Текст книги "Туннелирование"

Автор книги: Вера Космолинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Просто??? Забывать что?! Как будто, ей было, что забывать!..

– Так научись! – рявкнул я без всякой жалости. И явно поверг ее в глубокую оторопь. – Хватит уже быть бесплотным эхом моей совести. Попробуй быть чем-то настоящим! – Линор ошарашенно открыла рот, закрыла, и, будто потеряв все силы или махнув рукой на их присутствие, упала в кресло. Молча. Даже не предложила мне немедленно убираться. Так что, подумав, убираться я не стал, сел в кресло напротив и принялся сверлить ее взбешенным взглядом.

– Но…

– Перестань! – процедил я. – Меня нет. Есть ты. Вот себя и оценивай!

Быть царем, значит, не только восседать на бархатных подушках, но и всегда, в той или иной мере, быть приколоченным к кресту. И уж точно не значит смотреть на все отстраненным взглядом независимого ценителя и критиковать, ссылаясь на «полезные противовесы» – а вдруг забудешь? А вдруг не подумал, прежде чем пришел к решению? Давай потормошу, сто раз напомнив давно тобой пройденное – вдруг тебе скучно?

Мы сидели в полной звенящей тишине, сверля друг друга взглядами, и минуты катились одна за другой, как гремящие каменные шары, долго, не смягчая напряжения.

– Но мы ведь должны что-то значить, – наконец выдавила она.

– К сожалению, мы значим слишком много, – отозвался я. И тишина снова упала тяжелым железным занавесом, и вновь зазвенела.

И все это время мне казалось, в Линор что-то неуловимо меняется. Будто она обретает реальность. Нащупывает ее и становится реальной сама.

Мы на самом деле нашли верное решение. Хотя со стороны оно могло показаться страшноватым. Все реальное – достаточно страшно. И его всегда хочется избежать. А потом мы вздыхаем о том, что в нашей жизни слишком много фальши.

* * *

Звон клинков притворно отдавал чем-то архаичным. В гулком зале отчетливо слышался призвук, выдающий, что клинки были полыми. По их поверхности тоже могли передаваться электрические импульсы, но с неэкономным расходом заряда в аккумуляторе, так что в зависимости от нажатия нужной кнопки, импульс передавал или проводник в сердцевине клинка, втяжной, как кошачий коготь, для исключительно точечной угрозы, или сам клинок. Но в последнем случае выходило почти оружие массового поражения, чреватое прискорбными разрушениями в высокотехнологичных пространствах или просто аутопоражением. Использование этого метода всуе называли «последним доводом идиотов». Но это, разумеется, если без разбора. Сама же ловкость в переключении наиболее эффективных режимов без расхода заряда попусту очень даже ценилась.

– Всякое семя должно падать на благодатную почву. А то ведь как бывает: хочешь кого-то стимулировать, а его это убивает. А хочешь кого-то убить, так его это, сволочь такую, стимулирует!

Взрыв смеха был смущенно замят, когда первый из компании отдыхающих между схватками офицеров случайно бросил взгляд в мою сторону и узнал меня. До того удавалось остаться неузнанным – я хорошо закамуфлировался в ничем не отличающийся от прочих тренировочный костюм, в таких все казались похожими друг на друга.

– Продолжайте, господа! – махнул я благосклонно. – Хочу лишь поинтересоваться, не составит ли кто мне компанию для дружеского боя, когда вы отдохнете. Может быть, вы, лейтенант?

У меня не было к нему ровно никаких счетов, всего лишь единственное знакомое лицо – по вчерашней увлекательной перепалке в приемной королевы. И он же оказался сегодняшним шутником, чьи слова всех так развеселили. Он определенно обещал быть интересным противником.

Насчет противника я не ошибся. Лейтенант поначалу немного тушевался, считая, что у меня на него какой-то зуб после вчерашнего, но понемногу мы увлеклись, проявляя в то же время взаимное уважение и исключительную предупредительность, все больше и больше набирая обороты и заводясь, так что обнаружили в какой-то момент, что не только всласть загоняли друг друга, но и что все давно забросили свои собственные поединки и, сгрудившись вокруг, восторженно аплодируют. Тут мы с чувством исполненного долга пожали друг другу руки, и я наконец узнал его имя – Доннер Вирем.

