Текст книги "Барон-дракон (СИ)"

Автор книги: Вера Огнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Глава 4

Сарко блаженно щурился на солнце. Он еще затемно снарядил лодку, отгреб вдоль берега подальше и закинул сеть. Рыбка ловилась ни шатко, ни валко, но на ужин уже есть. Голодным никто не уйдет. К вечеру кабанчика обещали подвезти.

Налаживается жизнь.

Ох-хо-хо! Налаживается? Да вроде. Высокие Господа по долине более стаями не шастают. Ему самому оно и не страшно, но гостей в таверне за последнее время убыло впятеро. Только три дня, как начали по старому собираться. Лодки, опять же, с моря пошли. Хоть драконы над водой и не летают, люди все равно предпочитают тайно добираться до "Старой каракатицы". Лучше, чтобы никто ничего не видел. И себе лучше и хозяину таверны.

Лодка покачивалась у самого берега под обрывом в тени скалы. В полдень такая тень особенно черна. А вокруг, сколько хватало взора – синее сияние и блики. Сейчас Сарко посидит еще маленько, вздремнет даже, потом вытянет последний провяз с рыбой и – домой.

Метрах в двадцати от лодки вода вдруг брызнула фонтанчиком. Слабый камень сорвался со стенки? И – еще. И еще!

Сарко тихо, но сноровисто погреб в тень скалы. Кто-то топтался над обрывом.

Человек ли, зверь ли, пусть себе топчется, да не знает, что на воде сидит наблюдатель. А он еще посидит, посмотрит. От чего-то стало тревожно. Слухи, должно быть, виноваты. Нагрянувшие в таверну по наступлении относительно спокойных времен, гости радостно донесли, что драконы таки передрались между собой. Одного, который закон нарушил, даже судили.

– Кого? – поинтересовался Сарко.

– Андрага, – радостно гыгыкнул Ерик.

– Этот из Старых, – зачем-то уточнил хозяин таверны.

– А мне – хоть из каких. Одним меньше – все людям послабление.

Сарко, невидимо для окружающих, задумался. Барон Андраг, продав ему заклинание, уверил, что даже по его, барона то есть, смерти, формула не распадется. Стало быть – опять кругом в выигрыше. И таверна за ним осталась, и ворожба драконья, и враг, утащивший Астхриг в свой вертеп, под суд пошел – получил наказание.

Живи и радуйся! Пляши, братва, пей, ешь, веселись. Не ступит больше на порог странный прохожий в черной как ночь одежде, не вымоет сапог в море. Не ответит на вопросы, не растолкует темному народу кто такие драконы, а кто такие люди… и про Астхриг уже не спросишь.

Сарко так глубоко задумался, что тяжелый всплеск в том месте, куда падали камешки, аж подбросил. Мало, лодка не перевернулась. Краем глаза рыбак ухватил, что летит в воду большое тяжелое тело. Долетело и камнем пошло ко дну. Ровно топор в воду кинули, а не человек сорвался. И надо же так попасть – аккурат в сети.

Первая мысль была: пропала сетка. Такой тяжелый точно порвет и обрывок на дно утащит. Второй мысли не оказалось, вместо нее колыхнулось в душе нечто похожее на стыд: опаскудился, ты, живя в безопасности, сам себе драконом стал, сети важнее.

Больше не таясь, Сарко широкими гребками погнал лодку к месту падения тела. Там из глубины к искрящейся голубой поверхности клубилось черное облако ила. Точно, в сети угодил утопленец. Но поплавки, что стояли по концам веревки, хоть и сошлись близко-близко, не потонули. Ухватив оба буя, Саркел подтянул веревку и намотал на самодельный ворот. Рукоять пошла трудно, каждый виток кренил лодку на бок, но человек продолжал выбирать сетку.

Железный он что ли? Или каменный? Лодка уже дважды черпнула бортом.

Рыбак поддел веревки и начал сдвигать с борта к корме. Так-то лучше. Нос суденышка задрался, однако, утопленец был уже совсем рядом. Синюю воду мазнул угольно черный край плаща. Потом, запутавшееся в сети тело перевернулось. Над поверхностью показалась голова.

