Текст книги "Дневники Трюса"

Автор книги: Вениамин Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Мадам де О. исполнила свой долг. Она ушла к своей единице, с которой составляла законченную Деканаду диады 10, мадам де О Десять. Гнутый развернул пакет: кольцо с жемчугом, купюры и белье. Записочка: "Я оставляю тебя... Де О." И что-то вроде: "Память одна будет нам поводырем в вечности, я не виновата ни в чем..." – очень неопределенные записи. Гнутый распорядился оперативно: банкноты – себе в карманы, перстень – жене на палец, письмо – в урну и туда же белье.

Графу же де Ю он сказал на следующий день: "Приходила мадам Гран При, она привезла вам первый приз за ваши скачки к тюрьмам, но пришлось отдать обратно: администрация запрещает пользоваться посторонней косметикой. Она просила передать, что очень любит вас". "О, милая де О При, – думал благородный Антиной и наворачивал слезы на глазные яблоки. – Как она самоотверженна!" А в камере вторили ему: "Добрая милосердная женщина м-м Не Так Ли Жетюэм, не правда ль, я тебя люблю. М-м Живописный Романс... Неспетый", – и тоже вытирали слезы платком. Кухарку Гнутый выдумал, но имя её записали в книгу Вечных Узников, куда вносились лишь достойнейшие и члены императорских фамилий, гостившие в здешнем тауэре. "Она заслужила того, бедная кухарка", – мыслил Гнутый, пересчитывая купюры прямо в кармане, чтобы никто, не дай Бог, не увидел...

Все наоборот в нашем мире. Можно даже инспектора вывернуть наизнанку. Уверяю, совершенно ничего не изменится, кроме имени. Будет не Гнутый, а Перевернутый. Перевернутый наизнанку – это даже лучше для инспектора, чем Гнутый. Подумаешь, велико дело – спину гнуть. Но какова мадам де О!

Как может обойтись цивилизация без евреев? У Атлантидов были свои евреи, и у лемурийцев, и даже у Потом рожденных (так утверждает Штейнер).

Однажды N сидел в Камере Пусто Было – очень пусто было, легко, светло и тяжело. Пусто – это главное. И вдруг к нему вошли – погром, что ли? – с вилами. Вломился лысый тип: "Спасите меня!" "Я? Да что вы, я комарика не обижу, как же мне, помилуйте, в морду бить вашему врагу?" "Спрячьте меня", – и смылся из виду. За ним – погоня. "Не видели?" "Не видел". "Был?" "Не был".

Тут на счастье проходила уборщица Нюра. "Нюрочка, что произошло?" Уборщица вытерла руки о половую тряпку и об юбку и сказала: "Ой, страсти какие! Представляете, тот, что только что пробежал, – мусорщик, пристал к другому типу, первому, которого вы встретили, и говорит: "Я знаю, кто ты". "Ну кто я, кто я? Скажи мне, наконец, а то я не знаю", – тот говорит. Но первый схватил его за глотку и стал душить: "Ты в прошлом воплощении Иуда Ирод. Ты фарисей, книжник, ты Христа вешал. Ах ты, Вечный Жид!" "Я – коренной англосакс, я фундаментальный хомо-секс, человек сексуальный. Что тебе от меня надо? А ты, кстати, кто тогда?" "А я – Варрава, распятый вместе с Христом. Я – основатель Церкви Распятого Кающегося Вора". "Ну и катись себе..."

Но мусорщик (первый) начал душить прошлое воплощение гонителя Спасителя. "И что тебе от меня надо?" "Я пришел в мир покарать тебя. Стоило ради этого 50 лет работать мусорщиком", – это была уже совсем еврейская интонация. Они сцепились, потом сели разбирать воплощения. А кровь с Голгофы капала прямо на зарытый под горой череп Адама, а носил на голове этот череп Адама наш главный персонаж супер Н, человек Никто.

Потом, как заведено, стали целоваться, обниматься, мирить воплощения-превращения. Интересная жизнь.

Позвали кухарку: "Можешь быть Марией Магдалиной". Быдловатого позвали. Быдловатый посмотрел "оккультный дивертисмент", почесал живот и разогнал всех. А N стал бояться выходить на улицы: как бы кто-то из местных ясновидящих не прочел его книгу жизни, запечатанную во лбу, как утверждают раввины, а потом не захотел мстить за его прежние грехи.