– О, тезка моего легендарного предка!

– В его честь меня и назвали, – скромно заметил лейтенант.

После небольшой передышки я пофехтовал еще с несколькими офицерами, установив подобным образом зачаточные дружеские отношения. Кажется, всех порадовало, что я знаю, за какой конец надо держать эту старомодную шпильку, уже нигде толком не бывшую в ходу, кроме страшно погрязшего в традициях Денебского королевства. И не только знаю, но обращаюсь с ней достаточно оригинально, с элементами чудовищно старых школ и, вместе с тем, успешно. Что показалось всем чрезвычайно любопытным, помимо того, что вызвало одобрение узнавания и признания – определенно кого-то из своего круга, не совсем чуждого, откуда бы я ни взялся, и не желающего знаться с чудаковатыми местными пережитками. У многих появилась и надежда узнать что-то новенькое, которое, конечно, было всего лишь хорошо забытым стареньким, так что удалился я с приятным ощущением раскрытия себя самого как «золотой жилы». Забавно и весело.

А потом мы с Линор отправились на бесконечную инспекцию войск. И чем дальше, тем более бесполезными и отмирающими мне казались не только эти королевские инспекции, но и сами войска. Но потихоньку мы начали обзаводиться новыми друзьями. Я, по крайней мере. Одного лишь выражения желания было достаточно, чтобы Доннер Вирем стал моим личным адъютантом. Линор действовала по каким-то своим каналам, которые казались мне сейчас чужими и образовывала какое-то свое, очень далекое для меня общество. А отца в последнее время мы почти вовсе не видели.

Все чувствовалось входящим в новую, по-своему обыденную, накатанную колею, когда случилось то, что случилось.

Я оставался на Леде в качестве временного регента, когда мои родные отправились в новое ритуальное путешествие по важным пунктам королевства, чтобы представить повсюду Линор как официальную наследницу трона. Но путешествие закончилось, не начавшись. При переходе в гиперпространство «Денебский штандарт», с моими родителями и сестрой на борту, по неизвестной причине – взорвался в мелкую космическую пыль…

4/4. Взрыв

Мне казалось, я уже отказался от собственной жизни и потерял ее. Но оказывается, еще очень даже было, куда падать.

Я снова почувствовал себя вышвырнутым в совершенно новый, незнакомый мир. Существование которого хотелось отрицать, но это было бесполезно. Прежний разлетелся вдребезги и осыпался тысячей осколков. Будто закончилось абсолютно все. Пространство, время, пятимерная модель замкнулась и окуклилась, а я почему-то оказался снаружи. В псевдо-вселенной, где все было «почти» так же как в старой, только без главных ее основ, а жизнь почему-то, по абсолютно непостижимой мне причине, еще продолжалась – будто и не знала, что из-под нее выбиты опоры. Как во сне. Гротескная дурная шутка, в которую невозможно поверить, хотя ощущаешь реальность каждый клеточкой. Как никогда раньше. Всю ее хрупкость, абсурдность, невозможность, и вместе с тем – осязаемость, реальность, плотность. Абсолютно по-новому. В начале новой вселенной.

Никогда не чувствуешь себя настолько живым, как после смерти.

И все же, где это я? Зачем? Кто все эти люди вокруг?..

Доннер почти ворвался в тот самый кабинет, в который совсем недавно не хотел меня пускать.

– Прошу прощенья, но если вы не видели, боюсь, я должен сказать это первым…

– Я видел… – на этом способность производить звуки у меня пропала.

– Да… – лейтенант обвел кабинет взглядом. Все экраны и трехмерные проекции показывали, бесконечно и беззвучно прокручивая, одно и то же.

– Выключите это, – с мягкой настойчивостью сказал Доннер. Ему бы во врачи, а не в военные…

– Я… не могу. – У меня было странное чувство при всем этом, будто я был совершенно спокоен, чему сам поражался. Ощущение пустоты, как в гулком бочонке.

