Текст книги "Воскресшая жертва"

Автор книги: Вера Каспари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА I

Когда Уолдо Лайдекер узнал, что произошло после нашего ужина в среду вечером в ресторане Монтаньино, он утратил способность писать что-либо о деле Лоры Хант. Прозаический стиль повествования был для него потерян.

Все изложенное выше он написал между десятью часами вечера в среду и четырьмя часами дня в четверг, с перерывом лишь на пятичасовой сон, кварту черного кофе и три обильных приема пищи для поддержания сил. Полагаю, он намеревался согласовать свое повествование с одним из типичных для Лайдекера последних абзацев, в которых сквозь слезы всегда светится прекрасная улыбка.

Я продолжаю историю. В моем стиле не будет гладкого профессионализма, который, как он бы сказал, отличает прозу Уолдо Лайдекера. Да поможет Бог всем нам, если мы стремимся писать, соблюдая стиль. Но раз в жизни, поскольку это при всех обстоятельствах неофициально, я намереваюсь отбросить стенографический стиль сыскного бюро и высказать несколько собственных суждений. Это мой первый опыт обращения к тем гражданам, снимки которых появляются в газетах в разделе светской хроники. Даже по профессиональным делам я никогда не бывал в ночном клубе, где кресла покрыты леопардовыми шкурами. Когда эти люди хотят нанести друг другу оскорбление, они говорят «дорогой», а когда выражают симпатию, то бросаются словами, которые никогда не употребил бы даже судебный пристав с Джефферсон-маркет по отношению к своднику. Бедняки, воспитанные в условиях, когда каждую субботу вечером они слышат сквернословие, более осторожны в выражениях, чем хорошо воспитанные хлыщи. Я знаю столько же слов, состоящих из четырех букв, как и всякий другой, и употребляю их, когда мне хочется. Но не с дамами. И не в письменной речи. Чтобы человеку научиться писать на бумаге то, что он привык писать на заборе, необходимо окончить колледж.

Я начинаю историю там, где ее закончил Уолдо… В саду у Монтаньино, после третьего бокала бренди.

Когда мы вышли из ресторана, жара навалилась на нас дыханием раскаленной печи. Ни одной фигуры на Макдуггал-стрит. В мертвом воздухе носился запах тухлых яиц. Накатывалась гроза.

– Разрешите отвезти вас домой?

– Нет, спасибо, я хотел бы пройтись.

– Я не опьянел. Могу вести машину, – сказал я.

– Разве я сказал, что вы пьяны? Пройтись пешком – моя прихоть. Сегодня я собираюсь поработать. – И он пошел, постукивая тростью по асфальту. – Спасибо за пиршество, – прокричал он, когда я отъезжал.

Я поехал медленно, потому что голова у меня все еще была тяжелой. Я проехал перекресток, где должен был свернуть к Атлетическому клубу, и вдруг понял, что не хочу домой. Мне не хотелось также играть ни в кегли, ни в пул, ум мой был недостаточно остер для покера, и я никогда не проводил время в праздности в течение двух лет, что здесь жил. Железная мебель в моей спальне напоминала зубоврачебный кабинет. В комнате не было удобного стула, если же вы лежали на кушетке, то под вами морщилось покрывало. Вот объяснения, которые я могу привести, оправдывая то, что я в этот вечер поехал на квартиру Лоры. А может быть, я был просто пьян.

Я остановился, опустил откинутый верх машины, чтобы затем закрыть стекла, и поднялся по лестнице наверх. Позднее я вспоминал, что все это я проделал, как вполне трезвый человек, хотя то, что произошло далее, могло заставить меня засомневаться, в здравом ли я уме. Ключ лежал в кармане, и я вошел так же спокойно, как если бы входил в собственное жилище. Открыв дверь, я заметил первые вспышки света от молнии, пробивавшиеся сквозь шторы. Прогремел гром. Затем наступила тишина, предшествующая сильному дождю. Я вспотел, голова болела. В кухне я налил себе воды, снял пиджак, расстегнул воротничок рубашки и растянулся в кресле. Свет бил мне в глаза, и я его выключил. Еще до того, как разразилась гроза, я заснул.

