Текст книги "Дневники Трюса"

Автор книги: Вениамин Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Оштукатурю лик слезою

по не случившемся тебе.

Приложение

– Аморе, милый, кинозвезда – плохая жена. Кинозвезда – как гениальная страничка рукописи: не притеплит, не приголубит и всё одно твердит, и никого не любит.

– Нет, люди имеют в себе что-то возвышающее их над кинематографом, люди живы, поэтому-то они так несчастны и так предают всё кругом... прости их...

– Тебя никто не примет в люди, пока ты не захочешь определить свое место среди них. Люди любят знать, с кем они имеют дело, и самое неприятное для них – это когда пред ними предстоит какой-то мираж – ускользающая персона, в тысячи тонах, теряющихся где-то в километре по-над землей. Кто ты по их меркам – профессор, министр, фарцовщик, вор, писатель, сутяга?.. Пора социально созреть, милый мой, – учил меня Беппо, будто мне и впрямь предстояло свидание с человеческим миром. – Выбери себе кличку, роль по душе, и так и чеши всю жизнь в одном ключе, главное, придерживайся какой-нибудь версии, не путайся сам...

– Беппо, как там наша Дворовая, я уже не могу и часа, чтобы не полюбопытствовать о местной хронике.

– Освободилось место редактора отдела "Сплетни Бессознательного". Хотите? – (Беппо развернул листок газеты. Ее фундаментальным девизом было: "Пролетарии... тоска и труд – всех перетрут...")

– Что вы, Беппо, мое бессознательное как полая колба. Там не хочет подыхать-метаться ни одна мышь мысли, ни одна страстишка не идет под этот вакуумный колпак. Я предпочитаю обмен с космосом, фьють – вылетай, мысль-ближний... и да явится что-нибудь взамен.

– На войне мы убиваем чужих, и вдруг однажды присмотримся: какое лицо... зачем я его?.. А в миру мы так же любим – чужих, подмены; однажды остановишься на лице – но уже всё прошло, и нету сил, уже – убит...

– Вот, смотрите, интересно. Утопилась Недотрога. Она нашла, ей открылось в видении, что избранник её – Христос, но не наш Христос, а подводный, и она ушла к Нему... (там стонало забытое время, билось средь камышей...)

Царствие ей подводное. Хороший был человек. Много добра сделала людям и себе. Много зла. Ой, что я...

– Трюс! Вы измываетесь над святыней смерти... У нас в тюрьмах не терпят безнравственности. Как бы вас не побили в Дворовой...

– А я и не собираюсь туда, – начал я было, но вспомнил: уже прибыл приказ о моем помещении в нижний ярус Дворовой – "предсортирная-в-зеркалах" – так называлась комната моего предварительного заточения.

Эта космическая Елизавета Смердящая мне была ненавистна. И так висишь на волоске, ходишь по дырам, выворачиваешь стопы, левитируешь близ земли, нависаешь по-над телом, а тут ещё тебе внушают, что всё кругом – ты сам, что любая травиночка может оказаться твоей бывшей подружкою, не съешь, не наступи. Как тогда вообще жить? Я и так уже летаю, а не хожу.

– И надо бы вам гирьку потяжелей на шею, чтобы вы уравновесились в правах с остальными смертными.

– Дайте гирю, Беппо. Дайте... Я ведь вам говорил, что у меня есть только одно стремление: я хочу быть принятым в люди.

Фантастическая легкость, с которой уходит в никуда и является нам из ниоткуда образ для письма, герой романа – так же легко и мы являемся и уходим из мира. И живем на страницах Романа Жизни. И как из того же солнечного ниоткуда вдруг в реальность образа привходят черты живых людей: сами того не замечая, мы списываем с наших ближних наши фантастические видения (образы) из того же неизмеренного далека являемся мы в мир и наверстываемся на бумагу плоти... списаны, срисованы, вымышлены... сюр-реальны, воплощенны. И тот из нас, господа буквы, господа запятые, господа прилагательные, господа существительные... тот из нас, мадемуазели мысли, более воплощен, экзистенциален, чей роман светлей, вознесенней в голубую даль: земля – такая подставка для книги Бытия, в святых небесах...

– Но как там тюремные сплетни? Как Пит-Пол-Пот?

– Паству гребет. Завтра у него выступление по астральному телевидению.

Пит стал ходить к Варраве и говорить ему: папа. "Папа". – Я тебе, подлец, не папа. Папа Беппо II психиатр всея страны Рассеянных твой папа...

Пит пришел к психиатру и говорит: "Я вас изуродую в астрале, если не скажете наконец, кто мой истинный отец". – Бог, Бог Отец всем нам... иезуитски выкрутился Беппо, папа всем на свете одиноким, психиатр при цирке.

Пит опять пришел к Варраве и говорит: "Папа Беппо утверждает, что вы мой папа."

– Ну... раз об этом все говорят, говорят же, что я Варрава, – значит это действительно так. Как бы мог я узнать, что я Варрава, а не Голь Перекатная Вечный Жид – страдалец, если бы не люди, они сразу назвали меня: Варравочка, мальчик, – и только так я узнал, что я Варрава. Истина всегда в толпе, истина всегда прячется в дерьме, мы только брезгуем раскопать...