– Надо. – Мой адъютант сам решительно подошел к столу, пару секунд смотрел на кнопки, его и самого немного подтормаживало, затем нажал нужные, отключив и проекции, и беснующиеся огоньки вызовов. – А теперь, – проговорил он все так же деловито, – боюсь, вам придется сделать обращение. Чем скорее, тем лучше. Естественно, очень скоро сюда пробьются все ответственные лица, что находятся поблизости, и что не поблизости – тоже. Можете, конечно, оставить все им, все завертится и совершится само собой, но…

– Отлично все понимаю, Доннер, спасибо. Надо сделать вид, что взрыв унес не всех. Может быть, для кого-то это неприятный сюрприз…

Я обратил внимание, что он осторожно похлопывает меня по плечу, будто проверяя, не свалюсь ли я в обморок от малейшего дополнительного толчка, или заранее готовится поймать, если вдруг прямо сейчас я это и сделаю.

– Ничего, ничего, – проговорил я, уклоняясь. Кажется, я все еще функционировал. Интересно. – Как ни жутко звучит, мне не то, чтобы впервой. Хотя, не совсем мне, но иногда это не имеет значения… Можно представить себя кем-то другим. Это помогает.

– Надо думать, что так, – фальшиво согласился Доннер.

Я кивнул, вдохнул побольше воздуха на мгновение и, пока еще не успел придти в себя, набрал на панели нужный код. «Приходить в себя» порой вовсе не следует, лучше немедленно переходить к действиям, делать что-то, как-то контролировать происходящее, брать быка за рога, иначе все растворится в инерции, затянет в болото. Навсегда. Стоит только дать шанс этой силе тяжести.

Связь была односторонней. Я не принимал вызовы, это было лишь обращение ко всем, кто мог меня слышать:

– Я не стану говорить о случившейся трагедии и о том, что она значит для Денебского королевства. Все обстоятельства произошедшего будут расследованы. До тех пор, пока не будет выяснено абсолютно все, я остаюсь регентом. Не будет никаких коронаций. Никакой передачи прав наследования, пока это не будет сочтено оптимальным и необходимым. После рассмотрения всех деталей возникшей ситуации. Хранителем трона я объявляю себя, но занимать его считаю себя не вправе. – Я выдержал паузу. – В данный момент. В данный момент я вылетаю к месту трагедии. И как бы то ни было… слава королеве!

После того, как я выключил связь, воцарилась тишина. Трудно сказать, надолго ли, и что именно она означала. В любом случае, в ней был привкус смятения. Которое было разлито повсюду, далеко за пределами этой комнаты. Я ощущал его почти физически, распространяющееся волнами в пространстве.

– Регентом? – скептически переспросил Доннер.

– Для «оживления» ситуации, – пробормотал я мрачно. – Ничто не пойдет по накатанной…

Пауза.

– Едва ли это разумно. Вам бы следовало укрепить свою позицию. Она и так очень шатка.

– Ее нет, если откровенно, – отрезал я. – Ее «укрепление» только подтвердило бы ее формальность. Но этого не будет.

– А что будет? Вы хотите, чтобы все рассыпалось?

– Все и так рассыплется когда-нибудь. И рассыпалось бы, иди все своим чередом. Но если мы сделаем по-другому, есть некоторый шанс что-то удержать…

– Чем?

– Силой шока. Пока что.

Доннер неопределенно покачал головой, но не стал спорить. Он же знал, что я сам в шоке, значит, увещевать бесполезно. Наконец он шумно выдохнул, будто пришел к какому-то решению, и посмотрел на меня странно предупреждающе.

– Регент или нет, теперь вы глава государства, и у вас должен быть доступ к кое-какой новой информации. Я понимаю, что это может быть важно. Хотя едва ли утешит в ситуации такой, как эта, и все же… Это касается «Горгульи», якобы высланной за пределы королевства.

Несмотря ни на что, я не удержался от улыбки. Странное завихрение чувств посреди бушующего океана, чем-то отличное от общего волнения.

– Вы знали? – уточнил Доннер.

– Догадывался. Скорее, просто допускал. Рад подтверждению.

– Экипаж по-прежнему здесь, на Леде. Что-то вроде программы защиты свидетелей. Это должно было быть секретно для всех, включая вас.