– Мой N, ты застрял в одной точке, где твой динамизм?

– Поперхнулась Карма костью собачьей от моей жизни...

– Зачем ты здесь оказался?

– Зачем, за что? – еврейский вопрос... Еврейский вопрос в России. Зачем, за что?

Пробежимся по тюрьме. Глаз – прожектор шарит во тьме пространства, а больше – у себя дома, в черепе...

Группа операторов – Сергей Сердобольнов. Маша Убитая – помощник оператора по съемкам бессознательного. Алик Термяшкин, бумагомарашник, книжник, и Люба Спелая девка бывалая за окулярами собаку съевшая и от троих троих детей имевшая. Все вместе с Юрой назывались группой: театр Сары Мышкиной. "Шаромыжники", – за глаза мстили преуспевающим актеры-неудачники. "Шаромыжники". А одна актриса кино, Сволодчина, говорила им на публичном диспуте: "Нет у вас совести, Битов, все вы – театр бандитов".

Юлька пришла со шпилькой, а Валька с иголкой. Кого-то топить будут. "Коли, коли, коли – шпана, ишь..."

Я Юра Битов, бабой побитый,

никем не любимый,

самый неповторимый

из вурдалаков, из обитающих на нашей планете

крест-человеков

самый гениальный испокон века.

Боязнь пустоты происходит от нечистоты души, отсюда: катарсис прежде всего, нравственность предшествует вхождению в плоскость истины.

Страсть к вещам – от задних мыслей в голове. Боязнь пустоты – от того же. Если нет страха перед пустотой, ни одна пылинка радия не потревожит головы.

Самое трудное – вписаться, совпасть по ноте с пустотой, минуя соблазны полноты вещей.

Занимаясь накопительством и вещизмом, мы лишь забиваем себе живот и жиреем на уху. А пустой – как само бытие: легок, парящ, невидим, инкогнито "сущность-на-цыпочках".

Энн прочел в дневнике у Сёрена: "когито эрго инкогнито сум" экзистенциальная формула посвященного в тайны мировых законов. Мыслю лишь поскольку инкогнито суть. Невидимый миру, в тени, Сёрен, архивариус пронял тебя. Стоило промучиться четыре десятка лет великомучеником датчанином, чтобы свет откровения осенил тебя в этой жизни. Надеюсь, если ты когда-нибудь согрешишь, т.е. напишешь, тебе не придет в голову шальная идея печататься в журнале?

Если вас ещё ни разу но спускали в раструб уборной в двухкомнатной квартире на Большой Дозорной, не окунали головой в унитаз, не били за отвращение к инакомыслию, вы ещё не жили в Моська-ньюз, негласной столице подпольного Сан Йохо, града Божия. Вы ещё не встретили ни одного типчика из романов Достоевского наяву.

Кто легко, без привязи живет, тот легко покидает мир, от одного щелчка в лоб... Воспоём лёгкость и стихию ветра.

В ветре носится пыльца воскрешения, в траве стынет роса воскрешения, наш прах отнесется в ущелье рассеянных и выпадет градом на голую пустынь восславим ветер, стихию носителя праха... Мы не столько поляжем в земле, сколько распылимся в пространстве.

Общий контур цивилизации порно лишает тебя крова: покоя, пространства, пожирает время и превращает в задавленного веткой муравья. Ствол свалился, и ты ни при чем, венец творения Планеты Муравьев, Планеты Муравьиных Снов.

Жук тоски подзуживал томящуюся ждущую душу, страхи и кошмары подтачивали её. И мало осталось Энна, очень мало.

Где болотные ведьмы Макбета

навлекают шабаш на планету,

там сыграй ты мне партию соло

на своей Страдивари тяжелой...

Очень мало Трюса осталось в живых. "Вы слишком много думали..." Задумчивое "да..." (Цветаева)

И чтобы нам не слишком много думать (что вызывает презрение у толпы), спустимся и мы с воздуха – стихии мысли – под землю: в погреба-гробницы, ады, тылы вселенной.

Имеется в виду: проведем вместе с Энным час в архивах смертников Санта Йохо.

Папки с досье располагались по арканам. Для незнающих: аркан универсально-метафизическая ступенька в движении духа, весь космос и колесо жизни следует сочетаниям 22 больших и 56 малых арканов. Пройденность всех арканов ведет к выходу за пределы великого колеса иллюзий – воплощений человека на различных планетах, в разных переменах, расах, полах, статусах, видах...

