Текст книги "Нелегкая победа"

Автор книги: Велма Финнеган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Он дотронулся до ее колена, массирующими движениями ощупал его как обычно, но сразу же убрал руки.

– Насколько я вижу, нового растяжения нет, – сказал он. – Опухоль скоро спадет, вы правильно поступили, что сразу приложили лед. Так что будем надеяться, что все обойдется. Но с этого момента я хочу, чтобы вы делали только то, что скажу я, а не то, что приказывает вам ваша железная воля. Это понятно?

Опять заметив искры гнева в ее глазах, Рон наклонил голову как бы в знак уважения.

– Черт возьми, – сказал он тихо, – вы очень привлекательная женщина, Патриция. Но одним этим вы жить не сможете.

И прежде чем она успела сообразить, что он имеет в виду, он привлек ее к себе и поцеловал в щеку. Потом он некоторое время молча смотрел на нее, а затем, как будто повинуясь какому-то импульсу, легко коснулся губами ее губ.

– А теперь вам надо отдохнуть, – сказал Рон, помогая обмякшей от изумления Патриции лечь обратно на кровать и подсовывая ей валик под левую ногу. – Мне пора уходить, но я обещаю вам, что сегодня вернусь не поздно.

В следующую минуту его уже не было в комнате. Через задвинутые шторы пробивались последние лучи заходящего солнца. Боль в колене опять была глубокой и изматывающей, но Патриция почти не чувствовала ее. На ее губах все еще жило ощущение поцелуя, и оно проникало все дальше и дальше вглубь, доходя до самого сердца.

Она неподвижно лежала в сгущающихся сумерках, тело ее было в огне желания, а разум – в огне сомнения.

7

К удивлению Рона и восторгу Патриции, ее самовольная прогулка стала первым шагом к действительному выздоровлению. Встав с постели на следующее утро, она поняла, что ее левая нога стала сильнее, и с каждым днем она чувствовала себя все лучше и лучше. У Патриции было ощущение, что всего одна настоящая тренировка по гольфу принесла ей больше пользы, чем полтора месяца утомительных занятий на тренажерах. Ведь она дала ее травмированному телу возможность вспомнить движения, необходимые в ее профессии, и тело ответило благодарностью на оказанное ему доверие. Патриция стала с большим удовольствием выполнять упражнения, включая даже ненавидимые ею занятия на установке «Наутилус». Теперь она твердо знала, что день ее выздоровления не за горами, и от этого почти исчезли ее подавленность и раздражение.

К концу июля она чувствовала себя значительно лучше – почти совсем окрепшей, как физически, так и душевно. Но теперь нечто другое, неведомое никому вокруг, мучило ее, вызывая лихорадочное волнение в крови. После того, как Рон поцеловал ее в тот знаменитый день ее поездки в гольф-клуб, это волнение настолько усилилось, что грозило достичь степени помешательства. Она пыталась убедить себя, что он сделал это только для того, чтобы поддержать ее, что этот поцелуй был просто подтверждением его ободряющих слов. И действительно, с тех пор он больше ни разу не попытался сделать хоть что-нибудь подобное. Он снова был прежним Роном. Он ругал ее за нарушение режима или за невыполнение его указаний, при каждом удобном случае подкалывал ее и постоянно смеялся над ее страхом за Дженнифер.

И все же Патриция не могла не видеть едва заметные, но постоянные знаки его внимания к ней. Она не могла в этом ошибиться, слишком много это для нее значило.

Независимо от своего желания она постоянно исподтишка смотрела на него, подмечая и запоминая все особенности его лица и фигуры: сильную линию плеч, поросль темных волос в вырезе рубашки, его улыбку, иногда озорную, а иногда – чувственную. Теперь Патриции казалось, что он уже давно стал очень близким для нее человеком. Она узнала бы из тысячи его неповторимо свежий и немного резкий мужской запах, она научилась различать едва заметные перемены в выражении его глаз и голоса и их соответствие переменам в его настроении.

