Текст книги "Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены"
Автор книги: Велимир Хлебников
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
Сторож. Мост в сказку разобран, господин. Вы останетесь в сказке до следующего действия.
Молодой господин. А! (Поворачиваясь, идет назад).
Сторож(ставя заставу). Проезд в сказку закрыт, господа.
1909
Маркиза Дэзес*
<Перховский>
На днях я плясал.
На этой неделе. Какого дня?
Среда, четверг или воскресенье?
В сидячей жизни это спасенье.
Знакомые, приятели, родня.
Устал. Вспотел. Уж отхожу.
Как вдруг какой-то воин: «Подстричься вам пора-с!»
Сказал и скок в толпу. Я думал: вот-те раз!
Я уже послать ему собрался вызов,
Но не нашел в толпе нахала.
Кроме того, здесь нужно было перейти какую-то межу.
Я в созерцание ушел чьего-то опахала
Из перышек голубеньких и сизых.
Наука-то больно проста: сначала «милостивый государь»,
А потом свинцом возьми да и ударь.
Да… А там, глядишь, и парни
Несут кромсать в трупарню.
Делкин
Ха-ха, куда он гнет!
Забавник! И не моргнет!
Перховский
Ну, я не трушу.
Это и не странно. Лицом имея грушу…
Делкин
Я бы хотел под мушкою стоять разок.
Глобов
А правда хороша, последний как мазок,
В руке противника горсть спелой вишни.
Перховский
Ну, тогда и выстрелы немного лишни.
И тот, кто сумрачен как инок,
Тогда уж портит поединок.
Холст
Э-е-е! Вы правы! Я как-то шел,
Станом стройный сын степей,
Влек саблю и серебро цепей…
Лель (сходя)
В взоров море тонучи,
Я хожу одетый в онучи.
В сегоденки-лапоткй
Я воткнул стоять цветки.
Вокруг пуговиц сорочки
Легли синие цветочки.
Все
Он чудо! Он прелесть!
Он милка!
<Кто-то>
От восторга выпала моя челюсть,
Соседка, передайте мне вилку!
Ценитель
О! Это тонко. Весьма!
Вы заметили, какая нежность письма?
Любитель
Да! здесь что-то есть!
Не знаете, здесь можно поесть?
Писатель
Какой образ, какой образ! Пойду и запишу.
Любитель
Пойду и что-нибудь перекушу.
Ценитель
Я, идучи сюда, уже перекусил.
Но он немного здесь перекосил.
Художник
Молодчага! Молодчинище! Здоровенно!
Писатель
И всё так изученно, изысканно и откровенно,
Здесь всё разумно, точно, тонко!
Стремление к письму цветочному
И явный вкус к порочному.
Пожилой человек
Какая прелесть глазами поросенка
Смотрит вот с этого холста.
Я бы охотно дал рублей с полета.
Он в белое во все одет, и лапоть с онучем
Соединен красивым лыком. Склонение местоимения «он» учим, –
Могли бы ответить детские глаза спросившему, чем занято
Ныне дитя. Наступят сроки и главным станет то,
Что сейчас как отдаленный гнев и ужас мерещится.
Так… Я буду рад, когда мое имя с надписью «продано» на этот холст навесится.
Но что? Он подает нам руку! Послушай, дорогая, это не полотно,
Что взгляды привлекло, как лучшее пятно.
Ну, что же, новый друг! Из холста воображаемого выдем-ка!
Какая добрая выдумка
Заставила вас нарядиться в наряды Леля?
Или старинная чарующая маска
Готова по сердцу ударить, как новая изысканная ласка?
Лель
Мне так боги Руси велели.
Пожилой господин
Да? вы чудак. Вы чудной.
Лель
Кроме того, я связан в воле одной…
Пожилой господин
Кем – полькой, шведкой, Руси дочью?
Лель
Нет, но звездной ночью,
Когда я обещанье дал расточить в Руси русск<ую> рать
И, растекаясь, в битвах неустанно умирать.
Пожилой господин
Странное обещанье в наш надменный век.
Прощайте, добрый человек.
Поэт (одетый лешим)
Стан пушком златым золочен,
Взгляд мой влажен, синь и сочен.
Я рогат, стоячий, вышками,
Я космат, висячий, мышками,
Мои губы острокрайны.
Я стою с улыбкой тайны.
Полулюд, полукозел,
Я остаток древних зол.