– Из соображений безопасности. Понимаю.

– Но теперь – какая уж, к чертям, безопасность, правда?!

– Абсолютная, Доннер! Я могу их увидеть?

– Прямо сейчас?.. – слегка опешил лейтенант.

– Да, если это возможно и они близко. И если близко «Горгулья». Полагаю, что хочу отправиться на место трагедии именно на ней, и с ними. Если можно это сделать быстро…

– С ними?.. – растерянно переспросил Доннер.

– И с небольшой частью гвардии, разумеется. Не думайте, что я собираюсь сбежать из королевства, в котором стало, возможно, слишком опасно.

Доннер неуверенно улыбнулся, будто не мог понять, шутка это или нет, и как на это реагировать.

Я, конечно, погорячился. Я не мог требовать или хотя бы ожидать, чтобы засекреченная за семью печатями «Горгулья» оказалась готовой к неожиданному вылету. Поэтому я отказался от этой мысли через минуту после того, как она пришла мне в голову, к большому облегчению Вирема. Успевшего, должно быть, пожалеть, что он слишком рано решил раскрыть мне эту маленькую государственную тайну.

Задерживаться, теряя инициативу, что бы она ни означала, все же не стоило. Так что вылетели мы на дежурном дворцовом корабле… затем, чтобы бессмысленно зависнуть в пустоте посреди обломков, наблюдая, как сторожевые суда курсируют вокруг закрытой области трагедии, а тральщики вылавливают в этой пустоте хоть что-то. Пустота не может вращаться. Но она вращалась, под гул турбин, вращалась до тошноты, медленно, быстро, плавно, рывками… бесконечно, пока не рассеется вселенная, и так представляющая собой совершенно бессмысленный набор случайных частиц.

– Почему вы хотели сразу же вылететь на «Горгулье»? – негромко спросил Доннер, когда мы стояли у большого иллюминатора, напоминавшего маленькую дверцу огромной стиральной машины. Наверное, просто чтобы меня отвлечь.

– Мм?.. – мысли лились не лучше, чем густой кисель.

– Это что-то значило? Что-то важное?

Его слова настойчиво привлекали внимание, как маячок.

– Наверное… понятия не имею, как это будет выглядеть, если теперь вдруг обнаружится, что они все это время были здесь. Или не были, а почему-то вернулись, и теперь такое… – Чем дальше, тем больше я понимал, что просто не мог этого сделать, это выглядело бы по меньшей мере странно.

– И то, что они сразу появились бы здесь, как-то исправило бы ситуацию?

– Нет. Просто форма протеста – самой связи причин и следствий. Что-то отменить, будто ничего не было. Что-то вернуть, когда все потеряно.

– Понимаю… – вставил он дежурно.

– Едва ли.

Он скорбно сочувственно кивал, воспринимая это «едва ли» буквально. И эмоционально. Я глянул на него нетерпеливо и недовольно – недовольно из-за себя самого, раз не мог выразить то, что хотел сказать (опустим, что я вообще ничего не хотел говорить), все получалось чересчур обыденно-понятно, но это было совсем не то, что я имел в виду.

– Вам никогда не приходилось хотя бы поддаваться иллюзии, что вы можете переписать историю? Потому что вы знаете, видели, какой разной она может быть там, где, казалось бы, все давно случилось, все известно? Но чтобы увидеть это, вы отправляетесь туда – и кости брошены заново, и вы никогда не знаете, сколько очков вам выпадет, и какой именно исход – правильный. Или все они – правильны. Все – существуют. Но почему здесь все так, как случилось, а не иначе? Почему мы должны с этим жить?

– Этого я не знаю, – сказал он спокойно. И я понял, что снова был «обыденно-понятен», и все это ничуть не отличалось от опыта любого нормального человека. Который никогда ничего не мог поделать с прошедшим временем. И я, на самом деле, не мог тоже. С тем же успехом я мог фантазировать обо всей своей прошлой жизни в иных мирах и временах, ничего бы не изменилось. Даже когда мы думали, что спасаем собственное время, повлияли мы на него хоть каплю, хоть на волосок? Подвергалось ли оно на самом деле хоть какому-то риску?

