Текст книги "Беллилия. Убийца или жертва?"
Автор книги: Вера Каспери
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
Чарли открыл первую книгу. Это было именно то, что он и ожидал. Красавица героиня с распущенными волосами попала в плен к дикарям. Где‑то вдалеке слышны звуки барабанов. Черный вождь уже собирается затащить леди Памелу в свою хижину, но тут появляется Сирил и спасает ее от кое‑чего худшего, чем смерть. В одиночку герой сражается с дикой ордой и побеждает – любовь торжествует, – и леди Памела в мужественных руках Сирила со счастливым смехом выкидывает из памяти ссору на теннисном корте, которая развела ее с Сирилом в разные стороны и которую им подстроила лицемерная Розамунда.
Чарли взволновали не надуманные страсти, а имена персонажей книги: Памела, Сирил, Розамунда. Ни одной Мэри или Билла, ни одного Пита или Джейн.
Морин, Хлоя, Аннабел.
А как насчет Беллилии?
Имя ее отца было Кортни Ванс.
Она часто забавляла Чарли рассказами о смешных или драматических эпизодах своей жизни. Теперь, когда он попытался сложить эти истории в хронологическом порядке, то понял, что она никогда не рассказывала их последовательно, а всегда кусками и отрывками. Его глаза, сосредоточенные на стае диких уток, увидели ребенка Беллилию, Беллилию Ванc с темными длинными кудрями, степенно шагающую за своей гувернанткой вниз по лестнице дома в Сан‑Франциско. Ее отец был английским джентльменом, а ее дед, младший сын в семье, без какого‑либо достатка, приехал в Калифорнию, когда там началась золотая лихорадка. Родители ее матери – ирландцы благородных кровей – разорились из‑за своей любви к лошадям и неблагодарности фермеров. А вот ее дед по отцовской линии добыл‑таки золото. Обеды сервировались на двадцать четыре персоны, блюда подавались на золотых тарелках в столовой с цветными витражами. Звуки музыки доносились до детской комнаты, где девочка Беллилия спала в ночной рубашке из самой лучшей французской фланели, сшитой руками домашней швеи. Землетрясение 1906 года полностью их разорило, и девчонки в школе, которые до того пресмыкались перед Беллилией, ополчились против нее и сделали такой несчастной, что она вынуждена была сбежать из школы. После смерти родителей униженная бедностью сиротка держалась только благодаря своей гордости. Ей удалось найти место компаньонки у богатой вспыльчивой старой леди, которая сначала очень плохо обращалась с ней, а потом полюбила, как родную дочь. В модном курортном месте, на Востоке… это было в Парке Эсберни… она влюбилась в молодого миллионера, который хотел на ней жениться и обеспечить ей счастливую жизнь. Но его родители лишили юношу возможности жениться по любви и отняли у него это счастье, так как девушка была бедной и ей приходилось зарабатывать на жизнь. Молодой миллионер умер от туберкулеза, а вскоре приютившая ее вспыльчивая старая леди тоже покинула этот мир, оставив Беллилии наследство, которое было оспорено в суде родственниками старушки. Это были жадные люди, конечно настроенные против девушки, завоевавшей любовь и привязанность леди, чего сами они так и не добились. Чтобы не унижать себя в схватке за деньги перед открытым судом, она убежала в Чикаго, где вновь попыталась честно заработать деньги на жизнь. На фабрике женских блузок, куда она поступила на работу, из нее выжимали все соки, но она готова была тихо и незаметно выполнять свои обязанности, если бы ей не приходилось все время скрываться от сладострастных взглядов хозяина. И вот тогда она встретила Рауля Кошрэна.
Чарли впервые складывал историю жизни своей жены из фрагментов в одно целое, и неожиданно она предстала перед ним словно сюжет романа вдохновенной Лоры Джин Либби. Отдельные истории, рассказанные в разное время, казались ему совершенно реальными. Не было никаких оснований не доверять мягкому голосу или искать признаки обмана в этих темных глазах. Почему он должен сомневаться в страстной любви чахоточного миллионера, в благодарности вспыльчивой старой леди, в приставаниях фабриканта дамских блузок? Ведь сам он тоже без ума от Беллилии. Ритмичный стук продолжался. Чарли выключил свет, решив, что сразу же уснет. Дверь в подвал тотчас стала барабаном, который слышала леди Памела в джунглях, а Чарли почувствовал, что замерзает: тело стало холодным и влажным, словно он вдруг очутился в ледяной воде. Он боролся в кромешной тьме, пытаясь вынырнуть на поверхность и нащупать сваи мостков.