Мне, веселому и милому козлу,
Вздумалось прийти с поцелуем ко злу.
Разочаруют, лобзая, уста,
И загадка станет пуста.
Взор веселый, вещий, древен,
Будь как огнь сотлевших бревен.
Распорядитель вечера (слуге)
За «Рафаэлем» пошли.
Кто это пришли?
Слуга
Маркиза Дэзес!
Маркиза Дэзес
Я здесь не чувствую мой вес.
Так здесь умно и истинно-изысканно. Но что здесь лучшее – ответь же, говори же!
Чудесен юноши затылок бычий?
И здесь совсем, совсем всё, как в Париже!
О, вы бесстрашно поступили, вводя этот обычай!
Повсюду чисто, светло, сухо.
Обоев тонкая обшивка. В них умирает муха?
Мило, мило. Под живописью в порядке расставлены цветки?
Духов болотных котелки?
Собачки дикой коготки?
Не той ли, что, бродя и паки,
Утратила чутье в душе писателя с происхожденьем от собаки?
Спутник
Быть может, да, но вот и он…
Маркиза Дэзес
Хотите дам созвучье – бог рати он.
Я вам подруга в вашем ремесле.
Спутник
Да, он – Багратион, если умершие, уставшие хворать
И вновь пришедшие к нам люди – божья рать,
Смерть ездила на нем, как папа на осле,
И он заснул, омыленный, в гробу.
Маркиза Дэзес
О боже, ужасы какие! Опять о смерти. Пощадите бедную рабу.
Спутник
Я уже вам сказал,
Что я искал,
Упорный, своей смерти.
Во мне сын высот ник.
Но сегодня я уже не вижу очертаний неуловимой дичи,
Когда я преследовал, вабя и клича,
Дамаск вонзая в шею тура,
Срывая лица маек в высотах Порт-Артура,
Неодолимый охотник.
Пояс казаков с железной резьбой
Мне говорил про серебро далеких рек,
Порой зарницей вспыхнувший разбой, –
Вот что наполняло мою душу, человек!
Я слышу властный голос: «смерьте».
Просторы? Ужас? Радость? Рок?
Не знаю. Нестройный звук нарек развилок двух дорог.
Маркиза Дэзес
Ах, оставьте… вы всё про былое!
Оставьте! Смотрите, я весела, воскликнуть готова «былое долой!» я.
Смотрите лучше: вот жена, облеченная в солнце, и только его,
Полулежа и полугреясь всей мощью тела своего,
Поддерживая глубиной раздвинутого пальца
Прекрасное полушарие груди (о взоры, богомольные скитальцы!),
Чтобы рогатую сестру горячим утолить молоком,
Козу с черными рожками и черным языком.
Как сладок и, светом пронизанный, остер
Миг побратимства двух сестер.
Миг одной из их двух жажды
Сделал мать дочерью, дочь матерью, родством играя дважды.
Не сетуйте на мой нескладный образ,
Но в этом больше смеха, сударь, а я по-прежнему к вам добра-с.
(Пожимает, смеясь, руку)
Пусть я с неловкостью дикарки
Беру лишь те слова, что дешевы, но ярки.
Спутник
Царица, нет – богевна!
Твоя беседа сегодня так напевна!
Маркиза Дэзес (смеясь)
Право! вот я не знала!
Но вставайте скорее с колен. Я подарю вам на память мое покрывало.
Но тише, тише, сядем,
Мы всё это уладим.
Спутник
Я знаю, что «смерьте» – велел мне голос –
Ваш золотой и долгий волос!
Маркиза Дэзес
Да. Тише, тише. Слышите, там смеются. Это Мейер.
Сядьте сюда. Передайте мне веер,
Где были вы вечор?
Зачем так грустен ясный взор?
Рафаэль
Я слышал зов. Надеюсь видеть папу Пия и Анджело!
Распорядитель
Вино? Пришли!
Слуга (заикаясь)
Они изволили, то есть пришли.
Распорядитель
Ты мелешь, братец, чепуху!
Слуга
Нет, нет! Я как на духу!
Распорядитель
Но это явная ошибка! Быть может, вы не туда звонили!
Или, в самом деле, Рафаэля имя шутник присвоил? Или?
Рафаэль (с легким поклоном)
Мне при рождении святыми отцами имя Рафаила некогда дано.
Распорядитель (к слуге)
О, олух! олух! Ду…
Я говорил тебе: вино!
