Текст книги "Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР (СИ)"

Автор книги: Василий Высоцкий

Соавторы: Алексей Калинин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Пусть семидесятый год называют годом лозунгов, но они хотя бы были направлены на социализм. А между тем, в этом же году в Америке на первом гей-параде прозвучал другой лозунг: «Моя жизнь – мои правила!»

Когда я увидел в своём времени подобную надпись, выколотую на руке одного из студентов, то посоветовал ему обнимать не девушек, а парней, чтобы соответствовать лозунгу. Парень начал быковать, вроде я дурак и ничего не знаю, но когда залез во всезнающий интернет, то постарался сделать хорошую мину при плохой игре. Вроде как этот лозунг утратил первоначальный смысл и теперь используется только в виде фразы: «Не говорите мне – что делать, и я не скажу вам – куда идти!».

– На Курской дуге уже легче стало, немцы уже под Москвой и Сталинградом потеряли много сил. Под Курском Гитлер собрал и бросил в бой последних эсэсовцев-головорезов, после этого у немцев уже не было наступлений, только отступали. У них, видимо, прошла тотальная мобилизация, потому что массово пошла неопытная молодежь, – продолжал рассказывать таксист.

– А как победу встретили? – спросил я, чтобы показать, что внимательно слушаю.

– Как встретили… Да охренели сперва немного, а потом кинулись обниматься! Стрельба шла из всего, что возможно, все кричали: «Ура!» Радовались, что война кончилась и остались живы. Все радовались, аж до слёз. И ведь слёз никто не стыдился. Утирали глаза и снова кричали, до хрипоты, до срыва голоса. Победили… – тихо сказал таксист и повторил, словно пробуя слово на вкус. – Победили.

В это время мы подъехали к моей коммуналке. Я поблагодарил за поездку, дал больше чем по счётчику, но водитель вернул половину и улыбнулся:

– Мне лишнего не надо, лучше своей девушке цветы купи. Спасибо тебе, Пётр. Вроде поговорил с тобой и на душе как-то тепло стало. Радостно. Надеюсь, ещё свидимся!

– Обязательно свидимся, Сергей Палыч. Обязательно! – улыбнулся я в ответ.

В приподнятом настроении я добрался до своей квартиры и полез за ключом в карман, когда замер. Дверь в нашу квартиру была приоткрыта. Странно. Всегда закрывали. Уже полтора месяца тут и ни разу не видел не захлопнутую дверь.

Я осторожно, чтобы не скрипнула, потянул дверь на себя.

Глава 3

Завидово. Дача Брежнева. Вечер. Тринадцатое августа.

Августовский вечер в Завидово был красив. Солнце раскрасило небосклон яркими красками, мазнув по брюшкам редких облаков алыми всполохами. Дом в лесу был выстроен на совесть. В такой не стыдно не то что друзей – гостей из-за границы позвать. Что хозяин дома и сделал.

Леонид Ильич Брежнев находился в самом добром расположении духа. Он сидел в кресле-качалке возле дома и неторопливо курил сигару, подарок кубинского команданте. Рядом на столике стоял высокий стакан с эстонским «Колокольчиком». На белой фарфоровой тарелке соседствовали полупрозрачные ломтики сала, маринованные огурчики и солёные шляпки опят. Бутылка «Зубровки» находилась чуть поодаль и откровенно хвасталась своей янтарной желтизной.

Впрочем, хвастаться ей пришлось недолго – рука главы КГБ обхватила стекло и наклонила над двумя рюмками. Лёгкое бульканье нарушило тишину. Потом бутылка вернулась почти на то же самое место – Андропов любил порядок.

– Ну что, Леонид Ильич, поднимем за процветание партии? – спросил Андропов, пододвигая Генеральному секретарю произведение стекольного искусства.

– Да, за это можно выпить. Большое дело сделали! Фрицы всё-таки прогнулись! Как они там?

– Сопят в две дырочки. До завтра вряд ли очухаются. Ну, будем!

Хрустальные рюмки издали чистый звук, усладу для ушей. Когда он стих, только тогда содержимое пролилось в глотки властелинов Союза.

– А как же баня? Или оставим их без пара? – Леонид Ильич подцепил огурчик и смачно захрустел.

– Да пока они прочухаются. Не умеют пить, хоть и дипломаты, – улыбнулся в ответ Андропов.