Сарко обезумел. Рискуя вовсе перевернуть лодку, он вскочил и ухватился за тяжелую гребь. Из воды вынырнула голова с длинными черными волосами. Глаза закрыты, кожа бело-серая, как осевший весенний снег.

Занесенное над головой весло, дрогнуло в руках – добить, если еще живой! А говорили – суд… И про Астхриг уже не спросишь.

Глаза дракона открылись.

Он греб как никогда в жизни. Всю душу вкладывал. Только бы дотащить Того до отмели. Только бы живого. Он его не станет вытаскивать на берег. Он его прямо в воде поспрошает. Попался, проклятый!

Но вытаскивать всетаки пришлось. Иначе утащило бы. Как только Сарко разжимал руки, неподъемное тело волокло в пучину, неведомо откуда взявшимся в этом месте течением.

Вытащив и даже откатив тело подальше от берега, человек упал возле беспамятного дракона, отдышаться.

Он очнулся, когда рядом обозначилось шевеление. Недоутопленец начал подавать признаки жизни. Сарко поднял голову. На него глянули темные страшные глаза.

– Ты зачем меня спас? – прохрипел Андраг.

Человек подскочил, навис над драконом, приставив к его шее внушительный тесак. Если тот дернется, да хоть мигнет не так – зарежет. У ненавистного людоеда даже ресницы не дрогнули. Человеку стало страшно. Размахался ножиком, решил, что связанный дракон не страшен. А тому, может, и дергаться не надо, только подумает – ошметки полетят.

– А!!!

Сталь чиркнула по коже. Узкая рана тут же наполнилась густой темной кровью. Надо бы дорезать. Только… Дракон как лежал, так и лежал. Ясно же что убивают, а он даже не сморгнул.

У Сарко затряслись руки. Врожденная ненависть и врожденный же страх перемешались с недоумением. А еще, из глубины черным клубом, как давеча ил, поднялось – замучить дракона. Они мучают, они оскверняют, они заставляют все живое бояться себя хуже смерти. А я – тебя!

– Что остановился? Режь, – донеслось из-под ножа.

– Зарежу! Но сначала ты мне скажешь, что сделал с моей дочерью. И ты мне не соврешь. Я ложь за версту чую. Не только вам чужие мысли читать. Пока говоришь правду, будешь жив.

Сарко не хвастался. Вся округа знала, соври хозяину таверны, от стола и крова не откажет – работа такая – только душевности или помощи от него больше не жди.

Дракон было трепыхнулся, но тут же и обмяк. Что значит, море рядом – съело драконью силу – возликовал трактирщик.

– Не помню, – сказал Андраг и закрыл глаза.

– Говори! – Саркел погрузил нож в рану, но давить поопасился. Перехватишь жилу, и пикнуть не успеет.

– Не помню, – все так же безразлично отозвался враг, – Как ее зовут?

– Астхриг ее звали. Ты у меня ее в уплату за таверну взял двенадцать лет назад. Что ты с ней сделал?

– Черненькая? Глаза веселые… Все время смеялась…

Дракон закрыл глаза. Брови сошлись к переносице.

Когда Саркел прощался с девочкой, та только плакала, да цеплялась руками, за все что попадалось на пути. Он много лет не разрешал себе эти воспоминания.

Как сам взял дочь за руку, как повел к двери, как передал с рук на руки толстому белесому домоправителю барона Андрага. Высокий Господин до того и видел-то ее всего один раз, откуда знает, что ее смехом как солнцем наполнялась старая таверна?

Руки тряслись. Рана на шее дракона разошлась. Кровь стекала и капала, впитываясь в песок. Так ее всю и выпустить!

– Что с ней сталось? – взревел Сарко.

– Что и с другими, – страшно и непонятно отозвался Андраг, но тут же пояснил. – Года три она у меня в замке жила, потом бабке отдал.

– Что с ней сделала твоя бабка?

– Замуж отдала, – последовал безразличный ответ.

– Как! – опешил Сарко. Рука с ножом непроизвольно дернулась. Рана стала еще шире.

И ведь не врал! Не врал!

У Саркела будто камень с плеч свалился. Всю жизнь эту тяжесть тащил, надрывался, думал так и задавит до смерти, а оказалось – всего одно слово, и – нет камня.

