Том 2. Стихотворения 1917-1922
Текст книги "Том 2. Стихотворения 1917-1922"
Автор книги: Велимир Хлебников
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
Продума путестана*
Огневицы окон
Дворца для толп.
Серый пол,
Четыре точки.
Труба самоголоса,
Столы речилища,
За круглым решетом железа
Песнекрики, тенекрылья у плеч,
Алошар игрополя,
Снегополя пляски теней,
Тенебуда у входа,
Руку для теней
Протянувшая к тенеполю.
Книгощетки снегополя,
Железный самоголос
Кует речеложи отмеренную ярость.
Око путестана
Высоким снегополем
Светит вдали.
<1920>, 1921
«Чавкая сладости, слушали люди…»*
Чавкая сладости, слушали люди
Речи безумца.
Снежные белые груди,
Лысина думца.
1920
«И вечер темец…»*
И вечер темец,
И тополь земец,
И мореречи,
И ты далече!
<1920>
Море*
Бьются синие которы
И зеленые ямуры.
Эй, на палубу, поморы,
Эй, на палубу, музуры,
Голубые удальцы!
Ветер баловень – а-ха-ха! –
Дал пощечину с размаха,
Судно село кукорачь,
Скинув парус, мчится вскачь.
Волны скачут лата-тах!
Волны скачут а-ца-ца!
Точно дочери отца.
За морцом летит морцо.
Море бешеное взыы!
Море, море, но-но-но!
Эти пади, эти кручи
И зеленая крутель.
Темный волн кумоворот,
В тучах облако и мра
Белым баловнем плывут.
Моря катится охава,
А на небе виснет зга.
Эта дзыга синей хляби,
Кубари веселых волн,
Море вертится юлой,
Море грезит и моргует
И могилами торгует.
Наше оханное судно
Полететь по морю будно.
Дико гонятся две влаги
Обе в пене и белаге,
И волною Кокова
Сбита, лебедя глава.
Море плачет, море вакает,
Черным молния варакает.
Что же, скоро стихнет вза
Наша дикая гроза?
Скоро выглянет ваража
И исчезнет ветер вражий?
Дырой диль сияет в небе,
Буря шутит и шиганит,
Небо тучи великанит.
Эй, на палубу, поморы,
Эй, на палубу, музуры,
Ветер славить, молодцы!
Ветра с морем нелады
Доведут нас до беды.
Судно бьется, судну ва-ва!
Ветер бьется в самый корог,
Остов бьется и трещит.
Будь он проклят, ветер-ворог,
От тебя молитва щит.
Ветер лапою ошкуя
Снова бросится, тоскуя,
Грозно вырастет волна,
Возрастая в гневе старом,
И опять волны ударом
Вся ладья потрясена.
Завтра море будет отеть,
Солнце небо позолотит.
Буря – киш, буря – кши!
Почернел суровый юг,
Занялась ночная темень.
Это нам пришел каюк,
Это нам приходит неман.
Судну ва-ва, море бяка,
Море сделало бо-бо.
Волны, синие борзые,
Скачут возле господина,
Заяц тучи на руке.
И волнисто-белой грудью
Грозят люду и безлюдью,
Полны злости, полны скуки.
В небе черном серый кукиш,
Небо тучам кажет шиш.
Эй ты, палуба лихая,
Что задумалась, молчишь?
Ветер лапою медвежей
Нас голубит, гладит, нежит.
Будет небо голубо,
А пока же нам бо-бо.
Буря носится волчком,
По-морскому бога хая.
А пока же, охохонюшки,
Ветру молимся тихонечко.
1920, 1921
«Восток, он встал с глазами Маяковского…»*
Восток, он встал с глазами Маяковского,
С когтями песен на боку.
А я опять торчу, как ось Минковского,
На сходе народов в Баку.
Гонец детей – их нет, но будут, –
Чтоб клюнуть молотом по чуду,
Я есмь! Я был! Я буду!
1 сентября 1920
«Видите, персы, вот я иду…»*
Видите, персы, вот я иду
По Синвату к вам.
