Текст книги "Дочь колдуна"

Автор книги: Вера Крыжановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

ХV

Точно пьяная вернулась Мила в свою комнату после того, как убежала из кабинета. Она упала на стул и закрыла глаза рукой. Состояние опьянения и сильный жар, который она перед тем ощущала, очнувшись от своего забытья, начали проходить и сменяться чувством утомления. Но происшедшее ясно сохранилось в ее памяти и рисовалось теперь отчетливо, во всей его ужасающей правде. Прежде всего представилось видение матери, и ее кроткий, полный любви голос, предупреждавший, что ею хотят воспользоваться, как орудием преступления. Затем вспомнился приход отца, явившегося, как черная туча, прогнавшего светлое видение и обдавшего ее ледяной струей, которая сковала волю и толкнула к Бельскому. Того она не любила и он внушал ей даже некоторое отвращение. Мила вздрогнула, вспомнив мгновение, когда губы ее прижались к устам графа, и то смутное, хотя ясное в то же время сознание, что этот побледневший, как восковая маска, человек, который медленно холодел в ее объятиях, был умиравшим существом, которое она убивала, не желая, однако, его смерти, но от которого не могла уже оторваться сама, впадая постепенно в бессознательное состояние. Потом наступил заключительный акт страшной драмы и ужасное – существо, не то человек, не то видение, – змеей проскользнуло в окоченевшее и неподвижное тело. А что значит пурпурный шнур, перерезанный отцом? Наверно, жизненная нить несчастного Бельского? Призрак его скользнул мимо нее, бросив такой взгляд, который до сих пор приводит ее в трепет… Да, сомнения нет! Совершилось гнусное преступление, и онабыла орудием убийства…

Ах, зачем родилась она особенным существом, роковым и губительным для всего, что прикасалось к ней? В эту минуту Мила была гадка самой себе и с глухим стоном схватилась руками за голову. Но тут же она вскочила с места под влиянием чувства отвращения и брезгливости. Ее распущенные волосы были покрыты точно чем-то клейким; теперь только она заметила, что от платья ее и от нее самой идет трупный запах. Дрожавшими руками сорвала она с себя платье, завернулась в фланелевый халат и побежала в ванную комнату. Теплая вода имелась всегда; она поспешно наполнила ванну, влила в нее флакон ароматической эссенции и с блаженным чувством облегчения окунулась с головой. Освежившись, она вышла из ванны бодрая и легла в постель. Но сердце ее чуть не разрывалось от сильных ударов. Что бы это значило? Несмотря на ее кошмары, которые объяснялись нервами, Мила заимствовала порядочную дозу скептицизма от своей приемной матери; но тут очевидность оккультного мира, полного мрачных тайн, бросалась в глаза, а потому может быть и дурная слава острова имела какие-нибудь основания. А что ждет ее в будущем? Каков-то будет этот «новый»граф Бельский, так как прежний ведь умер? Она не знала, что думать. Но тут словно черная завеса опустилась перед глазами, невыразимая слабость охватила ее, и она лишилась чувств.

Екатерина Александровна проснулась поздно; голова ее была тяжела, а ноги удивительно ослабели. Но так как в доме был гость, то она сделала усилие над собой и занялась распоряжениями по хозяйству. Было уже более одиннадцати часов, а Мила не выходила. Тогда она отправилась в ее комнату и с тревогой нагнулась к спавшей, с ужасом увидав, что у Милы новый припадок каталепсии, которой та бывала подвержена. Она знала, что в подобных случаях никакая медицинская помощь не приносила пользы и единственное средство в случае такого обморока, длившегося обыкновенно несколько дней, это – класть в постель морских свинок, а когда они околевали, их заменяли другими. Екатерина Александровна всегда имела под рукой животных, и теперь было их несколько штук в конюшне, а потому она решила тотчас послать за верным средством. Укутав бледную и неподвижно лежавшую Милу, она вышла из комнаты, запретив входить без ее разрешения. Озабоченная, она почти не обратила внимания на молодого графа во время завтрака и была довольна, когда тот уехал.

