Текст книги "Ветер перемен (СИ)"

Автор книги: Василий Скородумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Глава 2. Подруга

Лучше отказаться от острого словца, чем от друга.

(Квинтилиан)

Итак, Маша…

С Машей я познакомился года три назад, хотя, может, и раньше, сейчас уже точно не скажу. Было это на «Новочеркасской», где она жила все время с момента переселения человечества под землю.

Я в тот день ходил на свинюшек посмотреть. Эти животные, если не принимать во внимание тот факт, что они не очень–то чистоплотны, очень милые и дружелюбные. Случались, конечно, и казусы. Одной девочке свинья чуть не откусила палец. С голодухи ли, или же по какой–то другой причине, не имею ни малейшего понятия, я в ихней психологии ничего не смыслю. Агрессора пустили в расход, то бишь тут же зарезали и употребили в пищу, но остальные вели себя более чем спокойно.

 Моей любимицей была и до сих пор остается свинка Дюша. Уж не знаю, почему я проявляю симпатию именно к ней, но факт остается фактом.

Завидев меня, она тут же принимается радостно визжать и пытается сломать оградку, чтобы поскорее подбежать ко мне. А я ей стараюсь каждый раз приносить что–нибудь вкусненькое.

Но вернемся к Маше. В день нашей первой встречи я сидел у загона и кормил Дюшу, как вдруг позади меня раздался тонкий девичий голосок:

– Что, свиней любишь?

Я аж подпрыгнул – настолько меня испугал этот неожиданный вопрос. Нельзя так людей пугать – кондрашка может схватить.

Обернувшись, я увидел красивую рыжеволосую девушку с тазиком в руках. Две забавные косички лежали у нее на плечах, а длинная челка чуть ли не лезла в глаза. Впоследствии при разговоре со мной, Маша постоянно фыркала, безуспешно пытаясь убрать мешающие волосы.

– Ну… это…, – замялся я. Как бы сформулировать ответ так, чтобы она не сомневалась, что я говорю правду? Никакого благоговейного трепета перед свиньями я не испытывал. Я также  не входил в секту поклонителей хрякам. Но и сказать, что эти животные мне противны нельзя. В общем, нечто среднее между обожанием и отвращением.

– Да я же вижу, что ты к свинкам неравнодушен, – улыбнулась Маша. – Я тебя здесь уже не первый раз вижу. Меня Мария зовут, а твое имя как?

– Олег!

– Будем знакомы, – обхватив покрепче тазик одной рукой, Маша протянула мне освободившуюся для рукопожатия.

– Ты здесь живешь? – спросил я. Как джентельмен, я не стал здороваться с ней обыкновенным мужским способом, а взял ее ладонь и поцеловал. Щеки Маши тут же налились краской – не привыкла она, видать, к такому обращению.

– Да.

– Странно, а вот я тебя ни разу не видел.

– Может быть, просто не замечал, – девушка пожала плечами и, поставив тазик на пол, придвинула его поближе к хрюшкам. Сразу четыре свиньи бросились на еду, которая представляла из себя непонятную мешанину из чего–то по виду совсем несъедобного. Больше всего содержимое тазика напоминало мне пережеванную хлебную мякоть, что выглядело совсем неаппетитно. Но свиньи этим питались, так что Бог им судья.

После того, как тазик опустел, Маша позвала меня к себе в палатку. Там я просидел очень долго, рассказывая ей истории из моей жизни и слушая ее.

Выяснилось, что моя новая знакомая попала в метро в девять лет, а уже через полгода осиротела повторно. Ее родители умерли еще там, на земле, когда еще не было никакой Катастрофы, а ее дядя – опекун, погиб здесь. Уйдя в рейд, он так и не вернулся обратно. Чтобы справиться с горем и хоть чем–то занять себя, Маша стала ухаживать за свиньями.

В метро это очень благородная деятельность, ведь во многом благодаря свинине мы еще не умерли с голоду. «Новочеркасская» поставляет свиное мясо на всю оранжевую ветку. В общем, Машино занятие совсем чуть–чуть уступает по важности ресичерскому делу. Как мне говорила сама Маша, «правильный уход, своевременная кормежка, ласковое обращение – все это залог того, что свиное мясо станет съедобным и вкусным».