Мост ветров подо мной.
Я Гушедар-мах,
Я Гушедар-мах, пророк
Века сего и несу в руке
Фрашокёрети (мир будущего).
Ныне, если целуются девушка и юноша, –
Это Матия и Матиян, первые вставшие
Из каменных гробов прошлого.
Я Вогу Мано – благая мысль.
Я Аша Вагиста – лучшая справедливость.
Я Кшатра Вайрия – обетованное царство.
Клянемся волосами Гурриэт эль Айн,
Клянемся золотыми устами Заратустры –
Персия будет советской страной.
Так говорит пророк!
1920
«Ваши глаза – пустые больничные стены…»*
Ваши глаза – пустые больничные стены.
И пламя глаз огненных,
Как Востока народы в Баку.
Какая рана в нее вогнана? –
Мадонну на веревке тянут к кабаку.
1920
«Тейлоризация правительств…»*
Тейлоризация правительств,
И горца Habeas corpus,
За поясом в оправе,
Учитель равенства – кинжал.
1920
«Шахсейн-вахсейн! – и мусульмане…»*
Шахсейн-вахсейн! – и мусульмане
Ударом кулака поют
На книгах загорелых грудей,
И версты черных глаз,
И черный шелк кудрей младенца –
Как много ночей юга!
Железа стук цепей…
1920
«Цыгане звезд…»*
Цыгане звезд
Раскинули свой стан.
Где круглых башен стадо?
Они упали в Дагестан.
И принял горный Дагестан
Железно-белых башен табор.
А завтра чуть утро умчатся
Шатры их белых башен.
<1920>, 1921
«Россия, хворая, капли донские пила…»*
Россия, хворая, капли донские пила
Устало в бреду.
Холод цыганский…
А я зачем-то бреду
Канта учить
По-табасарански.
Мукденом и Калкою,
Точно больными глазами,
Алкаю, алкаю.
Смотрю и бреду
По горам горя,
Стукаю палкою.
1920
«Ручей с холодною водой…»*
Ручей с холодною водой,
Где я скакал, как бешеный мулла,
Где хорошо.
Чека за 40 верст меня позвала на допрос.
Ослы попадались навстречу.
Всадник к себе завернул.
Мы проскакали верст пять.
«Кушай». – Всадник чурек отломил золотистый,
Мокрый сыр и кисть голубую вина протянул на ходу,
Гнездо голубых змеиных яиц,
Только матери нет.
Скачем опять, на ходу
Кушая неба дары.
Кони трутся боками, ремнями седла.
Улыбка белеет в губах моего товарища.
«Кушай, товарищ», – опять на ходу протянулась рука с кистью глаз моря.
Так мы скакали вдвоем на допрос у подножия гор.
И буйволов сухое молоко хрустело в моем рту,
А после чистое вино в мешочках и золотистая мука.
А рядом лес густой, где древний ствол
Был с головы до ног окутан хмурым хмелем,
Чтоб лишь кабан прошиб его, несясь как пуля.
Чернели пятна от костров, зола белела, кости.
И стадо в тысячи овец порою, как потоп,
Руководимо пастухом, бежало нам навстречу
Черными волнами моря живого.
Вдруг смерклось.
Темное ущелье. Река темнела рядом,
По тысяче камней катила голубое кружево.
И стало вдруг темно, и сетью редких капель,
Чехлом холодных капель
Покрылись сразу мы. То грозное ущелье
Вдруг стало каменною книгой читателя другого,
Открытое для глаз другого мира.
Аул рассыпан был, казались сакли
Буквами нам непонятной речи.
Там камень красный подымался в небо
На полверсты прямою высотой, кем-то читаемой доныне.
Но я чтеца на небе не заметил.
Хотя, казалось, был он где-то около,
Быть может, он чалмой дождя завернут был.
Служебным долгом внизу река шумела,
И оттеняли высоту деревья-одиночки.
А каменные ведомости последней тьмы тем лет
Красны, не скомканы стояли.