Трюс открыл папку с 13 арканом – "Разрушение, смерть". В папке содержались причины гибели цивилизаций, эпох, рас.

Энн развернул страницу наугад: "...Смерть – переменная величина, смерть самая смешная и роковая из иллюзий человечества. По иронии Провидения она преследует и карает именно тех, кто слепо верен ей, несмотря ни на какие проступы доказательств бесконечности мира и бессмертия души.

Гибелью караются цивилизации, верящие в абсолютную реальность смерти (т.е. в то, что она – постоянная величина), ибо закон воздаяния – самый справедливый из всех. И получаешь на что надеешься, и пребываешь в том, во что веришь, а не в том, что наличествует в данный момент". (И каждый аркан – капкан)

Трюс задумался и отвлеченно смотрел на бумаги, ни о чем не думая, машинально водя ручкой по белому листу бумаги. И почти так же автоматически, не соображая, что пишет, вывел:

"Трюсмегист. Мега-трюс, большая мистическая величина среди "однажды покончивших счеты с иллюзией".

"Но я-то ещё, – думал Трюс, – я ещё полон страхов, я без своих страхов не проживу и часа..."

"И каждый аркан – капкан". Эта фраза представлялась Трюсу забавной. 22 капкана – 22 ловких попадания в яму по иерархии мышеловок и, наконец, "свобода" нуля... Будешь тысячу раз попадать в 22 волчьи ямы, пока не провалишься куда-нибудь в архивы преисподней на дно тюрьмы Санта Йохо.

"Но ведь тюрьма зовется Антенна. Антэ-энна, т.е. после меня. Я попал на планету, которая после меня. Какой-то выверт яхвистского "Я буду который буду" (Йихье ашер йихье). Боже, как я устал", – и Трюс, подкрепившись кофе, заснул глубоко и сладко.

Ему снилось, что он ходит по местности, сплошь утыканной капканами, и что шагает по капканам на костылях...

"Здешний вид антропоидов не терпит, как мне кажется, тех, чьи ноги не берет капкан и вместе с тем они ходят по миру". – Так думал Трюс по пути на верхний этаж архива, где работал бессменный Катафалк Ж. "Я, например, совершенно ни по каким капканам не гуляю, и вместе с тем меня в лучшем случае игнорируют, в худшем – презирают".

Когда же Трюс поделился этой мыслью с катафалтически мыслящим архивариусом, то доктор Цайтблом сказал:

– Вы, милый, упустили слона. Будучи племенным трусом и всего на свете боясь, вы сидите в самом позорном капкане, как дитя на горшке. И то, что вы ещё по малым капканам (арканам) не в состоянии идти, есть лишь свидетельство вашей слабости и начала пути, ваше колесо ещё не заработало на должных скоростях. Спите, мальчик, пока вас не разбудит боль в суставах – попался!!!

Один мудрец встретил своего дебелого хилого друга: "Как бы мне причаститься к твоей истине?" "Научись сначала хотя бы лгать", – был ответ мудреца.

– Научитесь правильно притворяться по законам, которые установило общество, станьте сильнее их. А пока вы слабее последнего нашего грешного смертного, обмазанного с головы до ног грехом и мытаря по капканам соблазнов. Ну, идите, почитайте наши "Ведомости", – мягко заключил архивариус и дал понять, что беседа окончена. Ошеломленный Трюс машинально двинулся назад, вниз по лестнице.

"Вот и выстрел в спину из 13 аркана", – почувствовал позвоночником мысль архивариуса Трюс. А сверхурочноложный архивариус думал про себя: "Какая странная холостая машина этот Энный. Не святой и не зверь, не спаситель мира и не жертва соблазнов. По какой фундаментальной ошибке Провидения (перепутали расчеты?) он явился к нам? Совершенно не наш человек".

Не наш человек – это, к вашему сведению, приговор, равносильный пожизненной ссылке. Мысли Тота, тоталитарные слои, терпят только своих и отличают их по нюху, как дворовых собак. Своим пахнет, значит, от одного котла кормимся (похоть-блат-скопидомство-скудоумство и магазин "Во Имя Живота", где он свой человек к 40 годам).

