Текст книги "Курс — одиночество"

Автор книги: Вэл Хаузлз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

IV

Кое-что не так просто, как выглядит на первый взгляд.

Первая ночь самых первых трансатлантических гонок одиночек окутала сумраком события истекшего дня. И слава богу. Начало было не очень хорошим – дурная погода, один из четверых участников вышел из строя, во всяком случае, временно. Но так или иначе, мы стартовали. Я продолжал вести «Эйру» круто к ветру правым галсом, вернее – её вело автоматическое устройство, я же пошёл вниз отдыхать, только каждые десять минут, как чертик на пружине, высовывал голову из люка, проверяя, не пересекаем ли мы чей-нибудь курс. Я сбросил клеенчатую робу, обмотал шею сухим полотенцем, чтобы защитить кожу от мокрого воротника рубахи, и стоя влез поглубже в спальный мешок. В ближайшие ночные часы нечего было и думать о сне. Мы шли по Ла-Маншу, предстояло не раз пересекать пути оживлённого судоходства, здесь только дурак позволил бы себе ложиться. Но я озяб, а мягкий шёлковый кокон сулил тепло моим конечностям. Да если бы и не вахта, всё равно уснуть было невозможно. Хотя в прошлую ночь я всего часа на три сомкнул глаза и с утра ощущал нечто весьма похожее на похмелье, я не уснул бы, даже если бы мне посулили пенсию.

Первая ночь одиночки на маленьком судне в море. На моём счету были десятки таких ночей, но, доведись мне пережить это ещё сто раз, всё равно я не способен расслабиться так быстро после начала плавания. Я чересчур взвинчен, и не счесть всего, что подстёгивает мои обострённые чувства. Тело ещё не успело приспособиться к порывистым движениям яхты. Пока что человек и судно всего лишь знакомые, ненароком оказавшиеся в суровых условиях. Сотрудничество налаживается не сразу, и нужно несколько дней сносной погоды для подлинного взаимопонимания, чтобы установилось относительное душевное равновесие.

Звуки первой бессонной ночи. Плеск и дробь бросаемых ветром брызг. Шипение нависающего гребня. Стук и скрип идущего на ветер деревянного судна – отчаянно кренящегося кузовка с разными разностями, скреплённого медными гвоздями и мягкой стальной проволокой.

Поднимись и проверь, нет ли встречных судов. На фолькботе для этого не надо вылезать из спального мешка, просто встань на коленях на койке и возьмись за край люка… постой, как раз идёт большая волна… обожди, пока ветер не отнесёт брызги… теперь высовывай голову.

Привычный глаз и ночью видит. На палубе светлее, чем внизу, в тёмной каюте. Окинуть взглядом горизонт, отметить комбинации топовых и отличительных огней и быстро представить себе курс судов, которым принадлежат огни. Группа тральщиков под ветром. На севере – здоровенный верзила с хорошо заметным зелёным огнём, вероятно лайнер, идущий вверх по Ла-Маншу, скажем, в Саутгемптон. И с левого борта какой-то тип, видны топовые огни и один красный. А это кто у нас за кормой? Два белых огня, один над другим, красный и зелёный. Обгоняющее судно, лучше за ним присматривать, вдруг это какой-нибудь супертанкер, несущийся со скоростью восемнадцать узлов. Подомнёт и даже краску себе не поцарапает, вообще ничего не почувствует… Ещё раз осмотреться на случай, если не приметил чего-то за волнами. Теперь можно нырять в каюту, пока лицо не окатил холодный солёный душ. И прилечь на койке у подветренного борта. Подумать о доме. О жене. О детях. О погоде. О дистанции, которую предстоит пройти. Дом… Пятнадцать минут прошло, надо снова выскакивать из коробочки. До чего же весело плавать в одиночку в прибрежных водах!

В час ночи, когда лаг накрутил двадцать семь миль, я решил, что пора класть яхту на другой галс, пройти северным курсом. С неохотой я выбрался из тёплого спального мешка, облёкся в холодную и влажную робу, натянул на голову войлочную шляпу, проверил, всё ли в каюте подготовлено для маневра, и медленно вылез через люк в мокрый, неуютный кокпит. И в мою душу закралась мысль, которая в ближайшие семь недель не раз меня навещала.