Гром гремел, подобно эскадрилье бомбардировщиков. Но молния сразу не погасла. Через несколько секунд я обнаружил, что это вовсе не свет от молнии, а свет от лампы под зеленым абажуром. Я ее не включал. Я не вставал с кресла.

Вновь прогремел гром. И вдруг я увидел ее. В одной руке она держала мокрую шляпу, в другой – перчатки. Забрызганное дождем шелковое платье плотно облегало тело. Она была ростом в пять футов семь дюймов, весила около 1,3 квинталя, глаза были слегка раскосые, волосы темные, загорелая кожа. И ноги в порядке.

– Что вы здесь делаете? – спросила она.

Я не мог ничего ответить.

– Что вы здесь делаете?

Я вспомнил о вине и подумал, не брежу ли я.

– Если вы сейчас же не выйдете отсюда, – сказала она дрожащим голосом, – я позвоню в полицию.

– Я сам полиция, – ответил я.

Звуки моего голоса свидетельствовали о том, что я жив. Я резким движением вскочил. Девушка отпрянула. За моей спиной висел портрет Лоры Хант.

Я наконец обрел голос и сказал со значением:

– Вы мертвы.

Мой изумленный и дикий взгляд и странное заявление убедили ее в том, что перед ней опасный сумасшедший. Она стала немного продвигаться к двери.

– Вы… – Я не мог произнести ее имя. Она разговаривала, она пришла мокрая с дождя, она была напугана и пыталась спастись бегством. Что, эти реальные свидетельства жизни были новым клубком противоречий?

Не знаю, как долго мы стояли, глядя друг на друга и ожидая объяснений. В какие-то сумасшедшие полсекунды я вспомнил вдруг, как моя бабушка обычно повторяла, что на небе мы встретимся с теми, кого потеряли на земле. Раскаты грома сотрясали дом. За окном вспыхивала молния. Казалось, под ногами дрожит земля, а над головой раскалывается небо. И все это в квартире Лоры Хант.

Я стал шарить в карманах в поисках трубки и наткнулся на купленную накануне газету. Я развернул ее и спросил:

– Вы в последнее время видели газеты? Разве вы не знаете, что произошло? – Заданные вслух вопросы привели меня в чувство.

Она отпрянула и обеими руками оперлась на стол.

– Пожалуйста, не пугайтесь, – сказал я. – Здесь должно быть объяснение. Если вы не видели газет…

– Не видела. Я была за городом. А радио сломалось. – Затем медленно, как будто составляя разрозненные фрагменты, она произнесла: – А что? Разве в газетах пишут, что я…

Я кивнул головой. Она взяла в руки газету. На первой странице не было ничего. Новая битва на Восточном фронте и речь Черчилля вытеснили Лору с первой страницы. Я показал на четвертую страницу. Там был помещен ее портрет.

Ветер завывал в узком пространстве между домами. Капли дождя били по оконному стеклу. Единственным звуком, который был слышен в квартире, было ее дыхание. Потом поверх газеты она посмотрела мне в лицо, и глаза ее наполнились слезами.

– Бедняжка, – сказала она, – бедное создание.

– Кто?

– Дайяне Редферн. С этой девушкой я была знакома. Я разрешила ей пожить здесь в мое отсутствие.

ГЛАВА II

Мы сели на кушетку, и я рассказал ей о том, как было обнаружено мертвое тело, как было искромсано лицо стандартной пулей калибра 0,18 дюйма, как в морге тело было опознано ее тетушкой и Бесси Клэри.

– Конечно, – сказала она. – Мы были почти одного роста, на ней был мой халат. У нас был один и тот же размер, я дала ей несколько моих платьев. Ее волосы были немного светлее моих, но если было много крови…

Она стала искать сумочку. Я протянул ей свой носовой платок.

Вытерев глаза, она прочитала всю статью в газете.

– Вы Марк Макферсон?

Я кивнул.

– И вы не нашли убийцу?

– Нет.

– Он хотел убить ее или меня?

– Я не знаю.

– Что же вы будете делать сейчас, когда обнаружилось, что я жива?

– Искать, кто убил ту, другую девушку.

Она вздохнула и снова откинулась на подушки.

– Лучше выпейте что-нибудь, – сказал я и направился к угловому шкафу. – Шотландское виски, джин или виски «Бурбон»?

