что я знал.

Хотя не исключено, что я гиперболизирую важность собственных желаний по понятным причинам, и это все-таки случайность. Всего лишь самый подходящий соседний поток для выбранных координат. А если бы мне удалось вернуться до того, как я вспомнил получше свою здешнюю историю, я бы ничего и не заподозрил.

Но мне не удалось. И я понятия не имел, удастся ли вообще. В глазах, по крайней мере, уже не двоилось, и голова не кружилась. Можно попробовать еще раз. Оставаться здесь было бы бессмысленно – вмешиваться в чужую, пусть и почти свою же, историю, и ничего не сделать в той, откуда я пришел, где это было важнее – для меня же самого. Разве только я застряну здесь в силу несчастного случая.

«Мнимое время не имеет конца и начала, назад, на пять-шестнадцать-тридцать шесть!»

Хлоп!..

Вернулись и головокружение, и тошнота, и расфокусировка зрения. Но его все-таки хватало, чтобы увидеть призрачные светящиеся линии в недрах королевского кабинета, а не ночных вод. Я вернулся домой. В свое мрачное невеселое королевство.

И все-таки хорошо, что где-то было иначе!

Мы всегда знали, что время, как эволюция, движется всеми возможными путями. Знали, что, что бы ни случилось, где-то все было иначе, только это не имеет для нас значения. Но впервые я мог ощутить эту разницу так по-настоящему. И даже унес с собой часть воспоминаний о них, переживших тот самый день. Это было поразительно. Не так призрачно, как… как не был призраком этот призрак «Януса».

Какое-то время я просто сидел в кресле и вспоминал, несмотря на чудовищную головную боль, которая была как естественным следствием не слишком ювелирного переноса, так и нового морального напряжения. Вспоминал не произошедшие здесь встречи. Совместные радости, дрязги и ссоры. Интересно, вспоминает ли сейчас другой я то, что могло бы случиться и в его мире, но не случилось? Чувствует ли себя осчастливленным этим знанием? Или призрачная тень исчезла бесследно – я не мог бы сказать, насколько успешно прошло соединение, после того как помнил все случившиеся «помарки». Ни в чем не нельзя быть уверенным.

На сегодня точно достаточно. Я временно отключил все, поддерживающие модель станции, системы, как ни жаль было это делать, и наконец вспомнил, что в ночное время нормальные люди обычно спят. Наверное, об этом можно было и не вспоминать. Как после такого уснешь? Разве что с волшебными белыми круглыми пилюльками из флакончика Вирема. Без них вообще редко обходилось. Но теперь и повод был волнующим не в самом скверном смысле. Это было возвращение целого мира. Самой возможности снова оказаться не здесь и не сейчас.

Правда, кое-что и беспокоило. Можно ли в самом деле что-то изменить, если даже при небольшом смещении можешь оказаться так далеко? Не то чтобы я всерьез на это надеялся, но… всегда втайне хочется нарушить законы, особенно если это законы мироздания.

Я расположился в смежной с кабинетом комнатке. Времени на сон оставалось немного, но хоть пару часов урвать стоило, так как любой другой следующий раз был жестоко сомнителен. Хорошо еще, что сутки на Леде длиннее земных почти на два часа. Вернее, сами часы тут длиннее, и для удобства их по-прежнему двадцать четыре. Может, попробовать как-нибудь перенестись физически из конца ночи в начало, чтобы выспаться? Все же несколько сомнительный метод… И обычно отправление куда-то всегда предусматривало возвращение. Уж лучше не палить из пушки по воробьям и перенестись куда-нибудь на пару-другую столетий назад в порядке поездки на курорт… откуда само возвращение может стать сомнительным. Как всегда – черт его знает, где окажешься, и как далеко это окажется от сознательно представляемой и предполагаемой картины. Как ни нездоров настоящий образ жизни, все же он куда здоровее того, что я могу придумать и осуществить с помощью машины времени, которая не совсем машина времени, а еще и адский исполнитель желаний. Сам процесс отправлений и возвращений не так уж прост и безобиден. И, скорее всего, сомнителен в случае чего-то посущественнее, чем электромагнитная копия сознания. С ней «призрак станции» еще мог справиться, как с чем-то с ним однородным.