Поняли, к чему сводилась медицина на Сан Йохо? – кровь и пот. Кровопускание и плач – лучшая гигиена от психической заразы.

Дивная практика на Йохо: платили не за напечатанные, а за сожженные рукописи!!!

– Скажите, ссуженая в вечности, есть ли я?

– Есть, лишь поскольку желаю не быть. На небесах Рене (Декарт) проповедует такими формулами. Смертный имеет право вопрошать: сколько мне ещё не жить осталось? – Вам ещё долго не жить, а мне ещё жить и жить... и встретимся мы не скоро, любимый в вечности. Когда моя пора придет расставаться с Лоном, а вас потянет без вести пропасть, и приведут сюда. Встретимся на полпути. Отель лагеря для Перемещенных Лиц, 135 Флит стрит-квит-брит... – Ой, у меня голова болит, я три ночи не спала. Пока.

Мне давно представляется наша планета маленькой точкой. Под табличкой "Лобное место".

Кончился цикл, испарились духи... Пришел ангел, равнодушно сменил табличку на "Мокрое место"...

Какое преимущество не жить здесь! Мы, стрельцы, можем рассчитывать максимум на отсрочку да помилование батюшки-императора небес.

– Бог небо, спаси мою корону, – взывали к Навуходоносору древние. – Спаси и мою панамку, Бог Небо!

Мы скучились на пятачке Голгофного места, а люди неба толпятся вокруг: сострадают, болеют, слезы льют... О как хорошо затеряться в любопытствующей толпе, как хорошо не быть актером-висельником!..

Надо ещё доказать другим, что ты человек (т.е. сострадателен, с душой). Тело – блестящий слепок для отвода глаз: почем знать, не вурдалак ли ты? не призрак? не от брака ли вонючки сорной с кармою вздорной где-нибудь по-над-уборной? Кому-то придется отказать в человеческой ипостаси. Они распадутся – их нет и не было. Я думаю: таков всякий, в ком нет милосердия.

Засушенные динозавры. О прошлом судят по фактам, вместо памяти, а о настоящем по статусу, а не по живому лицу.

Легко освободиться от остатусованного видения вещей и человеческой психеи. Кто в наш век верит в адекватность социального положения истинной ступеньке человека? Однако характер – тот же статус, статус – невидимая статуя души: надо течь, не держать статуй в невидимых садах, быть текучим.

Вода, вода, вода, водоемы памяти меня относят к Тебе, Господи...

Связный роман позорен в наше время, когда порвалась всяческая связь: с природой, с Богом, с бывшим и с собственной психеей, висящей на волоске. По нашим временам – проступы: стайка слов пронеслась – и ушла в поднебесье.

Однажды (анекдот посеребренной воды), однажды Трюс встретил поэта Пустырника в поселке Недоделкино, где у Пустырника была постоянная прописка в зодиаке – зоне Дубль Ц.

– Простите, какое у нас сегодня тысячелетье на дворе? – Трюс начал, ненавидя. Пустырник игнорировал и шел.

– Простите, а который час? Я старший помощник младшего дворника; теперь вы вправе, как европейская знаменитость, человеку благородному, отрекомендованному, сказать, который час.

– Кто из нас поэт, вы или я?! – в бешенстве привел ржавую машину в действие Пустырник.

– Я!!! – крикнул Трюс и выбросил в астральную помойку половину стихов Пустырника.

Наверное, самое непростительное качество так называемого духа практичность.

– Тов. Матерщиннер, академик Матерщинников, – обращался к только что вытащенному из круговорота научной мысли директор тюрьмы. – Пожалуйста, возьмите под свой надзор эту козявку Трюса. Совсем парню делать нечего. Как куда? Ну хотя бы в отдел научного мата.

– Что вы умеете? – первым делом спросил растерягу-Трюса академик Матерщиннер: – Вы умеете развлекать дам? Так, не умеете. Вы умеете писать стихи научным матом? Не умеете. Что же вы умеете? У вас голова или вывернутый наизнанку унитаз? Ирочка, уколи его в позвоночник. Начальник тюрьмы просил меня устроить вас по блату...

О еврейская интонация, еврейский волосатый эллиптически-структурный животик! Я погружаюсь в тепло еврейской речи, как в теплый коровий навоз... домой от технократов.

Даже пятки Трюса вопрошали: сколько, сколько же ещё, Господи, мне ждать?