С замиранием сердца она чувствовала спокойную силу за его легкомысленным смехом. Рон больше не казался ей надменным и самовлюбленным эгоистом, напротив, теперь она понимала, что у него богатейший внутренний мир, который он вынужден скрывать от окружающих. Теперь она научилась видеть под его шутливостью холодную смелость, глубокий интеллект и истинное мужество, с помощью которых ему, наверное, пришлось выиграть не одну битву в этой жизни.

Чувства Патриции теперь были заняты им не только днем, но и ночью, когда во сне он приходил к ней и ласкал ее.

Она не могла и больше не пыталась выкинуть его из головы. Его влияние на ее жизнь, начавшееся благодаря трагической случайности, теперь было всецелым. Когда она думала о том, что с ней происходит, и заглядывала в себя, чтобы найти ответ, она видела там только его черные глаза, которые испытующе смотрели на нее.

Это случилось через неделю после ее самовольной прогулки. Во время завтрака Рон сообщил, что миссис Стейн сегодня пригласила Дженни в гости.

– Девочка очень хочет пойти, – сказал он, – и я думаю, что это хорошая идея. А пока их не будет, почему бы нам не прогуляться и не сыграть небольшой раунд?

Патриция не поверила своим ушам.

– Но вы не шутите? – спросила она недоверчиво, все еще боясь обмануться. – Вы действительно хотите сыграть со мной в гольф?

– А почему бы и нет? Поиграем, а заодно прогуляемся. Но только с условием, – тут же спохватился он, – играем максимум до девяти и прекращаем при первых же признаках слабости в колене. И вы обязательно поедете на электрокаре. Вы согласны?

Патриция только кивнула. Она была слишком счастлива, чтобы что-нибудь возражать.

Инструктор гольф-клуба вежливо поздоровался с ними, но больше ничего не сказал, хотя, судя по выражению его лица, он не только узнал Патрицию, но и понял всю важность момента.

Они доехали на электрокаре до десятой метки и вышли. Первые несколько свингов Патриции были немного робкими, но скоро она освоилась и стала бить увереннее. Теперь ее игра почти не отличалась от прославленной манеры Патриции Лейн.

Но даже сосредотачиваясь на ударах, она ловила себя на том, что оценивает поле с точки зрения дизайнера и сравнивает его со своим проектом. Она решила, что Сосновый берег будет значительно более сложным испытанием, как для женщин, так и для мужчин, чем, например, это поле.

Рон, казалось, без особого труда умудрялся держаться с ней на равных, хотя был значительно более сосредоточен на игре Патриции, чем на своей собственной. Он успевал оценить каждое ее движение и каждое изменение в выражении ее лица, стремясь сразу определить первые признаки боли или усталости. Он следил и за тем, насколько она сконцентрирована на игре.

Когда они добрались до пятнадцатой отметки, он уже с удовлетворением отметил для себя, что она действительно в неплохой форме и решил ее немножко поддразнить.

– Тот, кто выиграет, сможет сегодня не заниматься на «Наутилусе», – сказал он лукаво.

– В таком случае вам придется сегодня потрудиться за меня, – ответила Патриция тем же шутливым тоном, но почувствовала стимул к победе.

– Это мы еще посмотрим.

Еще две лунки они прошли наравне. У Рона было преимущество в силе, а у Патриции – в технике. К последней, восемнадцатой метке они тоже пришли с равным счетом. Патриция воспользовалась деревянной клюшкой, и ее мяч упал на расстоянии десяти футов от цели. Рон бил с тридцати метров, и его мяч приземлился буквально в нескольких дюймах от лунки.

– Смотрите, не упустите шанс не заниматься сегодня на «Наутилусе», – заметил он. – Всего один десятифутовый и вы – победитель.

– Я в курсе, – ответила Патриция, пытаясь сосредоточиться.

– Я рад, – сказал он с вызовом. – Потому что я на вашем месте был бы просто оскорблен, если бы был, как вы, профессионалом и не смог победить любителя.

– Не могли бы вы немного помолчать? – раздраженно проговорила Патриция. – Мне нужно настроиться.

– Но с другой стороны, – продолжил он, не обращая внимания на ее слова, – я ведь мужчина, а вы – женщина. Это, конечно, меняет дело. Я думаю, что я в любом случае сильнее вас.

Патриции потребовалось усилие воли, чтобы не бросить клюшку. С трудом подавив приступ ярости и решив, что еще успеет с ним рассчитаться, она спокойным и размеренным движением послала шар точно в лунку.