Вернувшись от Бельского, Красинский с наступлением ночи отправился к дочери ему одному известным потайным ходом.

Ему стало совестно, что он отпустил молодую девушку, не освободив от флюида разложения и ядовитых токов, которыми она была пропитана. Во время производства серьезной и опасной операции он был так поглощен, что забыл это обстоятельство, и теперь хотел убедиться, не имела ли его небрежность дурных последствий.

Мила все еще лежала в состоянии тяжелой каталепсии, когда отец склонился над ней; она была мертвенно бледна и видимо изнурена. Красинский вынул из кармана имевшийся всегда при нем футляр с флаконами, налил воды в стоявшую на ночном столике рюмку, и влил несколько капель красной жидкости из флакона. Вода закипела, точно на огне. Тогда магнетическими пассами он разбудил Милу и дал ей выпить содержимое рюмки. Щеки молодой девушки почти мгновенно вспыхнули румянцем, но глаза снова закрылись и она тотчас уснула. Помагнетизировав ее еще некоторое время, Красинский ушел.

Мила проснулась свежая и здоровая; она смутно помнила, что видела как будто отца, и что тот давал ей, очевидно, какое-то лекарство, восстановившее ее силы. Чтобы обрадовать Екатерину Александровну, Мила быстро оделась и вышла в столовую, а когда через несколько минут вошла г-жа Морель, то застала ее за столом веселой и свежей.

– Как я счастлива, что ты оправилась, дорогое мое дитя, – обрадовалась Екатерина Александровна, обнимая Милу. – Это гроза, вероятно, подействовала на тебя; ведь ты такая впечатлительная, нервная. Хотя и страшная же была ночь; даже у меня болела голова и ноги точно свинцом были налиты.

В веселой беседе г-жа Морель рассказала, что Бельский уехал очень огорченный ее нездоровьем. Позднее приехали гости, и день прошел весело.

Проводив гостей, Мила с Екатериной Александровной оставались еще в столовой, перетирая и убирая в ящики дорогой чайный сервиз старого севрского фарфора. Было, может быть, половина двенадцатого, как вдруг обе вздрогнули от дикого, но как бы заглушенного расстоянием крика.

– Это в кабинете, – решила горничная, убиравшая посуду в буфете, и бросилась из комнаты.

Через минуту она вернулась белая, как полотно.

– Это граф Бельский кричал, – бормотала она. – Должно, он болен, потому что руками махал, ровно мельница, и задыхался.

– Ты, Акулина, либо сошла с ума, либо клюкнула, – недовольная возразила Екатерина Александровна. – Как может быть граф в кабинете, когда он уехал в третьем часу, после завтрака и, насколько известно, не возвращался.

– А все же это он, потому что я его видела, как вот вижу вас! – убежденно настаивала горничная.

Мила побледнела и ухватилась за кресло, около которого стояла, чтобы не упасть. Зубы ее стучали и на лбу выступил холодный пот. Она-то понимала, что горничная права, и что дух несчастного бродил около места совершенного над ним злодеяния. Увидев ее волнение и смертельную бледность, г-жа Морель встревожилась. Она старалась успокоить Милу, трунила над ее легковерием, а чтобы совершенно успокоить, приказала позвать сторожа, старого матроса, совместно с которым обыскала дачу, – не забрался ли вор.

Екатерина Александровна совершенно не допускала существования потустороннего мира с его особыми законами и тайнами, хотя и не могла подыскать «естественного» объяснения слышанному ею крику. Наконец, все уголки на даче были обысканы и осмотрены.

– Дозвольте спросить, сударыня, верно ли, что граф Бельский жив? – спросил матрос, почесывая затылок.

– Конечно, жив, так как только вчера утром он уехал отсюда и даже завтракал со мной. Почему это вы задаете мне такой нелепый вопрос?