Только не надо думать, что Маша – моя девушка. Вовсе нет. Кроме дружбы нас ничего не связывает. Да, она красивая, умная, а вернее сказать начитанная, общительная, добрая. Но это не мой типаж. Да и не готов я, хоть мне уже и тридцать лет, создавать семью. Это очень ответственный шаг, требующий тщательного взвешивания всех «за» и «против». Да и не нашел я ту единственную, которая была бы моей спутницей жизни до самого конца.

* * *

Я тихонько пробрался в палатку, где спала мама, и достал из маленькой шкатулки налобный фонарь – верный спутник во всех моих хождениях по туннелям метро. Затем прошел в конец станции, где, облокотившись на большой деревянный ящик, сидел на мешке с песком Фомич. Он у нас ответственный за оружие вот уже седьмой год к ряду. В руках Фомич держал потрепанную книженцию, которую он, по крайней мере, мне так казалось, с упоением читал. Я наклонился и на обложке прочитал: «Жюль Верн. Таинственный остров». Ясно, хорошая вещь, читал ее в детстве.

– Фомич! – позвал я.

Старик не откликнулся. Чтение поглотило его целиком.

– Фомич, ау! – повысил я голос.

И снова никакого результата. Конечно, можно сделать скидку на его возраст – наш оружейный сторож недавно разменял восьмой десяток, но, насколько я помню, глухотой он никогда не страдал.

Тогда я просто взял книжку и резко выдернул ее у Фомича из рук. Старик дернулся, гневно на меня посмотрел и крикнул:

– Ты что, мля, делаешь, сукин ты сын! Давно тебя не пороли, что ли? Так это мы сейчас быстро…

– Остынь, Фомич, не кипятись. Все в порядке, это же я.

– Ах, Олег, это ты…, – уже тихо произнес старик. – Не признал. Ты это… не того. Больше так не делай. А то ишь…

– Так, а что мне прикажешь делать, если я тебя зову, зову, а ты не откликаешься?

Фомич махнул на меня рукой и забрал у меня книжку.

– Чего пришел–то, говори, давай.

– Мне мой автомат нужен.

– Автомат? – Фомич сощурил свои и без того узкие глаза и недоверчиво уставился на меня. – И куда же ты собрался? Уж не «красных» ли бить?

– Нет, – усмехнулся я. – Это потом как–нибудь. А сейчас я хочу сходить на «Новочерскасскую».

– Ну, так и на кой ляд тебе нужен автомат? От свиней, что ли, отстреливаться?

– В туннелях, если ты забыл, всякая нечисть может повстречаться. В метро без оружия ну никак нельзя, будто не знаешь.

– Без оружия ну никак нельзя… – передразнил меня гнусавым голосом Фомич. И вновь уставился в свою книжку.

– Фомич! – позвал я. Вот старый пень, чтоб ему пусто стало. Ведь специально надо мной издевается.

– Ну чего тебе, Олег? – недовольно отозвался старик, продолжая бегать глазами по строчкам.

– Мне бы автомат…

– А алмазной пыли тебе не насыпать? У меня ее много, не знаю куда уже девать.

Ой, приколист! Ну ничего, я так просто не сдамся. Хотя, если подумать, не очень–то мне нужен автомат. Твари могут прибыть только с Девяткино и с Купчино – единственных в Питере станций, выходящих на улицу. Так что до нас они попросту не дойдут – их перебьют на подступах к ближайшему перегону. Однако все–таки иногда попадаются тварюги, правда, крайней редко. Но, тем не менее, с автоматом мне было как–то надежней и не так страшно, когда ощущаешь в руках его тяжесть.

– Да не, не надо, у меня и у самого ее до фига и больше, – я решил поддержать его шутку.

– Понятно.

– Что понятно?

– Все понятно.

– Фомич! Блин! Ты дашь автомат мне или нет?

– А хреном по лбу?

– Ты чего это грубишь?

– А что ты меня от чтения отрываешь. Пришел тут и права начинает качать…

– Я еще не начинал. Мне просто нужно, чтобы ты дал мне автомат и тогда я от тебя отстану.