Вчера подписали договор о признании границ между ФРГ и СССР. После него было застолье, куча тостов и славословий. Утром же выехали в Завидово с немецкой делегацией и продолжили празднование.

К обеду немцы уже изрядно накидались, поэтому сейчас дрыхли без задних ног. Пробудить их не смог бы даже Гитлер. Даже пали из пушки над ухом – не пошевелятся.

– Пить-то может и не умеют, зато умеют хорошо считать. Вон как лапы сразу потянули к сделке «газ-трубы», – усмехнулся Брежнев.

– Да уж, когда подсчитали свои будущие барыши, то сразу и границы признать согласились. Мягкими стали и уступчивыми…

– Ну да, деньги многое меняют, – Брежнев задумчиво затянулся.

Хоть Кастро и учил не пускать дым в глотку, но старый курильщик не мог никак переучиться. Курильщик сигары должен получать удовольствие от аромата и вкуса, а не от попадания никотина в организм. Поэтому глубокие затяжки кроме кашля и першения в горле ничего не принесут.

Брежнев же пересилил кашель и выпустил клуб дыма наружу. Солнечные лучи заходящего солнца пронизали дым, нарисовали тенями причудливые фигуры.

Андропов налил ещё по одной рюмке. Взглянул на Генерального секретаря. Мохнатые брови утвердительно качнулись в ответ. Сейчас они сидели как два товарища, как два друга. После недавнего открытого дела меховщиков, в котором глава МВД Щёлоков получил капитальный отлуп из-за действий своего подчинённого, крышевавшего подпольные делишки цеховщиков, Юрий Владимирович стал ближе к верховному правителю.

– А знаешь, Юра, – задумчиво протянул Брежнев, разглядывая золотистую порцию «Зубровки» в рюмке, – вот так посидишь, выпьешь, закусишь… И вроде всё хорошо. Душевный покой и расслабление. А потом – бац! – и какая-нибудь мразь на ум придёт, всё настроение испортит…

Андропов молча кивнул. Он понимал, о ком идёт речь. Однако, следовало убедиться, а то у Генерального секретаря немало врагов, а друзей нет вообще – одни подчинённые. Такова уж судьба «Царя горы». Стоишь на верхушке, но совсем один. Всегда один…

– Это вы про Шелепина? Он сейчас под контролем, никуда не рыпается, ведёт себя как обычно… – проговорил начальник КГБ. – И днём и ночью возле него дежурят. Так что любой его вздох проверяется, любой чих рассматривается под микроскопом.

– Это хорошо. Не должен он сейчас вылезать! Не должен. Испортить всё может, а нам этого не нужно. Ведь вон как всё хорошо поворачивается, и немцы сами лапки вверх подняли, как в сорок пятом…

– Да и наши тоже довольны. Ни у кого не вызывает неодобрения эта сделка, – улыбнулся Брежнев. – Все чувствуют, что на этом можно неплохо заработать.

– Ну, есть некоторые протестующие, – аккуратно заметил Андропов.

– А вот для этих «некоторых» у меня есть ты. Или мне Щёлокова попросить? – Брежнев взглянул на подчинённого с небольшим прищуром, как будто заглядывал в оптический прицел.

– Ну, если вы хотите, чтобы он вам всё запорол, – пожал плечами Андропов.

– Шучу-шучу, куда уж мы без тебя. Эх, Юра… Ты вот знаешь, зачем тебе всё это? – Леонид Ильич похлопал себя по плечу.

– Чтобы сделать свою Родину лучше и чище, – тут же ответил Юрий Владимирович. – Для этого мне и нужно то место, которое я занимаю!

– Эх, высокопарные слова… Что же, отвечу и я так же. Твоё место нужно не для власти или денег. Оно нужно для того, чтобы ты мог сделать больше для людей. Вон, смотри, видишь слабый диск Луны? Пройдёт немного времени, и она станет видна сильнее. Заберётся повыше. А находясь высоко, она с лёгкостью может осветить мир людям!

– Только если её не закроют тучи…

– Нужно сделать так, чтобы туч не было. Ты же знаешь, что лунный свет это всего лишь отражение солнечного? И чем сильнее Солнце светит… чем чище небо над землёй – тем ярче сияет Луна! Так что туч не нужно. Пусть светит Солнце и сияет Луна!

– Звучит как тост! Я понял вас, Леонид Ильич! – Андропов наполнил рюмки. – Будем светить всегда и всем! И с тучами разберёмся!