– Жить, ничего не ждать – не жить.

– Сколько! Я не хиромант, Трюс, я обычный физиогномист. (Энн оказался опять в кольце психиатра) – Мсье змея подколодная, не кусайте меня в пятку, у меня ноги болят, по лицу видно, сколько вам не жить осталось, т.е. сколько вы ещё, милая Джульетта, будете в летаргическом сне. Какие у вас тропы заметенные, лисьи. Вы, должно быть, мастер по части кражи мыслей – кур из заспанных сараев? До вас не добраться, ищешь дна, – и проваливается рука, и тело с ней вместе.

И в самом деле, вопрос сколько жить осталось, написанный на лицах людей, бодрствующих смертных, следует признать, читатель, риторическим. И отчасти праздным.

Фиксация на конкретном, бытописательство сужает перспективу, слепнешь, становишься близоруким. Тогда как задача мыслей – умножать зрение вдаль.

Поэзия пастернаковской традиции – сущая химера. От всех этих кабинетных образов только набивается пыль в глаза.

Материалисты хотят "правды" и думают, что вся правда мира зарыта в земляных червях.

Смысл истории постигается не в фактах через хрестоматии и учебники, а в лицах, духовно. Но лица перелицовываются. Не успеет остыть факт, как перелицевалось лицо, свершившее его. И, таким образом, обращаясь с фактами, имеем дело с застывшей маской, засушенной маскировкой.

Но в тонком мире видится всё и запечатляется – духовная память фиксирует все события. Научные факты закрывают нам информацию откровения, а только через нее можно постичь мир, приблизиться к пониманию мира.

Литература прошлого построена на рабской зависимости от предмета. Бытописательство имело тайной целью сделать ум слепым, узколобым.

От чтения поэтов лишь ухудшается зрение – близорукая растерянность и фокусирование внимания на "реальности" близлежащего: погружаешься в домашнюю бытовую теплично-дождевую среду, в утробу. Еврейская интонация и интонация поэтическая – как они сродни, не оттого ли мандельштамо-пастернаковская Москва ходит слушать кантора в синагогу да "Господи помилуй" к раскольникам?..

В своем тайном трактате о тантре мадам Помпа писала: "Все мужчины – дети, особенно в постели. Любовное ложе удивительно напоминает человеку утробу матери, и практичная женщина знает, как извлечь пользу из такой лже-идентификации. Если вы хотите сделать мужчину эмбрионом, уложите его в постель".

В день Святой Беспричастности Миру Трюс, или Энн, получил через тетю Нюру записку от Блудоватого: "Прошу быть завтра в деканате Инквизиторской в 16.00. Ваш проф. Доконаев".

– Возьми с собой бельишко, какое есть, милок, и завтрак, – сердечно поучаствовала тетя Нюра. – И ничего, даст Бо, обойдется.

– Трюс, – энергично начал Шкуродеров. – Трюс. Мы решили привлечь вас к нашим экспериментам. Опыты помогут вам найти себя, обнаружить свое подлинное я, истинную сущность, скрытую и дремлющую из-за вашей дремучей трусости.

– Но сегодня день Святой Беспричастности, – делал вид, что недоумевал Трюс. – Не будет ли святотатством начинать именно сегодня?

– Не будет. И в день Беспричастности вполне можно начать чему-нибудь на свете причащаться. Ну-ну, веселее, Трюс. Быть может, в вас сидит большой актер... Итак, приступим. Кого и что вы способны изобразить? У нас свобода выбора ситуации. Вот, пожалуйста, список ещё не исследованных святых.

Трюс отрешенно изучил индекс Четий-Миней:

– Я буду изображать себя.

– Себя? Он будет изображать себя! А вы уверены, что будете похожи на себя? Человек не может дважды войти в одну и ту же роль – поток-пытку.

– Я попробую...

– Хорошо. М-м Помпа! Оденьте нашему юному другу плащ Терезы-святой...

"...Сяду. Потом буду час дрожать, час плакать, час спать, час играть в буриме сам с собой, – составлял Трюс стратегический план. – Кажется так. Потом опять: час дрожу, час плачу и опять плачу-дрожу".