То торга крик? Иль описание любви и нежной и туманной?
Как пальцы рук, над каменной газетой белели облака.
К какому множеству столетий
Окаменелых новостей висели правильно строки?
Через день Чека допрос окончила ненужный,
И я уехал.
Овраги, где я лазил, мешки русла пустого, где прятались святилища растений,
И груша старая в саду, на ней цветок богов – омела раскинула свой город,
Могучее дерево мучая древней кров<ью> другой, цветами краснея, –
Прощайте все.
Прощайте, вечера, когда ночные боги, седые пастухи, в деревни золотые вели свои стада.
Бежали буйволы и запах молока вздымался деревом на небо
И к тучам шел.
Прощайте, черно-синие глаза у буйволиц за черною решеткою ресниц,
Откуда лились лучи материнства и на теленка и на людей.
Прощай, ночная темнота,
Когда и темь и буйволы
Одной чернели тучей,
И каждый вечер натыкался я рукой
На их рога крутые,
Кувшин на голове
Печальнооких жен
С медлительной походкой.
<1920>. 1921
Алеше Крученых*
Игра в аду и труд в раю –
Хорошеуки первые уроки.
Помнишь, мы вместе
Грызли, как мыши,
Непрозрачное время?
Сим победиши!
26 октября 1920
«На нем был котелок вселенной…»*
На нем был котелок вселенной
И лихо был положен,
А звезды – это пыль!
Не каждый день гуляла щетка,
Расчесывая пыль.
Враг пыльного созвездия
И, верно, в ссоре с нею он,
Салага, по-морскому, – веселый мальчуган,
В дверную ручку сунул
«Таймс» с той звезды
Веселой, которой
Ярость ядер
Сломала полруки
(Беловолосая богиня с отломанной рукой),
Когда железо билось в старинные чертоги,
А волны, точно рыбы
В чугунном кипятке,
Вдоль печи морской битвы
Скакали без ума.
Беру… Читаю известия с соседней звезды:
«Новость! Зазор!
На земном шаре, нашем добром и милом знакомом,
Основано Правительство Земного Шара.
Думают, что это очередной выход будетлян,
Громадных паяцев солнечного мира.
Их звонкие шутки, и треск в пузыри, и вольные остроты
Так часто доносятся к нам с земли,
Перелетев пустые области.
На события с земли
Ученые устремили внимательные стекла».
Я вскочил с места. Скомкал в досаде известия:
– Какая выдумка! Какая ложь!
Ничего подобного. Ложь!
<1920>, 1922
<Каракурт>*
От зари и до ночи
Вяжет Врангель онучи,
Он готовится в поход
Защищать царев доход.
Чтоб, как ранее, жирели
Купцов шеи без стыда,
А купчих без ожерелий
Не видали б никогда.
Чтоб жилось бы им как прежде
Так, чтоб ни в одном глазу,
Сам Господь, высок в надежде,
Осушал бы им слезу.
Чтоб от жен и до наложницы
Их носил рысак,
Сам Господь, напялив ножницы
Прибыль стриг бумаг.
Есть волшебная овца,
Каждый год дает руно.
«Без содействия Творца
Быть купцами не дано».
Речь доносится баронья:
«Я спаситель тех, кто барин».
Только каркает воронья
Стая: «Будешь ты зажарен!»
Тратьте рати, рать за ратью,
Как морской песок.
Сбросят в море вашу братью:
Советстяг – высок!
1920, <1921>
«От Каира до Калькутты…»*
От Каира до Калькутты
Шаги белого Аллы,
На ногах качались путы,
По дороге, где ослы.
Долго белым был Алла,
И на нем сидел Энглиэ.
Он, откуда ни возьмись,
Прыг на шею без седла.
Ловко правя ишаком,
Он катается легко.
Что же шепчут нынче беки?
Пожар бога! Алла ал!
(Тот, кто раньше был, как еж
. . . . . . . . . . . . . . .
Как на муле, на мулле
Он при белом был Алле.)