Здесь же стояла бутылка виски «Три Хорсис». Я должен был бы спросить ее о ней, чтобы у нее не было времени подумать. Но я меньше думал о работе и больше о девушке и был настолько изумлен, что не мог утверждать наверняка, что жив, бодрствую и нахожусь в здравом уме.

– Как вы хорошо ориентируетесь в моем доме, мистер Макферсон.

– О вас я знаю почти все.

– Черт возьми, – произнесла она, но потом засмеялась и сказала: – Представляете, вы единственный человек в Нью-Йорке, кто знает, что я жива! Один-единственный из шести миллионов!

Гром и молния прекратились, но дождь продолжал стучать в окна. И это давало нам ощущение оторванности от всех других обитателей города и сознание нашей значимости, потому что мы владели тайной.

Она подняла стакан:

– За жизнь!

– За воскрешение, – сказал я.

Мы засмеялись.

– Идите смените платье, – произнес я, – вы простудитесь.

– Вы отдаете мне распоряжения, – ответила она.

– Смените одежду, вы простудитесь.

– Прекрасно, мистер Макферсон!

Она ушла. Я был слишком взволнован, чтобы усидеть на месте, и чувствовал себя ребенком в темном доме накануне Дня всех святых, когда все кажется фантастическим и неестественным; я даже прислушивался к звукам за дверью, чтобы слышать, как она ходит по спальне, и знать, что она не исчезла снова. Я был весь полон ощущением чуда, жизни и воскрешения, мне приходилось прорываться сквозь тучи, прежде чем ко мне вернулся человеческий разум. Наконец мне удалось успокоиться, сесть на стул и закурить трубку.

Конечно, теперь не существовало больше дела Лоры Хант. Но что я знаю о той, другой девушке? Тело ее было кремировано.

Необходим corpus delicti [10]10
  Состав преступления (лат.).


[Закрыть], чтобы доказать факт убийства.

Это не означало, что моя работа завершена. Ни полицейское управление, ни прокурор судебного округа не позволят такому делу легко выскользнуть из рук. Наша работа состояла в том, чтобы установить косвенные улики исчезновения девушки, выяснить, где ее видели в последний раз и кто. Пока у нас нет неоспоримых доказательств того, что совершено преступление, невозможно осудить убийцу даже после его признания.

– Что вы знаете об этой девушке? – спросил я Лору через дверь. – Как, вы сказали, ее имя? Вы были близкими подругами?

Дверь спальни открылась, и появилась Лора в длинном свободном халате золотистого цвета, который делал ее похожей на фигуру святой, выставленную в католической церкви. Она держала журнал, который лежал на ее ночном столике. На обложке сзади была помещена фотография девушки в вечернем платье, которая улыбалась молодому человеку, зажигавшему ей сигарету. Реклама гласила:

ПРИЯТНО В ОБЩЕНИИ!

НЕТ НИЧЕГО БОЛЕЕ ПРИЯТНОГО В ОБЩЕНИИ, ЧЕМ ЛАНКАСТЕР!

– А, она была моделью?

– Правда, она симпатичная? – спросила Лора.

– Она похожа на модель, – ответил я.

– Она была прекрасна, – настаивала Лора.

– Что еще?

– Как – что еще?

– Какой она была? Насколько хорошо вы с ней были знакомы? Где она жила? Сколько зарабатывала? Была ли замужем, не замужем, разведена? Сколько ей лет? Была ли у нее семья? Кто были ее друзья?

– Пожалуйста, мистер Макферсон, задавайте вопросы по одному. Какой была Дайяне? – Она заколебалась. – Не думаю, чтобы женщина могла вполне честно ответить на этот вопрос. Вам следовало задать его мужчине.

– Ваше мнение, вероятно, надежнее.

– Может быть, у меня свои предрассудки. Женщины с моей внешностью не могут быть слишком объективны по отношению к девушкам типа Дайяне.

– У вас внешность в порядке, мисс Хант.

– Это мы пропустим. Я никогда не пыталась делать ставку на красоту. Вы можете подумать, что я завистлива, если скажу, что считала Дайяне довольно неумной и страшно пустой девушкой, которая производила на меня отрицательное впечатление.

– Если вы так считали, то почему вы пустили ее в свою квартиру?