– Ну-с. Ну-с, подведем итоги спустя часов пять, по истечении отпущенного на опыт времени, – включился Быдловатый. – На святую Терезу вы не похожи. На себя – тоже. Дунаю, в действительности вы вели бы себя несколько иначе. Значит, ваша фантазия работает не лучшим образом. Откровенно сказать, мы скучали. Потом изображать себя считается детской забавой. Святой из вас пока никакой, – учил Быдловатый. – Пока человек ни на кого не похож, даже на самого себя, он ни на что не годен. И не забудьте, что у нас курс сравнительного богословия. Позвольте подсказать вам правильные ходы.

– У нас сомнения по поводу способа сдирания кожи со святого Аскольда. Одни считают, сначала брали пробу со спины, и одновременно делался надрез на голенях. По мнению других, кожу сдирали сразу с обеих лопаток, а надрез делался не на голени, а на бедре. Ваша задача: перевоплотиться в Аскольда, довести изображение до степени реальности. Ваша задача – представить, будто вам действительно сдирают кожу: потеть, кричать и напрягать мышцы. Вы похожи на писателя, а настоящий писатель пишет не на бумаге, а на собственной коже, из собственной кожи его письмена, только тогда они чего-то стоят... Опыт пойдет вам на пользу, вам и науке, и, быть может, вы напишете хороший роман. Адье, мон шер. Вот Четьи-Минеи за дужлай (июнь). Там вы найдете описание процедуры св.Аскольда. До завтра. Начнем в 16.00. Советую, – отечески добавил Блудоватый, – не сможете вжиться в Аскольда, прибегните к методу, называемому у нас ауто-аллегорика. Представьте, будто ваша жизнь есть медленное сдирание кожи, что с вас дерут кожу шкуродеры-ближние. Изображая себя, вы, таким образом, приближаетесь к Аскольду, и наоборот.

– Аскольдова могила... – взгляд Трюса скользнул по кушетке. Трюс пришел в инквизиторскую в 15.55.

– Вы всю ночь не спали, вижу по глазам. Не тревожьтесь. Ни о чем не думайте. Мы позаботимся обо всем сами. Проба святого Аскольда 14-05-блиц. Начали.

Трюса уложили на кушетку, Блудоватый подошел.

– Меня тошнит, – сказал Трюс.

– Ничего-ничего, так и должно. У Аскольда даже начались спазмы. Сейчас всё пройдет. Сестра, сделайте укол. Учтите, Трюс. Нам нужна имитация, не уступающая действительности, иначе мы не можем ручаться за достоверность опыта; сравнительное богословие – точная наука. Пока всё идет хорошо.

Что-то екнуло в воздухе, Эн спиной почувствовал движение за своей головой, видно, Блудоватый сделал какой-то знак рукой.

– А-а-а!!! – завопил на всю Санта Йохо дель Космо Эн. – А-а-а!!! – Жгло, рвало, щемило и нестерпимо тошнило Трюса. – Ой, мамочка, ой-ой-ой-ой-ой...

С Трюса сдирали кожу под местным наркозом...

– Познакомимся. Боб, кабалист, – нежно говорил Трюсу его новый друг, духовно-спортивный парень лет 30 в белом халате. Трюс лежал в палате забинтованный с головы до ног, и с ним говорил человек:

– Я приехал специально из Парижа послушать курс проф. Быль де Е. ("Быловатый?" – пронеслось у Трюса). Я занимаюсь кабалой. А карате – мое хобби. Когда вы поправитесь, Трюс, я обучу вас карате, и вы никого на свете не будете бояться. Я подружился с вашим милым лицом. Все эти две недели, пока вы не приходили в себя, я ухаживал за вами и вел научный дневник.

– Вас подослал проф. Быдль де Е, э... – и Трюс упал в легкий обморок.

– Что вы! Я по личной инициативе. Вы мне симпатичны, и я вызвался посидеть с вами, мне вас жаль, я вас люблю, Трюс. Когда вы поправитесь, станем лучшими друзьями. Я куплю билеты, и мы объедем с вами всю Европу за полцены, я ведь студент. ("Неужели я когда-нибудь не один буду ездить в поездах?" – хватило сил подумать Трюсу. – Вот почему я здесь в тюрьме, почему с меня сдирали кожу, иначе было не избавиться мне от кошмара прежней жизни...").

– Аскольд, – нежно говорил Боб. – Вы теперь посвященный. Сдирание кожи есть европейский обряд инициации татуировкой. Теперь вы пожраны духом Йиха-йох-ох, и теперь вы свой.