– Не случайно же тебя распяли... – подумал я. – Бюрократ, материалист. Истина бесплотна, легка, божественна, блаженна... а ваши скотные загоны... могут только уткнуть в грязь рылом. Истина и не ночевала близ ваших дворов. Но хватит злословья с истиной. Так что же Пит Пол Пот?

– Вооружил свое спиритическое воинство и грызется в астрале с представителем церкви Кощунствующих.

Фюреры масс – первейшие человеконенавистники. Мне кажется, истинное человеколюбие обретается где-то в пустыне, в долине ужасов среди змей, скорпионов и духов тьмы. Истинные человеколюбцы – аскеты. Неочищенный может любить лишь издалека, и чем ты физически ближе к людям, тем дальше от них...

Не забывайте, Трюс, что вы пишете роман, что нас слушают, видят... вы всё время сбиваетесь на внутреннюю речь, не сокращайте же аудиторию, вам понадобятся люди на ваших поминках...

– Ах, постмортем собачьи морды не корчь мне, читатель гордый...

Не правда ли, пора ввести новых персонажей. Такие дары судьбы как эзотерический упырь, Помпа Дьюра в зеркалах, полоумный психиатр Беппо нелепый II (II вслед за мной – приписывает ему каждый больной), Недотрога и Юра Бит... ну и компания.

Главный персонаж этой записи – многоточие... Павел пришел к римлянам и сказал: я люблю вас, вы воздвигли памятник неизвестному Богу. Давайте, сирый мой римлянин, и мы воздвигнем памятник неизвестному Ближнему... и будем почитать в веках святую усыпальницу его, которая... где? Не знаю, не видел, она распылена во всем. Чем не представление персонажа?

А вот и ещё один... Вон он, видите, летает, кружится, куражится. Сейчас мы ему быстро подыщем шифр, фамилию, маму, адрес и дыру, куда ему нырнуть...

Щелк! поймали.

– Господин Ино, господин Отщепенцев-Косматых, что вы испытали, впервые оказавшись на земле?

– Тошноту. Тоску. Камень на душе... Я, собственно, пришел на землю затем, чтобы прослушать 9-ю Бетховена. В наших иерархиях эта музыка считается гимном нашему Небесному Отцу, интернационалом духов-покрывателей нашей галактики. Этот наш строевой марш звучит... – и тут он даже спел тему из финала Девятой.

– Должен Вас огорчить. Симфония умерла.

– Так дайте ноты.

– Ноты тоже умерли, засохли, некому играть, некому глазеть без игры. Про себя читать.

– Так что же осталось от симфонии?

– Так, слух какой-то. То же, что и от Бетховена!

Тут Косматых растворялся в воздухе.

– До свидания, уфо-уролог.

– До свидания, дорогой товарищ Фаллократ.

А Косматых решил про себя, уже сидя в летающем блюдце: надо бы навестить самого Бетховена. Может, Бетховен помнит наизусть какие-то такты Девятой... Прошло всего 150 лет после её написания и чуть меньше после развоплощения автора...

Душа развоплощается, разоблачается – снимает кожу, кости да тлен. Разоблачение. О Боже, когда нас разоблачат как воров, разоблачат как мясников, разоблачат как кощунов... что останется от всей этой бойни времени и людей, которой предавались мы, изредка заглядывая в ноты Девятой?.. Или она звучала нам как анестезирующий мотив, когда подкашивала жизни плаха?

– Беппо, у меня кончились деньги. Не на что не жить.

– Под залог, под залог, мой гений.

– Под какой залог?

– Душу под залог... да нет же, я шучу. Под залог нашей дружбы, Трюс. Будьте сегодня со мной. К счастью, ожидается небольшой детективный элемент в нашей жизни, что очень кстати, потому что нет ничего тошнотворней умствующего в романе автора. Пит готовит на меня покушение. Я, видите ли, знаю про него такие вещи... он в трансе проговаривался, и его слепая паства... он боится потерять свои миллионы. Он боится, что Арменика перейдет к Заграбастову-Морилову.

– А где этот Мозги-Набекрень-Ганнибал?

– Где пират? Пудри-Мозги-и!.. Крути Мозги!.. (кликал-аукал в лесу Беппо-Нелепо пирата) Крути мозги – вот ты где (а Крути мозги крутил усы коту в таверне Мышь и Черепа.) – Верти-в-Уме, ты мне сегодня нужен.

– Психотропп, что случилось? женщина? Надо кого-то убить, власть захватить? П-с-ста... к услугам...

– Прости, Мозги, меня сегодня хотят убить шпионы Пита Пол-Пота.

– Кидай Мозги, в Китай... живо!! Ложись через одного! Очередь! Давай, автомат, ну... осечка. Т-р-р-р-р-р... Те-р-р-рор!..

– Слушайте, Трюс, вот вам носовой платочек, вытрите ему лоб, у него горячка...