Так что единственный пока выход – в том числе чтобы поберечься от подобных небезобидных идей – белые пилюльки. Пусть и их помощь штука разрушительная.

Но действенная.

Голова у меня раскалывалась после эксперимента. Несмотря на болезненную взбудораженность, я устал настолько, что пилюлькам понадобилось совсем немного времени, чтобы меня усыпить, должно быть, свою роль сыграло и ощущение, что я до сих пор нахожусь где-то между тысячей миров, и сон – только один из них, переход в него был естественен.

Я не помнил, что заснул, мне снились мои новые воспоминания, чужие и драгоценные, похожие на фантазии. Затем, без всякого перехода, я вдруг открыл глаза и обнаружил, что в комнате кто-то есть. На фоне бледнеющего окна, которого на самом деле здесь не было, но была его декоративная проекция, вырисовывался темный силуэт худощавого человека, довольно хрупкого. Старика, судя по особой неловкой едва уловимой сгорбленности. Волосы, легкие как паутинки, окутывали его голову прозрачным облачком.

Я подскочил на своей дежурной кушетке, стряхнув легкий клетчатый плед, и резко сев.

– Ты! – воскликнул я. Не то чтобы его появление вызвало у меня сильное чувство тревоги. Этот абрис был мне чем-то очень знаком. «Даже дважды знаком», – решил я. Какой же из вариантов я видел теперь?

Он неуловимо качнул головой в темноте. Это выглядело лишь как тень отрицания.

– Ты, – прошелестел произнесенный шепотом или эхом ответ.

Я мысленно нетерпеливо отмахнулся – вероятно, он имел в виду, что появился в ответ на какое-то мое действие, или еще что-нибудь, но все же это он прибыл сюда, а не наоборот.

– Оливье? Когда-то мы звали тебя так? – Если, конечно, он из подходящего измерения, и если для него эта наша встреча позже предыдущей, а не раньше. Но был и другой вариант, и я не мог его не высказать: – Мерлин?

С Оливье мы встретились в шестнадцатом столетии. Он прожил бок о бок с теми людьми, что приняли на время наше сознание, многие годы, а затем удалился, сообщив, что отправляется в свое время, оставив этакий реверанс на прощанье – признание, что был наблюдателем из будущего, которое было весьма далеким от нашей версии развития событий.

А Мерлин, собственно говоря, не был никаким Мерлином – хотя мог сам и не подозревать об этом. То, что мы видели в пятом веке в Британии, мы в конечном счете сочли за особый сбой в работе станции, создавший нечто вроде время от времени материализующегося техногенного призрака. И раз уж только что в соседней комнате я имел дело как раз с честным техногенным призраком, не закономерен ли подобный отзвук? Это было бы даже правдоподобнее появления здесь Оливье. И кроме того… ах да, я же сплю, хотя обстановка, которую я вижу, соответствует реальности, или я сейчас только так думаю. В подобном сне не было бы ничего удивительного. Все ясно, во сне он может говорить все что угодно, или так и не ответить вовсе. Сны, похожие на реальность, часто напоминают переливание из пустого в порожнее.

– Отчасти, – он вздохнул, подошел поближе, кажущийся вполне реальным человеком, и присел на краешек кушетки. – И помимо всего этого, ты – это я.

– Как и все сны, – кивнул я, вполне удовлетворенный. Мне показалось, он тихо усмехнулся.

– Конечно, все мы и всегда спим. Все наше существование только дрейф снов во снах. Инерция сознания, атавистическое стремление к единственной защищенной реальности подсказывает тебе, что проще считать меня сном, а не кем-то, кто так же как ты легко вторгается в чужие… реальности или сны – как угодно.

– Да, кто бы говорил…

– И правда – кто бы?

– Но если всерьез, если не считать всех людей какой-то версией себя, то ты не я, – заметил я. – Ты на меня даже не похож.

– Заберись поглубже в другие временные потоки, вот хотя бы как сегодня… – пожал плечами «Оливье» – мне все-таки было проще считать его человеком, а не призраком, – и увидишь, много ли останется сходства. Тем не менее, когда ты однажды возвращался на «Горгулью» и нашел бомбу совсем не там, где она должна была быть, это все еще был ты, и это все еще был тот самый корабль.