Рафаэль
Я вызвал здесь и переполох, и смуту, и беду…
Я не думал… Я думал встретить Микель-Анджело.
Распорядитель
Ах, здесь посвежело!
(Пожимая руку Рафаэлю)
Ах, я не могу! Я не могу! Здесь путаница вышла.
Во всём вините, пожалуйста, слугу.
Я убегу (убегает).
Слуга
Ишь, куда повертывает Маковский дышло…
Кто-то
О, «Рафаэль» вино и Рафаэль живой! О прибаутка ведем!
Ну, что же, ты ошибся: домой, в путь обратный едем.
Рафаэль и незнакомец уходят.
Рыжий поэт
Я мечте кричу: пари же,
Предлагая чайку Шенье,
(Казненному в тот страшный год в Париже),
Когда глаза прочли: «чай, кушанье».
Подымаясь по лестнице
К прелестнице,
Говорю: пусть теснится
Звезда в реснице.
О Тютчев туч! какой загадке,
Плывешь один вверху, внемля?
Какой таинственной погадка
Тебе совы, моя земля?
Слуга
Одни поют, одни поют,
И все снуют, и все снуют,
Пока дают живой уют.
Зрители проходят и уходят. Маркиза Дэзес и Спутник в боковой горнице.
Маркиза Дэзес
То отрок плыл, смеясь черными глазами,
И ветки черные усов сливались с звездными лозами.
Я, звездный мир зная над собой, была права,
И люди были мне, березке, как болотная трава.
Неслышна ли ночь, незрима топь,
Но что это? Переживаем ли мы вновь таинственный потоп?
Почувствуй, как жизнь отсутствует, где-то ночуя,
И как кто-то другой воскликнул: так хочу я!
Люди стоят застыло, в разных ростах, и улыбаясь.
Но почему улыбка с скромностью ученицы готова ответить: я из камня и голубая-с.
Но почему так беспощадно и без надежды
Упали с вдруг оснегизненных тел одежды!
Сердце, которому были доступны все чувства длины,
Вдруг стало ком безумной глины!
Смеясь, урча и гогоча,
Тварь восстает на богача.
Под тенью незримой Пугача
Они рабов зажгли мятеж.
И кто их жертвы? Мы, те же люди, те ж!
Синие и красно-зеленые куры
Сходят со шляп и клюют изделье немчуры,
Червонные заплаты зубов,
Стоящих, как выходцы гробов.
Вон, скаля зубы и перегоняя, скачет горностаев снежная чета,
Покинув плечи, и ярко-сини кочета.
Там колосится пышным снопом рожь,
И люди толпы передают ей дрожь.
Щегленок вьет гнездо в чьем-то изумленном рту,
И всё перешло какую-то таинственную черту.
Лапки ставя вместе, особо ль,
Там скачет чей-то соболь.
И козочки ступают осторожно по полу,
Глазом блестя, оставив живопись,
А сова, раньше мел, – над ними крыльями хлопала.
О спутник мой, крепись!
Щегленок – сын булавки!
И всё приняло вид могильной лавки!
Там в живой и синий лен
Распались женщин кружева.
И взгляд стыдливо просветлен
Той, которая, внизу камень, взором жива.
От каждой шеи, от каждой выи
Вспорхнули тени. Зачем живые?
Все стали камнями какого-то сада,
И звери бродят скучные среди них – какая досада!
В ее глазах и стыд и нега,
И отсвет бледный от другого брега.
Ей милостью оставлен легкий ток,
Полузаслоняя вид нагот.
Взор обращен к жестокому Судье.
Там полубоязливо стонут: Бог,
Там шепчут тихо: Гот,
Там стонут кратко: Дье!
Это налево. А направо люди со всем пылом отдались веселью,
Не заметив сил страшных новоселья.
Спутник
Бежим! Бежим отсюда, о госпожа!
Маркиза Дэзес
Но что это? Ты весь дрожишь? Ты весь дрожа?
Но спрашивать не буду. Куда же мы идем, мой «мой»?
Спутник
В божество, божество, спасающее глаз тьмой!
Мои имения мне принесут земную мощь!
В «вчера» мы будем знать улыбку тещ.
Но нет! не скучно ли быть рабом покорным суток.
Нет, этот путь, как глаз раба печальный, жуток!
Убийца всех, я в сердце миру нож свой всуну!
Божество. Стать божеством. Завидовать Перуну.