– Что вы, что вы... это ведь не смирительная рубашка... Впрочем, давайте, Вольтер тоже обматывал лоб тряпкой, когда не хватало вдохновения... Слушайте, уж не за-воплотился ли наш пират?

– Психиатр, я те попсихуя, я те... попсикола... попсихую... – Пират был безнадежно пьян. Парфюмерные напоили его Само Дуром.

А чего можно ждать от пьяного бандита? Что проткнет живот хозяину? Беппо затаил злость на время, которое работало против него, сделав так, чтобы пират Пудри Мозги в этот решающий в жизни психиатра день напился вдрызг...

Ко мне подошел бледный, взволнованный Фюрер Пит.

– А вы-то знаете, мсье Страх, что Беппо – еврей?

– Я думал он – тутанхамон, египтофаг. А он – юдофоб, жидолюб. Какая оригинальная родословная, какая любопытная профессия, – отшучивался я. Но очередь не пробила живот апостола.

– Страх! (Так он меня звал, что ж, лучше чем Трюс!..) Страх, помогите мне. Беппо готовит на меня покушение, а я готовлю покушение на Беппо.

– Я могу вам помочь только одним: помиритесь и готовьте покушение на меня. Это сделает вас друзьями.

– Вы не лишены человеческого элемента, Страх Божий; сядьте в транс, я подарю вам исцеляющую улыбку.

– Нет, Пит-Беппо, нет, предтеча мессии, нет, Аскорбинка-Алисочка, я вам не дамся за так. (Зреют интриги на испанском дворе, чешутся чьи-то бесстыжие фиги, и уже открыта черная книга, и гадает по ней лютая ведьма Платяной Мешок Для Смертных Голов) – Я боюсь, Трюс – космический флюс; страх Божий...

– Шекспир, – сказала мне постаревшая за сутки, проведенные в компании Исхака Цыплячьего Алиса, моя бывшая пассия. Мой неразложенный пасьянс, моя непроглоченная слеза. – Шекспир, что же ты не пришел?

– А что было?

– А Битова били.

– А кто бил?

– Никита Зашибаев и ещё его друг Сашка Шмок, и потом их общий друг по общаге Кифский... Началось с того, что Битый сказал, я увлекаюсь кабалой. А девку Никиты Зашибаева звали Камбалой. Оба они работают прожекторами в кинематографе. "Камбалой"? И Никита съездил Битому по экрану. Фильм – конфетка получился, Битый сидел и причитал... – я как разбитое корыто...

– Хорошо, что меня не было. Я пока пьесу не писал, я пока не жил, только дышал.

А что делали-то во втором акте?

– Была группинг-медитация. Обвязалось одним канатом, стали в круг: Битый принес футбольный мяч в сетке, и мы того, кто был в центре, – изображал расцветающий лотос – били по сахасраре (Совокупный барабан главного церемониймейстера планеты...) Потом обалдевшего, полуживого клали в круг на ковер, и тот как пробка вылетал через открывшуюся щель Брамы. Потом рассказывал, что видел, – сверяли с Книгой мертвых.

– Вписались?

– Били, пока не видел, что написано... Изумительно было, м-р Чистоплюй. Вы – много потеряли.

– Ничего, найду, м-зель Тантра, – сказал я.

– Если следующий раз пообещаете и не придете, то Битов вас больше не будет приглашать и будете сидеть со своими блохами да телевизором во лбу.

Потом, в эпилоге, бросали жребий, кому с кем идти. Мне выпало – с Камбалой.

– Я с тобой не хочу, – укусила меня Камбала в ухо своими острыми проклятыми зубами. У меня своя рыбка – ракушка на примете.

– Но жребий.

– Переиграем, – сказала Камбала, и вышло ей идти с решкой-учительницей из спецшколы, не помню как её там звали – Квасной Кружкой или Классной Кружкой...

– А ты понаглела, ты повзрослела, Алиса. Сколько зим мы не виделись, сколько семестров лютого ветра прогуляли мы...

– Дурак, я тебя люблю, не понимаешь, что ли, – подбоченилась Алисочка. Приходи ко мне.

– Нет. Я могу любить только там.

– Приходи сегодня к Джен-Битову. Там я тебя буду бить и любить, а могу и убить. Принеси зубную пасту, половину плавок и очки для подводного плавания. Будем все вместе писать стихи в ванной.

– Как, прямо под водой?

– Да, в космо-водоеме...

О-м-м – вам являлись статуи со дна ленноградских рек, мне же душу выматывают и жить не дают голоса ста тысяч стенающих душ... но впрочем зимний лес и волчья стая близ меня воет – это их голоса. Я кантор из той синагоги, где прихожанами – голодные волки.

О, истинные ближние

те, что честны – не выжили,

и нет им места в памяти.

Их оболгали памятники,

их обошли беспамятством

седые вдовьи головы,

а мясорубки сборные

на человеческих костях

перемололи память в прах...

Благодари Бога, что не тебя убили по ошибке...

Москва, 1976г.