Текст книги "Курс — одиночество"

Автор книги: Вэл Хаузлз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Долгожданный свежий ветер принёс с собой низкие тёмные тучи. Хотя он продолжал крепчать, я не убавлял паруса. Эх, и лихо же мы неслись! Ветер отходил, позволяя идти бейдевинд с потравленными шкотами, и мы шли на запад на предельной скорости. Несмотря на угрозу шквалов, я нёс полные паруса. Яхта уже напряглась, как нетерпеливая борзая на своре, ветер свистел в такелаже, «пуза» парусов надулись, будто беременные, рядом с торчащей мачтой, но я держал курс. Вот это ход! Я чувствовал себя, словно всадник на понёсшей кобыле, и ничего не делал, чтобы обуздать её. Попутная струя курчавилась вокруг кормового подзора и захлестывала ют – верный знак, что яхта несла нагрузку, выходящую за границы требований морской практики. Я сжимал в руке румпель – до чего он твёрдый теперь, и сколько сил надо, чтобы вести яхту возможно ближе к курсу. Грот спорил со мной, порывался развернуть яхту к югу, но я стоял на своём!

Я положил руку на наветренный ходовой конец – он дрожал, словно леска, удерживающая здоровенного лосося. С подветренной стороны нос разматывал бесконечную ленту бурлящей пены. С наветренной стороны сорванные с гребней брызги летели через палубу и опять поглощались морем.

– Привет, Нью-Йорк, мы идём!

Дух захватывало от этого лихого галопа по пересечённой местности, с развевающейся на ветру гривой. Налетел дождь, зашел с кормы, пригладил мелкую ещё волну, окатил холодом спину и усмирил ветер. Он быстро выдохся, ослаб до свежего и отпустил яхту, так что она перешла на более почтительный аллюр. Теперь такелаж больше не поёт, парусина не растягивает новые швы, яхта не рассекает плечом океан, а идёт лёгким галопом, который вскоре сменяется медленной рысью. Дождь охладил её пыл. И мой тоже.

Назавтра в полдень мы находились в точке с координатами 38° 3 северной широты и 71° 25 западной долготы. Оставалось пройти всего сто шестьдесят миль.

В четыре часа море вдруг переменилось. Да, да, только что мы шли по сплошной синеве, а сейчас оно нахмурилось и посерело. Впереди, до горизонта – тёмная полоса. Сзади светлый океанский простор. Может быть, виноват Гольфстрим, граница которого должна проходить где-то здесь? Во всяком случае, это не изменившееся отражение неба, облачность как была рваной, так и есть. Всю ночь мы шли хорошо и в полдень 12 августа, в пятницу, достигли 39° 33 северной широты и 73° 2 западной долготы. За сутки пройдено сто восемь миль, осталось лишь шестьдесят до плавучего маяка «Эмброуз».

Меньше дня хода.

Я нанёс наше место на карту прибрежной зоны Америки и вычертил последний курс этого плавания. Триста сорок градусов. Замечательно. Сотни раз наносил я своё место на карту, но эта пометка принесла мне самое большое удовлетворение. Пройдено четыре тысячи миль от Плимута (Англия). Пусть даже путь был окольный, четыре тысячи миль – хорошая дистанция для любого судна. Теперь нам предстоит подход к берегу.

Я не сомневался в своём местонахождении. Условия для обсервации были благоприятными, я взял высоту солнца четыре раза и разбросал невязку. Время тоже не вызывало у меня сомнения. Хронометр выверен, ход точный. И всё-таки… Всё-таки… При всей моей уверенности я опять испытываю приступ «навигационита». Чёрт возьми, должно быть, я и у врат рая первым делом спрошу апостола Петра, туда ли я попал. Опять эти дурацкие колебания. Или попросту возбуждение от предстоящей встречи с сушей? Вероятно, понемногу и того и другого. Первое – словно мутная взвесь в ядовитом растворе второго, и осядет она лишь тогда, когда мы увидим берег.