– Какого чёрта я здесь очутился?

Однако сейчас не время задумываться над такими вопросами. Сейчас надо делать поворот оверштаг. Стоя на корме, я отцепил флюгер, потом вернулся к кокпит и отвязал кливер-шкоты. Немного прошёл прежним курсом, чтобы хорошенько почувствовать яхту, прежде чем поворачивать, потом, выбрав подходящую минуту, переложил румпель и скомандовал «руль под ветер». Потравить один кливер-шкот, выбрать другой, да поживей, пока нет нагрузки. Гик перевалил, отводи руль. Так, всё в порядке, легли на другой галс, опять идём бейдевинд.

Во время поворота я сквозь шум хлопающего паруса услышал грохот в каюте: забыл убрать что-то на место, будем надеяться, что-нибудь не очень важное. Подтянули амортизирующий трос между румпелем и наветренным комингсом. Выбрались из кокпита на кормовую палубу. Осторожно! Чего доброго, поскользнёшься и полетишь за борт. Подсоединили флюгер, стянули зажим – и обратно в кокпит. Вытравили трос. Вот так! Рулевой автомат заступил на вахту. И всё добром. Никакой брани, никаких криков, если не считать команды «руль под ветер». Такая у меня за много лет выработалась привычка. «К повороту! Руль под ветер!» – командуют на парусных судах при смене галса, и я на моём маленьком судёнышке соблюдаю традицию. А так как, кроме меня, на борту никого нет, предварительную команду я опускаю, чтобы не показаться кому-нибудь чудаком. Кончив работу с парусами, прежде чем спускаться вниз, я всегда задерживаюсь на несколько минут в люке и проверяю, всё ли в порядке на палубе. Немного поработать помпой, чтобы в трюме было сухо. Внимательно осмотреть горизонт, удостовериться, что путь свободен. И последнее: включить освещение компаса и проверить, какой курс держит яхта. Всё хорошо, насколько это от меня зависит, можно спускаться и задраивать люк.

Воскресное утро, день отдыха на берегу, но отнюдь не выходной для тех, кто идёт в лавировку по Ла-Маншу на малых судах. К половине пятого утра ветер заметно посвежел, пришлось снова выходить на палубу – брать рифы на гроте. Теперь яхта ведёт себя совсем иначе, она перегружена и мчится вперёд в туче брызг, а то и волной её захлестнет, так что наветренный релинг исчезает под водой. В таких условиях я всегда пользуюсь страховочной сбруей. И обычно работаю босиком. У вас замёрзли ноги? Вот беда. Темно, ветер сильный, дождь идёт. Парус громко хлопает, когда вы травите фал, закрепляете гик на бугеле и потуже натягиваете грот, чтобы не полоскался. Теперь есть обо что опереться, опасность поскользнуться намного меньше. Возьмите первый риф. Заложите мочку за галсовый кренгельс и выбирайте риф-шкентель шкотового угла, да поживей. Вяжите риф-штерты. То же самое повторить для второго рифа. Отпустите грот, освободите гик, закрепите фал, отрегулируйте топенант, натяните грот. Четверть часа работы, испытание для настоящего мужчины. Да здравствуют океанские гонки одиночек!

Спустившись вниз после окончания всех дел на палубе, я чувствовал себя прескверно: озяб, промок, раскис. Первая ночь в море – и что за ночь. Отыскал галеты, грызу их, наливаю себе пинту крепкого лимонного сока. Внезапно меня осенило, что я ничего не ел и очень мало пил с половины шестого вчерашнего утра. Не удивительно, что самочувствие паршивое. Я выпил свою пинту сока, как измученный жаждой человек выпивает кружку пива в жаркий летний день. И тут же понял, что допустил тактический промах.