Нож полетел в сторону. Трактирщик одной рукой зажал рану на шее дракона, другой полез за пазуху и вытащил чистую тряпицу, что на всякий случай дала

Ашхен. Покончив с перевязкой, он начал распутывать сеть. Завертело дракона, как совсем не задавило! Кое-где пришлось резать ячею. Барон Андраг не шевелился. Только когда Сарко закончил свою работу, тот открыл глаза и выдал:

– Вспомнил. Бабка как-то про нее говорила: пятого или шестого родила.

– Кто родил?

– Не бабка, конечно – твоя дочь

Человек с пяток сел на задницу.

– Так это ж внуки мои.

– Тебе их все равно никогда не увидеть. Бабка в свои горные деревни никого не пускает. Тебя тоже не пустит. Лучше и не пробуй.

И пусть, враз решил человек. Главное, что девочка жива. Да какая девочка – взрослая женщина. Детей куча… Или враг глаза отвел? Подозрение отравило нечаянную радость. Он опять настороженно вгляделся в лицо барона.

– Что смотришь?

– И верю и не верю, – честно признался человек.

– Как хочешь.

Сказал, а сам голову назад откинул, подставляя шею под удар. Только тут до

Сарко вдруг разом дошла вся картина – сложилась из отдельных кусочков.

Дракона свои, стало быть, засудили, да так, что он в море топиться побежал. А не дали, сам шею подставляет – режь, добрый человек, чего уж там. И получается, если добрый человек свое исконное желание – убить дракона – исполнит, сыграет на руку Высокому Совету.

Трактирщик отодвинулся подальше. Дракон полежал еще с задранной головой, потом зашевелился, начал подниматься. Только передумал, упал навзничь и в небо уставился. А в глазах такая тоска, какую человеку просто не перенести.

Драконья тоска.

– Однако плохо тебе, Высокий Господин.

– Уже не Высокий и почти не господин.

– Как в такое поверить?

– Поверил же, что твоя дочь жива. Только ты не спросил, что она у меня в замке три года делала. Знай, любила меня, спала со мной, а когда к бабке оправлял, чуть не удавилась. Девочки из петли вынули.

Сарко заскрипел зубами, как представил. Но зубы разжались. Любовь зла. А такого как Андраг любая баба полюбит, если знать не будет, кто он на самом деле. А и будет знать – полюбит, сделал он неприятное умозаключение.

– Между людьми слух прошел, что драконы своего судили. Только не известно, за что. Не за… Ивана?

– Ты его на острова отправил?

– Да.

– Теперь забудь. И про него и про его дочку.

– Девчонка-то жива?

– Замуж за хорошего человека пошла.

– Тоже из-под тебя?

– Это уж, как водится.

– А не свернет ли хороший человек ей шею, как дознается?

– Нет. Он, считай, за благословением ко мне же и пришел. Я благословил.

– Охренеть, – подытожил Саркел. – Тебя, значит, не за них…

– Меня – за меня.

Человек задумался, аж голова загудела. И так и этак поворачивал, а входило: у драконов все как у людей. Только у них страховиднее, а у людей подлее.

Народись такой как Андраг среди человеков – враз бы сами задавили, чтобы не высовывался. А кто порасторопнее, предварительно продать бы успел соплеменника тем же драконам и на выручку дом купить.

– Ты от приговора что ли сбежал? – осторожно поинтересовался хозяин

"Старой каракатицы".

– Нет. Приговор приведен в исполнение.

– Не понятно мне. Ты ж живой и здоровый… на вид.

– Это еще не все. Во-первых: ссылка. Во-вторых: лишение Силы.

– Колдовать что ли запретили?

– Да.

– И ты от того топиться побежал? – Сарко был поражен.

– Это все равно, что птице отрезать крылья, все равно, что у умного отобрать голову, у сильного – волю. Все равно, что отобрать жизнь.

Сарко начал подниматься с земли. Ноги затекли, в голове гудело от разом навалившейся усталости, да и напекло. Солнце катилось к закату. Скоро, наступит ночь, а с ней – насущные заботы трактирщика. И так поди Ашхен тревожится. Домой пора.