Маккелви умер от отравления, поужинав рыбой. Его жена в тот вечер ела тушеное мясо, так как не любила рыбу.
– А Беллилия обожает рыбу, – громко произнес Чарли, спотыкаясь в темноте: он все‑таки встал с постели и отправился на поиски источника ритмичного стука. – Особенно она любит пресноводных рыб, таких как форель и окунь. А также устриц, крабов и омаров.
Дверь в подвал оказалась ни в чем не виноватой. Она была заперта на замок, новый и крепкий. Чарли расстроился: он, как правило, очень точно определял, откуда идут звуки в ночи, а теперь даже усомнился, не приснилось ли ему все это. Нервы были напряжены, воображение разыгралось сверх меры. Но именно тогда, когда он решил, что никакого стука не было, где‑то снова застучало. Шаркая ночными туфлями, он поднялся по лестнице в мансарду и начал шарить рукой по стене, чтобы найти выключатель. Его появление вызвало панику у зимовавших здесь мышей. Он слышал тихий шорох их быстрых лапок… и вдруг почувствовал, как что‑то холодное коснулось его голой ноги…
Джэкобс был евреем, одним из тех преданных мужей, которые по субботам приносят жене цветы и страхуют свою жизнь на сумму большую, чем могут себе позволить. Интересно, как можно утопить мужчину в ванне? Может, ему тоже подсыпали снотворное? Или словно в шутку щекотали Джэкоба до тех пор, пока две слабые ручки не смогли нежно и ласково опустить его голову на дно. Вода была теплая, по цвету похожая на морскую. В ванной комнате стоял запах сырости и туалетного мыла.
– Господи Иисусе! Я схожу с ума!
Произнес он это громко. Его обращение к Богу откликнулось эхом в темной мансарде. Рука нашла и снова потеряла выключатель. Он искал его на ощупь, а темнота стала водой, накрывшей ему голову. Он почти не мог дышать и решил сдаться, но тут же разозлился, топнул ногой и снова стал искать выключатель. Наконец он его нашел, повернул и был ослеплен неожиданным взрывом света. Чарли подошел к окну и открыл его, но ветер был такой холодный, что он решил закрыть даже ставни. Ему это не сразу удалось, и только после четвертой попытки он смог найти крючки и накрепко запереть и ставни, и окно. Вернувшись назад к выключателю и уже подняв руку, он заколебался: путешествие в темноте вниз по крутой лестнице может оказаться весьма опасным. Лучше оставить свет, поберечь нервы, а утром подняться сюда и выключить. Но это не для Чарли Хорста. Ему с детства прививали здравый смысл и бережливость, поэтому сейчас он презирал себя за трусость. Выключив свет, он стал осторожно спускаться по лестнице под ритмичный стук, который так и не оставил его в покое.
Лежа снова в теплой постели, он с возмущением спрашивал себя, какой мужчина поверил бы словам постороннего человека, вместо того чтобы верить словам своей жены, кто позволил бы себе разжечь пламя воображения какой‑то дешевой дамской книжонкой? Завтра при честном дневном свете он вновь все обдумает, отделит истину от фантазий, взвесит доказательства и прямо встанет перед лицом любых фактов, в которые поверит. А пока он должен все забыть и ночным сном привести себя в порядок.
Проклятый Бен Чейни! Чарли был так спокоен, пока тот здесь не появился, считал себя самым счастливым человеком в мире. Если бы Бен не подошел к воротам в тот октябрьский день с вопросом, не сдает ли кто‑нибудь дом по соседству! Если бы Чарли не торопился, не разбрасывался своими деньгами и не увеличивал страховку до суммы, превышающей разумный предел для человека с его доходами! Если бы Маккелви не вздыхал, когда скрипели пружины кровати, если бы Джэкобс не стонал при бое часов, если бы Баррет не стоял на страже над кроватью Чарли, дыша холодом ему в лицо!