И тут, как назло, устанавливается штиль.

На десять невыносимых часов.

До пяти утра субботы, 13 августа. Десять часов, а до берега, кажется, можно камнем добросить. Америка лежала сразу за горизонтом. Мимо шли суда курсом на юг и на север. Танкеры, груз тяжёлый, с виду лёгкие. Каботажные суда всех типов и размеров. Оживлённейшее движение, которому отсутствие ветра не помеха. Я радовался, что на яхте не было вспомогательного мотора, иначе соблазн мог бы взять верх. Наконец, спустя века, когда я уже обгрыз все пальцы, подул слабенький ост. Всем работать: грот, генуэзский на стеньгу, стаксель. Даже одеяло – на место спинакера. И вся эта хитрая петрушка вместе дала нам какой-нибудь один узел. Но этого было достаточно, яхта настойчиво рассекала воду, которая из серой превратилась в грязно-бурую – ведь под нами отмель, глубина всего пятнадцать саженей. Прямо по носу, милях в пяти, на грани видимости, которая ухудшалась по мере того, как прибывал день, я заметил группу небольших судов. Неровный ветер мотал из меня душу. Суда как будто стояли на месте, так что у меня было вдоволь времени, чтобы хорошенько рассмотреть их в бинокль. Рыболовы-спортсмены. Одни дрейфуют с приливно-отливными течениями, другие волочат блесну, рассчитывая на более крупную рыбу. Некоторые проходят мимо нас и приветственно поднимают руку. Я машу в ответ, и один, полюбопытнее остальных, подходит вплотную.

– Привет.

– Здравствуйте.

– Я вижу у вас красный вымпел, а что это за флаг на правой рее?

Я улыбаюсь. Ждал этого вопроса.

– Это Красный Дракон Уэльса. Знаете, часть Англии, где много холмов.

– Вот здорово! Мой прадед прибыл сюда из Суонси больше ста лет назад. Откуда идёте?

Мне и в голову не приходит назвать Бермуды, слишком ложь привлекательна.

– Из Плимута, Англия.

– Нет, в самом деле?

Он смотрит на меня с недоверием. Оно у него на лице написано. Видать, такая слава у валлийцев.

– И сколько же вы шли?

– Пятьдесят шесть ходовых дней.

Кажется, он теперь больше склонен мне верить.

– В чём-нибудь нуждаетесь?

– Ага… В ледяном пиве.

– Держите.

Банка описывает кривую в воздухе, я ловлю её на лету ценой ушибленного пальца. Предлагаю в обмен одну из своих, с тёплым пивом, но он только машет рукой. Раз, два – банка открыта.

– Ваше здоровье!

– Будьте здоровы!

Мы выпиваем друг за друга, разделённые десятью ярдами воды. Знать, они надолго вышли в море, вон сколько запасли. Их человек шесть, смешанная компания, женщины очень симпатичные в своих бермудских шортах и пёстрых бюстгальтерах.

– Куда идёте?

– Нью-Йорк. Как улов?

– Пока так себе.

– Желаю успеха! Спасибо за пиво.

Они медленно отходят, волоча за кормой лески, привязанные к роскошным спиннингам.

Море гладкое, нет и намёка на океанскую зыбь, и я роюсь в памяти – в какую минуту она оставила нас в покое? Но зыбь прекратилась неприметно, будто и не было её вовсе. Вчера нас вздымала могучая грудь океана. Сегодня идём через пруд под защитой материка.

Знойная дымка сгустилась, но ветер по-прежнему был благоприятным. Совсем тихий, правда, однако мы продвигались вперёд. По моим расчётам, плавучий маяк был теперь в десяти милях прямо на север. Вода всё больше мутнела по мере подхода к побережью, которое, наконец, сжалилось над моими напряжёнными глазами, – между морской дымкой и небом возникла узкая, размытая коричневая полоса. Не очень-то воодушевляющее зрелище, но меня оно взволновало гораздо больше, чем вид статуи Свободы с палубы теплохода. Благодаря попутному ветру стояла такая тишина, что я слышал рокот моторных лодок и смутный шум на берегу. Я медленно вёл туда яхту, оставалась какая-нибудь миля. Какой-то шофёр посигналил, и звук этот разнёсся над водой, словно далёкий протестующий вопль Механического Века.