Я проклял собственную глупость, а чтобы утешить своё самолюбие, попытался убедить себя, что такой фортель и на берегу привёл бы точно к такому же результату. Что ж, крепче усвою урок, который вынес из предыдущих одиночных плаваний. Заботься о судне, душе и теле. Выйдя в долгий рейс, я начал с того, что проявил заботу о судне, истерзал душу и совершенно пренебрёг телом. Так поступают идиоты. Каким бы сильным и энергичным ни был человек, всё равно – где-где, а на малом судне никак нельзя с пренебрежением относиться к своему организму. Именно то, что я сделал. Повёл себя как дурак. Надо регулярно есть хоть что-нибудь, даже если не очень хочется. Пить горячее. Много лет постепенно копил горький опыт – и так легкомысленно выбрасываю его за борт… Я недооценил эмоциональное напряжение, связанное с необходимостью оставить жену с новорождённым и ещё двумя детьми. Взялся за такое дело, а сам парю в облаках. Моё тело лежало на койке в спальном мешке, а душа металась, словно бумажный змей на нитке, вознесённый в поднебесье леденящим ветром тревоги, которая всегда меня одолевает, когда я выхожу в одиночное плавание и опасаюсь провала. Пора возвращаться на землю.

Мне пришло в голову, что я, так сказать, не единственный камешек на пляже. Другие решают ту же задачу. Причём можно не сомневаться, что справляются с ней лучше моего. Уж Блонди не распустит нюни. И Фрэнсис. И Дэвид.

Преодолев свой маленький кризис, я почувствовал себя гораздо лучше – и очень кстати, потому что в первой половине дня погода продолжала ухудшаться, к одиннадцати часам дул уже крепкий зюйд-вест. Я произвёл надлежащие маневры, на сей раз куда бодрее прежнего. Убрал грот и некоторое время шёл под малым кливером, а по сути дела лёг в дрейф на несколько часов, потом ветер сместился на несколько румбов и ослаб. Это позволило мне поставить грот с двумя рифами, и снова я пошёл вперёд бейдевинд правым галсом, курс почти точно зюйд-вест. На ленч я сделал себе бутерброд с маслом и мармайтом и открыл банку саморазогревающегося супа из воловьего хвоста. Эти концентраты – великое благо, самый простой способ в мире приготовить горячий питательный суп. После такого пиршества, первой настоящей трапезы за два дня, я почувствовал себя другим человеком. Вечером, хоть и дул свежий ветер, погода была хорошая, и я лёг, твёрдо намереваясь немного поспать.

Возбуждение и нервный запал в связи со стартом и неприятной первой ночью начали спадать; после этого, как водится, душа осознала, что моё доброе старое тело нуждается в настоящем отдыхе. Я проспал не больше двадцати минут и проснулся от ощущения, что на борту что-то неладно. Трудно объяснить, чем вызвано то шестое чувство, которое развивается у некоторых людей, но я проснулся с отчётливым сознанием какого-то непорядка. Одно дело, если бы я грезил, лежа в спальном мешке, и меня что-то встревожило бы, а тут я открыл глаза, твёрдо зная, что яхте грозит беда. Я немедленно встал и выглянул из люка – не хочет ли кто-нибудь на нас наскочить. Потом хорошенько осмотрел палубу. Мачты и такелаж. Автоматическое рулевое устройство. Всё в порядке. Значит, что-то случилось внизу. Сидя на ступеньках трапа, я обозрел каюту. Более или менее чисто, всё на месте. Однако моё шестое чувство, или мой ангел-хранитель, назовите это как хотите, продолжало меня предостерегать. Или это мой нос? Ну конечно. Вот опять повеяло: странный запах, явно что-то необычное… Очень странный запах. Начав с кормы, я проверил все рундуки – иногда влажная шерстяная одежда невесть почему вдруг начинает преть в тепле плотно закрытого рундука, но ничего подобного не обнаружил. Да и рано, переход только начался. Понюхал в камбузе – ничего. А в следующую минуту снова уловил слабый, однако настораживающий запах. Он шёл определённо с носа. Я протиснулся мимо мачты, опустился на колени и окинул взглядом мешки для парусов, запасные концы и другое снаряжение, хранившееся в носовой части. Качка была изрядная. Яхта по-прежнему шла бейдевинд, с запада набегал сильный накат, да северо-западный бриз ещё увеличивал толчею. Поэтому носовую палубу сильно захлёстывало, и часть воды через носовой люк просачивалась вниз. Этот люк никогда не был совершенно водонепроницаемым, а после поломки ему стало ещё дальше до совершенства. Вот яхта снова зарылась, зачерпнула носом воду, и я увидел, как струйка сбежала с комингса на рундук, в котором хранилась батарея. Ну конечно: батарея. Я открыл рундук. Ух ты, чёрт, корпус аккумулятора развалился, и почти вся кислота вылилась наружу. А часть воды, стекающей с комингса, попадала на оголённые свинцовые электроды. Вспомнились давно забытые уроки химии двадцатилетней давности. Хлор – на яхте пахло хлором, чуть-чуть, но достаточно явственно.