Барон лежал не шевелясь. Сейчас Сарко отвалит, стихнет шлепанье весел по воде, а тот опять в море наладится, и некому уже будет выловить непутевого дракона из пучины.

– Вставай! – вдруг взревел над ним человек. – Умереть всегда успеешь. Силы его лишили! Другие без нее всю жизнь, и – ничего. Живут. Не просто маются, живут, любят, да надеются. Оно, конечно, руку или ногу потерять страшно. Но и без них можно человеком остаться, если ты человек, а не размазня. Обидели тебя, бедного, игрушку отобрали… По тому что магия твоя игрушка и есть.

Сарко запыхался. Перевел дыхание и попутно ужаснулся: такого дракону наговорил, вовек ему Высокий Господин не простит. Но остановиться он уже не мог:

– Что магия! Видимость одна. Крылья расставит, огнем пыхнет, и – полетел.

Драконом-то любой дурак проживет. Ты человеком проживи.

***

Андраг не торопился. До заката он просидел над морем на краю высокой скалы. Прежняя, необоримая хватка пучины ослабла. Он вскоре перестал ее замечать. Сидел себе и просто любовался закатом. В том мире тоже будут закаты.

Там все как здесь. Если бы этим можно было себя уговорить! Подляна в том и состояла, что Миры оставались незыблемыми, а Андрага, как личности, считай, уже и не было. Его ополовинили. Его лишили защитной оболочки, кожи. Как жить с ободранной кожей он не знал. Он не хотел. Но последние слова трактирщика зависли в мозгу. Его ломали, но не доломали. А недоломанное еще может срастись. Другое дело, что тут нужны силы и совсем не драконьи. Иное нечто, чего он не знал, не умел, не допытывался. И это придется искать и постигать. Иначе, получится, что Совет добился своего: раздавил и развеял дракона Старой крови Андрага.

Сегодня в полночь ему предстояло убыть в бессрочный отпуск. Где он будет находиться в момент свершения приговора – не важно. Он просто исчезнет здесь и возникнет там. Но возникнет не новым, только что народившимся человеком.

Он очутится в шкуре давно знакомого и даже где-то любимого Вадима

Ангарского. Только не известно пока, как личность Вадима отреагирует на вторжение. Не свихнулся бы парень

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава1

Теперь Вадиму казалось, что он всегда об этом знал. Если и не знал доподлинно, то чувствовал. Тот, второй, периодически появляясь и подселяясь в сознание, толкал на поступки, которым Вадим потом сам удивлялся. И радовался.

И гордился в глубине души и в тайне, пожалуй, даже от самого себя. Порой оторопь брала от собственной отваги и бесшабашности. Но… Вадим хмыкнул.

Как говаривал наш мажордом: но… На любой позитив всегда найдется большая куча негатива, которая благополучно тот позитив под собой похоронит.

Последнее явление и окончательное взаимопроникновение хоть и отвлекло от далеко не блестящих собственных обстоятельств, оптимизма не внушило. В увечное тело Вадима втиснулась увечная душа Андрага. А это вам не математика.

Из двух минусов плюса не получилось, получился длинный, тощий, умный, даже красивый субъект со странным взглядом, от которого у мужчин шерсть вставал дыбом на загривке, а у женщин – в другом месте.

Для начала, означенный субъект месяц провалялся в маленькой комнатушке, примыкающей к офису Стасика. Свалившегося буквально ему на голову, избитого и вообще какого-то странного однокашника, Стас мог устроить только сюда. Не дома же его селить. Такого альтруизма старый товарищ позволить себе не мог, хоть режь.

Когда Вадим Ангарский, вызванный в перспективный северный регион, дабы трудиться на благо свеженарожденной Стасовой фирмы, вывалился из общего вагона, будущий босс оторопел. Он-то звал к себе блестящего специалиста в равной степени разбирающегося в проектировании и компьютерных заморочках.

Ему-то нужен был свой человек, который и дело сделает и не продаст за здорово живешь, и которому, чего греха таить, не надо платить бешеные бабки. Стас свою фирму именно такими и укомплектовал. Некоторые, увлеченные блестящими перспективами, вообще работали за чисто символическую плату.