Был только один путь к решению проблемы, путь прямой и самый короткий между двумя точками зрения. Чарли должен решить эту проблему вместе со своей женой и сказать: «Беллилия, моя любимая, моя самая дорогая на свете, Бен рассказал мне совершенно абсурдную историю. Естественно, я не поверил ни единому слову; он, должно быть, сошел с ума, и я понимаю, почему женский инстинкт предупреждает тебя опасаться Бена, но так как история касается тебя, тебе лучше ее знать». Чарли слышал свой голос, повторяющий рассказ Бена, слышал, как говорит ей о Морин Баррет и о мужчине на корабле, который приветствовал ее как миссис Джэкобс. Он видел лицо Беллилии, видел, как она слушает его: вежливо, но без особого интереса.
Такое ви́дение было комфортным. Здравый смысл придал ему силы, и он решил завтра же утром поговорить с ней об этом со всей откровенностью. Возможно, его слова принесут ей боль, но зато положат конец всем сомнениям. С твердой уверенностью в том, что ночные кошмары рассеются с наступлением дневного света, Чарли заснул.
6
– Чарли, дорогой, – позвала его Беллилия.
Было уже почти одиннадцать часов, а Чарли так еще и не приступил к выполнению своего решения рассказать ей историю Бена Чейни. Он ничего не забыл и не передумал. Когда он в то утро открыл глаза, первое, о чем он вспомнил, была его клятва. Но Беллилия еще спала. Ожидая, когда она проснется, он сделал всю домашнюю работу. Это оказалось скучным и утомительным. Он все время дергался, отмечая каждую прошедшую минуту, каждую новую мысль, возникавшую в голове. И все‑таки он хотел, чтобы дом был чистым до того, как он задаст ей свои вопросы. Он не желал беспорядка в чувствах до того, как будет наведен порядок в доме. Иначе никакая чистота больше не сможет привести его в равновесие. Около одиннадцати Беллилия позвала его и сказала, что проснулась и готова позавтракать. Температура у нее упала, но она сильно кашляла, и Чарли решил, что сегодня ей лучше остаться в постели. На ней было очень красивое зеленое кимоно с рукавами в форме колоколов и с вышивкой черного и красного цвета.
– Чарли, дорогой, я думаю, мне сегодня надо съесть яичко, очень хочется.
– Сейчас сварю.
Когда он вернулся с завтраком на подносе, она уже прибралась в спальне. Муаровое покрывало розового цвета аккуратно застилало постель, а из взбитых подушек был сделан валик. Комната выглядела как театральная сцена с декорациями, подготовленными к длинному спектаклю. Чарли решил, что даст ей позавтракать, прежде чем начнет свой допрос. Он поставил поднос на маленький столик у окна и придвинул к нему мягкое кресло с подушками. Беллилия ела медленно, поглядывая в окошко и о чем‑то мечтая между глотками кофе.
А за окном все сияло. Чистый белый снег лежал нетронутым до самого горизонта. По обе стороны реки у темных скал выросли бороды из ледяных сосулек. А те сосульки, что свисали с оконных рам, ловили солнечные лучи и отбрасывали их радужным светом.
Наконец чашка опустела. Чарли придвинул свое кресло поближе, так чтобы между ним и женой оставался один маленький столик с пустой посудой. Беллилия полулежала закрыв глаза. Красивая головка покоилась на подушке. Восхищаясь внешностью жены, Чарли старался сквозь нее заглянуть глубже и хотел, чтобы она ответила взглядом на его взгляд.
– Почему ты так расстроилась, когда Бен упомянул Кина Баррета?
Как только Чарли задал этот вопрос, вся история вдруг показалась ему полным абсурдом. Маккелви, Джэкобс и Баррет были всего лишь призраками и не могли существовать при дневном свете. Синие рыбаки на тарелке китайского фарфора были более реальными.
– Бен – обманщик. В его словах нет ни слова правды, что бы он ни говорил. – Беллилия произнесла это так спокойно, будто неожиданный, неуместный вопрос никак ее не задел. Таким же ровным голосом она спросила: – Ты любишь меня?