Над террасой пронёсся хрустальный звон. Затем, словно в противовес его чистому звуку, послышалось чавканье и сочный хруст. После этого Леонид Ильич поднял со столика серебряный колокольчик и позвонил три раза.

Молоденькая девушка в белоснежном фартуке официантки, бежевых атласных трусиках и чёрных туфлях на высоком каблуке показалась из-за двери дома. Она ослепительно улыбнулась мужчинам, которые с удовольствием наблюдали за тем, как «официантка» убрала полупустое блюдо, вместо него поставила наполненное. Следом данная судьба постигла бутылку «Зубровки». Вместо неё встала другая, охлаждённая до слезы на запотевшем боку.

Брежнев протянул руку и провёл ладонью по полной груди, показавшейся из-за отворота фартука. Девушка призывно ему улыбнулась, а потом спросила:

– Желаете чего-то ещё?

Леонид Ильич посмотрел на Андропова, кивнул ему на девушку, мол, угощаю. Юрий Владимирович усмехнулся в ответ и покачал головой. Сейчас лучше побыть возле хозяина. Эту круглопопую можно и после баньки позвать уединиться…

– Иди, Светочка, иди. Если что, мы позовём, – проговорил Леонид Ильич.

«Официантка» пошла к двери, покачивая бёдрами. Андропов проследил за её походкой и решил наверняка, что точно сегодня «пожелает чего-то ещё».

Пока же он свернул пробку, разлил ледяную настойку по рюмкам. Аромат кумарина пощекотал ноздри запахом свежескошенного сена.

– За Родину! – хрипловато провозгласил Брежнев, поднимая рюмку так, что лучи уходящего солнца заиграли всеми цветами в гранях хрусталя.

Как будто небольшую радугу поймал в пальцы. Андропов чокнулся с ним, прищурился:

– За светлое будущее… которое мы обязательно построим.

Они выпили залпом. «Зубровка» обожгла горло, но почти сразу смягчилась медовой теплотой. Леонид Ильич крякнул, вытер губы ладонью и потянулся к закуске – хрустящим огурчикам с укропом.

– Ты знаешь, Юра, – задумчиво проговорил он, – иногда мне кажется, что мы… как эти огурцы.

Андропов на мгновение замер, но тут же подхватил игру:

– В смысле – крепкие, солёные и по уши в рассоле?

Брежнев рассмеялся, чуть не поперхнувшись:

– Нет! Что мы… в рассоле истории плаваем! Но нас ещё не съели!

Юрий Владимирович кивнул:

– Главное – чтобы рассол не перекис.

Терраса снова наполнилась смехом. Где-то внизу, за стенами дачи, шумел лес, и ветер доносил запах нагретой хвои. В этом моменте было что-то настолько простое и вечное: два старых волка, сидящих над рюмками, знали, что завтра снова придётся бороться, интриговать, принимать решения, от которых зависят миллионы. Но сейчас… только этот хрустальный звон, аромат «Зубровки» и молодые девушки, чьи бёдра качаются в такт шагам.

– Ладно, – Брежнев вдруг оживился, постучав костяшками по столу. – Хватит философии. Давай лучше про дела. Как там у тебя с этим… ну, с диссидентами?

Андропов усмехнулся, потягивая новую рюмку:

– Как с огурцами, Леонид Ильич. Одни засолены, другие посолены.

– А-а-а… – протянул Брежнев, понимающе подмигнув. – Ну, тогда… за хороший посол!

Рюмки снова звякнули, а где-то за дверью послышался лёгкий смех Светочки. Ветер донёс запах готовящегося шашлыка. Всё было хорошо.

Пока – всё было хорошо.

– Но ты, Юра, молодцом, – заметил Брежнев. – Не дал им спуску. Щёлоков теперь, поди, как обожжённый ходит.

– Работа есть работа, Леонид Ильич, – скромно отозвался Андропов, но в глазах мелькнуло что-то твёрдое, стальное. – Если дать слабину – разбегутся, как тараканы, да ещё и гадить начнут повсюду, хуже мух.

Брежнев засмеялся, и смех его потонул в вечерней тишине. Где-то вдали крикнула птица, будто отвечая ему.

– Ладно, хватит о делах, – махнул рукой Генсек. – Давай лучше ещё по одной. За нашу дружбу!

Андропов наклонил бутылку, и жидкость, сверкая в закатном свете, наполнила рюмки. Они чокнулись.

