Текст книги "Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР (СИ)"

Автор книги: Василий Высоцкий

Соавторы: Алексей Калинин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР

Глава 1

– Встать! Суд идёт! – громкий голос заставил присутствующих притихнуть и заёрзать стульями.

Само собой я тоже встал. Всё-таки как-никак один из главных свидетелей, а заодно и потерпевший. Из открытой двери степенно вышел судья и два народных заседателя. Они неторопливо прошли на свои места. Угнездили пятые точки на невысокие стулья и открыли бумажные папки.

– Прошу всех садиться! – произнёс грузный судья с сединой на висках, когда его взгляд обежал небольшой зал.

С шорохом, с шумом отодвигаемых стульев люди занимали свои места. Деревянные стулья с потертым дерматином сиденьями видели тысячи задниц. Одни предметы утвари скрипнули, другие молчаливо помечтали о том моменте, когда их доломают и отправят в топку.

На сидении моего стула неведомо как появилась свёрнутая в несколько раз бумажка. Подкинули! Я незаметно взял записку, сел и развернул выдернутый из школьной тетради лист. Карандашная надпись печатными буквами любезно сообщила:

Если заговоришь то сдохнешь подлый шакал!!!

Ну что же, ничего нового. Всё по старинке, всё как у нормальных гангстеров. Вот только дело происходит вовсе не в Америке двадцатых годов, а в СССР середины семидесятого года!

И я вовсе не зашуганная жертва, а человек из будущего, который не раз видел смерть и который не раз был её причиной. Пусть и косвенной.

Так что напугали ежа голой жопой!

– Мы разбираем дело организованной преступной группировки! – он медленно провёл ладонью по лицу, будто пытаясь стереть усталость. – Дело о мошенничестве в особо крупных размерах…

Стол судьи возвышался надо всеми сидящими. В нескольких метрах перед ним находилась тумба для выступающих. Слева – прокурорский стол. Чёрный телефон с диском, стопка уголовных дел в синих папках, пепельница с окурками «Беломора». Справа – защита. Обычный деревянный стол, но почему-то всегда казалось, что он стоит чуть ниже, будто в оправдании всегда есть слабость.

На стене висел портрет Ленина. Вождь взирал на собравшихся хмуро, без улыбки. Смотрел строго, будто напоминал: «Судья – слуга закона, а закон – слуга народа».

Защитник Кентарии, щеголь в дорогом костюме, едва заметно улыбнулся. Он знал, что судья – человек принципиальный, но не бессмертный. А принципы, как известно, имеют обыкновение гнуться под тяжестью определённых аргументов.

– Ваша честь, – начал он сладким голосом, – ещё не доказано, что мои подзащитные являются мошенниками.

– Ваши подзащитные буду иметь возможность услышать постановление суда, как и вы, поэтому не стоит перебивать судью, – сказал, как отрезал судья.

Позади стола защиты – вольер для подсудимых. Невысокое деревянное ограждение больше походило на декоративный забор. Перемахнуть такое можно с полпинка, но тогда попадёшь в неласковые объятия дежуривших милиционеров.

Ашот Кентария сидел среди семи подельников, откинувшись на спинку стула, и изучал потолок. Ему было плевать. Он знал, что в этом мире есть два вида правды: та, что написана на бумаге, и та, что написана для людей иного сорта. И он давно сделал выбор, какой правде верить.

В зале было немало народа. Ещё бы – случай беспрецедентный. Не каждый день на таком побываешь. Я заметил в толпе следователя Митрошина, майора КГБ Кудинова, других знакомых из органов. Всё-таки я сделал им огроменный подарок, преподнеся на блюдечке преступную группировку!

Я поймал на себе взгляд отца Ашота. Улыбаться в ответ не стал. Понимал чувства отца, который переживал за сына. Как ни крути, а дляродителей мы всегда остаемся сорванцами, которые только-только перестали бегать под стол. И до последнего не верится, что этот самый «сорванец» может совершить противоправное дело.

Рядом с отцом Ашота сидел его дядя, Мелитон Кентария. Один из двух героев, водрузивших знамя Победы над Рейхстагом. Один из тех, кто ознаменовал победу над фашизмом.