В эту минуту ветер (он с самого утра грозил это сделать) окончательно испустил дух, и мы снова заштилели. Но на сей раз я улыбался, откачивая толику воды, накопившуюся в трюме. Если яхта теперь пойдёт ко дну, я уж как-нибудь доберусь вплавь до берега. Впрочем, я не сомневался, что она на это не способна. У неё было столько возможностей утопить меня раньше; вместо этого она прощала мне мои недостатки, как я прощал её. Мы были словно супруги с многолетним стажем, которых физическая близость уже не волнует, зато осталось, пожалуй, нечто более значительное. Вместе мы терпеливо ожидали в затянувшихся объятиях моря, когда снова заработает этот лентяй ветер. Да и нужен ли он нам? Приливно-отливное течение шло на север, так что, несмотря на безветрие, мы продолжали приближаться к Нью-Йорку. За кормой вниз от уставшего прибора тянулся лаглинь. Его служба кончилась, и я смотал линь аккуратными кольцами, потом подвесил на рангоуте. Внезапно в дымке возникло судно с высокими надстройками. Я тотчас его узнал, однако долго со вкусом рассматривал в бинокль, не без приятного чувства в душе.

Плавучий маяк «Эмброуз» обозначал конец гонок и конец плавания.

Мы подошли к входу в гавань Нью-Йорка.

Что тебя заставляет?

XV

Как только на востоке показался плавучий маяк «Эмброуз», для нас с «Эйрой» гонки окончились. Медленно подходя к уродливому красному судну, которое, словно гора, возвышалось над фолькботом, я чувствовал, что опускается занавес, обозначая конец последнего акта слишком долгого спектакля. Два месяца жил я в тесной (для человека ростом шесть футов четыре дюйма – очень тесной) коробочке, и за это время изучил судёнышко не хуже, чем заключённый в одиночке свою камеру. Впрочем, моя маленькая скорлупка не сковывала меня, её нельзя было сравнить даже с панцирем черепахи. Ведь «Эйра» перенесла меня через Атлантический океан, и я гордился ею.

Мы тихо пересекли линию финиша, я поднял свои позывные и убедился, что Валлийский Дракон выглядит вполне сносно, если учесть, что большую часть истёкших двух месяцев он трепался на краспице – причём, наверно, в глубине души сомневался, позволит ли ему эта трёпка прибыть в Новый Свет в респектабельном виде.

Несколько членов команды плавучего маяка стояло у фальшборта, и я этак небрежно спросил их, не могут ли они отрапортовать о моём прибытии морской пограничной охране Нью-Йорка.

– Ты что, тоже из этих психов, которые шли наперегонки из Плимута в Англии?

Пришлось сознаться, что это так.

– Тогда ступай себе дальше вон туда, приятель, – добродушно продолжал американец, кивая на крыши Нью-Йорка. – Тебя встретит катер и отведёт к карантинному причалу.

Меня вполне устраивал такой бесстрастный приём, и хотелось вернуть ему мяч в той же манере, однако я не смог придумать ничего остроумного и всего лишь робко осведомился, сколько участников, кроме меня, уже пересекли финишную черту.

– Э‑э… Даже не знаю точно. Кажется, ты четвёртый. Недавно тут прошёл какой-то – Шайчестер, что ли.

Ладно, хватит меня разыгрывать. Я показал ему согнутый палец и получил в ответ широкую улыбку.