Но не успела она ответить Рону на его выпад, как услышала громкие аплодисменты и с удивлением обернулась. Сзади собралась порядочная толпа народу. Она поняла, что ее узнали, и в подтверждение этого из толпы раздались одобрительные крики:

– Молодец, Патриция! Так держать!

Надо сказать, что за это лето она получила немало писем от своих поклонников – Анжела пересылала ей корреспонденцию. Но ни одно из этих писем не тронуло ее так, как это непосредственное выражение теплых и дружеских чувств. Она почувствовала, что эти люди верят в нее, и что ее борьба за возвращение в большой спорт ими оценена.

Патриция с улыбкой помахала им рукой, а потом повернулась, чтобы пожать протянутую Роном руку. В этот момент она услышала, как кто-то взводит затвор фотоаппарата. В следующую минуту из толпы вышел его обладатель.

– Мисс Лейн, вы не против, если я вас сфотографирую? – спросил он. – Люди знают, что вы сейчас живете здесь, и им будет приятно увидеть ваше фото на страницах местной газеты.

Она вопросительно посмотрела на Рона. Тот, улыбаясь, пожал плечами.

– Пожалуйста, – ответила Патриция. – Фотографируйте, если хотите.

– Большое спасибо, мисс Лейн, – проговорил мужчина и, несколько раз щелкнув фотоаппаратом, снова исчез в толпе.

– Вы здорово играли, Патриция, вас есть, с чем поздравить, – сказал Рон. – Особенно был хорош последний удар.

– Благодарю, – довольно недружелюбно отозвалась Патриция. – Вы так говорите, как будто это ваша заслуга.

– А почему бы и нет? Мне кажется, что вы забили этот мяч только потому, что я вас здорово разозлил. И еще мне кажется, нет, я вполне уверен, что если вы будете так же злиться, на своих соперниц, вы всегда будете побеждать.

Она покачала головой, когда он подал ей руку, чтобы помочь сесть в карт. Только он умел так довести ее до белого каления, но только он умел так подбодрить ее. Он был невыносим, но он был ее самым верным другом и союзником. Только он один верил в нее с самого начала.

– Я не могу, – пробормотала она.

– Чего вы не можете? – спросил Рон, пристально глядя ей в лицо.

– Злиться на вас, – печально ответила Патриция.

Когда они вернулись домой, то обнаружили записку от миссис Стейн. Она сообщала, что девочки упросили ее пойти в кино. А поскольку сеанс должен был кончиться довольно поздно, она решила, что Дженни может переночевать у них.

– Так, – сказал Рон. – Значит, у них хватило смелости оставить нас одних. Ну, мы им покажем. Мисс Лейн, как вам нравится мысль где-нибудь пообедать? Не хотите ли вы сменить домашний сыр и вареное мясо на что-нибудь более изысканное?

– Вы еще спрашиваете! – восхищенно сказала Патриция.

Приняв ванну, она выбрала простое, но очень элегантное вечернее платье. Оно выгодно подчеркивало фигуру, возвращая ей женственность, которую, как боялась Патриция, она совсем утратила за месяцы болезни. Она с удовольствием посмотрела на себя в зеркало. Ей было приятно увидеть наконец свою левую ногу без повязки, а руки и лицо – без синяков. Она выглядела здоровой и даже похорошевшей. Только вот в глазах у нее было такое явное и откровенное ожидание, что она смутилась.

Немного помрачнев, она вышла в коридор, где тут же наткнулась на Рона. Он тоже выглядел превосходно: красивый и загорелый, в свободном, прекрасно сидящем костюме. Его густые черные волосы были еще слегка влажными после душа, а за ароматом одеколона она с замиранием сердца почувствовала его собственный чуть пряный запах.

Увидев Патрицию, он немного отступил назад, а потом подошел и взял ее под руку.

– Какая жалость, – проговорил он полушутя, полусерьезно, – что здесь сейчас нет фотографа. Вы выглядите на все сто, мисс Лейн. Мне очень лестно, что меня увидят вместе с вами.