Для меня же он был один из тех, кто пытался отмазать преступника-родственника…

– Ну что же, заслушаем показания свидетелей. К даче показаний вызывается свидетель Жигулёв Пётр Анатольевич…

До семидесятого года в Советском Союзе не было возбуждено ни одного уголовного дела по факту карточного мошенничества. И ни один мошенник не сел на скамью подсудимых. Пора было начинать сажать!

Я откашлялся и двинулся к небольшой трибуне. Мне скрывать было нечего. С моей подачи арестовали эту банду и раскрутили дело. Да, на меня дважды покушались, но… люди из «карточной» банды не знали о моём небольшом проклятии – тот, кто жаждет моей смерти, сам призывает к себе безносую.

Мог ли я испытывать жалость к людям, сидящим за оградкой? Вряд ли. Скорее, они вызывали у меня омерзение! А главарь банды, племянник Героя Советского Союза и вовсе напоминал того хмыря из будущего, который уже в России въехал пьяным в автобусную остановку. К несчастью, в то время на остановке стояла моя жена с годовалым сыном на руках…

Того хмыря оправдали, потому что у него были деньги и связи! Вместо него сел другой человек, который взял на себя всю вину. И плевать судьи тогда хотели на многочисленные показания…

Но, этого, возможно, и не случится, если я приложу к исправлению истории максимум усилий. И одно из этих усилий состоит в посадке картёжников.

Судья попросил меня описать происшедшее. Я начал говорить…

С каждым словом я чувствовал нарастающее недоумение в зале. Да уж, люди не могли представить, что под их носом творилось такое. Что, прикрываясь завесой орденов и славы, можно творить тёмные делишки.

Я говорил медленно, чётко проговаривая каждое слово, словно заколачивал гвозди в крышку гроба этой шайки. Мой голос звучал твёрдо и уверенно, несмотря на усталость последних недель.

Зал слушал молча, лишь иногда раздавался шорох бумаг или тихий кашель кого-то из зрителей. Никто не осмеливался прервать мою речь. Я говорил, иногда поглядывая на подсудимых, иногда на прокурора. На адвоката смотреть не хотелось.

И тут случилось нечто неожиданное. Один из членов банды картёжников вскочил с места и громко выкрикнул:

– Брехня всё это! Вы ничего не докажете! Не было такого!

Я улыбнулся. Эта реакция была предсказуемой. Именно так ведут себя преступники, загнанные в угол. Они пытаются отрицать очевидное, надеются на чудо…

– Ошибаетесь, гражданин, – спокойно ответил я. – У суда достаточно доказательств вашей вины. Осталось только дождаться справедливого решения суда.

– Тебе всё равно не жить! Тебя завалят на воле, фраер! – крикнул всё тот же человек.

– Это мы ещё посмотрим, – улыбнулся я в ответ.

– Подсудимый, займите своё место! – повысил голос судья. – Или вас выведут из зала суда!

– Да пошёл ты! – рявкнул картёжник, но всё же плюхнулся на скамью, сжав кулаки. Его глаза метали искры, а жилистая шея напряглась, как тетива.

– Делаю вам последнее предупреждение! – судья нахмурился и взглянул на меня. – У вас всё?

– У меня ещё вот. Только что получил! – я вытащил записку и протянул прокурору.

Адвокат тоже потянулся, но я его пальцы проигнорировал. Прокурор быстро пробежал глазами по надписи, потом подошел к судье и заседателям. Протянутые пальцы адвоката остались проигнорированы в очередной раз.

Судья прочитал, показал остальным. Только потом протянул для ознакомления с адвокатом. Тот кисло улыбнулся в ответ:

– Это мог написать и сам свидетель. Для большей эмоциональности.

– Думаю, что это можно присоединить к делу, – парировал прокурор.

Я перевёл взгляд на подсудимых. Они сидели, будто пришибленные, только пальцы нервно дёргались – привычка перебирать краплёные карты даже в такой момент давала о себе знать. Один, самый молодой, с лицом, ещё не заросшим жёсткой щетиной, глядел в пол, словно надеялся провалиться сквозь эти скрипучие половицы.

Сам главарь банды Ашот был спокоен и невозмутим. Усмешка не сходила с его лица. Он поглядывал на меня почти дружелюбно. Даже подмигнул разок.