– Потому, что в эту самую ночь, должно быть, около полуночи, обхожу это я дозором дом и вдруг слышу крик, будто кого убивают. Подивился я этому, однако насторожился и вижу: выбегает, значит, молодой граф из дверей террасы, бледный такой да расстроенный, а голова всклокочена и одежа в беспорядке. Перекрестился я и дивлюсь, откуда мол он взялся, а он, знаете, вдруг пропал, ровно в землю провалился. А сегодня вот Акулина видела его, а опосля того и все слышали, как он вопил. Все это не к добру; а коли граф еще и жив, значит ему грозит большая беда.

Екатерина Александровна не ответила ничего. Она растерялась и отпустила сторожа. Мила же, более осведомленная в деле, поняла, что беспокойная душа несчастного, внезапно вырванная из полного жизни и сил тела, тщетно искала облегчения своего мучительного состояния.

Ее томили страх и тоска. Надо было переговорить с отцом и попросить его изгнать духа, которого он лишил его телесной оболочки; будучи великим чародеем, он, наверное, сумеет это сделать. Но до тех пор, пока еще удастся увидать отца, страждущий дух может показаться и ей, а этого она ужасно боялась. Под этим жутким впечатлением она упросила г-жу Морель разрешить ей провести ночь в ее комнате, где был турецкий диван, на что та охотно согласилась и, побеседовав еще немного, они улеглись.

Екатерина Александровна уснула очень скоро; Мила же ворочалась на своей постели с боку на бок, но сон не приходил. Наконец, уже после полуночи, она впала в дремоту, нечто вроде оцепенения, среднее между сном и бодрствованием. Вдруг она вздрогнула и от испуга волосы зашевелились на голове. В соседней комнате раздался предсмертный крик, дверь внезапно отворилась, порыв холодного ветра пронесся по комнате, ударив ей в лицо, и в ту же минуту в нескольких шагах от нее явился Бельский. Он был ужасен. Его окружал ореол красноватого с зеленоватым отливом света; мертвенное лицо было искажено, а в широко раскрытых и пристально смотревших на нее глазах горела такая ненависть, такая отчаянная злоба, что Мила собралась бежать, обезумев от ужаса; но ноги ее отяжелели и отказывались служить.

– Верни мне жизнь… Верни все, что ты у меня отняла, презренная тварь, проклятый дьявольский ублюдок! – сдавленным голосом крикнул он, бросаясь на Милу, и холодные руки призрака схватили ее за шею.

Мила отбивалась и глухо хрипела, надеясь разбудить Екатерину Александровну, но та спала мертвым сном. Она думала, что умирает; цепкие, ледяные пальцы призрака-мстителя как железными щипцами сжимали ей горло, а грудь придавила точно тяжелая скала.

– Папа, спаси меня, – подумала она, а уже все темнело вокруг нее.

Послышался вдруг шум, а между нею и призраком появился пурпурный треугольник, который с треском лопнул; пальцы привидения мгновенно разжались, давившая тяжесть свалилась с груди, а призрак Бельского отступил, превратившись в большой и дымный кроваво-красный шар, который прошел словно сквозь стену и исчез. В изнеможении Мила закрыла глаза.

Ее пробудило чье-то легкое прикосновение; она выпрямилась, опираясь на локоть, и узнала склонившегося над ней отца.

– Папа, спаси меня! – прошептала она, обнимал его шею, и почти тотчас же лишилась сознания.

Красинский поднял ее, как перышко, и скрылся со своей ношей в библиотеке.

Очнувшись, Мила увидела себя в лаборатории отца. Он растирал ей виски и руки ароматичной эссенцией, а потом напоил теплой и сильно пряной жидкостью. Она почувствовала себя лучше и спокойнее, а страх исчез.

– Благодарю, папа. Но, умоляю, прогони его! – шептала она, выпрямляясь.