Патриция оглянулась, ища в зеркале подтверждение его словам, и сердце ее учащенно забилось. Одетые как для торжественного обеда, они сейчас больше, чем когда-либо, были похожи на супружескую пару. Совсем смутившись от этих мыслей, она сделала вид, что у нее расстегнулась сережка. Возясь с ней, она думала лихорадочно, сможет ли дальше держать себя в руках. Сегодня его близость особенно сильно волновала ее.

Рон, должно быть, почувствовал направление ее мыслей, потому что сказал, печально улыбаясь:

– Что же я буду делать, когда вы с Дженнифер уедете домой? Мне одному здесь будет тоскливо.

– Я уверена, что вы с этим справитесь, как справлялись всегда, – ответила Патриция, вспомнив его фразу о том, что в его жизни вполне достаточно женщин.

– Да, конечно, – вздохнул он, касаясь пальцами ее волос и заправляя за ухо выбившуюся прядь, – всегда приходится приспосабливаться к обстоятельствам. Я, разумеется, привыкну снова жить один, но это будет нелегко.

Он мягко развернул ее лицом к лестнице. Пора было выходить.

И опять Патриции показалось, что они думают об одном и том же – о том, о чем оба раньше не задумывались. Они как будто пришли к молчаливому соглашению – вдвоем хранить секрет, которым нельзя было поделиться даже друг с другом.

Рон выбрал очаровательный маленький ресторанчик на берегу, в котором подавали превосходную еду из морепродуктов. Патриция пила коктейль, первый за последние два месяца, и чувствовала, как ее охватывает тихая дрожь восторга. Они негромко разговаривали о всяких пустяках, пока дружелюбно настроенный официант подавал им устрицы, омаров и креветок.

Когда он вернулся, чтобы наполнить их бокалы белым бордо, Рон с удовольствием наблюдал, как Патриция поглощает морские деликатесы.

– Вы, полагаю, отмечаете сегодняшнюю победу мисс Лейн? – спросил официант.

– Что-то вроде того, – ответил Рон довольным голосом.

Патриция только улыбнулась в ответ. Ей было так хорошо и спокойно, что совершенно не хотелось разговаривать. Усталая и счастливая, она не осмеливалась задуматься ни о том, какие именно чувства она испытывает, ни о том, разделяет ли Рон Флетчер эти чувства.

Они возвращались домой в сгущающихся сумерках. Успокаивающий рокот прибоя отдавался в голове Патриции, сливаясь с шепотом ночного бриза, шевелящего ветки прибрежных деревьев.

Дом неожиданно показался Патриции каким-то очень родным и уютным, совсем не тем огромным безликим зданием, каким она привыкла его считать. Рон поставил машину в гараж, и они вместе вошли в холл. Сказав, что вернется через пару минут, он поднялся вверх по лестнице.

Патриция сняла туфли и босая прошла на кухню. Немного спустя, она услышала его голос и догадалась, что он звонит своему секретарю.

Патриция со всей отчетливостью поняла, что сейчас он опять уйдет по каким-то неизвестным ей делам, как это бывало почти каждый вечер. Она вспомнила, что и Дженни сегодня с ней не будет, и ей стало одиноко и как-то по-детски обидно. Она чувствовала, что с нетерпением ждет, когда он вернется. Ей было необходимо, чтобы он поскорее пришел и сказал хоть что-нибудь так же ласково, как он говорил с ней весь этот вечер. Ей было уже не важно, что именно он скажет, пусть даже просто велит ей ложиться спать.

Наконец Рон вернулся. Он успел снять пиджак и стоял теперь в дверном проеме – высокий и сильный, в брюках, обрисовывающих его мускулистые ноги, и расстегнутой на груди рубашке – весь воплощение спокойной мужественной красоты.

– Ну, – спросил он, оценивающе глядя на нее с другого конца кухни, – и как мы себя чувствуем?

Она ничего не ответила, только пожала плечами, раздосадованная его тоном.

– Мне кажется, – продолжил он, – что у кого-то сегодня был очень трудный день и ему сейчас стоит подумать о горячей ванне и сладком сне.

Она продолжала молча стоять перед ним, инстинктивно перенеся весь вес на здоровую ногу. Его острые глаза моментально заметили это.