Он не ответил. Привидения, к счастью, постепенно исчезали. Пока они оставались лишь злыми духами, созданными жестоким Беном Чейни, Чарли терпел их в своем воображении, они не могли прикоснуться к Хорстам, а тем более нанести им удар. Как только Чарли услышит их имена из уст Беллилии, все эти Маккелви, Джэкобс и Баррет прекратят быть привидениями и станут трупами реальных мужчин, которые когда‑то были счастливыми мужьями.
– Еще вчера ты любил меня. Любил до тех пор, пока он не пришел и не рассказал тебе все эти выдуманные истории.
– Как ты узнала, что он был здесь?
– Меня разбудил звонок в дверь. Я слышала, как он говорил о сыновьях Килли, которые научили его пользоваться снегоходами.
– Почему ты ничего мне не сказала?
– А ты почему не сказал?
– Если ты знаешь, о чем он рассказывал, то знаешь, почему я ничего тебе не сказал.
– Ты ему поверил. Поэтому и боялся рассказать мне.
– Я не хотел причинить тебе боль.
– Мне гораздо больнее знать, что ты веришь всякой лжи обо мне. Не понимаю, как ты мог. Ведь он все врет! С тех пор как мы познакомились с ним, он не произнес ни единого слова правды.
– Значит, ты знаешь, о чем он говорил? – с некоторым колебанием задал Чарли очень важный для него вопрос.
– А ты помнишь, что я тебе сказала прошлой ночью? Если бы я не любила тебя так сильно, я не захотела бы иметь ребенка. Обошлась бы и без него, ты это знаешь.
– Ты уже была беременна в тот момент, когда первый раз сказала мне об этом? Или это был хитрый прием, чтобы добиться от меня повышения суммы моей страховки?
Она покраснела. Кукольный ротик превратился в тонкую линию.
– А как насчет того мужчины из Сент‑Пола? Баррета? Что скажешь о нем?
– Уже четыре месяца. Очень скоро он зашевелится.
Это был явный призыв к сочувствию, и Чарли сделал усилие, чтобы не сдаться. Однако для Беллилии сказать такое было настолько естественным, что все снова встало на свои места. А какие еще чувства должен испытывать муж, когда жена говорит ему о ребенке в ее чреве? Кресло‑качалка застонала. Чарли подумал, что надо бы попросить Беллилию почаще смазывать мебель.
Она с вызовом подняла голову:
– Бен уже привык во всем верить Барретам. Ему так нужно.
Чарли от удивления открыл рот.
– Они всегда были против меня. Ты должен мне верить, Чарли. Ты веришь?
Вот оно, ее признание, к сожалению, не в тех словах, какие ожидал услышать Чарли, но не менее достоверное. Одно из привидений уже стало мужем.
Хотя он, призвав на помощь самообладание, пытался уберечь себя от этого момента, этот момент все‑таки наступил, и Чарли съежился от страха. Лицо его осунулось, а тело напряглось. Он закрыл глаза, подумав, что, если она вдруг исчезнет, он будет лучше себя чувствовать.
Беллилия внимательно наблюдала за ним и, когда наконец Чарли открыл глаза, бросила на него умоляющий взгляд. Он предпочел бы не смотреть на нее, но она поспешила со своими извинениями и ласковыми уговорами, надеясь вернуть его доверие:
– Они были в ярости, когда Билл женился на мне. Жена Кина хотела, чтобы он стал мужем какой‑нибудь богатой наследницы, девицы, чей папочка работал на финансовой бирже. Но когда они узнали, что он женился на бедной сироте, их охватил ужас. Подожди, вот увидишь Кина, и все поймешь. У него рот как кошелек. – Она, оскалив зубки, изобразила жесткий и жадный рот. – Он мало говорит. Можно подумать, каждое его слово стоит денег. Когда Кин и Гейзл обнаружили, что Билл оставляет мне всю свою страховку, они возненавидели меня, просто возненавидели. – Глаза Беллилии сузились. Она слегка дрожала. – И теперь они стараются сделать все, чтобы запугать меня, думают, что тогда я буду вынуждена отдать им часть этих денег.
Против нее были и родственники старой вспыльчивой леди, и семья чахоточного миллионера, пожелавшего оставить Беллилии свое наследство.