– А ты сейчас отстань, сделай милость. И вообще, оружие вещь ценная и ответственность за нее, если что, я нести буду. А мне лишние заморочки не нужны, понял? Чтобы я тебе оружие выдал, нужна весомая причина. А простой поход на «Новочеркасскую» таковой не является.

– Если не дашь автомат, я с места не сойду. Буду стоять тут у тебя над душой.

– Ну и стой как дурак. Мне–то что?

И Фомич снова углубился в чтение. Продержался он, тем не менее, недолго.

– Не, ну я не могу так. На, забирай, – он открыл крышку ящика и извлек на свет мой старенький, но никогда не подводивший меня автомат. – А вот тебе запасной рожок, на всякий случай, чтобы ты окончательно от меня отстал. Помни мою доброту, но смотри, за каждый патрон отчитаешься передо мной лично. И если что…

– Успокойся, Фомич, все будет чики–пуки.

– Чего?

– Я говорю, все путем будет.

– А–а–а, – протянул старик. Теперь его лексикон пополнился еще одним словом, и я почему–то не сомневался, что он не преминет им в скором времени воспользоваться. – А теперь проваливай с глаз моих и не мешай мне читать.

Да без проблем, Фомич. Мне–то от тебя больше ничего не нужно.

* * *

Не теряя времени, я закинул автомат на плечо и спрыгнул с платформы на рельсы. Включил фонарик на второй, предпоследний уровень освещаемости и бодрым шагом потопал на запад.

Я не первый раз ходил по туннелям в одиночку и никогда меня не оставляло тревожное чувство, что позади что–то есть. Вот, кажется, идешь ты, а тебя кто–то преследует и неотступно идет с тобой шаг в шаг. А когда остановишься, оглянешься – и нет никого. Да и быть, по сути, не может. Продолжаешь идти – и снова за тобой кто–то идет. Вот–вот схватит тебя.

Некоторые люди, которые были не в силах совладать с собой, сходили с ума. И именно поэтому в основном ходили группами. Я же, имея железные нервы и с детства боясь только лишь бабушкиных котлет, мог спокойно идти по туннелю в одиночку. И хотя стать сумасшедшим мне было не суждено (и слава Богу!), такие прогулки давали мне нехилый прилив адреналина.

Мой фонарик хорошо озарял путь, несмотря на то, что работал не в полную силу. А хорошее освещение, как известно, залог того, что ты увидишь больше, нежели при плохом. Некоторые туннели просто утыканы различными ловушками, так что без хорошего фонаря туда лучше вообще не соваться. Хорошо, что хоть на этом перегоне не было ничего подобного, опасаться нечего.

Весь путь я бы с удовольствием пробежался. 1635 метров, такова примерная длина перегона «Ладожская–Новочеркасская», я бы осилил его за каких–нибудь десять, ну может быть двенадцать, минут. Проблема была в одном – по шпалам бежать очень неудобно. Наступишь неправильно и велика вероятность подвернуть ногу, чего бы я очень не хотел. Вообще любые травмы именно здесь, в метро, не желательны. Хороших врачей осталось совсем мало, а те средства, которыми они располагают, очень далеки от идеала. Нет ни бор–машины на случай, если у кого–нибудь заболят зубы, нет нормальных скальпелей, чтобы достать пулю из тела раненного.

Внезапно я остановился.

Что–то блеснуло впереди. Сначала я решил, что это свет моего фонарика отразился от шпалы, и успокоился. С места, однако, я пока не сдвинулся. И тут сверкнуло еще раз, а потом еще. Теперь стало по–настоящему страшно. Что бы это могло быть? Я попытался унять дрожь во всем теле, впрочем, едва ли успешно, и, затаив дыхание, прислушался к тишине.

Что я надеялся услышать? Только учащенное биение моего сердце и ничего больше. Другие звуки были бы явно лишними.

Может, выключить фонарик? Возможно, это он является причиной этих странных бликов? Но, черт возьми, страшно. Темноты я никогда не боялся, но сейчас – другое дело. Вместе с непроглядным мраком начнет давить необъятный страх, который будет возрастать с каждой секундой. Боязнь перед неизведанным не даст успокоиться. И хотя доподлинно известно, что, по крайней мере, в этом туннеле ничто не будет, вернее не должно, угрожать жизни, никто не сможет совладать с собой. Уж я–то знаю.