– Успокойся, дитя мое, он не подойдет больше к тебе и ты не будешь бояться, – произнес Красинский, проводя рукой по ее лбу. – Я дам тебе талисман, который охранит тебя.

– А когда ты дашь мне его? – обрадованная, спросила его Мила.

Красинский улыбнулся.

– Сейчас, милая моя, нетерпеливая крошка.

Он прошел в спальню, а оттуда принес большой металлический диск и положил его в виде коврика на пол. Тогда Мила увидела, что он весь покрыт странными, выгравированными на нем черными и красными знаками. Отец приказал ей встать на этот металлический диск и, взяв в руки небольшой черный треугольник на серебряной цепочке, направил на Милу конец его, напевая при этом размеренным темпом заклинания на непонятном для нее языке. По мере того как он пел, кончик треугольника краснел, словно раскаливаемый на огне; когда же тот накалился, Красинский начертал им три круга, надел талисман на шею Милы, а потом накрыл ей голову куском красного сукна и зажег на нем три шарика какого-то вещества, которое с треском вспыхнуло всеми цветами радуги, распространяя приятный и живительный аромат. Когда Мила сошла с металлического диска, все существо ее наполняло чувство спокойной силы и энергии.

– Ах, папа, как мне хорошо! – сказала она, вздыхая полной грудью. – И страх совсем прошел. Я думаю, если бы гадкий Бельский показался мне в эту минуту, я не моргнула бы глазом. Тем не менее я предпочитаю, чтобы он не показывался.

Красинский не мог удержаться все-таки от смеха при ее наивном заключении.

– Возьми еще вот это, – сказал он, передавая дочери кусок картона с начертанными, крупными буквами, тремя словами. – Выучи наизусть эти три слова, – и он произнес их громко и внятно, а Мила повторила за ним. – Если он или кто другой явится тебе, произнеси эти слова. Это, так сказать, – пропускили условные слова, по которым адские духи распознают, что такой-то мужчина или женщина принадлежат к оккультному миру. Ни один призрак из нашихне посмеет ослушаться. Духам из другоголагеря я не имею сил приказывать или запретить им показываться тебе, но власти над тобой они не будут иметь.

Мила поблагодарила его, но в ту же минуту вздрогнула. Оказалось, что она была в одной батистовой сорочке и холод давал себя чувствовать. Красинский принес широкий мягкий плащ и закутал ее.

– Согрейся, крошка, и сядь в это кресло. Мне еще надо поговорить с тобой, – прибавил он, подавая ей меховые туфли.

Когда Мила удобно уселась в большом кресле, Красинский принес и поставил перед ней объемистую шкатулку с роскошной отделкой.

– Вот тебе награда за оказанное содействие и воздаяние за страх, пережитый в ту ночь, – проговорил он весело, открывая шкатулку и вынимая несколько футляров. – Вот, во-первых, бирюзовый убор, который чудесно пойдет к твоим золотистым кудрям. Вот – бриллиантовый с изумрудами, который также будет очень к лицу тебе; а вот самое красивое. Посмотри: нитка розового жемчуга с фермуаром из розовых бриллиантов. Вещь очень ценная.

При виде драгоценностей Мила забыла все; в эту минуту она была только женщина. Небо и ад потеряли всякий интерес, а счастье обладать прелестными вещами заслонило все остальное.

– Как жаль, папа, что у тебя нет зеркала, – с сожалением и досадой сказала она.

– Как же, у меня есть зеркало для бритья, – ответил Красинский.

Он принес ей средней величины круглое зеркало, и она смотрелась в него с невыразимым удовольствием, примеряя драгоценности. Красинский задумчиво наблюдал за ней, а на бледном лице его мелькнуло грустное и горькое выражение. Кто мог сказать, какое забытое чувство зашевелилось в темной душе мрачного колдуна при виде этого наивного, невинного счастья?…

– Больше всего мне к лицу бирюза, – заключила Мила, закрывая футляры. – А что еще в коробке? – с любопытством спросила она.