Наступило долгое молчание, после чего первым заговорил Чарли:
– Бен сказал мне, что родные Кина Баррета обожали тебя. И после смерти твоего мужа старались сделать все, чтобы тебе не было так тяжело.
– Обожали меня?! – У нее дрогнули ноздри. – Если бы ты слышал их оскорбления в мой адрес! Гейзл просто вышла из себя, когда Билл купил мне меховую шубу. Лучшее, что купил ей Кин, было плюшевое пальто с маленьким воротничком из шерсти персидской овцы. Что ж, теперь она получила мою котиковую шубу и все остальное, что было моим.
– Правильно, ты все это ей оставила, так ведь? А почему?
– Ей, наверное, пришлось добавить еще пятьдесят шкурок, чтобы сошлось у нее на груди. Все это заговор, им нужно вытянуть из меня деньги. А тратить деньги на детективов – это в характере Кина.
– И ничего больше ты сказать не можешь? – спросил Чарли. – Почему ты убежала?
– Я тебе все сказала. Барреты сделали мою жизнь невыносимой.
– А почему ты изменила свое имя?
– Я была напугана. – Она опустила веки, будто перед ней стояли ее враги и ей не хотелось видеть их лиц. – Я знала, они ни перед чем не остановятся, чтобы отобрать у меня мои деньги.
– Для этого не было никакой необходимости менять имя и фамилию. Страховые деньги были твои по закону, и они не могли отобрать их у тебя.
– Разве? – спросила она тихим голосом.
– Беллилия, пожалуйста, скажи мне правду, – умоляющим голосом произнес Чарли. – Я тебе не враг, я… – Ему не хотелось отдавать в залог свою любовь, поэтому он закончил словами: – Я хочу тебе помочь.
– Ты мне не веришь?
– Боюсь, что нет.
На ее лице появилось выражение боли и обиды.
– Когда мы встретились, ты назвала себя фальшивым именем. А когда мы поженились, ты позволила записать это фальшивое имя в наше брачное свидетельство. Я даже не знаю, являемся ли мы законными супругами.
– О! – закричала она. – Какой ужас!
– Не так ужасно, как другое, – заметил Чарли.
– Но я хочу быть твоей законной супругой.
– А разве ты не хотела выходить замуж за тех, других?
– Не было других, – ответила она, закрыв лицо руками. – Никаких других, кроме тебя и Билла.
– А как насчет Рауля Кошрэна?
Она молчала целую минуту, а потом наградила его таким душераздирающим взглядом, что он забыл про ее безнравственность и уже раскаивался в своей суровости. Но уже через несколько секунд начал презирать себя за то, что из него опять не получился сильный мужчина, который может бороться со злом и победить его за пятнадцать минут.
Плывущее по небу облако закрыло солнце. Чистота и сияние дневного света исчезли. Снег стал грязно‑серым. По дороге двигалось с десяток по уши закутанных мужчин, которые очищали дорогу от снега, сгребая его в большие кучи. Чарли увидел вопрос в глазах Беллилии и кивнул. Их изоляция от мира подходит к концу. Дорога к двери их дома будет в ближайшее время расчищена.
Вскоре после полудня рабочие влезли в фургон и уехали.
– Они уехали, – сказала Беллилия.
Наверное, Чарли ее не слышал. Он потерял всякое чувство времени, места и реальности. Часы стали отбивать время, но он даже не считал удары. Беллилия с тревогой наблюдала, как он ходит взад и вперед по комнате, повесив голову.
– Чарли, я сказала, что они уехали.
– Кто?
– Рабочие, которые расчищали дорогу. Они не подходили к дому.
– Значит, отправились перекусить. Возможно, вниз по дороге к бару Митча. Город им все оплатит.
– А они вернутся?
– К часу дня, не раньше.
– О Боже, – расстроилась Беллилия.
– Может, нам тоже лучше чего‑нибудь поесть?
– Я не голодна.
Чарли обрадовался. Он был не в настроении заниматься готовкой.
– Я очень хочу, чтобы ты этого не делал, – жалобным тоном произнесла Беллилия.
– Чего не делал?
– Не ходил бы по комнате, как лев в клетке. Я начинаю нервничать.