– За дружбу.

Выпили.

Брежнев потянулся за салом, аккуратно положил ломтик на хлеб, сверху – кружок огурца.

– А ведь немцы-то, Юра, – проговорил он с набитым ртом, – они, конечно, молодцы. Признали, подписали… Но вот что интересно – через десять лет опять начнут своё гудеть.

Андропов задумался.

– Может, и начнут. Но мы-то их уже не выпустим. Они у нас вот где будут!

Брежнев хитро прищурился.

– Точно. Не выпустим. Догоним и перегоним!

В это время на террасу вновь вышла Светочка. Она мило улыбнулась и проговорила:

– Дорогой Леонид Ильич, многоуважаемый Юрий Владимирович, банька готова. Прошу вас попариться!

– Ох, от баньки не откажусь. Пошли, Юра? Покажу тебе, как надо дубовыми вениками махать, – поднялся со своего места Брежнев и чуть покачнулся. – Во как, засиделся. Ноги как ватные стали…

– Да? А у меня наоборот – ничего ватного не осталось, – игриво подмигнул Юрий Владимирович Светлане.

Та сделала вид, что смутилась. После поманила рукой.

Леонид Ильич и Юрий Владимирович прошли следом за Светланой.

Баня была разогрета от души. В предбаннике пахло дубом, полынью и рябиной. На стенах висели связки сухих трав. В центре стоял стол с большими кружками кваса. Три банки коричневой жидкости стояли тут же, укрытые марлей и прихваченные завязками.

– Ну что, Юра, – Брежнев потянулся к ближайшей кружке и сделал глубокий глоток. – Квасок-то у нас не простой… ядрёный!

Андропов хмыкнул, снимая пиджак:

– Как и всё у нас, Леонид Ильич. С изюминкой.

Светочка тем временем ловко вытащила бутылочку с чем-то тёмным. Внутри, в густой тёмной жидкости, плавали тонкие дольки лимона, веточки мяты и что-то ещё, отчего воздух сразу заиграл терпкими нотами.

– Это что, настойка? – поинтересовался Андропов, принюхиваясь.

– Не просто настойка, а с травами, – загадочно улыбнулась девушка. – По бабушкиному рецепту. На ягельнике, зверобое и… ну, ещё десяток трав.

Брежнев одобрительно крякнул, расстёгивая рубашку:

– То, что надо для роздыху. А сейчас, Юра, давай-ка зайдём, я тебе покажу, что значит правильный пар!

Мужчины разделись, двинулись в сторону парной. Дверь распахнулась, и волна густого жара ударила в лицо. Полки сверкали каплями конденсата. В углу, на печке белели раскалённые камни, на который Светочка тут же плеснула ковшиком ароматной настойки – воздух вздрогнул, заполнившись запахами дуба, трав и чего-то пряного, отчего в глазах сразу стало тепло.

– Вот так, Юрий Владимирович, – Брежнев с удовольствием растянулся на верхнем полке. – Тут главное – не торопиться. Сначала прогрейся, потом – веником, потом – квасок… А там, глядишь, и до Светочки очередь дойдёт.

Андропов, уже сбросивший очки и протирающий их платком, усмехнулся:

– А она, случаем, не в парилку с нами?

Леонид Ильич закашлялся от смеха:

– Ну ты даёшь! Хочешь, чтобы нам на партийном собрании головомойку устроили?

Светлана, стоявшая в дверях, игриво прикусила губу:

– Может, веники подать?

– Подавай, подавай! – замахал рукой Брежнев. – Только смотри – дубовый мне, а Юрию Владимировичу… ну, пусть берёзовый. Он у нас ещё молодой, не закалённый!

Андропов только покачал головой, но в глазах его мелькнуло что-то хищное:

– Ладно уж… берёзовый так берёзовый. Зато потом… может, и дубовый попробую.

– Может и попробуешь. Какие твои годы? – хохотнул Брежнев.

Светочка вышла, оставив дверь чуть приоткрытой, чтобы парок немного вышел. Через щель было видно, как она наклоняется за вениками, и атласные трусики натягиваются на аппетитной попе так, что сердце Андропова застучало сильнее.

Брежнев вздохнул, растягиваясь на полке, как объевшийся сметаны кот:

– Эх, Юра… а ведь жизнь-то – хорошая штука.