Я новый смысл вонзаю в «смерьте».
Повелевая облаками, кидать на землю белый гром…
Законы природы, зубы вражды ощерьте!
Либо несите камни для моих хором.
Собою небо, зори полни я,
Узнать, как из руки дрожит и рвется молния.
Маркиза Дэзес
Успокойся, безумец, успокойся!
Спутник
Сокройся, неутешная, сокройся!
Твоя печаль и ты, но что ты рядом с роком значишь?
Маркиза Дэзес (закрыв лицо)
Но ты весь дрожишь? Ты плачешь?
Спутник
Так! Я плачу. Чертоги скрылись, волшебные с утра,
Развеяли ветра.
Над бездною стою. Голос не умолкший смерти.
Не «ять» и «е», а «е» и «и»! Кого – себя? Себя для смерти
Себя, взиравшего! о верьте, мне поверьте!
Маркиза Дэзес
Ты сумей, друг. Бежим, бежим!
Разве не ужасен этот ножа молчания нажим
К стеклу внимающего духа,
Кого, как нетопыря, растянуто ухо.
Слышишь, как умолкло странно всё вокруг и, в тишине внезапной нарастая,
Бежим, – сейчас войдут к нам горностаи.
И заструятся змейки узких тел.
Но что это? Чей меч иль бич в ночи свистел?
О бежим, бежим! Ты не можешь? Повсюду дышит новый зверь.
Я не Дэзес. Я русская, я русская, поверь!
Спутник
Бог от «смерти» и бог от «смерьте»!
Маркиза Дэзес
С твоей руки струится мышь. Перчатка с писком по руке бежит. Какая резвая и нежная она! Так, что-то надвигается! Я уже дрожу. Но подавляю гордо болезненную улыбку уст.
Спутник
Бежим!
Маркиза Дэзес
Хорошо. Я бегу. Но я не могу. Жестокий! что ты сделал! Мои ноги окаменели! Жестокий, ты смеешься? Уж не созвучье ли ты нашел «Нелли»? Безжалостный, прощай! Больше я уже не в состоянии подать тебе руки, ни ты мне. Прощай!
Спутник
Прощай. На нас надвигается уж что-то. Мы прирастаем к полу. Мы делаемся единое с его камнем. Но зато звери ожили. Твой соболь поднял головку и жадным взором смотрит на обнаженное плечо. Прощай!
Маркиза Дэзес
Прощай. Как изученно и стройно забегали горностаи!
Спутник
С твоих волос с печальным криком сорвалась чайка. Но что это? Тебе не кажется, что мы сидим на прекрасном берегу, прекрасные и нагие, видя себя чужими и беседуя? Слышишь?
Маркиза Дэзес
Слышу, слышу! Да, мы разговариваем на берегу ручья. Но я окаменела в знаке любви и прощания, и теперь, когда с меня спадают последние одежды, я не в состоянии сделать необходимого движения.
Спутник
Увы, увы! Я поднимаю руку, протянутую к пробегающему горностаю. И глаз, обращенный к пролетающей чайке. Но что это? и губы каменеют, и пора умолкнуть. Молчим! Молчим!
Маркиза Дэзес
Умолкаю…
Голоса из другого мира
– Как прекрасны эти два изваяния, изображающие страсть, разделенную сердцами и неподвижностью.
– Да. Снежная глина безукоризненно передает очертания их тел.
– Ты прав. Идем в курильню!
– Идем. (Идут). Я то же предложить хотел.
Конец 1909, <1910>
Мирсконца*
I
Поля. Подумай только, меня, человека уже лет 70, положить, связать и спеленать, посыпать молью! Да кукла я, что ли?
Оля. Бог с тобой! Какая кукла!
Поля. Лошади в черных простынях, глаза грустные, уши убогие. Телега медленно движется, вся белая, а я в ней, точно овощ, лежи и молчи, вытянув ноги, да подсматривай за знакомыми. И считай число зевков у родных, а на подушке незабудки из глины, шныряют прохожие. Естественно, я вскочил – бог с ними со всеми! – сел прямо на извозчика и полетел сюда без шляпы и без шубы, а они: лови! лови!
Оля. Так и уехал? Нет, ты посмотри, какой ты молодец! Орел, право орел!