Я отбросил в сторону крышку рундука, взял клеенчатую куртку и накрыл батарею, чтобы предохранить её от солёных брызг. Потом вернулся в кормовую часть яхты и сел на краю койки у подветренного борта, чтобы поразмыслить над случившимся. Причина происшествия была достаточна ясна. Я привязывал батарею линем в Плимуте, когда всё, и линь в том числе, ещё было сухим. Потом яхта начала черпать воду, часть воды просочилась внутрь, мокрый линь натянулся и раздавил аккумулятор. Вообще с радиостанцией всё было сделано наспех, кое-как, и, кроме меня, винить в этом некого. Стандартный эбонитовый корпус аккумулятора не был рассчитан на применение в море, надо было сделать для него деревянный ящик. Ещё один урок… А сейчас нужно придумать, как быть, что делать с батареей и растёкшейся в трюме кислотой. Я решил выбросить то, что осталось от аккумулятора. Прежде чем приступать к делу, надел резиновые сапоги, робу и сохранившиеся, на моё счастье, старые перчатки, затем отправился на нос. Учитывая вес аккумулятора, задача эта была нелёгкая, а тут ещё качка, теснота, и работать приходится, согнувшись в три погибели. Ушло порядочно времени на то, чтобы извлечь аккумулятор из рундука, оттащить его на корму, перенести через трап, спуститься в кокпит, поставить аккумулятор на сиденье и, наконец, выждав, когда яхта накренится под ветер, сбросить за борт эту чёртову штуку.

Зачерпнув всё тем же пластмассовым ведром чудесной, чистой морской воды, я вылил её на робу и сапоги, смыл кислоту, пролившуюся из аккумулятора, когда я прижимал его к груди, потом спустился вниз завершить дело. Без сомнения, в трюм попало изрядное количество серной кислоты, и я спрашивал себя, как это отразится на скрепляющих яхту медных гвоздях. Скорее всего плохо… И я выливал в трюм одно ведро морской воды за другим. Когда она громко заплескалась, я всё откачал, потом снова налил. Опять откачал. Так я споласкивал и откачивал, пока не проникся уверенностью, что корпус и рундук, где стоял аккумулятор, обеззаражены. Но вот, наконец, работа закончена, можно посидеть на койке, отдохнуть. Сорок пять минут ушло у меня на эту операцию, я здорово устал.

По-моему, я заслужил стаканчик. Я налил себе побольше виски и немного воды. Но первый стаканчик просто требовал какого-нибудь тоста, поэтому я торжественно выпил за успех Американской радиокорпорации, чей великолепный передатчик по-прежнему был крепко привинчен к подволоке. А заодно я пожелал успехов огайской компании «Толедо Бэттери», без продукции которой вся эта коробка с разными мудрёными штуками была абсолютно никчемной.

V

Давайте привыкать к ритму океана. Нам предстоит изрядный переход.

Пока я возился с аккумулятором, ветер притих, и, потягивая виски, я сообразил, что сейчас пора отдать рифы и идти под полным гротом. Но хотя надо было заняться яхтой, я продолжал сидеть на койке; острые переживания благотворно подействовали на меня.