Войти в гавань было проще простого, и мы присоединились к полчищам различных судов. Куда ни погляди – могучие лайнеры, десятки каботажных судов, буксиры, баржи, паромы, прогулочные катера и яхты. Ближе к берегу стали попадаться плоскодонки, на большинстве из них сидели улыбающиеся негры, вышедшие половить рыбу. День был солнечный, жаркий, и знойная дымка над рекой смазала очертания гигантских небоскрёбов Манхэттена. Глядя на них, я ощутил лёгкую тревогу. Я уже привык к бесхитростной жизни, теперь мне предстояло столкнуться со сложным миром напористой американской предприимчивости, который олицетворяли эти великаны. Впрочем, приступ провинциальной робости продлился недолго. Он уже проходил, когда катер пограничной охраны остановился рядом с яхтой и подал конец, и окончательно исчез, когда они рванули с места с такой скоростью, что пришлось просить их идти потише, пока они не разнесли мой фолькбот.

Вопреки устрашающему названию карантинная пристань производила очень приятное, даже радушное впечатление. Я был тепло встречен и представлен начальнику карантина – кажется, Блонди Хазлером, который назвал доктора Дрешера и его жену «божьим даром для одиночек, участников трансатлантических гонок». Во всяком случае, меня они сразу покорили тем, что вручили охапку писем и никого ко мне не подпускали, пока я их читал. Наверно, кое-кто из присутствовавших решил, что три тысячи миль меня доконали, но я ничуть не рвался на берег. Прежде всего меня занимали новости из дома, от жены и родных. Судя по всему, карантин и таможня не стали чинить препятствий, потому что не успел я управиться с почтой, как всё было готово, чтобы отбуксировать «Эйру» в Шипс-Хэдбэй, где нашлось свободное место для стоянки.

Только став на бочку, аккуратно уложив паруса и наведя чистоту и порядок в каюте, я по-настоящему почувствовал, что прибыл в Америку, кончилась двухмесячная болтанка. По соседству покачивались у своих бочек «Шутник» и «Главная добродетель». Как и следовало ожидать, потрёпанные океаном, они выглядели довольно неказисто рядом с сверкающими краской и хромом роскошными американскими крейсерами, стоявшими у яхт-клуба. За этими крейсерами мне виделись люди, которым я поневоле чуточку завидую. Счастливцы, у них жизнь налажена: есть постоянная (и даже высокооплачиваемая) работа, хороший дом и наполняющая этот дом многочисленная семья, две-три машины и, наконец – да, наконец, – яхта. Я говорю о зависти, потому что мне никогда не удавалось устроить себе такое блаженное существование. Я располагал отдельными ингредиентами, но сплава почему-то не получалось. Может быть, я держал тигель слишком низко над беспокойным пламенем моего энтузиазма? Человек рассудительный умеет до мелочей расписать свой год, копит деньги к отпуску и проводит этот отпуск тихо-мирно вместе с семьёй; яхте и рыбной ловле он отводит уик-энды и так регулирует свои умеренные запросы, что почти всё сливается в гармоничное целое.

У меня яхты путают все карты, хотя порой над ними брали верх жена, вино, рыбная ловля и ферма. Иногда я довольствовался даже одним видом моря.

Время от времени тихий ласковый голос шепчет мне, что пора бы уже остепениться. Мол, тот факт, что ты – гордый владелец яхты, сам по себе ещё не основание для того, чтобы планировать кругосветное плавание. Но этот голос не может меня убедить.

Жёны созданы, чтобы их любить, и лелеять, и обнимать с разным пылом, по мере того как идут годы.

А суда созданы, чтобы ходить по морям, и всё тут.

Сидя в кокпите и глядя на симпатичное здание яхт-клуба и снующие около пристани ялики, я понял, что всё в порядке. Что любовь к морю и кораблям опять сокрушила мысль об упорядоченном существовании. Я никак не мог согласиться с теми, кто считал или предполагал, что переход через Атлантический океан – такое достижение, после которого моряк может сидеть на своей широкой корме с довольной улыбкой на обветренной роже. Если хотите знать, переход через океан на маленьком судёнышке рождает столько же желаний, сколько удовлетворяет, и, глядя на берег, я чувствовал, как некоторые из них уже потихоньку бередят мою душу.