– Она жила в маленькой душной комнатке в пансионе. А поскольку на несколько дней эта квартира была свободна, я дала ей свой ключ.

– Почему же вы держали это в секрете?

– Никакого секрета не было. В пятницу я обедала с Дайяне. Она мне сказала, что в ее комнате ужасно жарко, а я – что она может перейти сюда и пожить в относительном комфорте. Если бы я пришла домой в пятницу вечером или если бы увидела Бесси, я бы ей об этом сказала. Бесси при всех обстоятельствах обнаружила бы это, когда пришла на работу в субботу.

– Вы когда-нибудь раньше разрешали пользоваться своей квартирой?

– Конечно. А почему вы спрашиваете?

– О вас говорят, что вы щедры. И импульсивны тоже, это так?

Она снова засмеялась:

– Моя тетка Сьюзи говорит, что я веду себя, как простушка из истории о несчастливой жизни, а я ей отвечаю, что простушки в конце концов одерживают верх. Вы отчаиваетесь по поводу причин, которые движут людскими поступками, и не удивляетесь тому, что люди хотят вас использовать.

– Иногда вас по ошибке убивают, – произнес я, – на этот раз вам посчастливилось.

– Продолжайте, – засмеялась она, – вы не такой прожженный человек, Макферсон. Сколько своих рубашек вы в жизни отдали другим?

– Я шотландец, – сказал я жестко, мне не хотелось показывать, что я очень доволен тем, что она разгадала мой характер.

Она вновь засмеялась:

– Шотландскую бережливость часто переоценивают. Моя бабушка Керкленд была самой либеральной и щедрой женщиной в мире.

– У вас бабушка – шотландка?

– Да, из местечка под названием Питлохри.

– Питлохри! Я слышал о Питлохри. Род моего отца из Блэр-Этолл.

Мы пожали друг другу руки.

– Ваша родня была очень религиозна?

– Отец – нет. А о первородном грехе говорили в семье матери.

– А! Разлад в семье, – сказала она. – Не говорите мне только о том, что ваш отец читал Дарвина.

– Роберта Ингерсолла.

Она схватилась за голову:

– Представляю, какое у вас было детство!

– Только если мой старик чуточку перебирал. Иначе Роберт Ингерсолл никогда не приближался ближе, чем на апостольские сорок ярдов.

– Но имя было по-своему магическим, и вы его тайком читали, когда подросли.

– Откуда вы знаете?

– Вы решили узнать все на свете, чтобы вас не могли обвести вокруг пальца.

Я начал рассказывать свою жизнь. Рассказ прозвучал, должно быть, как сочетание Фрэнка Мерриуэлла и Супермена в девяноста девяти томах, каждый стоимостью в 5 центов. Макферсон против Объединения производителей молочных продуктов. Макферсон в Нью-Йорке. Знаменитая ночь Макферсона среди наркоманов. Макферсон и биржевая контора, где процветает спекуляция. Как Макферсон расследует рэкет при найме рабочей силы. Убийцы, которых я знал. От этого мы кое-как перебрались снова к детству Макферсона. С пятого на десятое, или босоногий мальчишка в Бруклине. Мне кажется, я описывал каждую игру, в которой участвовал в команде «Лонг-Айленд Моухоке». Я рассказал ей о тех временах, когда уложил Рокко, главного устрашителя, и как Спаркс Лампини из мести уложил меня, так как поставил на Рокко. И о моей родне, моей матери, моей сестре, которая решила выйти замуж за босса, и какая она оказалась обманщица. Я даже рассказал ей о том времени, когда все мы болели дифтерией и Дэви, мой младший братишка, умер. Я, должно быть, лет десять уже не упоминал имени Дэви.

Она сидела, сложив руки на халате золотистого цвета, с таким выражением лица, будто выслушивала заповеди самого Моисея. Наверно, это имел в виду Уолдо, когда говорил о тонкой лести.

– Вы совсем не похожи на сыщика, – сказала она.

– А вы были когда-нибудь знакомы с сыщиками?

– В детективных историях описывают два типа людей – прожженные, всегда пьяные, которые цедят слова и совершают поступки, руководствуясь своими инстинктами, и холодные, сухие, научно подкованные типы, которые изучают под микроскопом отдельные волоски.