Вот какие здесь дела:
Раньше белым был Алла,
А теперь, как знамя, ал!
Свою ношу нес мулла
И тихохонько вздыхал,
Но Алла лишь заалел –
Он Энглиза одолел.
Точно бомба из Бомбея
Он врывается в Баку –
И грустит в объятьях бея
Англичанка на боку.
Дерзкий в лужу бритт упал,
Лишь Алла стал ал.
Не взойди совет-звезда,
Долго длилась бы езда.
1920
Б*
От Баку и до Бомбея,
За Бизант и за Багдад
Мирза Бабом в Энвер-бея
Бьет торжественный набат.
«Ныне» Бакунина
Ныне в Баку.
1920
Год*
Хахали хаты – тополи
Падали тенями о поле,
Пляской ручейною топали
Ветреных парней орава.
Баку! Бакунина Нины уход!
Воет и режет стекло пароход.
Сегодня я
Длинной черной соломиной пороховой,
Соломы той,
Которой пушек голод топят,
Курю из трубки моряка <…>
Мой пороховой чубук,
Ты тлеешь тихо медленной зарей
В губах писателя,
И колос выстрела пускает дыма пузыри,
Горит на письменном столе
Застенчивей окурка.
А ведь я сыграл бы в ящик,
Будь ты дым горла пушки.
Лес вышек дымною хвоей,
Железных сосен бор, башен мир,
Одетый в хвои сажей.
Москва
Украина
Баку
Персия
1920
«Кто-то дикий, кто-то шалый…»*
Кто-то дикий, кто-то шалый.
Время в осень задышало.
Эти серые коробки,
За решеткою глаза.
Вопль дикий и не робкий,
Что последняя гроза.
И его-то кистью детской
Чертит ворог Городецкий.
Тра – та-та-та!
Грохот вешанья кота!
25 декабря 1920
10-летний «праздник лжи»
«Разрушающий порядки…»*
Разрушающий порядки,
Где б ты не был
– Искалеченное небо,
И сверкают разом пятки.
1920
«Замороженный Озирис…»*
Замороженный Озирис
Зыбой мертвою уснул.
Голой воблой голос вырос,
В глухом городе блеснул!
Голошанный,
Голоумный,
Голоногий,
Дышит небу диким стадом,
Что восходит звука атом!
1920
П, Т – Б, Д*
В поле тихо бегал день.
Поршень душит домового.
Потроха тянулись бледно.
Дрыхнул бочкой дых балдач.
<1920>
«У колодезя молодезь…»*
У колодезя молодезь,
Опрокинувши ведро,
Лил воды речной холодезь
На суровое бедро.
Позабыл родную ёнку,
Обманул, знать, сват,
И доверчиво теленку
Говорит: мой брат.
<1920>
«И рвался воздух…»*
…И рвался воздух
Из легких самолета
С жестоким похоронным пением.
Снасти исчезли.
И рок за живым охотится
Суровым привидением.
Улыбки облаков
Ищу затылком
И ставлю крест
С высоты трех верст.
И на земь пал,
У глаза мертвая петля…
И падал долу,
Как во сне,
Без крика,
Туда, где степи.
Бал смерти
Прочитал я
На белых облаках,
А ворон крикнул:
Дай твой останок!..
1920
«Мака алого настой…»*
Мака алого настой
Этот звуков спотыкач.
Тонкий розлит углерод –
Этот плачущий скрипач.
<1920>
«Слава пьянице, слава мозгу…»*
Слава пьянице, слава мозгу,
Который однажды после смерти
Напился до основания, а затем
Был подан как учебный помощник,
Учитель истины веселой радости
На большом столе,
Как странный желтый цветок,
Гриб, дышащий вином.
Его в руке держали девушки,
И ноздри у них дрожали, а брови подымались,
И ноздри живых впивали запах крепкой водки,
И пьянели мозгом мертвецкой мозги живых.
Зимние цветы с того света, из тысячи извилин
Излучавших душистое вино.