Сытый, уверенный в себе. Уверенный в том, что его скоро выпустят и ничего за «шалости» не будет. Может, пожурят немного, но и всё. В девяностых такое было повсеместно, но это в девяностых, а сейчас только семидесятый! Сейчас такое не прокатит!

Вот же урод! И что хуже всего – он прикрывается героической славой своего дяди. Уверен, что это не первое его задержание, но вот чтобы довести дело до суда… Такого ещё не было! И Ашот всё равно уверен, что ему это сойдёт с рук!

Начали выходить другие свидетели и потерпевшие. Рассказывали о своих проигрышах. Не всех удалось запугать бандитам, поэтому улыбка адвоката постепенно становилась всё менее и менее лучезарной.

Я же слушал и размышлял о том, что с сегодняшнего дня наступит эра задержаний мошенников. Гандонов, обдирающих граждан как липку. Я прибыл из того времени, когда мошенников стало как слепней на коровьем выпасе. Да что там говорить – сам таким был. Но я действовал гораздо изящнее, элегантнее, у меня были принципы, а эти…

Так же как и те – ничего святого! Только бабло и по хрен на всё остальное!

Карточные аферисты, казалось, уже канули в прошлое вместе с дореволюционными игорными домами. Но нет – они не просто выжили, они эволюционировали! В конце шестидесятых в тихих дворах Тбилиси и подвальчиках Одессы открылись «академии». Это были школы для избранных, где юных жуликов учили не просто жульничать, а владеть картой, как скрипач смычком.

Некоторые шли дальше. Проводились операции по срезу кожи с подушечек пальцев. Сейчас это звучит как пытка, но для них это было ритуалом посвящения. Чуть-чуть подрезалась кожа, и вот уже пальцы чувствовали малейшую шероховатость крапленой карты, улавливали незаметный для обычного глаза изгиб.

Насколько мне было известно, внутри этой новой волны шулеров царил строгий порядок. На вершине – катранщики. Они не суетились за столами, не пачкали пальцы, да и сами редко садились за полотно. Их делом была организация. Они держали притоны, нанимали подводчиков, заманивавших в сети цеховиков, директоров магазинов, подпольных богатеев.

Гусары – аристократы азартного промысла. Они не прятались по подвалам. Их стихия – парки, рестораны, вокзалы, пляжи. Лёгкие, изящные, они подходили к жертве с улыбкой, разыгрывали из себя случайных попутчиков – и через час кошелёк жертвы пустел.

Майданщики – короли железных дорог. Поезд катится, за окном мелькают степи, а в купе уже идёт игра. Кто-то проигрывает последнее, кто-то в отчаянии пишет домой: «Вышли деньги телеграфом. Всё проиграл». А майданщик? Он уже вышел на ближайшей станции, так что ищи ветра в поле.

Гонщики работали в такси. Финансисты крутили долги, скупали расписки, давали в рост. Но самой хитрой породой были паковщики. Как раз такие и сидели на скамье подсудимых.

Паковщик – не просто шулер, а волшебник психологии. Сначала даёт лоху выиграть. Тот улыбается, расслабляется, чувствует себя королём. Потом – раз! – и всё обратно. Но не сразу, нет. Дразнит. Позволяет отыграть часть проигранного, создаёт иллюзию контроля. А затем следует прекращение под удобным предлогом. Лох в ярости. Он требует продолжения! Ведь ему же начало везти! Паковщик соглашается, а жертва… Очухивается только тогда, когда проигрывает последнее.

Но кого волнуют слёзы проигравших? Шулеры живут по своим законам. И пока в стране есть деньги – у них есть работа. Обнаглели они до того, что летом семидесятого года посмели «обуть» Первого секретаря Красноярского крайкома партии. Бедняга лишился двадцати тысяч рублей!

И это тоже сыграло свою роль в скорости суда и торопливости объявления приговора. Требовалось сделать показательную порку! Так что зря сейчас ухмылялся племянник Героя – его участь была предрешена!

Судья откашлялся, поправил пенсне и объявил прения.

На них выступали разные люди. Кто-то защищал, кто-то обвинял. Но основа была одна – картёжники-шулера должны понести наказание!