– Кружева, – ответил Красинский, вынимая убор венецианской работы. – Это тоже очень дорогая вещь; а эти платье и вуаль английского шитья для знатоков просто неоценимы. Это твой подвенечный наряд.

– Какой ты добрый и великодушный, папа! – воскликнула Мила, обнимая его и горячо целуя. – Ты говоришь – подвенечное платье, а кто будет мой жених? Я не пойду ни за кого, кроме Масалитинова; но, увы, Надя никогда его не уступит, – с негодованием и грустью сказала она.

– Уступит, беспрепятственно уступит, даже принуждена будет уступить, и очень скоро, потому что там готовятся такие события, которые коренным образом изменят жизнь и будущность Нади.

– А ты дашь мне средство, папа, чтобы Мишель не умер от моей смертоносной, опасной любви? Я люблю его и не хочу потерять.

– Я дам тебе бальзам и капли, которые ты будешь употреблять по моему указанию всякий раз, как заметишь, что отняла у него слишком много жизненной силы.

– Благодарю, папа. Но уверен ли ты, что Надя не сделает скандала? Я не желала бы открыто компрометировать себя, отнимая у нее жениха.

– Будь спокойна, все устроится к твоему полному удовольствию. Притом я надеюсь, что буду недалеко от тебя, и ты всегда можешь прибегнуть к моей помощи. Кстати, должен предупредить, что если встретишь меня в обществе под другим именем, то не должна выдавать, ктоя для тебя, а тем более, что видела меня раньше. Также, если увидишь в свете графа Бельского, то тоже не должна выказывать подозрения, что тело его оживляет другая душа.

– Какая страшная и непостижимая тайна – такой подмен души, – содрогаясь проговорила Мила. – Значит, все-таки совершено убийство: жестокое и преступное деяние. Признаюсь, это лежит у меня на совести, – добавила она тихо, заметив, что лицо отца нахмурилось.

– Ты касаешься вопросов, которых не понимаешь. Борьба за существование связана с неизбежной жестокостью, а тайна смерти далеко еще не сказала своего последнего слова. Умирать никто не хочет, это верно, а приобрести новое тело – бесспорно самое надежное и лучшее средство продлить свое существование. Видишь ли, тела все созданы по одному образцу, как часовой механизм. Возьми тысячу часов; все будут ходить одинаково, только бы заводили их. Почему же душа, вышедшая из отжившего тела и поместившаяся в новое, не может воспользоваться этим организмом так же, как бы паровой машиной, налаженной и готовой быть пущенной в движение. До сих пор умение производить аватар составляло тайну черноймагии, жестоко побиваемой белой, но придет время и оно уже не так далеко, как кажется, когда способ этот будет открыт и им широко воспользуются избранники судьбы. Богатые старики будут покупать молодые и сильные тела, чтобы бросать свои старые квартиры и поселяться в новых. Случаи, подобные убийству Бельского, участятся, а судить их ведь очень трудно, потому что, как может профанразглядеть своим грубым глазом, что произошел подмен души.

– Значит, ты предвидишь, отец, что в будущем убийства будут еще чаще? – смущенно и с тоской спросила Мила.

– Они будут в ином роде; теперь же, тебе и другим профанам, они кажутся такими страшными и непонятными потому, что вы не понимаете самого способа его совершения, а для невежд все непонятное кажется невозможным. О! Эти полузнайки, то есть невежды, воображающие себя «очень учеными» потому только, что одолели университет. Что это за ужасное отродье! Такой господин с гордостью именуется «доктором» химии или медицины, а в сущности он еще только понюхал науки, не углубляясь в нее.

Как лечат врачи? Следуя рутине своих предшественников; вылечат насморк или простое воспаление при пособии своей латинской кухни и считают себя великими. Но как только они очутятся лицом к лицу с какой-нибудь из нервных и психических болезней, где скальпель бессилен, они становятся в тупик, потому что видят и лечат однотело, упорно не желая даже допустить существование чего-либо кроме плоти, а тем более понять, что именно в этом-то нечтои заключается ключ к тайне.