– Знаю, что не знаете, – вздохнул я. – Я не знаю тоже. Но у всего происходящего может быть более зловещая подкладка, и не уверен, что еще мне не знакомая. Как не уверен в том, что мне повезло, что я еще жив. И очень, очень надеюсь, что я еще смогу что-то с этим поделать – не сыграть по чужому плану. Хотя бы отчасти. Хоть немного. Поэтому мне хочется вести себя непредсказуемо. Надеюсь, на этот раз вы меня действительно понимаете.

Я встретил его взгляд, и понял, что на этот раз понимание не было общим и дежурным.

– Понимаю, – повторил он. На самом деле, он сказал это впервые. Впервые за последние часы его глаза выражали не «сочувствие», а некую мрачную солидарность, боевую готовность, за которую я наконец по-настоящему был ему благодарен.

– Можно что-то сделать с этим цветом? – спросил я.

Оформитель несколько тревожно огляделся и моргнул. Еще бы не тревожно. Кого бы не нервировал этот белый цвет?

– А чего бы вам хотелось?..

– Приглушить эту мертвую белизну.

Художник слегка поежился и нервно облизнул губы.

– Может быть, серый?..

– Подойдет. Проведите тест.

Оформитель вытянул руку с зажатым в ней «пробником». По кабинету прокатилась волна, похожая на грозовое облако, и застыла, улегшись на все поверхности.

– Так?

– Усильте оттенок. Нет, это слишком темно. Чуть светлее. Так. Еще немного. Жестче. Да, так подойдет. Сохраните.

Художник кивнул и отключил аппарат. Как будто испытав смутное облегчение. Все снова стало белым. Но теперь это уже было ненадолго. В глубине души призрачно маячил какой-то добавочный осадок, но среди прочего – что был он, что не было, это слишком уж призрачно и мелко. Серый цвет был компромиссом в некотором роде. Близок к вездесущему привычному денебскому белому. Геральдически это означало одно и то же. И это было гораздо лучше, чем откровенный траур с какими-нибудь нелепыми контрастными черными лентами по этой «необоснованной» белизне. Но с одной стороны – этот цвет не раздражал, а с другой, ассоциировался у меня невольно с одним человеком, которого я никогда не одобрял, но… сейчас мне нравился этот цвет, и «мой» оттенок был темнее, осязаемей. А еще я чувствовал, что сам с удовольствием постарался бы изменить историю, если бы это было возможно. И даже более радикально, чем потребовалось бы, чтобы исправить одно-единственное событие. Этот мир был слишком несовершенен. Может быть, изменение – любое изменение? искусственное и обдуманное? спланированное? – только пошло бы ему на пользу. И если мы этого не делаем или не сделали когда-то, мы не только упустили свой шанс, но и виноваты сами во всем, что происходит сейчас и произойдет в будущем. И может быть, в том, в чьих руках когда-нибудь потом окажется этот шанс.

– Теперь это королевство в ваших руках. – Пауза, которую выдержал канцлер, была неестественной. – Я слышал краем уха, что королевская семья пыталась этого избежать?

Он тонко улыбнулся, намекая на то, что, разумеется, это очень изящная шутка. Которая несомненно, должна иметь особый вкус для посвященных.

– Я – пытался этого избежать, – подчеркнул я. – И избегаю до сих пор, предпочитая оставаться регентом.

– Вы отчего-то чувствуете себя неловко? Право же, не стоит…

– Скажем откровенно, господин канцлер, вы меня бесите. И делаете это намеренно. Чего вы хотите этим добиться? Чтобы я передумал и признал себя королем?

Канцлер моргнул.

– Ваше высочество…

– Ненавижу ходить вокруг да около. Так что прекратите эти игры. Вам не будет легче оттого, что я регент, а не король. Вам вообще не будет легче. Это вас устраивает? Если кто-то желал того положения вещей, которое сложилось, «пусть боится своих желаний». И я очень надеюсь, что вы не один из этих желавших.