Андропов кивнул, переведя взгляд в потолок, где клубился пар:

– Пока мы её делаем такой, Леонид Ильич.

За стеной зашуршали листья веников. Юрий Владимирович поглядывал на Светочку и ощущал, как сердце бьётся всё сильнее и сильнее. Ему как будто даже стало не хватать воздуха. Он попытался встать, но теперь и его ноги казались ватными.

В глазах потемнело. Воздуха не хватало, хотя в парной не было очень душно. Андропов просипел:

– Что-то…

Леонид Ильич почувствовал это первым. Сначала – лёгкое головокружение, будто после третьей рюмки «Зубровки». Потом странная тяжесть в груди, как будто кто-то положил на неё тёплый кирпич. Он хотел сказать что-то Юрию, но язык не слушался.

– Юр… – только и успел выдавить он.

Но Андропов уже не слышал. Его тело медленно сползало с полки, будто кто-то невидимый потянул его вниз. Пальцы судорожно сжали край лавки, но силы уходили слишком быстро.

Глаза застилала пелена.

Светочка стояла в дверях, держа веники. Но теперь её улыбка была другой – холодной, отстранённой.

– Хорошо попарились, товарищи? – спросила она тихо.

Брежнев попытался закричать, но вместо этого лишь хрипло выдохнул. Его рука дёрнулась, словно пытаясь дотянуться до колокольчика, до помощи, до кого-то… Но колокольчик остался на террасе.

Юрий Владимирович уже лежал на полу. Его простыня съехала набок. Он белел пузом, как выброшенная на берег распухшая селедка. Последнее, что он увидел перед тем, как мир поглотила тьма – это Светочкины туфли на высоких каблуках, медленно приближающиеся к нему.

Ветер за окном бани шелестел листьями. Квас в кружках перестал пениться. Пар рассеялся.

А два старых волка так и остались лежать рядом – один с открытым ртом, другой с полуприкрытыми глазами, будто всё ещё пытаясь что-то разглядеть в этом внезапно потемневшем мире.

Аконит – хороший яд. Если не будут вскрывать специально и зондировать кишки двух властителей СССР, то можно принять за сердечный приступ. Вон сколько выпили вчера и сегодня. А потом сдуру полезли в баню, вот сердечки и не выдержали перегрузки.

Светочка наклонилась, поправила фартук, попыталась нащупать пульс и тихо сказала в пустоту:

– Будете светить всегда и всем… Будете…

Потом она подошла к дверям, прикрыла за собой дверь и уселась на край скамьи. Через пять минут она войдёт в парную, увидит лежащих на полу мужчин и закричит, забьётся в истерике. Пока же требовалось настроиться на долгое и продолжительное время допросов. До тех пор, пока её не вытащат из застенков КГБ…

Глава 4

Я зашёл в коммуналку, готовый к разному развитию событий, но… Оказалось, что к этому я был не готов!

На меня тут же налетел Макарка и потянул за собой:

– Дядя Петя! Дядя Петя, только тебя ждем! Там у Семена Абрамовича и Матроны Никитичны свадьба!

Я подобрал с пола упавшую челюсть и, хлопая ресницами чаще, чем испуганная бабочка-капустница крыльями, прошел в комнату Матроны Никитичны…

…где царила атмосфера, которую можно описать только словом «сюрреализм».

Комната Матроны Никитичны, обычно напоминающая музей советского быта с её кружевными салфетками, хрустальными вазочками и портретом Брежнева над кроватью, сегодня преобразилась. Стол был заставлен так, что едва выдерживал вес посуды и яств.

Помидоры и огурцы сдерживали зелень, норовившую перевалиться через край широкой тарелки. Два глубоких блюда накрыты мелкой посудой, но по вырывающемуся пару можно было понять, что внутри по-партизански скрываются круглобокие картофелины с маслом и мелким укропом. Нарезанная «Докторская» соседствовала с «Краковской», а их красноватые колечки были разбавлены бежевой «Ливерной».

Ещё два блюда могли гордиться селёдкой под шубой. Оливье тоже было накрыто неглубокими тарелками, чтобы не «занялось». Нарезанный кубиками холодец манил упругой сальной корочкой. А две бутылки «Советского шампанского» красовались рядом с тортом, как солдаты возле Вечного огня.

Но самым потрясающим зрелищем для меня стал вовсе не заставленный стол, а хозяйка комнаты и её избранник!