Выступил и сам Мелитон Кентария. Когда он шёл, то по залу пролетели аплодисменты. Когда же сказал своё слово и сел на место, то аплодисментов было меньше. Всё потому, что он просил «понять и простить». А вот это как раз было сложно…

И вот, суд удалился на совещание, а в зале была объявлена пауза.

Я вышел на улицу. Густой московский воздух, пропитанный бензиновой гарью и пылью, обволок лёгкие как мокрая простыня. Даже вечерняя прохлада, обычно приносящая облегчение, сегодня не спешила на помощь – раскалённые кирпичи домов продолжали излучать накопленное за день тепло.

– Ну чито, даволен? – хриплый голос за спиной заставил меня обернуться.

Передо мной стоял старый грузин, весь заседание не спускавший с меня прищуренных глаз. За его спиной, чуть поодаль, замерли трое крепких парней – те самые, что в наше время будут называть «лицами кавказской национальности». Их молчаливая поза, сцепленные на груди руки и тяжёлый взгляд говорили красноречивее любых угроз.

– Даволен? – повторил старик, делая шаг вперёд. – Маего сына посадят, а ты будишь свабодно ходить по этой земле?

Я глубоко вздохнул, ощущая, как на спине выступает холодный пот. Не могу смотреть в глаза этого старика. В них я отражаюсь уродом и последним козлом.

– Я понимаю ваши чувства, уважаемый, – ответил я, стараясь держать голос ровным. – Однако, и вы поймите меня – ваш сын заслужил то, что получает. На его счету и на счету его банды…

– Молчи! – старик резко махнул рукой, перебивая меня. – Мой сын – хароший мальчик! Ашотик никагда никого ни абижал! Он всигда помогал радителям! Лучший сын! А ты… – его голос дрогнул, – ты гадюка! Э! Куда пашол?

Я сделал ещё один шаг в сторону. Ни к чему хорошему этот разговор не приведёт.

– Я в туалет, – пожал плечами, стараясь выглядеть спокойным. – Засиделся что-то. Мне искренне жаль, что так получилось… Ребята, – кивнул я в сторону троицы, – не надо ходить за мной. На меня и так было два покушения, не стоит искушать судьбу.

Старик вдруг странно улыбнулся, обнажив золотой зуб.

– Ты всио равно сваей смертью не умрёшь! – прошипел он.

Сердце учащённо забилось, но я лишь покачал головой:

– Зато я проживу честную жизнь. А за такое и смерть принять не стыдно! Я не хочу вас обижать, но ваш сын сам выбрал такую жизнь. Значит, сам за неё и ответ нести должен. Никто его не заставлял. Уверен, что он вас очень уважает и любит. И что обязательно вернётся к вам, когда искупит свои грехи перед обществом. Всего доброго.

Развернувшись, я зашагал прочь, чувствуя на спине их горящие взгляды. Конечно, ни в какой туалет я не пошёл – ну его на фиг. Вернулся в зал суда и вновь уселся на сиденье. На этот раз никакой бумажки на дерматине не было.

Похоже поняли, что со мной угрозы не прокатывают. Поняли и перестали. Да и куда теперь уже дёргаться, если осталось только выслушать приговор?

Постепенно зал наполнялся вышедшими людьми. Вскоре снова было объявлено, что нужно встать перед появлением суда.

Хмурый судья зашёл, проговорил статьи обвинения и начал зачитывать приговор. Каждое его слово падало, как молот на наковальню… Десять лет для главаря, сколько же для остальных пособников?

– Не может быть… – прошептал самый молодой из банды, и голос у него дрогнул.

В зале зашумели. Какая-то женщина вскрикнула, разрыдалась. Поднялся шум.

Всё шло по плану. Правда, как всегда, оказалась сильнее кривых улыбок и подлых заговоров.

Судья продолжал методично зачитывать приговор, и с каждым новым сроком лица подсудимых становились всё бледнее. Главарь банды, недавний самоуверенный тип с хищным профилем, теперь походил на затравленного зверя. Его пальцы судорожно сжимали край скамьи, будто он пытался удержаться от падения в пропасть.

Ашот вдруг резко вскочил:

– Это несправедливо! Мы просто играли!