– Я смотрю, вы опять жалеете свою ногу! – сказал он и, подойдя к ней, обхватил ее за талию и посадил на кухонный стол. Ловкими движениями он завернул подол ее платья и обнажил колено, шрам на котором уже превратился в тоненькую ниточку.

– Надеюсь, вы не скрываете от меня, что у вас где-то болит, – сказал он, осторожно сгибая и разгибая ее колено и внимательно смотря на нее. – Ведь я сам затеял нашу прогулку, и если вам опять станет хуже, это будет моя вина.

Патриция мучительно покраснела от прикосновений его ладоней, таких больших, что, казалось, каждая могла сомкнуться вокруг ее стройного бедра. То, что она скрывала, было для нее гораздо серьезнее боли. И теперь, когда его тело было настолько близко от нее, и от него исходило такое волнующее тепло, она чувствовала, что не сможет больше ни минуты скрывать это.

– А так больно? – спросил он, слегка поворачивая ногу.

Внутренне замирая, Патриция посмотрела ему в глаза, и сердце бешено заколотилось у нее в груди, когда она наконец решилась.

– Да нет же, глупый, – сказала она с улыбкой, – мне совсем не больно.

Ее ладони неуверенно коснулись его волос, пригладили их густые волны и уже более уверенным движением обняли его за шею. И она не дрогнула и не опустила руки, когда он ответил ей удивленным, а может быть, даже осуждающим взглядом.

Она просто улыбалась ему. Теперь она была готова на все, на то, что она будет уничтожена, разорвана на части, даже отвергнута. Она нежно притянула его к себе, и в этом движении была безмолвная мольба, говорящая ему о ее желании.

И в тот же миг она оказалась в его объятьях, приподнятая его могучими руками и прижатая к его груди. Ей очень хотелось сказать ему, какое это наслаждение – зарываться пальцами в его густые черные волосы, гладить его плечи и ощущать пульсацию крови там, где ее тело сжимали его мощные руки. Но у нее уже не было этой возможности, потому что он приник к ее губам долгим, упоительным поцелуем, и она почувствовала себя такой слабой и беспомощной в его объятьях, что все слова покинули ее вместе с последними остатками мужества.

Теперь Рон знал, что так мучило ее все эти дни. Теперь была его очередь, потому что ей уже нечего было скрывать. Она чувствовала, что в его власти грубо оттащить ее в комнату и сделать своей рабыней, наложницей или просто уложить спать, как нахального и непослушного ребенка. И она еще крепче прижалась к нему. Ее руки переместились на его широкую спину и с восторженной нежностью стали гладить ее.

Рон на миг оторвался от нее, и Патриция медленно подняла голову, готовясь к решительному объяснению и даже к тому, что он оттолкнет ее. Но он снова приник к ее губам, и она поняла, что его объятия означают ответное желание и его заботу о ней, его готовность защитить ее от всего, даже от ее собственных сомнений. Он целовал ее, нежно покачивая как ребенка и гладя ее волнистые распущенные волосы. От этих ласковых прикосновений ею постепенно стал овладевать неистовый восторг.

Ночь бережно окутывала их, когда Рон, взяв Патрицию на руки, нес по темному коридору в ее комнату. Из окна струился мягкий лунный свет, и ей казалось, что стены отливают радужным серебром. Этот дивный полумрак скрывал в себе тайну их молчаливого единения, той возникшей между ними близости, что позволяла ей полностью открыть ему свои чувства. Почти с благоговением он положил ее на шелковое покрывало, и она лежала молча и неподвижно, ошеломленная великолепием этой ночи, пока его поцелуй не заставил ее приподняться и открыть ему объятия.

Она почувствовала прикосновение его нежных и понимающих рук, которые так часто лечили ее, успокаивая ее боль. Теперь, спокойные и уверенные, они ласкали ее тело. Ощущая их ласковое касание, Патриция трепетала с головы до ног от того огня, который они разжигали в ней. Волны восторга захлестывали ее… Платье незаметно куда-то исчезло, и под нежный ритм мужских прикосновений, легких, как трепетание лепестков на ветру, с Патриции соскальзывали шелковые лоскутки белья, еще скрывавшие от Рона ее истомленное желанием тело.