Семён Абрамович, сухонький старичок в твидовом пиджаке с орденскими планками, сидел на диване, красный как рак, и держал за руку Матрону Никитичну, которая, вопреки своему обычному строгому виду, улыбалась, как выпускница на школьном балу. На ней было что-то вроде белого платья, как будто перешитого из тюлевой занавески, а на голове – венок искусственных цветов.

Они посмотрели на меня, как нашкодившие сорванцы. Людмила и Михаил Игонатовы о чём-то переговаривались на кухне, а я… Я не сумел остановить разъезжающиеся в разные стороны уголки губ. Ну до чего же отличная картина!

И это я снова не про стол!

– Петенька, дорогой! – сказала Матрона Никитична, когда я сумел выдохнуть. – Ну наконец-то! А мы уже думали, ты не придёшь!

– Как же… без тебя… – добавил Семён Абрамович. – Без тебя никак!

– Ну вы… и партизаны, – улыбнулся я. – Ведь надо же такое удумали! И ведь сделали! Могу поздравить?

– Можешь, – кивнул Семён Абрамович. – Сегодня в полдень тихонько расписались…

Макарка, довольный, как удав на солнце, дёрнул меня за рукав:

– Дядя Петя, а они до последнего держали в секрете! Никому не признавались!

– Тогда поздравляю! От широкой души и от чистого сердца!

Я обошёл праздничный стол и обнял сначала жениха, а потом и невесту. Надо же, на старости лет решили расписаться. И ведь не ради жилплощади, всё одно их вряд ли скоро переселят, а ради друг друга. Столько времени жили рядом, а теперь вот взяли, да и решились.

Неужели это с моей лёгкой руки, когда мы просто посидели и немного поболтали? Приятно ощущать себя этаким Купидоном!

– Во, Петро заявился! – в комнату зашёл Михаил, держа в руках объёмную чугунную сковороду. – Как суд?

На Михаиле была синяя рубашка, отглаженные брюки. Явно надел для празднества. Для фотографий.

– Нормально. Главарю дали червонец, а остальным поменьше накидали.

– Ну и правильно. Нечего рабочий класс разувать! Вот отсидят, может и поумнеют, – Михаил поставил сковороду на свободное место на столе.

И как только смог найти это место? Из-под крышки отчётливо потянуло томлёной свининой. Во рту сама собой образовалась лужица слюны. Я почувствовал, что очень сильно голоден. Прямо зверски!

– Как же вы надумали-то? С чего это вдруг? – спросил я. – Вроде жили бы и жили…

– Да вот как-то сидели вечером у телевизора, а Сеня возьми, да и предложи. А мне чаво? Поломалася для виду, а потом сказала, что согласная, – улыбнулась Матрона Никитична.

– На старости лет решили вот… – развёл руками Семён Абрамович.

– Так чего же тогда? Дело хорошее! Нужное. Глядишь, ещё и детишек настругают, – хохотнул Михаил.

– Да ну тебя, оглашенный! – отмахнулась Матрона Никитична, на чьих морщинистых щёчках возник румянец. – Ляпнешь ещё, как в лужу пёрнешь.

Тут уж никто не смог удержаться от смеха. Хохотал и я. Хохотал и чувствовал, как слетает напряжение прошедшего дня. Как уходит прочь плохое настроение и тяжесть дома суда. Становится легко-легко, как будто крылья за спиной разворачиваются.

Из кухни на общий смех выглянула Людмила, наряженная в платье выходного дня. В волосах алая лента, на ушах серёжки. В руках же несла полную тарелку винегрета. Вот прямо вообще пир на весь мир!

И только в этот момент я заметил, что пустых тарелок с приборами на столе семь. Мы ждали ещё кого-то?

– А кто-то ещё будет? – спросил я. – Кого не хватает?

– Одного важного гостя, – загадочно улыбнулся Семён Абрамович. – Тебе понравится…

– Опять сюрприз? – хмыкнул я. – Вроде бы их сегодня и так немало было.

– Ещё какой сюрприз, – ещё шире улыбнулась Матрона Никитична. – Ты весь рот откроешь от удивления!

– Да? А говорили, что ждёте только меня! Как же так?

– Всё потому, молодой человек, что я всегда опаздываю, – раздался за спиной хриплый баритон, от которого у меня мурашки побежали по спине. – И к этому уже все привыкли.

Я обернулся, и мурашки пробежали в обратную сторону.