– Садитесь! – рявкнул судебный пристав, делая шаг вперёд.

Но Ашот не унимался:

– Да вы знаете, кто я⁈ Мой дядя…

– Ваш дядя услышал приговор, – холодно перебил его судья. – И очень жаль, что у такого дяди такой племянник. Приговор объявлен и обжалованию не подлежит. На этом заседание считается закрытым.

Опять поднялся шум. Кто-то кричал, что всё это подделано, что надо пересмотреть показания. Другие говорили, что правильно.

Я же под шумок постарался скрыться. То, что мне это не удалось, я понял по едущей по улице «Волге». Она не отставала от меня, а когда удалось поймать такси, то пристроилась в хвост.

М-да, никак не успокоятся. Ведь всё уже сказано, всё обговорено и приговор вынесен.

– Можно ехать побыстрее, а то на ужин опаздываю? – спросил я водителя такси.

– Еду с максимально разрешённой скоростью, – буркнул тот в ответ.

«Волга» дёрнулась и пошла на обгон. Через десяток секунд она поравнялась с едущим такси, а ещё через три секунды опустилось заднее стекло…

Глава 2

«Погоня! Какой детективный сюжет обходится без неё?» – почему-то мелькнуло у меня в голове, когда из открытого окна «Волги» высунулась волосатая рука и замахала, приказывая остановиться.

Вероятно, похожая мысль мелькнула и в голове водителя такси, когда он прибавил ход и бросил назад:

– За вами?

– За мной. Их родные в суде проиграли и хотят высказать всё, что думают, – не стал я кривить душой.

– Хоть по делу проиграли-то?

– Банда картежников-шулеров на нары села. Надолго…

– А! Эти гандоны! Да после их делишек таксистов опасаться стали! Не боись, пассажир, так просто нас не возьмёшь! – нехорошо оскалился пожилой водитель.

Он быстро переключил передачу и прибавил газ. Машина завибрировала, как будто впрыскивая в свои вены конскую дозу адреналина, а потом скакнула вперёд, постепенно уходя от «Волги».

Из окна преследователей чуть ли не по пояс высунулся молодой джигит. Закричал. Замахал руками. Но разве его пожелания можно было расслышать за ревом мотора?

Впрочем, догадаться о смысле криков было несложно. Визгливый голос ласково требовал остановиться для душевного разговора. Преследователь вильнул в нашу сторону, едва не залепив бампером по борту «Победы».

– Да вот хер ты угадал, – пробурчал таксист, дергая передачи и сворачивая влево.

Крупная «Победа» неожиданно легко вписалась в поворот. Только взвизгнули покрышки, когда водитель ударил по газу. «Волга» по инерции пролетела дальше.

«Только бы не начали стрелять!» – мелькнуло в голове.

Да, после того, как поживёшь в девяностых, перестанешь удивляться чему-то подобному. Тогда стрельба происходила сплошь и рядом. А вот сейчас, на относительно мирных улицах Москвы. Не за себя становилось страшно – за прохожих. Они-то ни в чём не виноваты.

– Я тут всё как свои пять пальцев знаю, – проговорил водитель, резко бросая машину вправо. – Нашли с кем связываться! Да я во время войны ни на одной мине не подорвался!

Меня мотнуло, едва не ударился о дверь. Всё-таки в плане удобств старые машины проигрывают машинам моего времени. Хотя и понадёжнее, как говорят…

Мы въехали в район пятиэтажек, густо засаженный тополями и берёзами. Таблички с названиями улиц мелькали сквозь ветви деревьев. Дорога вертелась как чёрт, приглашая нас глубже в лабиринт незнакомых переулков и дворов.

Под колёсами тяжелой «Победы» мягко поскрипывал асфальт, покрытый слоем мелкого песка. Позади тяжело рокотала мощная «Волга», нервно подпрыгивая на неровностях дороги.

Двигатели натужно завывали, издавая гул, способный заглушить самый громкий выкрик возмущённых соседей. Фары бегущих друг за другом машин метались, отражались в окнах жилых домов. Освещали панельные фасады, украшенные строгими блоками бетонных балконов.

Иногда попадались лозунги типа: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи!»