Мне приходилось пережить этот ужас, и поверьте, это стоило мне немалых трудов. Я, человек с железными нервами, не мог совладать с собой. Мне тогда хотелось кричать от ужаса, бежать непонятно куда, лишь бы поскорее увидеть свет.

А услышать в этой давящей темноте какой–либо звук было просто невыносимо. Малейший шорох, будто многократно усиленный динамиками, эхом разлетающийся по туннелю, казалось, подобен реву монстра, скрывающегося неподалеку и готового напасть в любой момент.

Я медленно поднял руку к налобному фонарику и положил палец на кнопку выключателя. Я не торопился. В памяти еще были свежи те неприятные ощущения, которые мне довелось пережить. Жать – не жать? Жать… или не жать? Черт, как же плохо, когда надо делать выбор! Может, просто пройти мимо, не обращая внимания на эти странные блики?

Я чуть надавил пальцем на кнопку. Жать – не жать? Чувствовалось давление кнопки на подушечку пальца. Что ж я делаю, а?..

Щелчок… И в мгновенье тьма обволокла меня всего, без остатка. Я не видел ничего. Как же мне хотелось поскорее включить свет, вырваться из власти мрака. Я прилагал чудовищные усилия, чтобы не делать этого. Нужно было выяснить, повториться ли вспышка сейчас или же нет.

Вот уже десять секунд я стою в полнейшей темноте. Ничего. Никаких бликов.

Держись, Олег, еще немного, еще чуть–чуть.

Сердце мое стучало в груди как отбойник, желая вырваться наружу, словно клаустрофоб из замкнутого пространства.

Не было вспышек, не было бликов! Ничего не было!

Пятнадцать секунд, восемнадцать, двадцать… Все, больше не могу!

Я нажал на кнопку снова. Яркий свет осветил пространство впереди меня, и, хотя не был направлен в мою сторону, на секунду ослепил. Глубокий вдох. Выдох. Вдох, выдох. Еще недавно учащенное сердцебиение нормализовалось и стало размеренным.

Боже, как же здорово снова видеть свет. Сейчас он был для меня приятнее даже первого поцелуя.

И тут сверкнуло вновь, но я уже не испугался, так как знал, что это всего лишь отблеск от какого–то предмета. Я уверенно прошел к тому месту, откуда видел блики, и обнаружил, что предметом моего беспокойства стала… монета. И не обычная, таких я еще в своей жизни не видел. Диаметр ее едва не превышал длину моего большого пальца.

Я поднял монету с земли. Она была поистине исполинских размеров, да и не тонкая, поэтому неудивительно, что весила много. Я разглядел ее повнимательнее. Надо же, у меня в руке лежала монета времен СССР номиналом 5 рублей 1990 года выпуска. Вот, значит, какие раньше деньги были.

– Ты сегодня заставила меня здорово понервничать! – сказал я укоризненно монете. И хотя она ожидаемо молчала, отчего–то мне стало понятно, что ей было очень стыдно передо мной. – За это я заберу тебя с собой.

Монета перекочевала с пола в мой нагрудный карман. Я аккуратно похлопал по нему и радостно сообщил:

– Теперь будешь лежать здесь.

Пять рублей, похоже, не возражали.

* * *

Остальная часть моего пути не ознаменовалась ничем примечательным. Я вышел к «Новочеркасской», оставив позади себя туннель, в котором пробыл в общей сложности минут двадцать пять. По крайней мере, так показывали часы, а они меня еще ни разу не подводили.

Сразу же по левую руку от меня я увидел загон со свиньями. Около двух дюжин хряков и свиней возились за огороженной забором площадке, визжа и возбужденно хрюкая. И только одна парочка, не обращая внимания на остальных, тихонько в уголке занималась кое–чем непристойным. И правильно, выполняют демографический план, не то, что те лодыри, которым лишь бы играться.

Пробежав взглядом по свиньям, я увидел в этой визжащей толпе Дюшу. Она, похоже, тоже меня узнала, так как стала протискиваться среди груды тел ко мне поближе. Свиньи, которых расталкивала Дюша, недовольно визжали, но не более того. Она у них как бы авторитет, что ли. Никто ее не трогает, и оплодотворять ее имеет право только достойнейший из достойных.