Высоцкий!

Вот это ни хрена себе!

Чтобы Владимир Семёнович – и в нашей коммуналке? Сам, собственной персоной? Да, это точно он: его выдвинутая челюсть, короткая чёлка, эти глаза – то ли усталые, то ли насмешливые, а может, и то и другое сразу.

Он стоял в дверях комнаты Матроны Никитичны, чуть сгорбившись, будто потолок в коммуналке для него всё-таки низковат. Стоял и улыбался. Такой простой, и рядом…

Высоцкий протянул мне руку:

– Володя!

– Саша, – на автомате назвал я своё имя, под которым прожил семьдесят лет. Потом спохватился и поправился. – Ой, Петя!

Людмила прыснула. Макарка тоже не удержался от смеха.

– Почти как в «Приключениях Шурика»! Только там было: «Петя… Ой, Саша!» – улыбнулся Владимир Семёнович и двинулся к Михаилу. – Моё почтение семейству Игонатовых!

– Здравствуйте, редкий гость, – улыбнулся Михаил, а Людмила смущённо пожала протянутую руку.

– Здрасте, Владимир Семёнович, – пискнул Макарка, когда Высоцкий посмотрел на него. – А мы ваши песни недавно слышали…

– Ух, какой пострелёныш вымахал. Скоро папку перегонишь, – потрепал тот по вихрастой голове. – Учишься хорошо? Смотри, не подведи отца!

После этого он взглянул на главных виновников торжества. Раскинул руки и аккуратно обнял Семёна Амбрамовича, а потом чмокнул в подставленную щёчку Матрону Никитичну.

– Поздравляю! От всей души и сердца! Поздравляю! Давно надо было сойтись, а то всё жили бобылями! – прогремел Высоцкий и вытащил из кармана серебряный портсигар с расписной крышкой. – Вот, подарок от меня. Уж простите, чего-то большего не успел приготовить. Сам узнал только вчера…

– Да ну, Володя, зачем? – смущённо проговорил Семён Абрамович. – Хватило бы и того, что ты на празднование зашёл.

– Бобыли, бобыли… Кто бы говорил, – хмыкнула Матрона Никитична. – Мы-то с Семёном успеем на твоей свадьбе погулять? Сможешь взять Париж, как Александр Первый в своё время?

– Смогу-смогу! – грустно улыбнулся Высоцкий. – И никто нам не помешает! Так чего же мы всё стоим и меня слушаем? Я же голоден, как чёрт! Ну, и чем же нас тут угощают?

Он улыбнулся и моё оцепенение спало. Показался каким-то своим, родным. Вовсе не тем, что на экране телевизора, каким-то отстраненным и задумчивым.

Жених и невеста засуетились, начали всех усаживать за стол. Людмилу с мужем посадили со стороны Матроны Никитичны, а Владимира со стороны жениха. Мы же с Макаркой уместились на оставшихся стульях и табуретах.

Как оказалось, отец Владимира Семёновича служил в своё время бок о бок с Семёном Абрамовичем. Их даже называли «Два Симеона», поскольку оба были евреями. Да, для меня тоже было небольшим открытием, что Владимир Семёнович был наполовину еврей. Он даже зачитал мне небольшое стихотворение из своего раннего: «В дни, когда все устои уродские превращались под силою в прах. Жили-были евреи Высоцкие, неизвестные в высших кругах».

И вот, когда Семён Абрамович позвонил старому другу, чтобы поделиться радостной новостью, то тот попросил приехать и поздравить сына. А уже сам обещал подтянуться позднее, так как не успевал на самолёт.

– Эх, Семён Абрамович, вот зря вы так, – говорил Высоцкий. – Я же звал вас в «Каму», что на Верхней Радищевской. Там бы девочки стол накрыли, всё подготовили, я бы вам песни спел.

– Так ты и здесь можешь, Володя. И тут я тебя лучше услышу, – улыбнулся в ответ Семён Абрамович.

– Гитару-то я в театре оставил, – вздохнул Высоцкий. – Так торопился, что только на половине пути вспомнил… А! Чу! Слышите?

Он поднял палец. Мы невольно замолчали. Со стороны открытого окна донеслось бренчание расстроенной гитары и заунывное пение. Вечер притащил под окна домов ребят, которые успели нагуляться за день и теперь решили, что настало время для ночных баллад…

– Я сейчас попрошу! – подскочил Макарка. – Похоже, там знакомые поют.