Позади вновь завизжали покрышки. «Волга» выскочила следом, начала сигналить и моргать дальним светом. Она тянулась следом за нами, не отставая ни на метр.

Но шофёру на такие уловки плевать. Видно, сам раньше гонял немало, раз теперь ведёт себя так уверенно.

– Может, попробуем притормозить? – осторожно предложил я.

Водитель взглянул на меня искоса, будто хотел спросить: «Что, сдрейфил?» Но промолчал, лишь сильнее нажав на педаль газа. Мы понеслись вперёд, оставляя позади машины, деревья, стены домов.

«Волга», однако, тоже была не лыком шита. Она продолжала преследовать нас, периодически приближаясь почти вплотную. Если дело дойдёт до столкновения, вряд ли старая «Победа» сможет устоять против неё.

К счастью, впереди показался пост ГАИ. Хотя сами сотрудники наверняка были заняты своими делами, вид патрульной машины мог отпугнуть наших преследователей.

– Затормозите возле поста! – крикнул я водителю.

Тот кивнул, сбрасывая скорость. «Волга» подскочила к нам и встала впереди машины. Видимо, преследователи решили рискнуть и даже выступить перед милицией. Инспектор с интересом наблюдал за нами. Подходить не спешил.

Сердце бешено колотилось. Но тут я понимал, что сейчас драться, а тем более стрелять преследователи не будут – в этом времени форму уважают. Так что я сказал водителю:

– Вы подождите немного. Я сейчас быстро всё решу, и мы продолжим.

– Если помощь нужна, то… – водитель выразительно посмотрел на меня.

– Да вряд ли сейчас что будут делать. Пойду, узнаю – чего хотели.

– Ни пуха. Но если что – кричи! – сказал вслед водитель.

Я улыбнулся и вышел из машины, аккуратно закрыв дверь. Сам не любил, когда хлопали дверью моей машины. В такие моменты сама собой на язык наворачивалась фраза: «Холодильником так дома хлопать будешь!»

Из «Волги» уже вышли двое человек. Один из них помог выбраться старику, в котором я узнал отца Ашота. Они встали возле машины, приняв монументальные позы, как будто смотрели на горы Кавказа. Только бурок не хватало и посохов. Явно ждали моего подхода.

Да вот хренушки, многоуважаемые! Вам надо, вы и подходите!

Я же повысил голос:

– Вы что-то хотели спросить? Или гнались за мной только для того, чтобы сказать, насколько я вам неинтересен?

Инспектор заинтересованно посмотрел в нашу сторону, сделал несколько шагов и произнёс:

– У вас всё нормально? Какие-то проблемы, товарищи?

– У меня никаких проблем. Вот, товарищи что-то хотели спросить! – показал я на стоящих мужчин.

– Да, мы хотели поинтересоваться – как проехать к Большому театру? – улыбнулся один из стоящих.

Говорил почти без акцента. Либо очень хорошо учился в школе, либо родился где-нибудь здесь, в Москве.

– Нэ надо, Гиви, – остановил его отец Ашота, а потом посмотрел на инспектора. – У меня разгавор есть к этаму человеку, товарищ лейтенант. Всего несколько вопросов, и мы уедем.

Инспектор с сомнением посмотрел на меня. Я пожал плечами. Ну что же, если несколько вопросов, то да…

Отец Ашота посмотрел на того, кого назвал Гиви. Тот быстро нырнул в машину и вытащил свёрток коричневой бумаги. Отдал её отцу Ашота и остался возле «Волги». Старик же неспешными шагами двинулся ко мне.

Подошел не вплотную, а на расстоянии комфортной дистанции. Осмотрел меня с ног до головы. Потом сказал:

– Я не верил, когда мине рассказали про сына радные. Не верил, когда гаварили про сына друзья. Не верил, когда рассказывали знакомые… Я да паследнего не верил, что мой Ашот так может… И вот только кагда на суде произнесли приговор…

Старик тяжело вздохнул. Отвёл взгляд.

Понимаю, как ему сейчас паршиво на душе. Возвращаться с такими вестями домой не самое хорошее дело. А ещё предстоит смотреть в глаза соседям!

– Мне очень жаль, что так вышло, – произнёс я. – Сочувствую вашему горю.