Дюша просунула голову между рейками забора и довольно захрюкала, приветствуя меня.

– Привет, дорогуша! – поздоровался я в ответ и погладил ее за ухом. От удовольствия она закрыла глаза, вот только разве что не мурлыкала, как кошка. Затем Дюша повернулась к своим соплеменникам, видимо желая найти в их глазах хоть каплю зависти, ведь больше никого я так не ласкаю. Но свиньям было невдомек, что происходит у забора – они были очень увлечены своей возней. И уж тем более на счастье Дюши было глубоко наплевать той сладкой парочке, выполняющей демографический план. Им и самим было очень хорошо.

– Никому ты, бедняга, не нужна! – грустно промолвил я. Дюша фыркнула, раздув ноздри, ее пятачок нервно дернулся. Тем самым она как бы хотела сказать: «Да ну их всех! Я им еще устрою!». Но я ясно видел, что из края ее глаза тонкой струйкой потекла одинокая слезинка. – Не переживай, они того не стоят.

 Я повернулся и пошел в сторону палаток – хотелось еще зайти в гости к Маше. Но спиной почувствовав на себе пристальный взгляд, на секунду остановился и через плечо бросил:

– Не волнуйся, я скоро приду.

Поняла меня Дюша или нет, не знаю. Наверное, поняла, она сообразительная свинка.

Сказав, что скоро вернусь, немного слукавил. Я планировал провести у Маши как можно больше времени. Неделя прошла с момента нашей последней встречи. Нужно было о многом с ней поговорить…

Вот она, палатка моей подруги. Ее не спутать с другими, на правом боку стоят две оранжевые и одна розовая заплатка. Как мне говорила сама Маша, это баловались подростки, которые резали ткань палатки, чтобы через проделанную дырку наблюдать за ее переодеванием. Они, может, наделали бы и больше прорех, если бы однажды их не подловил за этим занятием их отец и так им всыпал, что, возможно, навсегда отбил у них охоту подглядывать за женскими прелестями.

Я дернул за язычок колокольчика и стал ждать, когда ко мне выйдет Маша. По моему телу то и дело пробегали какие–то волны, толком и не объяснишь, что это. Такое случается, когда сдаешь экзамен или идешь на первое свидание. Скорее всего, это волнение. Но чего я волнуюсь? Как будто сейчас увижу Машу в первый раз.

Время шло, а из палатки никто не выходил. Я прислушался. Ни единого звука. Странно. Я позвонил еще, на всякий случай. Когда и на этот раз ответа не последовало, я поднял молнию вверх, открывая проход, и вошел внутрь. Приготовившись уже извиняться за бесцеремонное вторжение, я открыл было рот, но так и застыл, ни сказав ни слова. Маши в палатке не было.

Куда она могла подеваться?

Впрочем, я быстро взял себя в руки. Она могла зайти к соседке, Зинаиде Михайловне или к подруге Светке. Почему бы и нет? Такой вариант очень даже возможен. В конце концов, она, быть может, ушла в «дамскую комнату».

Я поспешил покинуть Машину палатку, не забыв привести молнию в ее изначальное положение. Что ж, тогда наведаюсь к Зинаиде Михайловне, моей хорошей знакомой. Если Маша там – хорошо, ну а если нет, подожду ее в компании замечательной женщины, которая для меня почти что тетя родная.

– Зинаида Михайловна, здравствуйте! – радостно приветствовал я Машину соседку, когда та вышла мне навстречу. – Рад вас видеть!

– А уж как я тебя рада видеть, Олежик! – ну вот, опять! Но разве ж я могу обижаться на нее? – Ты что–то давно ко мне не заходил, что так?

– Да дела, Зинаида Михайловна: то, се, пятое–десятое. Вы же знаете.

– Олег! – Зинаида Михайловна неожиданно враз посуровела. Уж не сморозил ли я что–нибудь лишнее? – Сколько раз я тебя просила не называть меня по имени–отчеству? Зови меня просто тетя Зина. А то что как будто не родные?