Каюта казалась мне какой-то другой, не такой маленькой, как прежде, но ведь это вздор. Какая была, такая и есть, и всё-таки она стала, да, да, стала больше на вид. Обречённый на вечную роль опоры для чайников и кастрюль, примус покачивался на подвесе в лад корпусу и визгливо жаловался на свою судьбу. В рундуке под моей кормой, подчиняясь ритму наката, – то банка бряк, то кружка звяк. Струйка воды покатилась по матче, сперва нерешительно, потом, приняв подкрепление с палубы, побыстрее. С мачты капля через степс сбежала в трюм, где присоединилась к миллиону себе подобных, образующих пойло для некоего воображаемого существа. Несколько галлонов трюмной воды, ничего особенного, любая доска, прибитая гвоздями, чуточку ходит, и любое деревянное судно протекает, это не причина для тревоги. Однако плеск воды в трюме помог мне, так сказать, сфокусировать сознание, и я более чётко осмыслил своеобразие ситуации.

Воскресный вечер, всего каких-нибудь тридцать шесть часов – правда, довольно беспокойных часов – прошло с начала гонок. Только что я спасся от газового отравления. Или я сгущаю краски? Известная опасность, несомненно, была. Волны вынуждали задраивать люки, так что каюта не очень хорошо проветривалась. Не зная, сколько в ней скопилось хлора и сколько может вынести спящий человек, я не собирался слишком долго размышлять об этом происшествии.

Мне полагалось быть на палубе, отдавать рифы, а я всё сидел сложа руки и обдумывал, какой урок можно вынести из треволнений последних дней. Весьма прозаический: думай о том, что ты ешь и пьёшь, если тебе завтра выходить в плавание на малом судне при крепком зюйд-весте. Но это всякому дураку известно. Надо серьёзнее относиться к подготовке судна: каждая мелочь важна, это теперь яснее ясного, буду твёрдо знать, что поспешность в приготовлениях недопустима. Но, пожалуй, самое важное, что я пока вынес из выполняемого упражнения, – жди неожиданного. Какой-нибудь пустяк, вроде натянувшегося от воды линя, способен по меньшей мере вызвать маленькую драму. Вот что занимало мои мысли, пока я потягивал виски, и окружающее всё больше поглощало меня. Каюта в самом деле увеличилась: в ней стало больше простора для моего съёжившегося «я».

Выждав, когда яхта накренилась, я соскочил с койки, потом сдёрнул брезент с люка и, стоя на нижней ступеньке трапа, высунул наружу голову и плечи. В стаканчике, который сжимала моя рука, ещё оставалось примерно на треть виски с водой. Я уныло посмотрел на янтарную жидкость. Что-то она не прибавила мне бодрости, скорее наоборот. Пренебрежительно фыркнув, я выплеснул смесь через борт и, не сходя с трапа, поставил стакан на полку. Маленькие суда и длиннорукие мужчины отлично подходят друг к другу.

Проводив на запад вечерний свет, восточный горизонт грозно нахмурился, но впереди полоска гаснущей зари ещё не давала сомкнуться серому океану и темнеющему небу. Северо-западный бриз небрежно обращался с недогруженной яхтой. Подчиняясь голосу разума, я вышел на палубу, отдал рифы, выбрал фал и с удовольствием отметил, как чутко яхта реагировала на такую малость, как щедро вознаграждала мои усилия. Я спустился в кокпит и присел на несколько минут; только ноги успели озябнуть.

Курс вест-зюйд-вест сойдёт пока, а подует опять зюйд-вест – пойдём севернее. Не на век же этот норд-вест. Когда совсем стемнело, я стоял в кокпите и высматривал в ночи огни теплоходов. Вон их сколько. Одни уходят в плавание, тянутся на запад, огибая остров Ашент. Другие возвращаются к родным берегам, и даже самые жестокосердные члены команды поражены сладким недугом, который вызван приближением порта, где ждут невесты, жёны и другие любящие сердца. Убедившись, что путь свободен, я спустился, чтобы разжечь примус, что-нибудь приготовить и перекусить. Я чувствовал себя гораздо спокойнее, радовался, дурачок, как ладно всё идёт, не подозревая, что совершаю новую грубую ошибку.