<1920>, 1921
«Словес сломивший скорлупу…»*
Словес сломивший скорлупу
Птенец людей взлетел на воздух
И чисел улиц<ы> толпу
Он увидал на дальних звездах.
Пространство на ко<ст>ре костей,
На руки раскаленные его
Бросали матери детей,
Умилостивляя Божество.
<1920>
«Я – вестник времени, пою…»*
Я – вестник времени, пою
Его расколы и утесы.
Всё было пением в раю,
Когда я, пьян собою, несся.
1921
«И если сторонитесь вы песка…»*
И если сторонитесь вы песка,
В черепе суток в русле ресниц
Это случайная выписка –
Просьба устами усталых коснуться.
Шаг и за шагом в уме шаг
По руслам покорных событий.
Это молитва о первых умерших,
О разбитом в осколки обете!
7 января 1921
«С верхарни…»*
С верхарни
Летела биель,
Тиес жарко-синие речи,
Лиоты вечерних внес.
За мровью дождя
Закутана вечера мысль, чтоб не прочесть.
Незак глубины
Скользил, как шалунья, устами ущелья.
Угрюмады все в белом.
1921
«Пришла и устала ночная лиель…»*
Пришла и устала ночная лиель,
И пепел цветущего ока
Раздвинут кочергой ревности.
Всё бело, как тоска о зиме.
И только зеленый плащ пророка
Я подымаю с колен.
1921
Самострел любви*
Хотите ли вы
Стать для меня род тетивы?
Из ваших кос крученых
На лук ресниц, в концах печеный,
Меня стрелою нате,
И я умчусь грозы пернатей!
25 января 1921
«Хохол песка летит с кургана…»*
Хохол песка летит с кургана
Над важною орлицей.
Это спесиво смотрит верблюд,
Оцелован жемчугом синим узды.
Черные очи у птицы для гнева,
Чьи русые косы дикарки
На смуглом заката плече.
Птицезвериные очи
Замыты песчаною холкой,
И рядом свиные очи панны.
1921
«Я видел хохоты зеркал…»*
Я видел хохоты зеркал,
Я слышу крик земного шара.
Веселитесь, еще наш город
Не одел шляпы песков
И на нем не шумят
Ветками высокие
Задумчивые сосны.
Когда будете землей
И колос качнется над вами,
Будут веселиться другие.
Ноги ваши еще работают!
Руки еще косят!
Торопитесь!
Вы еще не плаваете
В песчаном кургане
Над городом,
Как бесконечные зерна белого моря.
<1921>
«Утраты, утраты, утраты…»*
Утраты, утраты, утраты…
До утра, до утра, всю ночь.
День темен и томит,
А ночь ярка своим пожаром.
И я – ресниц твоих наймит,
Я обнимал созвездье даром,
Я пролетал ветров ударом.
<1921>
«Тайной вечери глаз…»*
Тайной вечери глаз
Знает много Нева.
Здесь Спасителей кровь
Причастилась вчера
С телом севера в черном булыжнике.
На ней пеплом любовь
И рабочих и умного книжника.
Тайной вечери глаз
Знает много Нева
У чугунных коней,
У суровых камней
Дворца Строганова.
Из засохших морей
Берега у реки.
И к могилам царей
Ведут нить пауки.
Лишь зажжется трояк
На вечерних мостах,
Льется красным струя.
Поцелуй на устах.
16 февраля 1921, 1922
«Как стадо овец мирно дремлет…»*
Как стадо овец мирно дремлет,
Так мирно дремлют в коробке
Боги былые огня – спички, божественным горды огнем.
Капля сухая желтой головки на ветке,
Это же праотцев ужас –
Дикий пламени бог, скорбный очами,
В буре красных волос.
Молния пала на хату отцов с соломенной крышей.
Дуб раскололся, дымится.
Жены и дети, и старцы, невесты черноволосые –
Их развевалися волосы, –
Все убегают в леса, крича, оборачиваясь, рукой подымая до неба,
На острые зубы зверя лесного, гадов шипящих укус,
Как обед для летучего гнуса.