«Вообще–то так и есть. Не родня мы с вами. Может быть, шурин моей троюродной прабабки и приходился внучатой племяннице вашего деда кем–нибудь, но история об этом умалчивает».

– Ну, поймите, не могу я вас тетей Зиной называть. Извините, конечно, но это как–то…

– Аморально, хочешь сказать?

– Да нет, ну не могу и все тут. Я еще не готов, нужно время.

– Ясно все с тобой! – улыбнулась Зинаида Михайловна, но, как мне показалось, немного натянуто. – Знаешь, ты мне сейчас напомнил саму себя в студенческие годы. Я вот под таким же предлогом отвергала ухаживания не нравившихся мне парней. Хорошие то были времена. А сколько молодых людей добивались хоть капли моего внимания…

– Зинаида Михайловна! – я чувствовал, что если не перебить мою собеседницу, то эти воспоминания могут продлиться очень долго.

– А? Что? Ой, Олежик, извини, я что–то задумалась. Да и что мы тут стоим, ты проходи, проходи.

Зинаида Михайловна отодвинула полог палатки и уже после того, как я оказался внутри, зашла сама.

– Извини, ничем не могу тебя угостить, как бы ни хотела, сам понимаешь, – виновато развела руками хозяйка.

– Да ничего страшного, я не голоден.

Тут я немного приврал, есть мне хотелось. Перед походом сюда я почему–то не удосужился хоть немного перекусить. Но я мужественно терпел, тем более что голод был не таким сильным.

– Ну, Олежик, что ж ты молчишь? Расскажи, как у вас там, на «Ладожской», все ли хорошо?

Я все сказал, как есть, но поскольку новостей было не так уж и много, то я позволил себе немного приврать. И в один момент меня так занесло, что я не мог остановиться. А Зинаида Михайловна слушала и смеялась, когда я рассказывал про какой–нибудь смешной случай, и охала, если речь шла о чем–нибудь неприятном.

– А у вас как дела? – спросил я, закончив свой рассказ.

– У нас? Да как обычно. – Вдруг Зинаида Михайловна замолчала, губы ее задрожали. – Вот только…

– Вот только что? – не на шутку перепугался я.

– Маша пропала.

Меня словно молнией шарахнуло. Не может быть!

– Как пропала, куда пропала?

– Я… я не знаю. Это случилось три дня назад. Накормив свиней, Маша зашла ко мне и сказала, что хочет сходить на базар. Идти одна она боялась, да и путь неблизкий, поэтому она взяла в сопровождающие Сашку. Ты его наверняка знаешь, он такой пухленький, розовощекий, небольшого роста…. – Я кивнул, мол, знаю его, продолжайте. – Они вдвоем и пошли. И до сих пор не вернулись.

Я видел, что Зинаиде Михайловне стоило чудовищных усилий не разрыдаться, но она держалась молодцом.

Эх, Маша, Маша! И зачем же тебе на базар понадобилось идти? Да и нашла кого себе в спутники выбрать! Сашку. Что он, разве сможет защитить тебя, если что?

А теперь возможно обоих уже нет в живых. Я почти уверен, что исчезновение Маши и Сашки – это дел рук «красных». И зная их, можно ожидать самого худшего.

Конечно же, вслух я свои мысли не озвучил – Зинаиде Михайловне сейчас и так было паршиво.

– А посылали кого–нибудь на их поиски?

– Да ходила на Спасскую одна группа. По возвращении сказала, что их на станции никто из торгашей не видел. Получается, они до базара даже не дошли.

Я задумался. О чем, точно сказать не могу. Наверное, о Маше, но может и не о ней. Так мы и сидели с Зинаидой Михайловной минут десять в полнейшей тишине, думая каждый о своем.

Тут вдруг моя визави, словно выйдя из оцепенения, хлопнула себя по лбу, издав при этом смачный хлопок, и сказала:

– Я ж про свиней совсем забыла! Они ж там, наверное, голодают, бедняги. Олежик, пойдем.

Зинаида Михайловна опрометью выскочила из палатки. За кормом для свиней, догадался я. Видно после исчезновения Маши, обязанность смотрителя за «пятачками» легла на ее плечи. Я знал, что Зинаида Михайловна скоро вернется, поэтому не спеша пошел к загону. Там все было как и прежде, только сладкая парочка уже закончила свои амурные дела и теперь похрапывала в уголке. Устали, труженики!