Лорд-канцлер невольно попятился, побледнев как сыр, или как его официальный денебский мундир, чертова напыщенного белого цвета. Даже его манерно стоявшие дыбом волосы удивительно гармонировали с этим оттенком. Этот человек вызывал то ощущение изящества, которое отчего-то, безотчетно, порождает нездоровое желание сунуть его обладателя под каток.

– Ваше высочество, ну зачем же так, я совсем не имел в виду…

– Я лучше умолчу о том, что вы имели в виду. Догадайтесь – почему я сейчас ничуть не склонен к шуткам и вашим омерзительным виляниям? Догадываетесь?!

– Дда, ваше высочество…

– Превосходно. Итак, займемся делами. Официальной передачей государственной печати и прочей необходимой документации.

– Но вы…

– Я тут совсем недавно? Не разбираюсь в делах и не подготовлен ко всему происходящему? Вам придется положиться на вашу королеву, которая все решила за вас, и за меня тоже. Именно это и означает монархия. Если это самый удобный для вас государственный строй, пусть так и будет, пока он не дискредитирует себя как полностью провальный и нежизнеспособный в этом чудесном новом мире.

– Ваше высочество, прошу вас…

– Вы ни о чем не можете меня просить, начав нашу встречу так, как мы ее начали. И менее всего вы можете ждать от меня деликатности. И знаете что?

Искусственно-преданный взгляд в глаза.

– Я знаю, что именно об этом вы мечтали. Может быть, ждали этого всю жизнь. – «Сильного» монарха, который возьмет его за шиворот и отрезвляюще треснет об стену. Правильно. Вот и затаенный восторг на дне его зрачков. Как же они тут все бесятся от скуки…

– И пригласите сюда уже кабинет министров, сколько они могут ждать в коридоре?

Если требовалось разбудить это сонное царство, это сделал не я. Это сделал за меня взрыв. Меня он, всего лишь, разбудил тоже.

Члены правительства, важнейшие официальные лица, дипломаты, все они непременно должны были побывать здесь с тех пор, как мы вернулись с места происшествия, и поодиночке, и группами, и всей толпой, изображавшей солидарность и сплоченность всех граней и структур королевства. Они были одновременно и дежурны, и взбудоражены. Встряска есть встряска. На все эти встречи у меня ушло несколько суток, практически без перерыва. За это время мы еще дважды снова отправлялись к месту трагедии, то с одной делегацией, то с другой, выясняли, что именно там удалось уже обнаружить – это было немногое.

Калейдоскоп вращался вокруг. И я внезапно ощутил, что у меня нет ни малейшего желания его останавливать. Его кружение отвлекало. Пока я следовал за ним, я почти не чувствовал боли. И совсем не понимал, почему Доннер по истечении этих нескольких суток вдруг начал настойчиво преследовать меня с заверениями, что мне надо отдохнуть, или съесть хоть что-то. Есть мне не хотелось совершенно. Я даже перестал понимать, зачем люди это делают. Это же так обременительно. Мне казалось, что мой мозг оставался ясным, и мне вовсе ничего не требовалось. Какая глупость – зачем есть и спать каждый день?..

Мне даже казалось, что я отчего-то был совершенно спокоен, но когда ему удалось затащить меня в кабинет, выгнав из него совершенно всех, я посмотрел на свои руки, и понял, что не могу остановить дрожь. Мне все еще казалось, что я ничего не чувствую. Но почему организм вел себя так странно, как будто ему было известно что-то, что не было известно мне, что-то, что сознанию удавалось успешно отодвигать на другой план. Почему тело мне не подчинялось?.. Мне же отлично удавалось держать себя в руках…

– Знаете что, – проговорил Доннер, доставая из кармана флакончик. – У меня тут старое доброе снотворное…

– Ну уж нет, я не смогу заснуть!.. Только не теперь!

– Подумайте, – сказал он мягко. – Это совсем другой мир – там с ними ничего не случилось.

– Это страшно… – проговорил я в ответ, чувствуя, как распространяется дрожь и слабость. – Вы думаете, я не захочу там остаться?

– Вы вернетесь, – заявил он уверенно. – А тот мир – он от вас тоже никуда не убежит. Мир, в котором ничего этого не случилось.