– Да? Ну давай. А мы пока смочим горло, чтобы лучше пелось. За молодых! – поднял стопку Высоцкий. – Чтобы им прожить в счастии да согласии много-много-много лет!

Макар помчался на улицу, а мы выпили ещё по одной маленькой. Больше разговаривали да поздравляли «молодых», чем употребляли. Что там говорить, если спустя час застолья ополовинилась только одна бутылка «Столичной»?

Я помню, что в наше время такую бутылку водки называли «морячком» за за пробку-бескозырку из твердой фольги со свисающим вниз «язычком» для удобства откупоривания, которая формой напоминала одноименный головной убор моряков. Дёрг и открыто. Никаких усилий по откручиванию.

Высоцкий засмеялся, но тут же замер, прислушиваясь. Из окна теперь доносились не только гитара и пение, но и оживлённые голоса – видимо, Макарка искал общий язык с ночными бардами. После взрыва смеха бренчание на гитаре возобновилось.

– Похоже, наш дипломат не смог убедить знакомых, – вздохнул я.

– Ну что же, дипломатия – дело тонкое. Оно торопливости не любит, – проговорил Высоцкий.

В этом время в квартиру зашёл Макарка, зажимающий ухо. Все взгляды уставились на него.

– Что там, сын? – сурово спросил Михаил. – Тебя побили?

– Не побили, – вздохнул Макарка. – Я попросил для Владимира Семёновича, сказал, что у нас свадьба, а они… Гвоздь назвал меня брехлом и ухо выкрутил… Не поверили, в общем.

– А ты? – Михаил сдвинул брови.

– Их больше, – ещё раз вздохнул Макар. – Я с Гвоздём потом поговорю, когда один на один буду. За ухо он ещё ответит.

– Слова не мальчика, но мужа! – похлопал его по плечу Высоцкий.

– Это правильно, – кивнул я. – Тактическое отступление – вовсе не побег. Хотя… какая свадьба обходится без драки?

– Так что, пацанам наваляем? – поднял бровь Михаил. – Несолидно как-то.

– Нет, не наваляем, а… подшутим, – улыбнулся я. – Есть такая штука, называется «жираф». Вот с ней мы и подойдём к ребятам.

Я в быстро описал старую разводку. Такой прикол у нас проходил среди друзей пару раз. Тут вряд ли его знают, поэтому можно попытаться отомстить за Макарку. Причём это сделает он сам!

– Ну что же, дерзайте, а мы из окон посмотрим! – проговорил смеющийся Владимир Семёнович. – Если будут бить, то кричите громче.

– Обязательно покричим! – подмигнул я в ответ.

Я вышел в ночной московский дворик. Тут ещё не было всё заставлено машинами. Ещё не слишком холодно, но уже чувствовалась августовская прохлада. Клён шелестел пока ещё зелёными листьями, бросая на асфальт причудливые тени.

Воздух был прозрачен и чуть влажен, словно в нём растворились первые предвестники осени. Где-то за углом, в открытом окне, тихо играло радио – мелькали обрывки мелодии, голос диктора. Потом снова музыка, уже знакомая, но неуловимая, как сон.

Я остановился под фонарём, и свет его, жёлтый и неяркий, падал на асфальт неровным кругом, будто островком в этом тёмном море ночи. Из-под ног вырвался лист – ещё зелёный, но с жёлтой каймой по краям, как будто жизнь уже начала потихоньку отпускать его. Симпатичный. Ветер погнал его прочь. Он шуршал по асфальту, цепляясь за шероховатости, и казалось, что он шепчет что-то на своём, непонятном мне языке.

Где-то вдалеке проехала машина, её свет скользнул по стенам домов и погас. И снова стало тихо – только листья, только этот лёгкий ветерок, который несёт с собой запах скошенной травы и чего-то ещё, неуловимого, но знакомого с детства.

Гитаристы расположились неподалёку. Возле детской площадки. Пять пацанов и три девчонки. Они настороженно уставились на нас с Макаркой, когда мы подошли ближе.

– Чего, заступника привёл? – сказал один, долговязый.

Похоже, это он гордо носил кличку Гвоздь.

– Нет, не заступника. Переговорщика, – улыбнулся я и вытащил из кармана круглую баночку с надписью «Монпасье». Из другого кармана вынул кулёк, приоткрыл его и показал содержимое.