Ещё одна ночь с упражнениями «вверх-вниз» через каждые двадцать минут и с затрудняющими ход хлёсткими кратковременными ливнями. Двадцатиминутные промежутки, во время которых я либо дремал, либо прислушивался к звукам, издаваемым яхтой, и к четырём часам утра достиг такой степени раздражения, что меня смогла бы утешить только ласковая женщина или шеф-повар высшего разряда. Предпочтительно оба, хотя я вряд ли смог бы по-настоящему воздать им должное. Четыре часа утра подходящее время, чтобы выкинуть из головы мысль о сне и подумать о приготовлении завтрака. Что-нибудь попроще. Половина грейпфрута, слегка посыпанная сахаром, пара копчёных селёдок (небольших), бекон, яйцо, сосиска, оладьи с сиропом, поджаренный хлеб, мармелад. Всё это в сочетании с несколькими чашками горячего сладкого кофе. А на самом деле? Нескончаемая возня с этим чёртовым примусом (засорилась форсунка). Наконец добрый, горячий напиток: шесть ложек сахара, три ложки какао, полкружки кипятка с порошковым молоком. Далеко не то, что воображаемый завтрак, но достаточно питательно. Кроме того, несколько галет с мармайтом. И вы готовы встречать рассвет.

За ночь море съёжилось в лужицу, на которой только-только умещается яхта. Пруд, у которого есть поверхность, а протяжённости и глубины почти нет.

Когда рассвело, я смог урвать для сна целый час. И проснулся, ощущая подъём, какого в предыдущие два дня не было и в помине. Несмотря на недосыпание и отсутствие нормального аппетита, я чувствовал, что налаживается содружество с яхтой, и понемногу втягивался в привычный распорядок бортовой жизни, которым до сих пор беззастенчиво пренебрегал. Перемыл громоздящуюся в кокпите грязную посуду. Не очень старательно, но вполне сносно. Убрал в каюте, откачал воду из трюма, навёл порядок на палубе и сел за судовой журнал, в котором до сих пор было сделано лишь несколько отрывочных записей. Сколь поучительно оглянуться назад и оценить свои действия на основе того, как и сколько записано о том, что надлежало или можно было сделать. Возьмём навигацию – как поверхностно я к ней подходил. Скорость и направление ветра записаны, отмечены степень волнения, пройденный курс и расстояния, но – и это очень существенно – ни слова не сказано о проделанных за день маневрах, и точная позиция судна не определялась.

По-прежнему дул норд-вест, гоня зыбь и срывая гребни с волн, но как только солнце поднялось достаточно высоко для точного визирования, я достал секстант и попробовал взять его высоту. Через двадцать минут после трех солёных душей у меня был готов ряд более или менее удовлетворительных измерений. Трудности определения не выходили за пределы обычного для малых судов, и я умел с ними справляться, даже слегка гордился своим умением. Итоги наблюдений достаточно близко отвечали счислимому пути, чтобы успокоить мою душу, и я стал нетерпеливо ждать полудня, собираясь взять меридиональную высоту, однако облачность и усилившийся ветер лишили меня этого дополнительного удовольствия. К тому времени, когда солнце достигло зенита, порывистые броски яхты вместе с капризами погоды исключили возможность наблюдений. Очень хотелось сказать несколько тёплых слов о погоде, помешавшей визированию, но я утешился мыслью о том, что три тысячи миль океанского простора отделяли меня от суши на западе, – ещё успею подготовиться, чтобы не прозевать берег. Вытерев секстант и водворив его обратно в футляр, я рассчитал счислимый путь, заполнил журнал и приготовил ленч, во время которого прикинул, как будет всего вернее действовать дальше.