– Какой тип вы предпочитаете?

– Никакой, – сказала она. – Я не люблю людей, которые зарабатывают себе на жизнь тем, что выслеживают людей и заглядывают в их жизнь. По мне, сыщики – не герои, они отвратительны.

– Спасибо, – сказал я.

Она слегка улыбнулась:

– Но вы другой. Люди, за которыми вы гоняетесь, должны быть выведены на чистую воду. Ваша работа важная. Надеюсь, вы расскажете мне еще миллион историй.

– Конечно, – сказал я, надуваясь от гордости. – Как в сказках тысячи и одной ночи. Проведите со мной тысячу и один вечер, и вы не услышите и половины моих отважных подвигов.

– Вы и разговариваете вовсе не как сыщик.

– Ни прожженный, ни научно подкованный?

Мы оба засмеялись. Девушка была мертва. Ее труп лежал на полу в этой комнате. А я встретился с Лорой. И мы смеялись, не останавливаясь. И вели себя, как старые друзья, а позднее, в половине четвертого, когда она сказала, что голодна, мы пошли на кухню и открыли какие-то консервы. За кухонным столом выпили крепкого чаю, как если бы оба были у себя дома. Все было так, как я и предчувствовал, как и должно было быть в ее присутствии, живой, теплой, проявляющей к парню интерес.

ГЛАВА III

– Послушайте! – сказала она.

Мы слушали шум дождя, треск поленьев в камине и звуки сирены – сигнал судам, заходящим в тумане со стороны Ист-Ривер.

– Мы в центре Манхэттена, и это наш тесный мирок, – сказала она.

Мне это понравилось. Я не хотел, чтобы прекращался дождь или чтобы рассветало. Впервые в жизни я по-настоящему отдыхал.

– Интересно, что скажут люди, когда узнают, что я жива, – сказала она.

Я подумал о людях, имена которых записаны в ее адресной книжке, и о напыщенных ничтожествах в ее конторе. Я подумал о Шелби, но произнес только:

– Кого бы я хотел видеть, так это Уолдо, когда он обо всем узнает, – и засмеялся.

– Бедный дорогой Уолдо! – сказала она. – Он тяжело переживал?

– Как вы думаете?

– Он любит меня, – сказала она.

Я подложил еще полено в огонь. Я стоял к ней спиной и не мог видеть ее лица, когда она спрашивала о Шелби. Наступил четверг, двадцать восьмое августа – день их свадьбы.

Я отвечал, не поворачивая головы:

– Шелби в порядке. Он был откровенен, помогал мне и был добр по отношению к тете.

– Шелби прекрасно держит себя в руках. Он вам понравился, правда?

Я по-прежнему смотрел на огонь, пока он окончательно не потух. Существовали фальшивое алиби и бутылка «Три Хорсис Бурбон», страховочные деньги и коллекция неиспользованных обрезов. Теперь я натолкнулся на новый комплекс противоречий. Два плюс два уже не давали четыре. Страховка в двадцать пять тысяч долларов окончательно исчезла.

Мне тяжело было начинать задавать ей вопросы. Она выглядела такой усталой. А Шелби должен был быть сегодня женихом. Я только спросил:

– Шелби был знаком с этой девушкой?

Она ответила сразу же:

– Да, конечно. Она время от времени работала моделью для нашей конторы. Все мы были знакомы с Дайяне. – Она зевнула.

– Вы устали, да?

– Не возражаете, если я немного посплю? Утром, я имею в виду позже, я отвечу на все ваши вопросы, которые вы захотите мне задать.

Я позвонил в свою контору и велел прислать человека для охраны ее входной двери.

– Это необходимо? – спросила она.

– До этого кто-то пытался убить вас. Я не собираюсь рисковать.

– Как вы предусмотрительны! Полагаю, сыщики хороши, если они на вашей стороне.

– Послушайте, мисс Хант, вы можете мне кое-что обещать?

– Вы меня слишком хорошо знаете, Марк, чтобы называть мисс Хант.

Мое сердце застучало, как барабан в гарлемском танцевальном оркестре.

– Лора, – сказал я, и она улыбнулась мне, – обещайте мне, Лора, не выходить из дома, пока я вам не разрешу, и не отвечать на телефонные звонки.