Истиннаянаука – это оккультная, ибо в ней таятся корни великих истин и причина всех вещей. То, что изучают с открытыми глазами, видя одну только материю, не имеет большого значения; настоящим же ученым становишься тогда, когда, закрыв глаза на видимое, погружаешься в пучину невидимого мираи изучаешь духовную жизнь.

Для того, чтобы быть действительноврачом, в полном значении этого слова, надо изучить астральное тело так же хорошо, как и физическое, понимать могучее влияние одного на другое, и уметь управлять невидимыми силами, как например флюидические токи, силы: солнечная и лунная, огромное влияние красок и запахов. А слепец, не замечая, проходит мимо сокровищ, расточаемых перед ним природой, а по своему невежеству совершает, конечно, больше убийств, чем мы – черные кудесники. В лаборатории вселенной имеется все, необходимое животному или растению; потому что одно дополняет другое и невидимая магнетическая цепь объединяет все три царства, – минеральное, растительное и животное, – с человечеством. Нет ничего мертвого, нет ничего бесполезного, потому что мудрая хозяйка, называемая «природой», умеет пользоваться всем. Пепел, например, кажется ни к чему не годным, а между тем сколько в нем полезных и чудесных веществ. На пепле и костях угасшего человечества зарождаются и развиваются новые творения и у настоящего врача всегда наготове неистощимый запас лекарств, ибо в великой кухне природы он найдет все, потребное ему.

На себе самой, Мила, ты видишь подтверждение сказанного мной: ни один врач не понял настоящую причину твоего болезненного состояния, и все называли его «неврастенией». Прекрасно, но ведь «неврастения» – это слово, прозвание, которое они не умеют объяснить, т. е. икс, который существует, но они не могут определить его, чтобы подвергнуть радикальному лечению. Они не знают или не хотят видеть, что в каждом существе находится неистощимый запас жизни и сил, которые надо только уметь поддержать. Дуб или пальма могут жить сотни лет; жизнь попугая, да и других животных также бывает очень продолжительна; один человек редко, за немногими исключениями, достигает ста или ста двадцати лет. Это только «случай», но для того словно и созданный, чтобы доказать, что существует возможность и основание для такой долгой жизни, а от человека зависит упрочить это основание и найти средство создать новую породу, способную жить сотни лет. И средство это найдут, потому что оно должно бытьтак же просто, как и все в природе. Мое же убеждение – таково, что искусство продлить жизнь состоит в сохранении сил в клеточках, из которых состоит человеческое тело, и в питании организма веществами, потребными ему для существования без увядания; причем необходимо уничтожать такие, которые вредят, точат его. Ежедневно люди умирают тысячами; сколько тружеников мысли погибает от слабости, истощения жизненных сил или паралича мозга, а почему? Потому что полуученые не знают оккультногокорня болезни, лечат паллиативами, а когда микстуры им не помогают то, они со спокойной совестью решают, что болезнь «неизлечима», а смерть – «естественный результат известных причин». И так будет продолжаться до тех пор пока, как всегда и случается, какой-нибудь профанне сделает великого открытия на изумление патентованных «ученых».

Я не настолько сведущ, чтобы утверждать, что смерти не должно существовать, и что если она продолжает терзать человеческое сердце, то только потому, что люди терпят ее по своему невежеству; этого сказать я не могу. Но что воскрешениемертвых существует, а что астрал может быть вызван и водворен в материю, это – факт бесспорный.

Ведь воскресали же Лазарь, дочь Иаира и так далее; пророки и многие великие служители белоймагии тоже воскрешали умерших. Есть, значит, средства, существуют токи, которые возобновляют ткани и восстанавливают деятельность сердца, этого великого двигателя, соединяющие в себе все проводники жизни в человеческом механизме.