Идя правым галсом при норд-весте, яхта в общем изрядно продвинулась на запад, но в то же время заметно отклонилась на юг от намеченного курса. Как теперь насчёт «большого круга»? Придётся идти курсом вест-норд-вест – ветер в лоб. К тому же я не сомневался, что этот маршрут выбрали Фрэнсис и Блонди. А если испытать средний путь? Бартон успешно прошёл им в 1956 году. Льды и туманы Большой банки останутся в стороне, значит, больше шансов достичь цели, а это как-никак в нашей гонке самое главное. Не спеша попивая чай, я взвесил этот вариант. Всего свыше трёх тысяч миль ходу. Пройдено на запад только сто миль, а уже одна из четырёх яхт перенесла серьёзную аварию, и сам я был на волосок от провала. Курс вест, Азорские острова останутся милях в двухстах южнее, затем – зюйд-вест, чтобы обойти Гольфстрим. Дальше опять вест, пока не окажусь к северу от Бермудских островов, а оттуда – с попутным юго-западным ветром на Нью-Йорк. Вроде бы верное дело. Погода – солнечный курорт по сравнению с сырым туманом у берегов Ньюфаундленда. Возможно, путь несколько длиннее, зато насколько приятнее. Бог с ним, с «большим кругом». Лозунг «медленно, но верно» тоже иногда приносил победу в гонках. Пусть кто-нибудь другой бодает айсберги. Таково было принятое решение, если это можно назвать решением. Не лучшее решение – я облегчал себе задачу. Но меня можно было понять, учитывая обстановку.

И яхта продолжала идти бейдевинд при норд-весте. Около шести баллов по шкале Бофорта – чувствительно для фолькбота, лавирующего под полным гротом. Брызги летят, подветренный релинг почти всё время под водой, только подветренная койка годится для отдыха. На ней я и лежал, уповая на то, что погода изменится к лучшему.

За ночь ветер стих, барометр начал подниматься, и волнение поумерилось, осталась только зыбь, которая плавно качала яхту. Утреннее определение вместе с меридиональной высотой дало координаты – 47° 30 северной широты и 6° 53 западной долготы; пройденное расстояние по лагу составляло 140 миль. Был вторник, 14 июня.

Во второй половине дня ветер совсем пропал, к пяти часам установился полный штиль. И если раньше мачта наклонялась под ветер, то теперь, подчиняясь корпусу, который служил ей опорой, она принялась выписывать лихие кривые.

Сильная качка малого судна в полный штиль – это может удивить сухопутного краба, в представлении которого безветрие непременно связано с образом «нарисованного корабля в нарисованном море». Расстаньтесь ещё с одной иллюзией. Возможно, где-нибудь этот образ и годится, но только не в Атлантическом океане. Даже в самый мёртвый штиль поверхность океана изборождена волнами. Иногда это длинная тяжёлая зыбь, возможный предвестник надвигающегося шторма, иногда – еле заметное колыхание, но и этого достаточно, чтобы судно с малым балластом сильно качалось вокруг своего метацентра. Из-за качки обмякшие паруса били по более тугому такелажу, изнашиваясь за полчаса больше, чем за полдня хода с наполненным «пузом». А так как у меня был всего один грот, я подумал, что его стоит поберечь. Ветра не предвиделось, и я убрал грот и передний парус.

Вечер вторника, 14 июня, выдался чудесный, тёплый и солнечный. Я находился в девяноста милях к юго-западу от Ашента, несколько в стороне от пароходных маршрутов, в трёх днях пути от Плимута. Главная радиостанция вышла из строя, однако у меня ещё оставался пеленгатор, работающий на сухих батареях. И вот уже Би-Би-Си изо всех сил старается развеять моё уныние. Моё уныние? В самом деле, что это я такой мрачный? Возможно, весёлые трели приёмника звучали не совсем уместно среди пустынного океана; во всяком случае, они совсем не отвечали моему настроению. Постой, ведь я с самой пятницы ещё ни разу не улыбался. Это я-то, бравый моряк, которому всякое плавание, что бы оно ни сулило, должно быть в радость.

До какой степени можно себя жалеть?

Я послушно изобразил улыбку. Пора заняться своим моральным состоянием.