Дико пещеры пылают:
Золото здесь, зелень и синь горят языками.
Багровый, с зеленью злою
Взбешенных глаз в красных ресницах,
Бог пламени, жениной палкой побитый,
Машет дубиной корявой, гнев на селе срывает.
Соседи бросились грабить село из пещер.
Копья и нож, крики войны!
Клич «С нами бог!»
И каждый ворует у бога
Дубину и длинные красные волосы.
«Бог не с нами!» – плачут в лесу
Деревни пылавшей жильцы.
Как волк, дико выл прадед,
Видя, как пеплом
Становится хижина.
Только угли горят и шипят.
Ничего уже больше, горка золы.
Смотрят глазами волков
Из тьмы. Плачь, жена!
Нет уже хижины милой
Со шкурами, удочками, копьями
И мясом оленей, прекрасным на вкус.
В горы бежит он проворно, спасаясь.
А сыны «Мы с нами!»
Запели, воинственные,
И сделали спички,
Как будто и глупые –
И будто божественные,
Молнию так покорив,
Заперев в узком пространстве.
«Мы с нами!» – запели сурово они,
Точно перед смертью, –
«Ведайте, знайте, мы с нами!»
Сделали спички –
Стадо ручное богов,
Огня божество победив.
Это победа великая и грозная.
К печке, к работе
Молнию с неба свели.
Небо грозовое, полное туч, –
Первая коробка для спичек,
Грозных для мира.
Овцы огня в руне золотом
Мирно лежат в коробке.
А раньше пещерным львом
Рвали и грызли людей,
Гривой трясли золотой.
А я же, алчный к победам,
Буду делать сурово
Спички судьбы,
Безопасные спички судьбы!
Буду судьбу зажигать,
Разум в судьбу обмакнув.
– Мы с нами, спички судьбы,
Спички из рока, спички судьбы.
Кто мне товарищ?
Буду судьбу зажигать,
Сколько мне надо
Для жизни и смерти.
Первая коробка
Спичек судьбы –
Вот она! Вот она!
1921
«Я велик. Лишь я поставлю да-единицу…»*
Я велик. Лишь я поставлю «да»-единицу
В рассудке моем, –
Будет великого Рима пожар.
Ветер завоет в священных латинских дворцах.
Строчку Гомера прочтут полководцы
На крыше дворца, видя пожар,
Улыбаясь утонченно.
«Нет»-единицу поставлю, –
Будет гореть Византия.
Знакомые боги
Приветливо заржут
Из конюшни числа
И подымут вещие лица.
Кони-друзья! Простите, что часто
О наковальню ушей
Именем вашим стучу.
Точно дым,
Проклятья народов
На жестокость судьбы
Потекут с уравнений.
Сами они виноваты,
Что неука рока
Не взяли в науку,
Его обуздать.
1921
1789 год*
Точно колосья народного гнева,
Как убитых оленей рога,
14 июля мужья с копьями и пищалями,
Сорок тысяч – целые горы выковано их кузней восстания,
Брали Бастилию, –
Воевали много раз и умеют, –
Темную башню для сов, место для казни, застенок песен и пыток
Где «Божия Матерь Застенка» в гостя впивалась шелком чугунных волос
Светом дня пытки его озаряла, сжигая,
А белые черепа башен были цветами,
А кольца цепей роняли крови алые цветы,
И были ковры из белых черепов и красные звенели цепи.
Через 34 и два дня
– 3 октября жёны на рынке,
Хлеба на нем не найдя, чтобы заполнить корзины,
Пошли к королю.
Взяли Версаль, место для игор любви и цветов и соловьиного пения
Нежно изысканных радостей рощи,
Где деревья бреют себя, свои щетки, как щеголь,
Ножницы знают, а цветы росли так,
Чтобы написать имя короля.
Это обратное дело.
А через 35 – [13 марта 1896 года].
Поворот от тюрьмы к семье, от тюремщика к часовщику.
Одна и та же звезда: 35.
1921
«Жиронды враг…»
Жиронды враг,
Жорж-Жак Дантон.