Фирма-то развивалась! Скоро они начнут по настоящему зарабатывать. Тогда

Стас со всеми и рассчитается. Но Вадим его просто-напросто обманул. Вместо непритязательного интеллигента, хотя бы и слегка пьющего, Стасик увидел микст из ума злости и боли. Но хуже всего был взгляд. Боссу показалось, что Ангарский прошил его тем взглядом насквозь, сразу ухватив суть невинных, в общем-то,

Стасовых хитростей. И ведь не сбросишь с рук. Бывшие одноклассники и однокурсники, которых Стас кропотливо переманивал к себе в фирму, в большинстве своем знали и помнили Ангарского. Как-то они посмотрят на шефа, бросившего друга в беде?

Не бросил и даже приложил максимум усилий к поправлению Вадимова здоровья, рассудив в конце концов – привыкнет к обстановке – обтешется. Стас даже свозил товарища в больницу и показал знакомой докторше. Большая, суровая, похожая на каменную скифскую бабу дама в белом халате, потыкала в похмельного Ангарского пальцем, повертела перед близорукими глазами снимки, кликнула носатого травматолога и приговорила: фигня. Перелом поперечного отростка. Три недели постельного режима, тепловые процедуры, покой, уход.

Само срастется. Это ей фигня – она каждый день людей режет. А Стасику каково?

Помаялся сомнениями, посоветовался с вечно сонной женой Лялькой и определил

Вадима в офис, сбросив с рук на попечение секретарши и бухгалтерши.

Те восприняли явление, заросшего щетиной, неприветливого субъекта в их законной комнате отдыха, как посягательство, и по началу ощетинились. Но по мере того как боль уходила, и прояснялся Вадимов взгляд, баб начало забирать. И не просто забирать – закручивать и затягивать в омут, в смертоносную воронку его темных, непонятного цвета глаз.

Кончилось плохо. Вадим-то поправился и даже приступил к работе. А вот обеих дам пришлось увольнять – подрались в офисе среди бела дня на глазах у клиентов. Дошло до вырывания волос. Физиономии у них к концу побоища, – разнимать пришлось, разумеется, Стасику, Ангарский сидел в сторонке, будто не по нем звон, – были разлинованы, как детские тетрадки. Не останови их начальник, и глаза бы друг дружке повыдирали.

Обоих Стасик знал давно и хорошо, даже слишком хорошо. Такого надругательства над честью фирмы и своей собственной он снести не мог. Обе женщины вылетели с работы в тот же день. Стасику никто не попенял. Друзья сотрудники покосились на безразличного Ангарского, покачали головами, припомнили его прежние похождения и решили: Стас сам виноват – пустил козла в огород.

С выдворением влюбленных дур, и приходом на их место совершенно посторонних и потому, шугающихся всех и вся, секретарши и бухгалтера, работа на фирме прям-таки закипела. Вадим, конечно, пил, на что начальник ему несколько раз категорически указывал. Вадим, кроме того, как выяснилось, никуда не собирался из офиса съезжать, но… и работал он качественно. Стас в тайне от соратников придирчиво вникал во все детали, пытаясь уловить товарища на какой-нибудь крамоле. Видел же, чуял, что тот работает не в полную силу, а, как бы, спустя рукава, как бы, в полусне. Не болит у него душа за их общее дело, за процветание фирмы. Однако так ничего и не накопал. От сих, до сих

Ангарский выполнял свою работу блестяще. И пойди, придерись, попеняй, что, дескать, без огонька трудишься, а тот тебе в лоб и принародно: на какие деньги ты себе особняк строишь? Еще зарплату припомнит, которая в последнее время больше напоминала фиговый лист. Так ведь Стас, по большому счету, тут был ни при чем. Он им всем в самом начале предложил внедрять, разрабатывать, осуществлять… и т.д. Не его вина, что они ленятся лишний час на себя поработать.

Станислав Петрович остановился и мысленно прикусил язык. Одно дело митинговать на междусобойчиках: давайте, мол, ребята, действуйте под моей крышей, я прикрою. Другое – честно признаться самому себе: не даст он им развернуться. Хуже – быстренько избавится от излишне активного сотрудника.