– Вы… прастити меня, – словно сглотнув комок в горле произнёс старик. – Я винил вас, но… Надо было винить только самаго себя. Нэ даглядел. Нэ научил, как жить дастойно. Вот, вазьмите в качестве извинения.

Он протянул мне свёрток. Я осторожно взял его. Свёрток оказался лёгким, не больше килограмма. Развернул. Изнутри показалась овечья шерсть. Что это? Папаха? Похожая на ту, в которой в моём времени выходил на ринг

Поднял вопросительный взгляд на старика. Тот вздохнул:

– У нас принято считать, что мужчина тиряет папаху только вместе с головой. Мой сын патерял голову. А это… Вазьмите на память. Она ему ни к чему сичас, а кагда выйдет… Новую купит. На честно заработанные деньги.

– Спасибо. От всей души – спасибо. Я думал, что вы меня казнить собираетесь, а вы…

– За что вас казнить, э? Вы всё правильна сделали. Если я сам не смог васпитать сваего сына, то его будут васпитывать другие люди. И Мелитону скажу, чтобы не лез к Ашоту, нэ памагал! Пусть платит за грехи… Да, и прастите маю гарячность. Я не сдержался тогда, у суда…

– Я всё понимаю и ещё раз сочувствую.

– Прощайте. С нашей стороны никто вас больше ни пабеспакоит. Даю слово горца! – старик протянул мне руку.

Я пожал её в ответ. Рукопожатие было крепким, ладонь старика мозолистой. Сразу видно, что не чурается тяжелого труда.

– И вы прощайте. Я сохраню папаху. Возможно, когда-нибудь отдам её вашему сыну.

Отец Ашота кивнул в ответ и пошел к своей машине. Сейчас он уже не выглядел тем грозным Зевсом, что метает молнии. Теперь это был усталый старый человек, который нёс на своих плечах тяжелые слова. И эти слова он должен будет сказать матери Ашота. Они были настолько тяжелы, что даже немного согнули гордую спину.

Я дождался, пока он сядет в машину. Сопровождающие кинули на меня хмурые взгляды, как будто обещали скорую встречу. Я выдержал эти взгляды, не отвёл глаз. Потом кивнул на прощание инспектору и забрался в такси.

– Извини, разбирает любопытство, – повернулся ко мне таксист. – Чего этот мужик дал?

– Папаху, – показал я содержимое свёртка. – Сказал, что она сыну принадлежала.

– Ого, это серьёзно. Значит, зацепил ты их чем-то, паря, раз такой подарок сделали. Мне вот такую же папаху обещал Ваха, Вахтанг. Дружок мой боевой. Вместе не раз в рейсы выезжали, а вот незадолго до победы не вернулся… – вздохнул таксист.

– Меня Пётр зовут, – протянул я руку. – Пётр Жигулёв.

– Приятно познакомиться, Сергей Павлович Терентьев, – сжал мою ладонь таксист.

Рукопожатие у него было такое же твёрдое, как и отца Ашота. И ладонь не менее мозолистая.

– Здорово водите, Сергей Палыч, – проговорил я. – Аж дух захватывало, когда в повороты входили.

– Эх, Пётр, когда бомбы рядом разрываются, то поневоле асом станешь. Это не сейчас, когда чуть ли не пальчиком водить можно. Тогда ещё загодя надо почуять, куда упадёт, чтобы всем весом на баранку «Зиса» навалиться можно было, – усмехнулся таксист.

– Страшно было? – спросил я.

– Война – это всегда страшно. Кто говорит, что героизм всё затмевает – не верь такому. Страшно почти всегда, только… со временем привыкаешь к этому страху. И хочешь не хочешь, а ехать надо. Боишься, а едешь. Ведь меня же девятнадцатилетним пацаном призвали, ещё мамкино молоко не губах толком не обсохло…

– Ого, это серьёзно, – сказал я уважительно.

– Серьёзно, – задумчиво повторил Терентьев. – Под бомбежками был, и под обстрелом приходилось. Потому что артиллеристам боеприпасы доставить надо, приказ же. А там уже артиллерия бьет, или самолеты налетели, поэтому приходилось выжидать время, чтобы доставить на точку боеприпасы. Пока световой день, стоишь в укрытии и заранее смотришь путь, как доехать до огневой точки.