Уже издалека завидев женщину с тазиком, свиньи оживились и радостно захрюкали, предвкушая пирушку. Зинаида Михайловна прошла к загону поменьше и высыпала содержимое посудины в корыто. Затем крикнула мне:

– Я сейчас открою перегородку, чушки налетят как саранча. Проследи, чтобы Гектор не оказался одним из первых, хорошо?

Гектор – самый здоровенный боров из всех здесь присутствующих. Не найти его в толпе практически невозможно. Но у него был еще один опознавательный знак – на боку несмывающейся краской была нарисована буква «Г». Гектор в силу своих размеров был еще и самым прожорливым среди всех своих сородичей, поэтому если его подпустить к еде раньше остальных, то он сожрет все без остатка.

– А что я смогу сделать? Я ж его не удержу.

– Придумай что–нибудь.

Зинаида Михайловна подняла перегородку вверх, свиньи ринулись к еде. Пирушка началась.

Глава 3. Тротил много дел наворотил

Тротил является продуктом воздействия смеси

азотной и серной кислот на толуол.

Почти сразу же после того, как все свиньи набили свои животы непотребного вида мешаниной непонятно чего, я вернулся на «Ладожскую». Даже несмотря на уговоры Зинаиды Михайловны, которая до последней минуты не хотела меня отпускать. А когда же я отчаялся уйти по–хорошему, объяснил, почему мне нужно покинуть её. И как только сообщил Зинаиде Михайловне о своем намерении сопровождать группу Петра Данилыча, она так завелась, что было просто уму непостижимо. Стала мне втолковывать, что «это опасно», что «от подрывников ничего хорошего не жди» и прочее в этом роде. А я и так это знаю, но решение-то уже принято.

В общем, под конец рассердился я сам и, не сказав ни слова, повернулся спиной и ушел. Уж не знаю, как на это отреагировала Зинаида Михайловна. Наверное, обиделась. А может, поняла, что сама виновата, что я вот так, по–английски, не прощаясь, ушел от нее. В любом случае, в следующий раз как побываю на «Новочеркасской», обязательно перед ней извинюсь. Все–таки я тоже нехорошо поступил.

Обратно идти по туннелю было уже не так страшно. Все мысли были заняты моим уходом от Зинаиды Михайловны и известием о пропаже Маши, и мне было так паршиво, что никакой абсолютно боязни я не испытывал.

Так, почти незаметно и дошел до «Ладожской». Дом, милый дом! За те годы, что я провел под землей, станция стала для меня родной, хотя до Катастрофы моя квартира находилась близ «Улицы Дыбенко». Сюда нас с мамой пригласил переехать дядя Вова, на что мы, немного поколебавшись, дали согласие. Перевезли на «Ладожскую» все свои вещи и вскоре очень хорошо там обустроились.

Поначалу мы с мамой жили в нашей палатке вдвоем. Но с годами я рос и становился все выше и больше. Места в небольшой палатке нам двоим стало не хватать. Тогда я «переселился» в вагон поезда и впоследствии спал там. И, скажу по правде, мне это нравилось больше. Перед сном можно поговорить с соседями – в вагоне лежа могли поместиться шестнадцать человек – чего в палатке сделать не получится. Да и вообще, на мой взгляд, в электричке удобнее и комфортнее.

Спать мне сейчас совсем не хотелось. Тем не менее, я все–таки пошел устраиваться на боковую. Сон обязательно придет, нужно просто некоторое время полежать без движения и глаза должны будут закрыться сами собой.

Вот и мой вагон номер 10280. Именно здесь я провожу большую часть своей жизни в метро. Старенький уже, все железки в нем давно покрылись ржавчиной, как, впрочем, и в остальных электричках. Бывшие когда–то коричневого цвета обивки сидений уже не являлись таковыми. Их теперешний оттенок попросту не имеет названия – некая смесь бордового, пунцового и рыжего. Все стекла были настолько грязными, что мыть их уже было бесполезно – слой пыли въелся намертво.

Однако, несмотря на все эти недостатки, вагон меня вполне устраивал.