Потом она лежала совсем обнаженная, и смотрела, как он раздевается в загадочной полутьме комнаты, залитой лунным светом. Его величественная нагота вырисовывалась контуром на мерцающей стене. Патриция закрыла глаза и протянула руки ему навстречу.

Зачарованная, она ощущала, как его тело медленно накрывает ее, как его стальные мускулы приникают к ней, точно повторяя все изгибы ее нежной плоти. Она чувствовала, что никогда еще не хотела никого так сильно, никогда еще не мечтала о наслаждении так отчаянно, так лихорадочно, как теперь.

Рон, казалось, понимал, какой волшебный экстаз овладел Патрицией, потому что его движения были нежны и осторожны. Ее бедра, ноги и низ живота были почти парализованы сладостной волной, которую порождали его прикосновения, ее груди напряженно содрогались от ласк его губ и языка. Это блаженство было новым и незнакомым для нее, потому что никогда еще никто так не занимался с ней любовью, никогда еще мужчина не познавал ее так сладко и так упоительно.

Она чувствовала силу его страсти и без смущения принимала и утоляла ее, потому что теперь ей больше нечего было бояться и скрывать. Она свободно прикасалась к нему, она направляла его, с восторгом чувствуя, как он подчиняется ей и отвечает на ее ласки усилением своего желания. Рон дарил ей себя так же откровенно и безраздельно, как раньше дарил свои улыбки и свои дразнящие взгляды, отдавал ей себя с той же уверенностью, с какой отдавал ей свои команды и строгие указания все эти несколько недель.

Его нарастающая страсть вздымала ее, поднимая все выше и выше, и она отвечала ему с неистовой радостью, руки ее то блуждали по его волосам, то принимались ласкать его широкую спину и напряженные бедра. Ее вздохи и шепот обволакивали его нежной паутиной, и наконец она услышала низкий стон, клокочущий в его горле. Он приник поцелуем к ее губам, сжал ее в своих объятьях, и соединился с ней в оглушительном взрыве наслаждения, невообразимо сильного и невыразимо прекрасного…

Все было кончено, и, обессиленные и бездыханные, они лежали рядом где-то на краю бытия. Однако объятия Рона не ослабевали, и он не отпустил ее от себя, пока ее судорожное дыхание не успокоилось и не перешло в тихие вздохи и легкие содрогания под его поцелуями. Прикосновения его рук и губ, ласкающих ее лицо и грудь, оставались такими же нежными и ласковыми, и Патриция поняла, что это ощущение счастья и близости останется с нею навсегда, независимо от того, как судьба распорядится их будущим. Он пришел к ней и подарил ей себя именно тогда, когда она больше всего нуждалась в этом. Ниоткуда, как божество, возник он в ее жизни, изменил ее и сделал ее своей, чтобы в этой дивной полутьме она смогла испытать счастье, больше которого не было и не могло быть.

И даже если он явился только затем, чтобы снова исчезнуть, сыграв свою роль в ее судьбе, то пусть будет так. Пусть она опять останется одна, и пусть боль и унижение будут ее уделом. Она знала, что этой ночью он принадлежал только ей.

Он, должно быть, понял ее мысли и почувствовал ее бездумное желание броситься навстречу судьбе, потому что как верный друг он разделил с ней этот вызов и оставался с нею всю эту долгую волшебную ночь. В полусне они лежали рядом и, зачарованные лунным светом, тихо ласкали друг друга, пока страсть опять не соединила их воедино. Казалось, они оба понимали, что эти минуты могут быть последними мгновениями их счастья, поэтому снова и снова познавали друг друга с удивлением, восторгом и молчаливым восхищением.

Патриция не смогла бы сказать, сколько раз они принадлежали друг другу в эту ночь. Каждый раз это было как будто впервые, и каждый раз это было так прекрасно, что ни повторить, ни описать это было бы невозможно. И когда наконец луна исчезла, и сон пришел, чтобы разделить их, она уже знала, что полностью изменилась и что никогда не будет такой, какой была прежде. Но она не испугалась этой перемены в своем существе, она больше не боялась быть беспомощной и беззащитной, потому что он был с ней и держал ее в своих объятиях.