Что, кстати, однажды уже и случилось. Но – тихо, мирно, без скандала.

Замотанные кризисом, безденежьем, маленькими детьми и безработными женами, бывшие однокашники тогда ничего не понял. Они и сейчас еще не врубались, а этот – будто рентген. Стас не раз ловил его проницающий, внешне безразличный взгляд. В принципе, решение в голове генерального директора уже давно созрело, не хватало прецедента.

Вадим валялся на продавленном диване, уставившись в экран старого престарого, черно-белого телевизора. Там бухтели и клубились вперемешку со стрельбой. Силиконовые дамы обмахивали крылышками прокладок перхоть со своих кавалеров, а те в отместку прыскали в них дезодорантами, так что девушек сметал удушливо-аллергический вал.

Остохренело. То есть – охренело на сто процентов. И они, в ящике все охренели. И он от них. А встать выключить – лень. Не хотелось двигаться, не хотелось даже дышать. Ничего практически не хотелось. Приговор привели в исполнение. Лишение Силы там обернулось в этом мире параличом воли. Он не сразу догадался. Когда допер, пытался даже бороться с собой. Пытался что-то делать. Иногда получалось. Но он не радовался, сознавая, что все его потуги – пустая суета. А потом и суетиться перестал. О приобретении какого-либо материального благополучия и речи не было. Не престало дракону, спешить к навозной куче, дабы не оставили без горячего. Лень заполонила все его существо.

Давно надо было встать и уйти из тесной комнатушки, куда Стас, для уплотнения жильца, велел составить старую офисную мебель, рухлядь, коей место исключительно в печке.

Еще в начале, в период какой-никакой активности, приходила мысль, перебраться в соседний городок к Пашке. Тот стал крупным нефтяным начальником, у него народились детки, и жил он припеваючи, периодически позванивая Ангарскому в офис.

А зачем? От себя можно бегать только во внутреннем пространстве. Во внешнем бесполезно.

Только женщины несколько примиряли Вадима с его нынешним состоянием.

Тем более, Высокий Совет одним из испытаний определил разработку женской линии. Вадим привычно перебирал бабами как харчами. Андраг присматривался.

Но отклика в душе не нашла ни одна. Он их понимал, он их чувствовал, как виртуоз чувствует свой инструмент, он их жалел. Он получал настоящее удовольствие от обладания их телами. Его душа оставалась слепоглухонемой.

Если у дракона есть душа. Если у увечного драконочеловека сохранилась душа.

Сначала он ухнул в тягостные сомнения по этому поводу, а потом просто перестал о ней размышлять, как перестал размышлять о Боге, вычеркнув эти темы из списка насущных.

В телевизоре тем временем упитанный небритый субъект, оседлав стул, начал обличать, посверкивая на миллионную аудиторию, навернувшейся слезой. Вадим выключил звук. Информации все равно с гулькин нос и та – сплошное вранье, зато видна актерская работа, отрепетированность, так сказать, боли сердца.

Полюбовавшись еще некоторое время на обличителя, Ангарский закрыл глаза.

Так – совсем хорошо. Почти что умер. Ни желаний, ни планов, ни обязанностей.

И извне никто не пробьется. Те, кто ему был нужен и дорог либо далеко, либо вообще умерли. Сколько умерло! Иногда ему казалось, соберись ушедшие сейчас вокруг него, пристыди, накати гневом на аморфную массу, в которую превратился их друг, да, просто, скорбно постой рядом – он поднимется и найдет в себе силы стряхнуть страшное безразличие.

Телефон затрещал на расстоянии вытянутой руки. А Вадим, оказывается, задремал. В промытые сном глаза, рухнула с экрана картина взрыва. Из черно серого клубящегося облака на зрителя летели ошметки и обрывки. Телефон поддержал апокалептическую картину очередным хриплым треском, будто рвалось вокруг пространство.