Я открыл белый пластиковый флакончик. Он был полон круглых белых шариков.

«А ведь он вполне может меня отравить» – мелькнуло у меня в голове. – «Зачем?» – спросил другой внутренний голос. – «Просто потому, что может», – ответил первый. Все прочие факторы во вселенной учесть немыслимо.

– И вам совсем не нужно возвращаться к себе. К этому кабинету прилегает всегда готовая комната отдыха.

– А, отлично…

Звук льющейся воды. Взявшийся из ниоткуда. Единственный во вселенной. Доннер придвинул ко мне стакан на массивной крученой стеклянной ножке. Везде эти проклятые гады – замаскированные драконы…

– Но снотворное выпейте потом. Сперва съешьте это.

– А это еще что? – под открытой металлической крышкой обнаружилась какая-то нежно-фиолетовая субстанция.

– Мясной пудинг.

– Какая га…

– Введем внутривенно? Если нет, то есть бульончик. И мое любимое, хотя совершенно вульгарное – яичница с сосисками.

– Очень заботливо с вашей стороны.

– А я не о вас беспокоюсь, а о государстве.

Ему удалось меня рассмешить. Я расхохотался.

– Давайте уж самое вульгарное. Иначе совсем тошно.

– И это совершенно естественно! – поощрил он. – Разбужу вас ровно через восемь часов.

– С будильником надежней. И я не могу не смотреть на часы.

– Со снотворным только на часы и смотреть, – хмыкнул он.

– Не люблю внезапностей.

– А я предупредил. К тому же, часы со стены я сдирать не намерен.

– Тогда все хорошо…

Более-менее, в этом отрезке континуума.

Я проглотил два белых шарика, но сны выдались странные. Бредовая полуреальность. Те же помещения, те же коридоры, те же корабли и звезды и «вращающаяся пустота». То и дело, где бы то ни было, забегала спешащая куда-то Линор. Она очень торопилась, и едва я успевал обратить внимание на ее присутствие, тут же исчезала. Потом появлялась снова. Все время проявляя нетерпение. Будто куда-то страшно опаздывала. Они все куда-то опаздывали, и кругом царила суета. Линор была в своем золотистом платье. Оно приобрело насыщенный ярко-оранжевый цвет, красивый и переливающийся, вспыхивающий яркими драгоценными блестками.

– Потому что это – цвет взрыва, – очень деловито пояснила Линор. – Это мой взрыв! – она подхватила со стола полыхавшую настоящим пламенем корону и гордо надела. – Мне пора. Счастливо оставаться…

Потом откуда-то появилась Тарси и с сожалением посмотрела на мою голову.

– Ты больше не рыжий, – сказала она с непередаваемой скорбью. Огонь – больше не твой. Твоя – тьма.

Затем она отвернулась, а когда медленно повернулась снова, стало ясно, что она превратилась во что-то чуждое и пугающее. В глазах, вдруг ставших антрацитово-черными, горели отблески пламени, приглушенные и неистовые – целое море огня на другом конце узких длинных колодцев, ведущих в другой мир, где ничего больше и нет. Волосы качнулись – нет, зашевелились змеи, черный, туго сплетенный клубок.

– Хочешь, я стану твоей королевой Лорелей? – спросила она мелодично и шипяще. – Навечно!..

– Нет!..

Но сон не прервался. Я просто сбежал в «свой» кабинет с бесконечными мониторами. И отдал приказ уничтожить «Горгулью», вместе со всеми, кто был на борту. Для надежности. И только известие о том, что приказ выполнен, и наблюдение за этим, разрубило волглую прядь сна.

Только сон. Вздох облегчения. И лишь через некоторое время – возвращение понимания, что реальность не лучше. И бесповоротней. Не так зыбко, ее невозможно отменить, просто забыв о чем-то, чтобы снова в комнате появился кто-то, кто никогда больше не может в ней появиться. Но во сне ты не знаешь, что это сон, и когда делаешь что-то… Я это отмел.