Поля. Нет, ты меня успокой да спрячь вот сюда в шкап. Вот эти платья, мы их вынем, зачем им здесь висеть? Вот его я надел, когда был произведен – гм! гм! дай ему царствие небесное – при Егор Егоровиче в статские советники, то надел его и в нем представлялся начальству, вот и от звезды помятое на сукне место, хорошее суконце, таких теперь не найдешь, а это от гражданской шашки место осталось… такой славный человек тогда еще на Морской портной был, славный портной. Ах, моль! Вот завелась, лови ее! (Ловят, подпрыгивая и хлопая руками). Ах, озорная! (Оба ловят ее). Всё, бывало, говорил: «Я вам здесь кошелек пришью из самого крепкого холста, никогда не разорвется, а вы мой наполните, дай бог ему разорваться». Моль! А это венчальный убор, помнишь, голубушка, Воздвиженье? Так мы всё это махоркой посыплем и этой дрянью, что пахнет и плакать хочется от нее, и в сундук положим, запрем, знаешь, покрепче и замок такой повесим, хороший, большой замок, а сюда, знаешь, подушек побольше дай периновых, – устал я, знаешь, сильно, – чтобы соснуть можно было, что-то на сердце тревожно, знаешь, такие кошки приходят и когти опускают на сердце, сама видишь, всё неприятности: коляска, цветы, родные, певчие – знаешь, как это тяжело. (Хнычет). Так если придут, скажи: не заходил и ворон костей не заносил, и что не мог даже никак прийти, потому что врач уже сказал, что умер, и бумажку эту, знаешь, сунь им в самое лицо и скажи, что на кладбище даже увезли, проклятые, и что ты ни при чем и сама рада, что увезли… бумага здесь главное, они, знаешь, того, перед бумагой и спасуют, а я, того, (улыбается) сосну.
Оля. Родной мой, заплаканы глазки твои, обидели тебя, дай я слезки твои эти платочком утру. (Подымается на цыпочки и утирает ему слезы). Успокойся, батюшка, успокойся, стоит из-за них, проклятых, беспокоиться, улыбнись же, улыбнись! На, рябиновку налью, вот выпей, она помогает, вот мятные лепешки, и свечку возьми в черном подсвечнике, он тяжелее.
Звонок.
Поля. А это от моли насыпь в сундук. (Прыгает с подсвечником в руке. Она с победоносным видом запирает на ключ, оглядывает и, подбоченясь, выходит в переднюю).
Голос в передней. Доброе утро! М-м э-э… Па… Нико… э-э?
Оля. Царство ему небесное! Вот… хмык, хмык (плачет)… увезли, спрятали. Увезли, а он, сердечный, – живёхонек!
Голос в передней. То есть? Э-э – тронулась старуха, совсем рехнулась! Э-э это чудо, это э-э, можно сказать, случай! Оля. Умер, батюшка, умер, с полчаса только, ну что мне, старой, божиться – ногами в гробу, а он умер, честное слово… а вы, может быть, куда-нибудь торопитесь, спешите… А? а то посидите, отдохните, если устали… уж уйду свечу поставить, знаете, обычай… вы отдохните, посидите в гостиной, покурите, а ключа не дам ни за какие смерти, режьте, губите, волоките на конских хвостах белое тело мое, только не дам ключа, вот и весь сказ. Посидите в гостиной, не бойтесь.
Он. Того…
Оля. Да вы не спешите, куда же вы торопитесь? Ушел таки… А странный, говорит, случай. (Стучит ключом в шкап). Ушел, соглядатай проклятый, уж я и так и так…
Поля. Что, ушел?
Оля. Ушел, родной.
Поля. Ну и слава богу! И хвала ему за то, что ушел. А я сижу здесь да думаю, что и как оно обернется, а оно всё к лучшему. Оля. Уж я ему: да вы куда-нибудь торопитесь, может быть, спешите… А ему всё невдомек, прости господи. Да ты выдь, батюшка. Опять звонок! И отпирать не буду, прямо скажу – больна, да при смерти! Кто там? (Неясный ответ). Больна, сударь мой, больна.
Голос неизвестного. Я врач.
Оля. А у меня, сударь, такая болезнь, что увижу врача – или метла в руку прыгает или кочерга, а то воды кувшин или еще что хуже.
Голоса за дверью. – Что? – по-видимому! Как быть?
– А бог с ней! нам-то что?
– Пусть себе ездит на помеле.
Оля. Ушли, удалой мой, ушли.
Поля. Что-то глуховат…
Оля. Я им метлой, как тут не уйти. (Отпирает ключом дверь. Накрывает на стол). Уедем в деревню… не хорошо: певчие, чужие люди, лошади в шляпах.