Тьфу! Вашу же мамашу! Достали. Ангарский вместо того чтобы мирно нажать на клавишу, вырубил телевизор ударом кулака по корпусу. Тот крякнул и свернул картинку. Осталось, повторить то же самое с телефоном. Однако пыл уже был растрачен. Зачем? Завтра набежит Стасик, развоется. Лучше не брать трубку вообще. Вадим уставился на аппарат – кто кого переупрямит. Тот потрещал и стих, но через десять секунд опять вякнул. Звонарь на том конце, похоже, знал, что Ангарский на месте и добивался контакта.

– Слушаю.

– Ты что спишь? – весело прокурлыкал в ухо Стасик.

– Сплю.

– Просыпайся.

– Зачем?

– Подгребай ко мне домой. Тут компания собралась. Толик приехал и твой старый дружок с ним.

Стало понятно, от чего это начальника распоганило, звонить и приглашать.

Гости, оказывается, пожаловали и в недоумении спросили: где друг наш,

Ангарский? А тому слабо ответить – не сторож я другу своему. Застеснялся

Стасенька, что не пригласил товарища на день рождения, и кинулся исправлять оплошность.

Вадим уже собрался отговориться, но трубку у Стаса забрали. В ухо забасил

Толик:

– Ты, говорят, приболел. Это – ничего. Заодно и полечишься. Только попробуй не прийти. Столько лет не виделись. Пашка тоже…

От его голоса повеяло чем-то старым, давно прожитым и почти забытым. Даже апатия отступила под таким напором. Вадим поднялся с дивана, дослушал жизнерадостное клекотание трубки и, бросив: буду, начал собираться.

Застолье в доме у Стаса собралось отнюдь не маленькое. Не междусобойчик, на который рассчитывал Вадим, а целый прием. Человек двадцать гостей: кто еще сидел за столом, кто уже разбрелся по знаменитым начальственным хоромам.

Народ успел изрядно накатить. Вадиму сразу налили по полной – пусть человек догоняется. Он не отказывался. Есть не хотелось, но он что-то ел, разговаривал, слушал. Изображал интерес. Пашка вспомнил их давний заезд на месторождение, когда пришлось ночь отсиживаться в холодном складе, спасаясь от пьяной толпы.

Толик хохотал, Пал Николаевич, забыв старую досаду, тоже. Но все как-то вяло, будто собрались не на веселье, а по разнарядке. Или устали все за последнее время? Или само время устало?

Лялька первая поднялась на звонок в дверь. Еще кто-то из гостей припоздал?

Ольга приехала, сообщила она, вернувшись в комнату. За столом тут же очистили пятачок для прибора. Мужики сдвинулись, освобождая место на диване. Вадим не знал кто такая Ольга, но почувствовал некоторое колебание общей атмосферы.

Как сквознячком потянуло, разгоняя сонную хмарь.

А потом она вошла. И стало еще свежее, потому что все враз заулыбались. И она улыбалась, но не заученно, не из вежливости. Она действительно была рада их всех видеть. И его, Вадима тоже? Фигня. Это просто маска, решил Ангарский, и приготовился уловить даму на фальши.

Приготовиться-то приготовился только и сам не заметил, как забыл о своем намерении. Через десять минут ему стало интересно. Она с ходу въехала в общий разговор и повела в нем свою не громкую, но очень занимательную партию. Дело даже было не в выбранной теме, а в умении увидеть проблему под каким-то другим, часто забавным углом.

Толик как всегда перехватил инициативу и перетянул разговор на себя. Ольга не протестовала. Слушала.

Поморок, не иначе. Откуда в нашем царстве, состоящем наполовину из мелких самодовольных деловаров, наполовину из замотанных исполнителей, взяться такой женщине? Ангарский, запоздало обратил внимание на ее внешность, разобрал, так сказать, в деталях. Довольно высокая и чуть полноватая Ольга имела, оказывается, весьма соблазнительные формы. То, что на мужском языке называется – удобистая.

К концу вечера все опять собрались за столом, попытались даже спеть нечто старое, студенческое – не задалось. Но не расстроились. Выпитое не дало разлиться желчи. Гудели, смеялись без особой причины; собирались по домам, пока не собрались.

Ангарский не напился. Не случилось такого хотения. Наоборот, весь вечер цедил единственный стакан и даже разговаривал, чего за ним в последнее время не водилось. И все поглядывал в ее сторону. Не случайно, – какого лешего! – преднамеренно поглядывал. И словил таки ответный взгляд.