Удивительный и таинственный орган! Первым начинает он действовать и последним кончает работу, управляя всем организмом, контролируя все в нем происходящее и в то же время являясь восприемником, так сказать, всех чувств, движений души; он в постоянном общении с миром, и я подозреваю, что в нем-то и таится великая тайна борьбы со смертью.

Великие посвященные, те таинственные мудрецы, которые скрываются в своих недоступных Гималайских дворцах, они-то знают эту тайну, но никогда ее не выдадут, особенно нам, которых они презирают и уничтожают при всяком удобном и неудобном случае…

Красинский замолчал, поглощенный видимо своими мыслями. Случайно подняв глаза, он встретил прикованный к нему взгляд дочери, и зеленоватые глаза Милы выражали смутные чувства. Красинский провел рукой по лбу и выпрямился.

– Я увлекся, дорогая, и заговорил о сложных, непонятных предметах, которые, полагаю, даже мало занимают тебя; я же, видишь ли, живо интересуюсь окружающими тайнами и забыл, что для тебя понимание слишком трудно.

– Ты ошибаешься, папа. Все, что ты говорил, крайне любопытно; я все отлично поняла, и очень желала бы изучить эти таинственные, увлекательные науки. Только я боюсь этих неведомых сил.

– Страх, милая моя, – это надежный запор, который накрепко замыкает перед профаном врата оккультного мира. Тот, кто боится, никогда не перешагнет грани невидимого. Там на страже стоит дракон входа – страх, а стережет он одинаково, как белуюдверь, так и дверь туда, что люди называют «адом». Первое достоинство ученика науки – это мужество и смелое сердце, умеющее побороть страх, который вырастает со всех сторон, чтобы смутить его.

– Папа, умоляю тебя, научи меня никогда не бояться! – воскликнула Мила, сверкая глазами.

Красинский улыбнулся.

– Это трудно и надо много энергии, чтобы владеть собой, – ответил он. – Увидим, хватит ли у тебя необходимой твердости.

Одно могу указать тебе теперь же: для того, чтобы побороть свои слабости, надо стать выше заурядного человека; необходимо огромное напряжение нервов, род экстаза.

Достоверно известно, что во время сильного волнения человек забывает страх, а все обыденное, мелкое в жизни бледнеет и сглаживается. Духовные силы работают одни, и в такие минуты человек становится смел, пренебрегает всякой опасностью и внутренняя сила толкает его вперед. Доказательства сказанного мною имеются издавна; известно множество фактов, когда, ввиду грозящей опасности, у человека неизвестно откуда являются силы. Бесстрашный и отчаянный, он пренебрегает всякой опасностью; весь его телесный аппарат работает с невероятной силой, а проворством он может превзойти иной раз акробата; мощь увеличивается во сто раз, и соображение быстрее молнии. А придя в нормальное состояние, тот же человек недоумевает, как он мог все это совершить, и почему голова его не закружилась над этими безднами, при одной мысли о которых он уже дрожит? Каким чудом прошел он такие изумительные пространства, поднимал тяжести, которые должны были бы по-видимому, раздавить его? Случалось видеть, что женщины, своими слабыми руками ломали железные решетки в минуты подобного возбуждения, когда астрал властвует над плотским телом, комкает и словно из воска делает из него по-своему, что хочет. Такое высшее напряжение наиболее часто и сильно бывает с людьми нервными и с виду слабыми, а не с крепкими, которые кажутся олицетворением силы; но дело в том, что у тех астрал обременен материей. Одним же из главных условий приведения себя в такое высшее состояние признается уединение, т. е., отсутствие прочих живых существ, которые во все стороны разливают свой сильный, животный флюид; а в обществе человек постоянно сталкивается с ауройвсякого сорта. Чем более человек упражнялся, в добре или зле, тем развитее его аура, тем пространнее она и исполнена динамической силы. Все, посвященныев белую или черную магию, избегают обыкновенно толпы, которая гнетет и душит их ауру. По этой причине на всех умственно работающих, на истинноученых толпа производит тягостное и подавляющее впечатление; аура их сжата, и им кажется, что не хватает воздуха, словно они стоят под стеклянным колоколом. По твоим глазам я вижу, что сказанное мной не совсем ясно тебе и ты только смутно понимаешь меня. Поэтому я объясню в нескольких словах, что такое человеческая аура: это отражения его мыслей, чувств и деяний, которые образуют мало-помалу вокруг него яйцевидной формы ореол, а состав его, цвет и запах, соответствуют химической сумме образующих его излучений. Дальше, всякая умственная работа, всякое нервное напряжение производит, подобно динамо-машине, более или менее светлые токи, до огненных и искровых лучей.