– По ночам катались?

– Да, по ночам… Как стемнеет, неторопливо пробираешься, с выключенными фарами, на «первой скорости». Там разгрузишься, заберешь раненых, если есть. А засветло было опасно, особенно у Сталинграда, где вокруг степи, голое место. Если днем появишься, прямой наводкой могут поразить.

– Охренеть. Вот где страх-то, – пробормотал я.

– Это да… Под обстрелом очень страшно, не знаешь, где взорвется. Порой машину останавливал, выскакивал и искал ямку, чтобы спрятаться. Один раз, не поверишь, ехал с припасами, да выскочил по малой нужде. А в это время как раз обстрел начался. В общем, если бы возле машины остался, то не вёз бы тебя, паря…

– Мочевой пузырь спас, – улыбнулся я.

– Да, спас… У нас же прямо под обстрелом никто не ездил. У немцев был самолет «рама», он чуть свет, прилетит и курсирует, с боку на бок ложась, высматривает, и через некоторое время смотришь, авиация бомбить прилетела. Самоходных зениток тогда еще не было, колонны прикрывались мало. Бомбардировщики прилетят, отбомбятся, улетят, но не успеешь очухаться, уже летит вторая партия, и не знаешь, куда бы залезть, под какой кустик, чтоб скрыться. А под Смоленском немецкие истребители гонялись на бреющем полете даже за отдельными людьми, включая сирену, чтобы было страшнее. Зимой от налетов авиации машины старались спрятать среди сугробов. Опасность представляли еще мины, много нашего брата подорвалось там, где не успели разминировать. Поехал и все, взорвался. Вот так и Ваха не вернулся… Всё смеялся, что его пули не берут, а вот мина… Эх, да что там, – тыльной стороной ладони таксист вытер глаза. – Война – страшная штука… И те, кто не понимает этого, сам не попадал в переплёт.

Он сделал вид, что пылинка в глаз попала.

Я вздохнул. Согласился с таксистом. Он оказался словоохотливым, потеплел по отношению ко мне. Уже не был таким бирюком, каким показался сначала. Я поймал себя на мысли, что многие русские такие – сначала кажутся угрюмыми и суровыми, но если копнуть поглубже, то добрее людей не найти.

Да что там русские – вон и грузины тоже знают не понаслышке слова «честь» и «справедливость». Понимают, что если накосячил, то нужно искупить. И если евреев взять… Хоть моего соседа Семёна Абрамовича, ведь он тоже всё понимает.

Так может дело не в национальности вовсе? Дело в людях? В их воспитании?

– Под Сталинградом я в октябре сорок второго года попал под бомбежку, получил легкую контузию. Но лечился недолго, вскоре вернулся в строй обратно. В Сталинграде наша дивизия наступала на тракторный завод, потом из подвалов завода мы выгоняли уцелевших немцев. В конце декабря-январе морозы были жуткие, по минус сорок градусов, немцы были все тряпками обмотаны с ног до головы. У них обмундирование было легкое, непригодное для зимы. Пленные немцы выглядели испуганными, никто не кричал что он «сверхчеловек» и что мы должны были перед ними преклоняться. Которые в силах были, тех пешком гнали в лагерь военнопленных, совсем немощных отвозили на машинах, не расстреливали, как обузу… – продолжал рассказывать таксист.

Ему, наверное, даже и неважно было – слушаю я его или нет. Он говорил скорее для себя. Пытался выговорить боль, которой уже много лет…

Я не прерывал его. Пусть говорит. Порой такой разговор дорогого стоит. Может поэтому в России мало кто ходит к психологу, предпочитая выговориться в компании с другом или подругой?

Кухонный курс психологической разгрузки. Вроде бы выговорился и легче стало. Пусть и на время, но легче.

«Победа» везла нас мимо зданий из кирпича и бетона, которые ещё утопали в зелени. В моём времени Москва хоть была зелёной, но асфальт, бетон, металл и стекло с каждым годом одерживали всё новую и новую победу.

«От каждого по способностям! Каждому по потребностям!» – попался мне на глаза лозунг на здании. Хороший лозунг. Вроде бы к этому должно стремиться социалистическое общество.