Я спустился вниз, разжёг примус, достал двухгаллонную канистру с пресной водой, налил в кастрюлю три пинты и поставил на огонь, потом закупорил и хорошенько проверил канистру, прежде чем возвращать её на место в трюм. Всего на борту было тридцать галлонов воды в пятнадцати полиэтиленовых канистрах. Расчётная продолжительность рейса – сорок дней, пятидесятипроцентный аварийный запас даёт ещё двадцать дней, итого – шестьдесят. Полгаллона в день – пить, готовить, умываться и проливать. Не богато, но сойдёт, если на борту будет соблюдаться дисциплина. Как кок и завхоз, я отвечаю за это. Пока что я потреблял намного меньше нормы. Могу я позволить себе помыться? Не вредно бы. Когда идёшь на малом судне бейдевинд и ветер хотя бы самую малость сильнее умеренного, рано или поздно непременно промокнешь. Не обязательно весь сразу – за головой шея, за кистью локоть, за икрами колени, глядишь, уже и спина мокрая, пора надевать что-нибудь посуше. Я придумал способ: надеваешь на голое тело толстое грубошерстное бельё, затем рубашку из тонкой шерсти, хлопчатобумажную куртку и джинсы. В таком облачении солёные брызги вам почти не страшны. Благодаря плотному белью тепло вашего тела успевает справиться с влагой, проникающей через более тонкую верхнюю одежду. Конечно, это не стопроцентная защита. Если вы настолько глупы, что торчите на палубе, дожидаясь, когда поддаст хорошая волна, она захлестнёт вас до пупа, и пеняйте на себя. Надо было робу надевать, парень. Но вода в кастрюле уже достаточно тёплая для омовения (кипятить её – только зря горючее тратить!), я раздеваюсь и приступаю к туалету.

Немножко воды на дно ведра. Да, не забудьте взять правильное ведро. Теперь намыливайтесь. Это не так-то просто, если у вас полная голова волос и окладистая борода, слипшиеся от соли. Может оказаться, что воды в ведре не хватило, чтобы как следует намылить ваши просоленные кудри. Выплёскивайте солёные помои и начинайте сначала, взяв ещё немного пресной воды. Есть пена? Отлично, выливайте из ведра то, что осталось (если что-нибудь осталось), потом засуньте в него голову и слейте на неё тёплую чистую воду из кастрюли. Голова всё ещё мыльная? Извлеките её из ведра. Верните его содержимое в кастрюлю. Суйте голову обратно, сливайте ещё раз. И так, пока не останетесь довольны результатом. Тому, кто привык окунаться до подбородка в обжигающую ванну, а потом долго стоять под освежающим душем, «баня» яхтсмена может показаться проявлением чистоплюйства. На самом деле это первейший способ поднять дух. Лишь тот, кто испытал блаженное чувство очищения от всякой скверны, может по достоинству его оценить. Вы умылись только до плеч? Вот беда. Протрите остальное влажным полотенцем и запишите, что к следующему разу надо приберечь побольше воды.

Чувствуя себя гораздо бодрее и намного свежее, я надел сухую чистую одежду. Как раз начало темнеть, и мы с моим фолькботом очутились будто в самом сердце гладкого океана, в точке, равноотстоящей от всех пунктов. Радио действовало на нервы, поэтому я выключил его, после чего открыл банку пива и сделал бутерброды с датским сыром. Тёплый воздух позволял сидеть в кокпите, да и качка явно поумерилась. По-прежнему не было ветра, но я знал, что он будет. Не менее желателен какой-нибудь корабль. Всё равно какой, даже старая посудина годится, лишь бы согласились передать радиограмму моей жене и родным. Впервые у меня появился досуг, чтобы серьёзно подумать о доме. Я и прежде не раз вспоминал жену и детей; теперь время позволяло поразмыслить над тем, что они значат для меня и что я – для них.

– Какого чёрта-дьявола я тут делаю?

Опять этот проклятый вопрос. Позволяет ли мой морской стаж сформулировать честный ответ? Пожалуй, нет. Глядя на восток над гаснущим морем, я понимал, что причиняю тревогу своим родным. Ещё одна банка пива, и моя совесть угомонилась. Я продолжал думать о доме, но теперь уже с предельно эгоистичной точки зрения моряка-одиночки. С чувством лёгкой жалости к себе я стоял в кокпите и высматривал суда. Ясная, тихая ночь, и ни одного огня в поле зрения. Самое время забраться в мешок. Я зарядил, зажёг и вывесил своё «пароходное пугало», потом спустился вниз, влез в спальный мешок и быстро погрузился в покаянный, если так можно выразиться, сон.