Разговор напоминал мелкую домашнюю ссору. Не было ни драмы, ни намека на трагедию. Чарли нашел на камине свою трубку, но закуривать не стал. Крепко сжав ее зубами, он долго держал в руке незажженную спичку.
– Я так люблю тебя, Чарли. Если бы только ты этому верил.
Прошло много времени, прежде чем он зажег трубку, затянулся и отбросил спичку.
– Если ты меня так любишь, почему все это время лгала?
– Из‑за своей прошлой несчастной жизни.
Что‑то в поведении Беллилии было искренним, а что‑то лицемерным. Она ждала от Чарли проявления жалости к себе, но он обманул ее надежды, и тогда она подошла к зеркалу, пригладила волосы и, отыскав на туалетном столике смягчающий крем, смазала себе губы. После этого встала перед Чарли – не рассерженная, а униженная.
– Ты не знаешь, какая я была жалкая, несчастная. Не знаешь.
Он смотрел сверху на светлый пробор в ее темных волосах.
– Я хочу знать всю правду о твоей жизни, с самого начала.
Беллилия вздохнула.
Волосы вдоль пробора были намного светлее. Чарли это не понравилось, и он отодвинулся от нее. Любая женщина на его месте сразу бы догадалась, что волосы у Беллилии крашеные, а у него это вызвало лишь непонятное ему отвращение. Как и Эллен, он терпеть не мог всякие, даже самые искусные подделки.
– Кто были твои родители? Где ты родилась? Как прошло твое детство?
– Я тебе все уже рассказывала, любимый. – Она вернулась к своей обычной манере и живым, деловым тоном продолжала: – Я родилась в одной из самых лучших семей Сан‑Франциско. Перед землетрясением мы были очень богаты. Мы жили…
Чарли схватил ее за плечи и чуть было не начал трясти.
– Я знаю эту историю и не верю в нее. Скажи мне правду.
– О, дорогой, – застонала она.
Руки его упали. Он отошел подальше, обернулся и посмотрел на нее с безопасного расстояния.
– Послушай, Белли, ты можешь быть честной со мной. Я тебе не враг. Я твой муж и пытаюсь помочь тебе. – Он говорил не повышая голоса, пытаясь убедить ее, что за правдивый рассказ никакого наказания не будет.
Глаза Беллилии переполнились слезами, светлые струйки потекли по щекам. Она не пыталась сдерживать их и не вытирала лицо, а стояла, беспомощно прижав руки к горлу. Какое‑то время ее глаза только и делали, что лили слезы. Она при этом не рыдала и не жаловалась. И Чарли оставалось лишь ждать, когда она перестанет плакать.
Наконец слезы прекратились, и она жалобно улыбнулась мужу. Взяв протянутый ей Чарли носовой платок, вытерла щеки и глаза.
– Прости, я вела себя как ребенок.
– Хочешь выпить воды?
– Нет, спасибо.
– Бренди?
– Ничего не надо, спасибо.
Она стала внимательно осматривать комнату. Взгляд ее был пытливо‑изучающим, а когда она перевела его на Чарли, то смотрела так, будто перед ней стоял человек, которого она никогда раньше не видела. Она словно вышла из транса и теперь искала знакомые лица и вещи. Вскоре она уже улыбалась: можно быть спокойной, она снова дома. Подойдя к окну, Беллилия села на стоявшее там кресло.
Чарли сел напротив и протянул ей руку через столик. Она робко взяла ее.
– Я собираюсь задать тебе несколько вопросов, Беллилия. И ты должна честно на них ответить. И не бойся: ничто не вызовет мой гнев, не обидит и не оскорбит меня. Можешь быть такой же честной со мной, как сама с собой. Обещаешь?
– Да, Чарли, обещаю.
Итак, она отдала себя на суд Чарли и поверила в его защиту. Ее рука дрожала в его руке. А он не знал, что сделает после того, как узнает правду.
– Как тебя зовут? – начал он.
– Беллилия Хорст.
Чарли покачал головой:
– Нет, я не это хочу знать. Хочу правды. Тебя крестили?
Она кивнула.
– Какое имя тебе дали?
– Беллилия.
– Ты же обещала говорить правду.
– Моя мама обычно звала меня Энни.
Чарли почувствовал, что первый шаг сделан.
– Энни имя. А фамилия?