– Или не я и не тот же.

– Можно рассудить и так, – беззаботно признал он. – На самом деле, ты понимаешь, о чем я говорю, и знаешь, что я прав ровно настолько, насколько это имеет значение. Наших историй много. В том числе и та, которую ты помнишь мельком, – он неопределенно повел рукой, – о металлических стенах вокруг маленького узкого пространства, похожего на закрытый гроб.

– Ты хочешь сказать, это мое будущее? – спросил я после паузы, замкнутой и гладкой, как металлическая капсула. – И ты уже был там?

– Может и нет, почем мне знать? Это только одна из наших историй.

Я кивнул.

– А еще – это просто случилось, – заключил я, чувствуя, что меня это больше не беспокоит и не вызывает протеста. – Я все-таки сошел с ума. Это должно было случиться, я знал, чем рисковал, но меня это не останавливало, я должен был доиграться. Впрочем, знаешь ли, я даже не против – мир не стоит того, чтобы оставаться в нем в здравом рассудке. Не имеет значения, сон ты или нет – даже если нет, это уже в порядке вещей.

– Несомненно, – усмехнулся «Оливье». – Я ведь тоже сумасшедший. И не могу то и дело не заглядывать к тому, с чего все началось… Одно старое лицо, одно молодое. Что-нибудь напоминает?

– Слишком просто даже для сна. Видимо, я уже на пороге пробужденья.

– Если оно существует, – рассмеялся он. – На деле, конечно, их тысячи. Тысячи историй, а не только одна или только две. Но все вместе они становятся одной, а у одной вещи появляется одно и то же имя, во многих ее версиях. То, что вблизи кажется крайне беспорядочным и случайным, в перспективе, с расстояния, в масштабе, выглядит монолитом, как скала, по большей части состоящая из пустоты.

В какой момент Оливье исчез, я так и не заметил. Во сне не задаешься такими вопросами. К тому же сны – лишь отражение наших будней. Мы всегда на самом деле знаем, откуда берутся наши фантазии. Это было еще самое спокойное, что могло мне присниться в ту ночь, или что я предпочел запомнить из всего, что приснилось. Тем более что будни не заставили себя ждать, чем бы я ни занимался ночь напролет дергая за плавники несчастных акул или пытаясь разрушить континуум, и в целом, и всего лишь свой собственный. Наступало утро, которому совершенно не было до этого дела, и которое, как и любое другое, требовало внимания к себе, не спрашивая, крепко ли мы спим ночами, и есть ли нам хоть что-то, если положить руку на сердце, до дневных забот.

* * *

– Ваш терро! – весело возвестил появившийся поутру Вирем. – Конечно, вам лучше знать, стоит ли совершать по ночам бурные морские прогулки, но…

Терро – это кофе, который растет на Леде. С тех давних пор, как он был завезен с Земли, он успел здорово мутировать, приобрести «врожденный» привкус корицы, жженого сахара и сырой земли после дождя, но главное, что в нем содержался кофеин, и в куда больших количествах, чем в зернах его земных предков. Земные сорта тоже со временем в основном становились крепче, не считая специальных сортов почти совсем без кофеина. Экономика заключалась в том, что заваривалось это крепкое сырье, как правило, в значительно меньших количествах, чем считалось бы нормальным в старые мифически добрые времена. В честь чего кофе Леды приобрел название «терро», имелись расхождения – то ли от ностальгического древнего названия Земли, то ли от слова «террор» – а избыток кофеина и не до такого доведет, то ли от остатка слова «кафетерий», если отнять от него собственно «кафе».

С трудом продрав глаза, я разглядел, что гвардеец пристально меня рассматривает.

– А потом-то что было? Читали до утра? – недоверчиво продолжил он. – Выглядите так, будто вас только сейчас накрыло морской болезнью.

– А… ты совершенно прав. Не спалось…

Вирем осуждающе покачал головой.

– А снотворное? Пришло в голову принять только за час до того, как пора вставать? И почему здесь, а не в нормальной спальне?