Я улегся на сиденье, подложив под голову руки, и постарался ни о чем не думать. Я приказал мыслям на время улетучиться из моей головы. Похоже, они меня послушались, потому что сразу стало так легко, и в ушах лишь «завывал ветер».

Спустя уже минуту бездумного лежания, меня начала одолевать дремота. Когда я уже готов был закрыть глаза, чтобы погрузиться в безмятежное царство Морфея, невольно вспомнилось, что завтра мне предстоит тяжелый день. Я вновь прокрутил в голове наш разговор с Петром Данилычем и вспомнил, что встать мне надо очень рано.

Проблема! Теперь мне уже было не до сна.

Итак, встает вопрос: что делать? Ответ вроде как очевиден: поставить будильник, тем более что он у меня есть. И все бы хорошо, но ведь я в вагоне буду не один. Через некоторое время придут еще люди, которым завтра не потребуется вставать в такую же рань, что и мне. Монотонное и раздражающее «дзынь–дзынь–дзынь» будильника непременно разбудит всех, кто будет находиться не только в этом, но и в соседних вагонах тоже. За несвоевременное пробуждение мне спасибо всяко не скажут.

Один мудрый человек, уже не помню кто, говорил: «Выход есть всегда». Очень умная мысль. Например, самый простой выход из любой ситуации – ничего не делать. Но простой, не значит рациональный.

Ну а раз выход есть всегда, то и я, в конце концов, что–нибудь придумаю.

Чисто теоретически я мог просто лечь спать и ничего не предпринимать. Я нужен команде Петра Данилыча, а значит, без меня они не пойдут. А значит, они сами могут меня разбудить. Но слушать упреки мне никогда не нравилось, какой бы характер они не носили. Нет, так дело не пойдет, так что стоило подумать еще.

И пока мои мысли были заняты поиском решения вставшей передо мной проблемы, в вагон вошел Митек с грязной замызганной подушкой под мышкой. Я поначалу его и не заметил, хотя такую тушу сложно упустить из виду.

Митек – это такой огромный, под два метра ростом, гигант с уровнем развития шестилетнего ребенка. Говорить он толком не мог, в основном только бессвязно мычал, изо рта у него довольно часто текли ручейки слюней. В остальном же он ничем не отличался от маленьких детей и был таким же человеком, как и все, просто… не обычным. Ребята с нашей станции частенько брали его с собой играть.

Митек послушный и сильный, что делает его незаменимым при выполнении какой–либо тяжелой работы. Он одной рукой мог поднять меня над головой, а тяжелая кирка была для него что тростинка.

Наш гигант не всегда был таким. В два года он упал с платформы головой прямо на рельсу. Он чудом остался жить, но черепная коробка оказалась деформирована и, по всей видимости, из–за этого что–то произошло с мозгом. В итоге Митек практически остановился в развитии. Но на нем сработал закон «равноценного обмена»: если ты что–то теряешь, ты что–то приобретаешь взамен. В Митьке со страшной силой разбушевались гормоны роста и в итоге за каких–то два года он вымахал чуть ли на метр. Теперь же он был выше меня чуть ли не на три головы.

Но был в нем и еще один недостаток. Во сне он страшно, просто невыносимо храпел. Поэтому его появление не стало для меня поводом для радости. Ну почему, почему именно сегодня, когда мне надо выспаться?

– Пывет, Алех! – сказал Митек, помахав мне своей огромной лапищей.

– Привет! – отозвался я, стараясь придать своему голосу хоть капельку радости.

– А я… шпать! – как будто похвастался Митек, показав мне на подушку.

– Это здорово.

– Я устал. Шпать.

Гигант взбил подушку, положил ее под голову и улегся на сиденье. Зевнул, обнажив ряд желтых зубов, и закрыл глаза.

Прогнать я его не мог, хотя мне это было необходимо, чтобы спокойно выспаться. Митек,  несмотря на свои внушительные габариты и немного отталкивающую внешность, человек очень ранимый.

Меня вдруг осенило. Я вскочил, выбежал из поезда, подбежал к палатке, где лежала мама, и тихонько пробрался внутрь. Стараясь действовать тихо, я, спустя минуту, нашел среди немногочисленных вещей обычную деревянную бельевую прищепку.