Чем напряженнее мозговая деятельность и потому сильнее пламенные взрывы мысли, тем более расширяется аура, становится восприимчивее, а человек, занимающий по-видимому так мало места, становится чем-то громоздким и ему нужно большее пространство, иначе он задыхается в толпе.

– Значит, для достижения такого высшего состояния необходимо жить в уединении, избегая общества? – спросила Мила, слушавшая отца с напряженным вниманием.

– Это один из наиболее важных способов, но не единственный. Для того, чтобы подавить в себе плотского человека и придать большую гибкость астральному телу, существуют разные средства: питье, мази, специальные ванны; вообще, разнообразные приемы, уничтожающие бесполезный накожный жир и способствующие астральному телу отделяться, чтобы производить магические действия. Волшебные сказки, дитя мое, например «Тысяча и одна ночь», вовсе уж не такая нелепость, как об них думают. Это пересказ в восточной форме магических действий, совершать которые способен тот, кто обладает их секретом. Я сам испытал на себе благотворное влияние одиночества.

Вот уже более двадцати лет, как я живу в этом подземелье, провожу в нем наибольшую часть времени и, по совести могу сказать, не знаю, что такое «скука». Я учился, копался в умственных сокровищах собранных здесь; а тут существуют весьма интересные записи, под стать любому потрясающему роману. Как в волшебной панораме оживали передо мной события, а древние подземелья населялись людьми минувших веков. Каменные изваяния на могилах и в склепах говорили, становились вновь живыми, с их любовью и ненавистью, с их преступлениями и страданиями. А наука, хотя бы то и наука зла, как зовут ее болваны, – все равно. Какие горизонты открывает она, и какую чудодейственную силу дает! Время прошло у меня, как сон. А ты видишь, Мила, что годы и труд не истощили моего тела; я разумно поддерживал его необходимыми для него веществами, и кто теперь скажет, что мне столько лет.

Красинский встал, улыбаясь, а Мила с восхищением и любопытством смотрела на него. Высокий и стройный, он походил на молодого человека.

Затем он научил ее, какое благовидное объяснение дать г-же Морель относительно полученных от него драгоценных подарков. В занимаемой ею спальне, бывшей прежде комнатой Маруси, был потайной шкаф, и Красинский указал Миле, как найти его и открывать; туда она должна спрятать шкатулку и рассказать, что случайно нашла шкаф и ящик.

– Мы увидимся только через неделю, потому что я уезжаю по неотложному делу, – прибавил он. – Но устрой так, чтобы остаться здесь до моего возвращения, потому что мне надо еще раз поговорить с тобой перед отъездом вашим в Киев.

Мила обещала и, веселая, собралась уходить.

– Я донесу до библиотеки ящик, а то он тяжел. Не бойся призрака Бельского, если он даже и появится, – говорил Красинский, – пока они проходили подземными коридорами. Он не властен более над тобой и не может причинить тебе вреда; запретить же ему бродить по этим местам я не могу. Он приходит сюда черпать силы в человеческих испарениях и до тех пор будет пользоваться ими, пока астральное тело его, еще перегруженное жизненным флюидом, не очистится достаточно для того, чтобы подняться во второй и более чистый сравнительно с первым слой, доступный духам умерших; но первое время ему настоятельно необходимо оставаться среди живых.