– Кому?

– Мне... хотя бы мне. Вам этого мало? – обаятельно работал Боб.

– Конечно нет, достаточно, – смиренно ответил Эн.

– Ну, поспите, милый. Вам нельзя разговаривать больше двух минут. – И Боб погрузил Энна в глубокий сон несколькими гипнотическими пассами.

Блудливый сосредоточенно смотрел на биллиардный кий.

– Любите биллиард? А зря. Человеческая душа – как биллиардный шар. Пока не затолкнешь в лузу, нет покоя ни тебе, ни ей. Все что-то катится по биллиардному полю, толкается, трется и опять откатывается прочь...

В Блудоватом сразу ощущался фюрер масс. В темные времена такие выползают на вершины пирамид, и – карающая плаха нам! сами виноваты! – идут войны, парады, сумерки черного ига.

Приходит. Играет партию с самим собой (считай – вся мировая история), растолкал шары по лузам, перессорил между собой, бросил кий на пустое поле и ушел. Эй там, ангелы небесные, включайте апокалипсис, человека нет.

– Идите со мной в инквизиторскую. Вы наверняка – по глазам вижу интересуетесь богословием. На ваше счастье, сегодня состоится практическое занятие по сравнительному курсу богословских наук.

Ощущение светозвуконепроницаемости от профессора усиливается полным отсутствием глаз на отсвечивающих лучащимся стеклянным светом очках. Люцифер.

– А вы умеете угадывать мысли. У вас работает глаз ума?

– Да ленится, знаете ли, спит, сны видит. Мне, знаете ли, кажется, что всё происходящее со мной с самого моего появления здесь есть сон глаза ума.

– Циник. Я преподаю сравнительное богословие богеме. К сожалению, курс сугубо теоретический, казуистика. К сожалению, потому что, если вы не хотите заниматься вымариванием вшей, во всем нужна практика.

Из угла выплыла сияюще-непроницаемая...

– Мадам Помпа Дура, познакомьтесь, мистер Никто. Мистер Ноль, мадам Помпа Дура, кинозвезда. (Про себя подумал профессор: "Ненавижу этих нулей, всех бы их перевешал. До сих пор не знает, кто он, лопух. От таких толку ни на грош, паразиты, маменькины сынки!..") – Мадам Помпа Дура, мой юный приятель будет изображать девушку, подозреваемую в ведьмовстве на нашем импровизированном допросе.

– Мадам, возьмите шефство над мистером Никто. Пора ему уже стать мистером Кем-то. Класс "никто" – это те, которые не хотят признаться, что они тайные воры (кающиеся-кощунствующие). "Надо соединить двух воров на университетской Голгофе", – лихорадочно-логически работала мысль профессора казуистики.

Помпа грациозно присела, ручки к юбочке. Пока мы следуем с профессором и мадам в инквизиторскую, спешно введу вас в курс последних событий, ибо иначе много не понять. Хотя: не следует тебе, читатель, понимать больше, чем положено.

В тюрьме Санта Диверсо творилось невесть что. Дворовые выкрали святого, обгадили и выбросили в сточную канаву. Инквизиторская осиротела, бить некого; у щипцов отекли суставы, у дыбы заболел хребет и начали разваливаться доски. Как бесчеловечны тела! Как они не хотят заботиться о вещах, необходимых для жизни. Говорят, Будда отдал свое тело тигру, желая накормить голодное животное.

Мы ещё не очень продвинуты. Мы пока что суть реалия сортирно-сортировочной...

Профессор Доконаев решил проблему с мудростью Цезаря Борджиа. Пока инквизиторская пустовала, вводился срочный курс сравнительного богословия. Поэтов на время переместили в инквизиторскую.

– Отряд Семеро Одиноких в сборе, – доложил по-видимому главный среди студентов по фамилии Фельдфебелев-Вольтеров.

– Начнем тогда.

Доконаев развернул книжку "Апостольская церковь и гонения на христиан в первые века христианства".

– Вася, подвинь дыбу влево. Так, ещё немного. Разденьте его, положите. Идите сюда.

С кафедры: "Сегодня в программе: жгут с наскока с тремя проколами по позвоночнику. Вырезание пентаграммы в животе у св.Пса. Сквозной удар мечом между лопаток и поджаривание пяток на медленном огне в специальной печи. Отдел 135 БА, глава 14".