Но… как говаривал незабвенный мажордом, ни тебе призыва, ни – ответа.

Скорее вопрос: ты кто? Но и он был не главное. Главное – серо-голубая глубина, в которую захотелось нырнуть.

За дверями компания даже не сразу распалась. Потоптались, посмеялись, прошлись вместе до конца улицы и только там окончательно разделились. Ольга уехала на такси. Вадим зашагал в сторону офиса и уже через десять минут был в своей норе. Благо – рядом.

Неделя прошла суматошно. С одной стороны: Стас всех начал гонять, как перед концом света или большой ревизией, с другой: в Ангарском ни с того ни с сего проснулась, давно забытая активность. Народ умилился. Директора такая метаморфоза только раздосадовала.

В первый же день Вадим между делом разузнал, что Стасик сам имел, положить глаз на давешнюю гостью – не получилось. Пустячок, а приятно. Спрашивать Стаса

Ангарский не стал. Неча масла в огонь подливать. Да и зачем, собственно! Мелькнула – и мелькнула. Мало ли баб на свете. Они, кстати, уже успели натоптать тропу к захламленной Вадимовой комнатухе, сто лет трава не вырастет. Только падет ночь на славный город Мухосранск, только уметутся по домам сослуживцы, звонит телефон. Не было настроения, дергал штекер из розетки. Было, снимал трубку и цедил односложные фразы, между которыми позволял себя уговорить. Но, упаси Бог, не обижая, не унижая.

Просто они должны были принимать его таким, каков он есть. Не нравится, не набивайся.

Нравился и еще как. Так что снятая трубка автоматически означала – придет. Только раз всего рука и дрогнула. Вдруг помстилось, сейчас он услышит голос Ольги. Вадим даже ругнулся про себя: в детство впадаю. Подставил ухо и уже спокойно принял – не она.

Бабы же и подвели под монастырь. Даже не баба – девчонка сопливая. Только-только восемнадцать стукнуло.

Через две недели после памятного междусобойчика, в воскресенье, Вадим решил устроить себе роздых: телефон отключил, на звонки в дверь не отзывался, сидел бирюком в своей коморке и смотрел телевизор. Пиво и воблочка скрасили одиночество на столько, что даже привычное отвращение от теледейства никак не наступало. Он лениво прыгал с канала на канал, пока перед глазами не закрутился средневековый триллер. Тут Ангарский притормозил. С первого взгляда понятно, что ладили не столько сладенькую конфетку, сколько фантик, в коем ничего практически и не должно быть. Действо выдумано от начала до конца. Страсти ненастоящие, чувства ненастоящие, плащи – и те шелковые. Хрена бы крестоносцам в шелковых плащах ходить на край света, воевать

Гроб Господень? Имей они такие шмотки, сидели бы по домам. Не было в одиннадцатом веке шелка в Европе. Ну да, черт с ним. Напутал чего-то там художник по костюмам, мы ему простим. Главное

– оружие настоящее. Вадим присмотрелся, чуть не носом уткнувшись в экран – никакой бутафории.

Еще – герой. Молчит и ходит. Ходит и думает. Ангарскому понравилось.

Он так увлекся, что не услышал, как щелкнул замок на входной двери, оторвался от экрана, только, когда на его порог вплыла Вика. А это вам не сослуживица, с которой можно обойтись по свойски: либо необидно выставить за порог, либо, на худой конец, по-быстрому уложить в постель и опять же, выставить. К нему собственной персоной пожаловало дитя Стаса от первого брака, проживающее с родителем. Отсюда и ключ. Сам бы Стас беспутной доченьке его нипочем не дал.

Стащила и отправилась на поиски приключений ко взрослому дядечке. Вадим недовольно вскинулся. Но лицо уже само по себе сделалось нейтральным. Ничего не поделаешь, многолетнее участие в женской судьбе – а учитывая опыт Андрага – вековое, довело реакции до автоматизма. И сделался он учтив и мягок себе на погибель. Девица приостановилась, будто споткнулась, но только на мгновение. Уже в следующее – плюхнулась рядом на диван.