Значит – там ничего не случилось? И поэтому может случаться снова и снова. И все время будет казаться, что что-то еще можно исправить. Будет возвращаться облегчение от того, что все было ошибкой, заблуждением. А после пробуждения – уходить снова. Но где-то там они еще были. И все еще имело смысл иногда засыпать…

Все начинается с того, что самое интересное происходит не в твоем времени, да и ты – не ты. Потом, бывает, что уже ты, или то, что можешь предположительно так назвать, за неимением других достоверных данных, а мир все еще не тот и все равно выходит просто сказка. Ну а потом, и ты – ты, и мир – твой, и не отступить от него, не спрятаться, а кажется все еще не достоверней декораций. Или это на самом деле все, что есть – декорации? Ничего твердого и вечного. И вот это-то и есть жизнь. То, что ты готов не принимать всерьез, от чего отмахнулся бы как от робкой зимней мухи. Презренный прах и тлен. Именно этим она и прекрасна. Тончайшая завеса, отделяющая нас от жерновов реальности, ничего знать не желающая о том, как она хрупка. О том, что ее вовсе нет и быть не может. Беспечно продолжающая быть.

Когда утром появился Вирем, я буравил взглядом потолок.

– Уже не спите? – еще одна дежурная фраза вместо приветствия.

– Нет. Доннер… «Денебский штандарт» – это же чертовски большой корабль. На нем была целая прорва людей.

– Да, – подтвердил он.

– И все друг с другом на этом уровне связаны каким-либо образом. У вас случайно не было там родственников?

Судя по звуку, Доннер что-то куда-то наливал.

– Близких – нет.

– А друзья? – я посмотрел на него. Доннер кивнул, сдержанно. А вот друзья были, судя по этой сдержанности.

– И вы все это время носились за мной с успокоительным?

Вирем пожал плечами:

– Потому что это и есть лучшее успокоительное.

– Верно…

– А вы сами-то хоть помните вашу вчерашнюю речь?

– Которую? – Что-то, конечно, вспоминал… яркими вспышками.

– Ту, где выражали соболезнования семьям всех погибших, говорили о том, что прекрасно сознаете, что это не только ваша потеря, что многие потеряли близких.

– Да, сознавал. Даже чувствовал. Только не так, как сегодня. Может, сильнее, но по-другому.

Он слегка ухмыльнулся.

– Это все время меняется. Хотя кажется, что уже сделал все открытия. Но боюсь, я сам не представляю и не могу представить, что с вами происходит. Потому что как бы это ни было для каждого, но… – он замолчал.

– Все сходится в одной точке?

– Именно.

– Как бы не коллапсировать в черную дыру, – пошутил я.

– Угу… Ваш заказ готов. Я принес его.

– Спасибо.

Это значило, что теперь я избавлюсь от нелепых траурных лент.

Войдя в кабинет, Вирем резко затормозил, чего обычно не делал, и уставился на меня.

– Эрвин Доннер Аллет! – воскликнул он с расстановкой. – Я должен был ожидать и видел все приготовления, но эффект… – он обвел взглядом и комнату, и меня в ней. – Это совершенно другое место! – констатировал он. – И почему я только сейчас вспомнил, что мы тезки? Я же знаю полное имя и все официальные титулы…

– Вторым именем я никогда не пользовался… Почти. Как и фамилией. – Тут я и сам призадумался – как квалифицировать использование имени хоть и на собственной памяти, но находясь при этом в разуме собственного предка? Заодно, это всегда позволяло считать второе имя принадлежащим его настоящему владельцу, а не мне. – Это всего лишь традиция.

Вирем пожал плечами.

– Имя и фамилия всегда всего лишь традиция, разве нет?

– Но едва ли тогда, когда ими не пользуешься – привычка как-то плохо складывается.

Правда, вот сейчас время для другого имени подошло в самый раз. Любопытно, что Вирем отметил это без всякой подсказки, может быть, раньше меня. Потому что прежний человек, с прежним именем – умер. Несмотря на то, что я привнес сюда больше своего, чем было раньше. И черно-серый мундир, сменивший белый с траурной лентой через плечо, должен был напоминать о «Янусе». Он и напоминал, но здесь, посреди этих графитных стен, с геральдическим значком с драконьими крыльями вместо золотой спирали времени, был чем-то еще совсем другим.