– Кто же может позвонить, если все думают, что я мертва?

– Обещайте мне на всякий случай.

Она вздохнула:

– Хорошо. Я не буду отвечать. А мне тоже нельзя никому звонить?

– Нельзя, – сказал я.

– Но люди ведь обрадуются, узнав, что я жива. Есть люди, которым я должна сразу же об этом сообщить.

– Послушайте, вы единственная из живых, кто может помочь распутать это преступление. Лора Хант должна найти человека, который пытался убить Лору Хант. Идет?

Она протянула мне руку.

Простак пожал ее и поверил.

ГЛАВА IV

Было почти шесть часов, когда я заглянул в клуб. Я решил, что для работы днем мне нужна свежая голова, и оставил телефонный звонок до восьми. В течение двух часов мне снилась Лора Хант. Сновидение имело пять или шесть вариантов, но смысл оставался одним и тем же. Она была для меня недосягаема. Как только я к ней приближался, она уплывала куда-то в пространство. Или убегала. Или запирала дверь. Каждый раз, когда я приближался, я ругал себя за то, что сновидение вызывало такой ужас. По мере того как проходило время и я мучительно переходил от одного сновидения к другому, истинные происшествия ночи становились менее реальными, чем мои ночные кошмары. Каждый раз, когда я просыпался в холодном поту, я все более твердо убеждался в том, что мне снилось, как я обнаруживаю Лору в квартире мертвой.

Когда позвонил дежурный, я вскочил так быстро, как будто под моей кроватью разорвалась бомба. Измученный, с головной болью, я поклялся никогда больше не пить итальянское вино. Возвращение Лоры Хант казалось таким нереальным, что я размышлял над тем, должен ли я в действительности сообщить об этом в управление. Я напряженно вглядывался в реальные предметы, в стальные трубки стульев и письменного стола, коричневые портьеры на окнах, трубы на другой стороне улицы. Потом на бюро рядом с бумажником и ключами я заметил красное пятно. Я буквально выпрыгнул из кровати. Это было пятно от губной помады на носовом платке, которым она воспользовалась. Так я убедился, что она жива.

Потянувшись к телефону, я вспомнил, что велел ей не отвечать на звонки. Она, наверно, еще спала и вряд ли обрадуется, если такой невежа, как я, будет звонить ей в это время.

Я спустился в контору, напечатал на машинке отчет, поставил печать и положил в архив все копии. Потом пошел к заместителю комиссара Преблу.

Каждое утро я входил в его кабинет и докладывал о деле Лоры Хант, и каждый день он повторял одно и то же:

– Продолжайте заниматься этим делом, дружище, может быть, вы обнаружите, что убийца соответствует вашим талантам.

Щеки у него были пунцово-красные, и у меня возникало желание ударить его по щекам. Наши интересы не совпадали: я был одним из внутренних работников под началом комиссара и наиболее активный в нашем управлении, а заместитель комиссара Пребл представлял противоположный лагерь. Сейчас, когда те оказались вне власти, его работа сводилась к чистому умиротворению.

Когда я вошел в его кабинет, он, как обычно, стал насмехаться надо мной. Еще до того, как я произнес хотя бы одно слово, он начал:

– Знаете ли вы, во сколько обходится управлению это дело? Я послал вам материал. Вам следует поднажать, или мне придется назначить кого-то другого, кто знает, как вести дело об убийстве.

– Вы могли бы подумать об этом с самого начала, – сказал я, потому что не собирался сообщать ему, что не следую его советам. Он хотел изобличить меня, давая возможность работать, пока я не зайду в тупик, а затем передать это дело одному из своих любимчиков.

– Что вы хотите сказать? Опять какой-нибудь скоропалительный отчет?

– Не стоит беспокоиться, что мы не можем заполучить убийцу Лоры Хант, – сказал я. – Эта часть дела закрыта.

– Что вы имеете в виду? Вы его нашли? – Он смотрел на меня с явно разочарованным видом.

– Лора Хант жива.

Его глаза стали круглыми, как мячи для гольфа.

– Она сейчас в своей квартире. Я поставил Райана на охрану до восьми часов утра, его сменил Беренс. Но об этом пока никто не знает.

Он постучал по голове:

– Макферсон, мне надо бы связаться с Белльвю, с отделом психопатологии.