– Энни Торрей.
– Энни Торрей. Так тебя звали, когда ты была ребенком? Так?
– Торрей с буквой «й» в конце. Т, о, р, р, е, й.
– Что это за фамилия?
– Это фамилия моей матери.
– А не фамилия отца?
Она побледнела, и ее лицо, казалось, вытянулось. Руками она снова схватилась за горло.
– Понимаю, – мягко сказал Чарли. – Значит, ты не знала своего отца?
Ее взгляд ничего не выражал.
– И вообще о нем ничего не знала? Ни его возраст, ни национальность, ни откуда он родом и на какие средства жил?
– Родом он из аристократической французской семьи. Его отец был самым младшим сыном и приехал в эту страну, потому что…
– Беллилия, – прервал ее Чарли, – мы не играем с тобой в игры. Ты обещала говорить мне правду. Ты собираешься выполнять свое обещание?
– Да, – еле слышно произнесла она.
– Так что с твоим отцом?
– Я тебе сказала. Когда однажды у них были гости, он принес меня из детской вниз. На столе стояли золотые тарелки, в углу играли нанятые музыканты. У мамы в ушах были бриллиантовые серьги и…
Чарли внезапно сменил тему. Он надеялся неожиданным вопросом прекратить новый поток лжи.
– Ты помнишь Маккелви?
– Кого?
– Разве он не был твоим первым мужем?
– Моим первым мужем был Герман Бендер.
Чарли подскочил:
– Кто такой Герман Бендер?
– Я же сказала, – спокойно ответила она. – Мой первый муж. Мы поженились, когда мне было семнадцать лет. Он владел конюшней.
Чарли был потрясен. Он готовил себя к ужасам, но к нормальным ужасам, связанным с фактами, которые он уже знал, а не к новым открытиям.
– Я ведь обещала говорить тебе правду, – потупившись, произнесла Беллилия.
– Да, да, конечно, – заторопился он. – Продолжай, расскажи мне о Германе Бендере.
– Я никогда о нем не говорила, потому что не люблю вспоминать, как ужасно потом со мной обращались люди. Мне пришлось даже уехать из города. Они все ходили вокруг и говорили, что я знала про грибы. Их охватила зависть, когда стало известно о тысяче долларов.
– Герман умер, отравившись грибами?
– Может быть, и не грибами. Откуда мне знать? Он всегда ходил собирать грибы и меня научил в них разбираться. Из них получалась очень вкусная еда, и притом даром.
– Ты накормила его грибами, он умер, а ты потом получила какую‑то сумму денег?
– Но я ведь жарила их в масле.
– О чем ты говоришь?
– О грибах. Он не стал бы их есть, если бы они не были поджарены в масле.
– Я хочу слышать о тысяче долларов.
Она продолжала тем же терпеливым тоном:
– Я ничего не знала о тысяче долларов. Честное слово. Я слышала разговоры о страховке, но не понимала, что это значит, пока мне не прислали деньги.
– Но почему ты дала ему эти грибы?
– Он любил их. И нам не приходилось тратить на них деньги. Все, что нам надо было сделать, – это пойти и собрать их. Он был нищий. Мне и в голову не могло прийти, что у него есть какие‑то деньги, он всегда жаловался, что кончим мы в приюте для бедных. Говорил, что лошади слишком много едят и съели все его доходы.
– Где это было?
– На окраине Сан‑Франциско. Я же говорила тебе, что родилась в Калифорнии.
Она много чего ему говорила. Но теперь он видел, что среди ее вранья сверкают определенные жемчужины правды, и понял, что, когда она пытается говорить правду, эти жемчужины тускнеют от окружающего их обмана. Для Беллилии не было разницы между правдой и выдумками, между честностью и лживостью.
– Ты любила Германа Бендера?
Ее смех был резким и неприятным.
– Тогда почему ты вышла за него замуж?
Беллилия выглянула в окно. Фургон снова привез рабочих. Снежные сугробы по обеим сторонам дороги становились все выше. И рабочие уже начали расчищать дорогу к воротам их дома.
– У него был хороший бизнес, и он не боялся жениться, – ответила Беллилия, снова поворачиваясь лицом к Чарли.