– Чтобы поутру не пришлось далеко ходить. Кстати, Вирем, давай как-то более по-дружески. Мне не нравится говорить тебе «ты» в одностороннем порядке, так что если ты откажешься, я лучше перейду на твой стиль, нет проблем…

– Мм… сэр?

– Коммандер?.. – в чинах у нас случилась передвижка, как по печальным техническим причинам, так и потому, что лучших кандидатур на повышение на освободившееся место я не видел. Официально капитаном королевских бомбардировщиков теперь числился я. А более высокие должности в данной конкретной традиционно-«сувенирной», по крайней мере в моем случае, гвардейской части не были предусмотрены. Обязанности Дона, разумеется, я бы сувенирными не назвал.

– Но…

– Начнем с неофициальных моментов. Не собираюсь смущать при всем параде, но уж когда ты приносишь мне терро и рассуждаешь о снотворном или накрывшей меня морской болезни…

Вирем подавил рвущийся наружу смех.

– Хорошо, сэр… – он наконец поставил маленький поднос с терро мне на колени, уверившись, что я не опрокину его на себя немедленно. – Могу я некоторое время подумать?

– Подумайте, прошу вас, – ответил я не менее церемонно и отхлебнул горячий терро. В голове будто с хлюпаньем просела трясина, разум немного прочистился. – О боже… – пробормотал я, получив одновременно с этим прояснением ощутимый удар невидимым молотком по макушке.

– Сегодня есть несколько неприятных дел, – напомнил Вирем. – Уж не хотели ли вы их избежать столь своеобразным манером – покончив с собой в «нейтральных водах»?

Я тихо хрюкнул, чуть не поперхнувшись терро.

– Нет. Не думаю, что это бы сильно помогло. Вирем, – обратился я, чуть помедлив, – а когда у нас завтра будет перерыв в делах?..

– Завтра? – слегка опешил Вирем.

– Да, завтра. Так чтобы мы могли собраться поговорить с экипажем «Горгульи». Как бывало. Посоветоваться по некоторым… общим проблемам?

– А-а, – понимающе проговорил Вирем. – Конечно, ведь сегодня речь опять должна пойти о них на переговорах с Солнечной Лигой. Она все еще требует выдать их. – Вирем выдержал красноречивую паузу. – Но только завтра? Значит ли это, что вам нужно время собраться с духом, чтобы сообщить им дурные новости?

– Не мелите чепухи, Дон!

– Конечно, сэр.

– Так-то мы переходим на доверительные отношения, – усмехнулся я. – Я пока только не уверен, есть ли у меня новости – которые могут быть интересны. В этом нет ничего угрожающего.

– Совсем? – с невинным взором переспросил Дон.

– Абсолютно. – Как в мирном атомном реакторе.

* * *

Переговоры удались на славу.

Около полудня ко мне заглянул полковник Страйкер и передал кое-какие сведения о том, с кем из инженеров дворца я могу переговорить сегодня непосредственно, с кем по удаленной связи, если меня это устроит, а с кем, увы, не смогу встретиться никогда, потому что они уже скончались. Несмотря на последний факт, я затребовал их список и личные досье. В конце концов, у меня была пусть пока не слишком хорошо и безотказно функционирующая машина времени, так что, несмотря на факт чьей-то смерти, я мог при очень большой необходимости все же повстречаться с ним. Хотя придумать благовидный предлог было бы непросто, но есть же еще один способ: можно никого ни о чем не спрашивать – просто оказаться в его голове.

А потом полковник сообщил, что представитель Солнечной Лиги ожидает личной приватной аудиенции, о которой давно уже запрашивали, и на что наконец-то получили согласие, чтобы разъяснить некоторые детали непосредственно.

– Хорошо, впустите его в гостевую приемную.

Гостевая приемная – очень необходимая штука. Не каждого же стоит впускать в такое важное место, как рабочий кабинет. Что угодно может случиться, никогда не знаешь, какой именно секрет из кажущейся ничем не примечательной обстановки, утечет сквозь пальцы совершенно незамеченно. Даже если он никому особенно не нужен и не сделает никакой погоды – таковы правила игры. Это только нам то и дело кажется, что ничто частное на свете и в историческом процессе не имеет особенного значения, а «за всеми вещами мира стоит пустота» – что-то вроде профессионального заболевания.