Я коротко рассказал ему, что произошло. И хотя волна жары прошла и воздух был прохладен, он обмахивал лицо обеими руками.

– Кто убил ту, другую девушку?

– Еще не знаю.

– А что говорит об этом мисс Хант?

– Я написал в отчете обо всем, что она мне рассказала.

– Как вы думаете, знает ли она что-то, чего она вам не сказала?

– Мисс Хант была в шоке, когда услышала, что ее подруга убита, – сказал я. – Она не могла много говорить.

– Она хорошенькая, Макферсон? – фыркнул он.

– Я собираюсь допросить ее сегодня утром, – сказал я. – Намереваюсь также преподнести сюрприз некоторым людям, которые считают ее мертвой. Было бы лучше, если бы это не попало в газеты, чтобы у меня было время выработать свой план действий.

Такой сюжет годился исключительно для первой полосы «Таймс» и для одновременной радиоинформации в разделе новостей для всей страны, от океана до океана. По выражению его лица я мог предположить, что он прорабатывает способ обессмертить имя Пребла.

– Понимаете, это меняет дело, – сказал он. – Corpus delicti [11]11
  Состав преступления (лат.).


[Закрыть]отсутствует. Нам придется расследовать смерть другой девушки. Интересно, Макферсон…

– Мне тоже было интересно, – сказал я. – Вы все найдете в моем отчете. Запечатанная копия направлена комиссару, а ваша – на столе у секретаря. Я не хочу, чтобы меня отстраняли от этой работы. Вы с самого начала дали мне это дело, и я его буду вести до конца. – Я громко кричал и стучал по столу, сознавая, что запугать человека можно, используя его собственные методы.

И если хоть слово из этой истории попадет в газеты до того, как я дам этому зеленый свет, я устрою здесь большой шум в понедельник, когда вернется комиссар.

О возвращении Лоры я рассказал еще только одному человеку. Этот человек – Джейк Муни, высокий, печального вида янки родом из Провиденса, известный среди наших ребят под кличкой «Молчальник с Род-Айленда». Однажды один репортер написал, что Муни молчал как рыба, и это Джейка так рассердило, что он с тех пор стал вести себя согласно своей кличке. К тому времени, когда я вышел из кабинета Пребла, Джейк уже раздобыл список фотографов, которым позировала Дайяне Редферн.

– Иди поговори с этими ребятами, – сказал я. – И разузнай о ней все, что можно. Осмотри ее комнату. И не говори никому, что она мертва.

Он кивнул.

– Мне нужны все бумаги и все письма, которые ты обнаружишь в ее комнате. И обязательно спроси хозяйку, с какого рода мужчинами она поддерживала знакомство. Может быть, в их числе были мальчики, которые поигрывали обрезами.

Зазвонил телефон. Это была миссис Тридуэлл. Она хотела, чтобы я немедленно зашел к ней.

– Мне нужно кое-что сказать вам, мистер Макферсон. Я намеревалась возвратиться сегодня в загородный дом, ведь я ничего больше не могу сделать для бедной Лоры, правда? Мои адвокаты позаботятся о ее имуществе. Но кое-что произошло…

– Хорошо, я сейчас буду, миссис Тридуэлл.

Пока я ехал по Парк-авеню, я решил, что заставлю миссис Тридуэлл немного подождать меня, а сам навещу Лору. Она пообещала не выходить из квартиры и не подходить к телефону. А я догадывался, что в доме нет еды. Я завернул на Третью авеню, купил молока, сливок, масла, яиц и хлеба.

Вход охранял Беренс. Его глаза округлились при виде покупок, он, очевидно, подумал, что я решил заняться домашним хозяйством.

Ключ от квартиры лежал у меня в кармане.

Она вышла из кухни.

– Как хорошо, что вы не звонили в дверь, – сказала она. – После того как вы мне рассказали об убийстве, – она вздрогнула и посмотрела на то место, где лежал труп, – я боюсь каждого случайного звука. Я уверена, что вы единственный сыщик в мире, который подумал об этом, – сказала она, когда я отдал ей покупки. – Вы сами-то завтракали?

– Вы мне об этом напомнили. Нет.