– Наверное, нелегко было выходить замуж в семнадцать лет, а еще труднее жить с нелюбимым мужем.
Губы ее зашевелились, но ни одного слова не вылетело из ее уст. Она явно спорила сама с собой, подвергая сомнению реальность возникшего в ее голове образа, и размышляла над тем, будет ли разумным с ее стороны развивать эту тему.
– Говори, Беллилия. Я постараюсь понять.
Слова хлынули водопадом.
– Иногда он был добр ко мне, а иногда ужасен. Он мог ударить меня и швырнуть на пол. Ты не знаешь, Чарли! Он был жестоким и бил меня, если я просила у него денег. Может, ты этому тоже не веришь? – Ее руки в защитной позе легли на живот. – Я потеряла ребенка. По его вине.
– И получила тысячу долларов, угостив его ядовитыми грибами.
– Нет! – закричала она. – Не так, честное слово, я только старалась кормить его более дешевой пищей. И лишь потом узнала, что он, услышав, что я в положении, пошел и застраховал свою жизнь на тысячу долларов.
– Во все это трудно поверить, – заметил Чарли. – То, что он застраховал свою жизнь, говорит о его заботе и нежности: он был рад, что ты принесешь ему ребенка. Поэтому трудно поверить, что он тебя ударил и ты потеряла ребенка.
Ее лицо стало красным. Она застучала кулаком по столу:
– Тебе придется этому поверить, Чарли. Есть много вещей, о которых ты не знаешь, потому что не встречался с жестокостью. Муж всегда рад, когда жена ему говорит: у тебя будет ребенок, твой первенец. Он считает себя замечательным парнем, ведь он скоро станет отцом. Вот так думал и Герман, когда я сказала про ребенка, но только у него был ужасный, взрывной характер. Когда он на меня разозлился, то забыл, что я в положении. И еще больше разозлился, когда я потеряла ребенка.
– Но у тебя могли быть и другие дети.
– Если бы он был жив, – вздохнула она с благочестием святоши.
– Или, может, ты не хотела их и не допустила нового зачатия: ведь тебе, по‑моему, известно, как это делается.
– Об этом я узнала потом. А тогда была еще совсем зеленой и мало чего понимала. Только позже, гораздо позже мне стало известно, как это делается.
– Ты это уже знала, выходя замуж за Маккелви?
Чарли уже привык к ее пустому взгляду, когда она не хотела отвечать, поэтому громким властным голосом произнес:
– Беллилия! Посмотри на меня.
Она повернула голову, как пациент, выполняющий команду гипнотизера. Чарли наклонился над столиком, взял ее за подбородок и повернул голову так, чтобы ее лицо оказалось против его лица. И вдруг она улыбнулась. Мороз в ее глазах растаял, они снова стали яркими и живыми, а улыбка теплой и ласковой.
Он почувствовал себя скотиной за то, что вынужден был продолжать допрос.
– Так как же насчет Маккелви? Ты была за ним замужем? Или нет?
– Я не помню.
Чарли не был уверен, что так уж осуждает Германа Бендера за его приступы ярости. Чувство собственной беспомощности тоже вызвало у него ярость.
– Невозможно забыть человека, за которым ты была замужем. Не считай меня таким идиотом.
– Пожалуйста, не кричи на меня, Чарли. Что я могу сделать, если память мне изменяет? Что?
– Твоя память очень хорошо тебе служит. Сегодня утром ты сказал, что у тебя не было никаких других мужей, кроме Билли Баррета и меня, а потом вдруг вытащила на свет Божий этого Бендера.
– Бендер настолько подло вел себя, что я стараюсь забыть его, выбросить из памяти.
Чарли покачал головой.
– Я не держу в памяти неприятные вещи, – спокойно призналась Беллилия, и когда Чарли посмотрел на ее лицо, он понял, что по крайней мере на этот раз она сказала правду.
И все‑таки, набравшись терпения, он попытался внести хоть какой‑то порядок в логику ее рассказа.
– Что ты сделала после смерти Бендера?
– Уехала.
– Куда?
– В разные места. Я была компаньонкой одной богатой старой леди, и мы с ней много путешествовали. Ездили на модные курорты: в Нантакет, Бар‑Харбор и Эксбери‑Парк.