– Вася, не ори ("А-а-а!!") Не ори, а то ещё больнее будет. Не дергайся, ты мне испортишь весь опыт. Вася, замолчи, а то я тебя в одиночку пошлю, ведь в ногах валяться будешь, на дыбу проситься, только бы не одному быть. Пусть так. Эй, радиорубка, включите Зыкину или Кошкодаву.

– Кошкодава здесь?

– Я!

– Кошкодава, включись.

– Сам или пластинка? (Кошкодава был поэт лет 50, сочинял стихи под гитару и пользовался популярностью среди "сволочи", как за глаза называл богему проф. Афродитлов).

– Вася, если ещё раз двинешь мне ногой в плечо, ты не сойдешь отсюда. Держите его крепче. Фото, блик-квик, крик-блиц. Где фотограф, быстрей, быстрей!

Фотограф Ушлый подскочил с юпитером и снял голого Васю для вечности. Для журнала "Вечность", издания мод инквизиторской, издаваемого силами её жертв.

Только на дыбе человек становится незаменимым. Вася уже так сросся с досками, клещами, рубцами... Они – как бы часть его внутреннего гардероба.

– Кто может заменить нам Васю? А вы, мсье, как вас называет Беппо, Трюс? Трущийся о людские трущобы трус... С вас что толку, легче заменить, чем книжную полку.

– Вера, сантиметр. Надя, циркулем его измерь. Переносицу держи, а то он весь вытечет. Кляп, кляп быстрей и таз. – Командовал в операционной проф.Хорунжий-Беппо-Кляц, лучший на свете гиппократ.

Васю клали животом вниз на дыбу и так и разэтак, и боком, и ненароком, кололи, резали, как ватное чучело, молчать обученное. Бедный голый Вася, бедный пустой номер. Ты, может быть, единственный достоин, чтобы имя твое писали с большой буквы и не меняли каждый час.

Профессор в это время стоял рядом, в руках у него был текст "Раннее христианство и апостольская церковь". Некромантов-Некрофилов-Любить-Некого измерял что-то циркулем, вычислял в уме, ходил с сантиметром, просил:

– Вася, ляг чуть правее, так. А ты, Жора, пожги его прутом. Да не ори ты так. Ведь святой не орал, у меня сорвется опыт.

Голого Васю снова клали на дыбу животом, жгли раскаленным прутом, сжимали щипцами конечности, снова кололи, резали – шеф обещал двое суток отгула, если он будет молодцом, и тогда он увидит Ольгу Грабилову, и они будут вместе все эти два дня, не выходя из постели.

Один парень неудачно изобразил св.Доминика, ему так прожгли лопатки, что Дубастый сморщился: "Какая неподходящая кожа".

Тут же находился и фотограф главной канцелярии Гладкий Пробор, фиксировал, проявлял и предъявлял профессору. Готовился альбом с иллюстрациями "О первых и последних кристете христианах".

Всё совпало, всё правильно. "Вася, ты можешь не вставать вообще. Сравнительная часть завершена".

Предстояло посадить на кол св.Пса, но согласившийся посидеть на коле крысолов котельной университета выслеживал одну крысу с темным прошлым...

– Люба, покажи душескреб.

Профессор бросил энергичный взгляд на кабалистически-кардиологическую ленту какого-то металлического бога-из-машинки, аппарата душескреб, или душескоп, не помню. Оскопитель обители оскорбленных, в общем... прямой зонд в душу. Присасывается как скука и скребет, и скребет...

– Друзья! Совпадает, совпадает! Доминик лежал в той же позе! Научный анализ подтверждает раскопки творчества. Все так и было. Вася, ты свободен, ты сейчас самый свободный человек на свете...

Василий просидел два месяца в каземате-изоляторе, знаете, такая камера-одиночка, кривые рожи корчить. Она вся в зеркалах, и человек свихивается уже на вторые сутки.

– Мы убираем зеркала, и другое зеркало – тоска – корчит ему рожки круглые сутки. Такая, знаете, камера смеха. Ещё день – и вы будете проситься на любых условиях, только не быть одному. Мы даем бумажку, контракт подписан... Друг дыбы, опекун щипцов, тигр ножей Будды (его тела), – никто не обойден. Друг дыбы – вот лучшая кличка человеку от роду...