Мне казалось вполне естественным купить продукты и потом сидеть на кухне, глядя на то, как она готовит еду. Я думал, что такого типа девушки, у которых есть шикарные платья и служанка, чураются домашней работы. Но Лора была не такой.

– Будем церемонны и понесем все в комнату или по-простому поедим на кухне?

– Пока я не стал взрослым, я всегда ел только на кухне.

– Значит, остаемся на кухне, – сказала она. – Дома нет лучшего места.

Пока мы ели, я рассказал ей о том, что доложил о ее возвращении заместителю комиссара полиции.

– Он удивился?

– Он пригрозил отправить меня в отделение психопатологии. А потом, – я посмотрел ей прямо в глаза, – он спросил, не считаю ли я, что вы знаете что-то о смерти той, другой девушки.

– И что же вы сказали?

– Послушайте, – продолжал я, – вам будут задавать много вопросов, и вам, по-видимому, придется рассказать о своей личной жизни гораздо больше того, чем бы вы хотели. Чем откровеннее вы будете, тем в конечном итоге вам будет легче. Надеюсь, вы не сердитесь, что я все это сказал?

– Вы мне не доверяете?

– Моя работа заключается в том, чтобы всех подозревать, – ответил я.

Она посмотрела на меня поверх кофейной чашки.

– И в чем же вы меня подозреваете?

Я старался говорить хладнокровно:

– Почему вы обманули Шелби, сказав ему, что будете ужинать в пятницу вечером с Уолдо Лайдекером?

– Так вас это беспокоит?

– Мисс Хант, вы лгали.

– Ах, теперь, мистер Макферсон, я для вас мисс Хант.

– Перестаньте препираться, – оборвал я. – Почему вы обманывали?

– Боюсь, что, если скажу вам правду, вы меня не поймете.

– Хорошо, – сказал я, – я молчу. Я сыщик. Я не говорю по-английски.

– Извините, если я задела ваши чувства, но, – она водила ножом по красно-белым клеткам скатерти, – это не то, что можно записать в полицейском протоколе. Вы ведь это называете протоколом?

– Продолжайте, – произнес я.

– Видите ли, – сказала она, – я так долго была одинокой женщиной…

– Это ясно, как день, – подтвердил я.

– Мужчины устраивают мужские ужины, – сказала она. – Они напиваются. Они в последний раз кутят с хористками. Это, как я понимаю, означает для них прощание со свободой. Прежде чем жениться, они должны ею насладиться.

Я засмеялся:

– Бедный Уолдо! Спорю, что ему едва ли понравилось бы сравнение с хористкой.

Она покачала головой:

– Для меня, Марк, свобода означала нечто совсем другое. Может быть, вы меня поймете. Это означало, что я принадлежу самой себе, со всеми моими глупостями и бессмысленными привычками, что я единственная хозяйка этих моих привычек. Я понятно говорю?

– И именно поэтому вы так долго откладывали свадьбу?

– Дайте мне, пожалуйста, сигарету, – сказала она. – Сигареты в гостиной.

Я принес ей сигареты и раскурил свою трубку.

– Свобода означала для меня мое уединение, – продолжала она. – Это не значит, что я хочу вести своего рода двойную жизнь, просто меня возмущает, когда вмешиваются в чужую жизнь. Может быть, потому, что моя мама всегда спрашивала меня, куда я иду и когда вернусь домой, и всегда вынуждала меня чувствовать себя виноватой, если я что-то изменяла в жизни. Мне нравится поступать импульсивно, и меня возмущает до глубины души, когда меня спрашивают, куда, что и почему. – Она, как ребенок, повышала голос в стремлении быть понятой. – В пятницу у меня было назначено свидание с Уолдо – своего рода холостяцкий ужин перед отъездом в Уилтон. Это должен был быть мой последний вечер в городе до свадьбы…

– Шелби спокойно это воспринял?

– Конечно. А вы бы нет? – Она засмеялась и показала мне язык. – Уолдо возмущался Шелби. И я не могла этому помешать. Я никогда не флиртовала и не настраивала их друг против друга. И я хорошо отношусь к Уолдо, он суетливый старый холостяк, но он был добр ко мне, очень добр. Кроме того, мы дружим уже много лет. Шелби должен был это учитывать. Мы цивилизованные люди и не стремимся изменить друг друга.