II
Старая усадьба. Столетние ели, березы, пруд. Индюшки, куры. Они идут вдвоем.
Поля. Как хорошо, что мы уехали! до чего дожили – в своем дому пришлось прятаться… послушай, ты не красишь своих волос?
Оля. Зачем… а ты?
Поля. Совсем нет, а помнится мне, они были седыми, а теперь точно стали черными.
Оля. Вот слово в слово. Ведь ты стал черноусым, тебе точно лет 40 сбросили, а щеки как в сказках – молоко и кровь. А глаза, глаза чисто огонь, право! Ты писаный красавец, как говорили деды в песнях старых. Что за притча такая?
Поля. Ты видишь, кстати, наш сосед приехал к нам и об естественном беседует подборе с Нинушей. Смотри да замечай, не быть бы худу.
Оля. Да-да, и я приметила. А Петя бьет баклуши, пора учиться отдавать.
Поля. К товарищам, пускай собьют толчками и щипками пух нежный детства. Не дай бог, чтоб вырос маменькин сынок. Оля. Ну, уж пожалуйста! Помнишь ты бегство без шляпы, извозчика, друзей, родных?., тогда он вырос и конский колыхался хвост над медной каской и хмурые глаза смотрели на воина лице угрюмом, блестя огнем печально-дорогим, а теперь пух черный на губе, едва-едва он выступает, как соль сквозь глину, – опасная пора, чуть-чуть не доглядишь и кончено.
Подходит Петя с ружьем и вороном в руке.
Петя. Я ворона убил.
Оля. Зачем, зачем, кому же надо?
Петя. Он каркал надо мной.
Оля. Обедать будешь ты один сегодня. Запомни, что, ворона убив, в себе самом убил ты что-то.
Петя. Я сыт, я сливки пил у Маши.
Оля. У Маши? Завтра ты уедешь!
Поля. Да, сударь, рано, очень рано!
Петя. И хлеба черный кус она мне принесла.
Поля. Пора служить!
Петя. Кому, чему? себе согласен, а также милым мне.
Поля. Приятно слышать! А, происхождение видов! Добро пожаловать к нам в гости! Нинуша, Иван Семенович здесь! Не правда ли, что у обезьян в какой-то кости есть изъян? Мы не учены, но любит старость начитанных умы.
Оля. Ушли куда-то…
Поля. Как будто бы в беседку.
<Оля.> Опасная соседка!
Поля. Беседка… м-м… пора, пора.
Появляется сияющая Нинуша.
Нинуша. Он… он…
Отвечая на молчаливый вопрос говорит: «Да, да!»
Нина. …Он начал про Дарвина, а кончил так невинно: «На небе солнце есть…», а после: «Я имею честь…», и сделался совсем иной и руку поцеловал слюной.
Поля. Я очень рад, я очень рад, будь весела, здорова, умна, прекрасна и сурова.
Нина. Об этом знала я тогда, когда сидели мы в саду на той скамье, где наши имена в зеленой краске вырезаны им, и наблюдали сообща падучих звезд прекрасный рой, и козодой журчал вдали и смолкли шепоты земли.
Поля. Давно ли мы, теперь они, а там и вы – так всё сменяется на свете.
Нина. Но видишь, он стоит под деревом, и я скажу ему: согласна. Согласен? (Хватает за руну).
Поля. М-м-м.
III
Лодка, река. Он вольноопределяющийся.
Поля. Мы только нежные друзья и робкие искатели соседств себе, и жемчуга ловцы мы в море взора, мы нежные, и лодка плывет, бросив тень на теченье, мы, наклоняясь над краем, лица увидим свои в веселых речных облаках, пойманных неводом вод, упавших с далеких небес, и шепчет нам полдень: о дети… Мы, мы свежесть полночи.
IV
С связкой книг проходит Оля и навстречу идет Поля, он подымается на лестницу и произносит молитву.
Оля. Греческий?
Поля. Грек.
Оля. А у нас русский.
Встречаются через несколько часов.
Оля. Сколько?
Поля. Кол, но я, как Муций Сцевола, переплыл море двоек и, как Манлий, обрек себя в жертву колам, направив их в свою грудь.
Оля. Прощай.
V
Поля и Оля с воздушными шарами в руке, молчаливые и важные, проезжают в детских колясках.
1913