Три Жэ. Два Эн.
Безумец.
Современник Пугачева, тучный и опухший,
Весь в перстнях из причесанных волос.
Широкой груди мякоть
Он из рубашки показал,
Чтобы умели люди плакать
И царедворец задрожал.
С бровями яростной падучей,
Гроба плотник – ложится в него,
С устами клеветы,
Клевал ты –
Душа заряда в низложении царя, –
Когда могилу рыли для другого
И падали в нее.
1921
«Рим, неси на челе, зверь священный…»*
Рим, неси на челе, зверь священный,
Родимое пятно многих отцов числами узора –
Свое 666.
Ты извлек из длинной жизни,
Долгого чета дней
Корень площади
И царственно подал лапой
Человечеству
Число 666. Зверь непостижимый.
А три да три в степени три да три –
Шесть в степени шесть –
Делит паденья царей ч России и Франции,
Изнеженных царей упадка.
Так, озаренный величием рока
И величья своего двукратным заревом
Святого падения, пылая смолою нравов,
Рим извлекал корень площади
Из своего бытия.
25 марта 1921 года
«Слова пороли королей…»*
Слова пороли королей,
Былого мир – детей плевательница,
Над ней безглавый Водолей,
А голова – толпы приятельница.
<1921>
«Очи Перуна…»*
«Очи Перуна»
Я продырявил в рогоже столетий.
Вылез. Увидел. Звезды кругом.
Правительства все побежали бегом
С хурдою-мурдою в руках.
1921, 1922
«Исчезающие! взгляните на себя!..»*
Исчезающие! взгляните на себя!
Лорды! вы любите, кончив Оксфорд,
Охоту на дочеловечьих леса царей.
Приходите в чащу, как каменный гость
И, когда лев кровью харкает,
Вы бросаетесь толпой – скорей и скорей! –
Смотреть, как умирает лев.
А вы участвовали в Гайд-парке,
Другом Оксфорда,
В волнующей охоте на молодых королев?
1921,1922
«Этот строгий угол груди в замке синего сукна…»*
Этот строгий угол груди в замке синего сукна
Был загаром зноя смугол, – это помнила она.
Вспомни пристань, белый город, рядом дремлющие тополи.
На скамейке вы сидели. – Что ж, – спросил ты, – мы потопали?
И вода на смену зноя в кольца струй оденет тело
И завяжет узел волн у истока смуглых ног.
1921
«Юноша…»*
Юноша,
Тебя родила дочь России
И дочь священника с смиренными глазами,
Любившая цыгана.
Ты на <берегу> морском сидел
И палкою чертил узор
В песке морском,
Порой бросаясь с диким криком
И посохом подъятым
На черные стада довольных змей…
Но день пробил –
213 и 132 вместе, а это будет 8361,
Свой общий вес кидая на чашу времени
Счет равенства, число и тень его в обратном течении.
На чашку дня рождения упав, он пробил,
День урочный,
Подобный богу, отраженному в реке,
Когда с бессмертным юношей сидят вдвоем его речной двойник,
Где дева в тринадцатый сан
И тринадцать в второй сан возведены.
И ты – моряк замыслов свободу вернуть морям –
Ты повернул суда, на остров власти белые ссадил,
Вернул их семьям и перинам.
И, обманув лучистые глаза двух башен,
И молоко чугунных гор, для жажды сотен паровозов,
Из вымени холмов дымной коровы Биби эйбата
Птенцам изголодавшихся железных дрог
Ты в Красноводск привез,
И море красное сложил к подножью Красноводска,
Кровью не запятнав,
В клюве ласкового заговора.
Так баба-птица носит рыбу.
Другие в этот день великий
Творят обряды звезд, любовные обряды
С своей земной невестой.
Тебе же подвиг дан, и небесная невеста
Явилася с глазами Девушки Морской.
И лебеди с широким красным клювом
<Вослед за> красным журавлем,
Полетом управлявшим, встречая солнце,
Как будто алым знаменем махали, – казалось победителю.
1921
