Текст книги "Что нам в них не нравится…"

Автор книги: Василий Шульгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

В.В. Шульгин
«Что нам в них не нравится?»

Предисловие

В газете «Последние Новости» от 29 мая 1928 года за подписью С. Литовцева напечатана статья под заглавием «Диспут об антисемитизме», в каковой статье, между прочим, говорится следующее:

«Быть может, и действительно наступила пора подвергнуть вопрос об антисемитизме публичному обсуждению. Русская эмиграция решает для себя много вопросов, связанных с будущим России; она имела бы все основания уделить некоторое внимание вопросу об русско-еврейских отношениях. В правильной постановке этого вопроса русские должны быть заинтересованы не меньше евреев. В начале двадцатых годов эмигрантский антисемитизм носил прямо-таки болезненный характер – это была своего рода белая горячка. В то время спорить об антисемитизме было занятие совершенно бесплодное. Теперь зарубежный антисемитизм несколько, как будто, приутих. Люди едва ли изменились; изменились, по-видимому, внешние условия жизни, несколько остыли бушевавшие страсти. Мечи не перекованы в орала, но покоятся в ножнах. Русские и евреи в эмиграции теперь – как выражаются англичане, on speaking terms: спороспособны. С другой стороны, жизнь предложила достаточно серьезный предлог для беседы об антисемитизме. В России в настоящее время гуляет на просторе одна из сильных, периодически подымающихся волн юдофобства. Отчего не поговорить об антисемитизме в Советской России?..

Но для того, чтобы беседа была плодотворна и действовала бы оздоровляюще, было бы необходимо привлечь к спору несколько честных людей, которые возымели бы мужество объявить себя антисемитами и чистосердечно объяснили бы, почему они антисемиты, не ссылаясь при этом на «проекции юдаистического мессианизма», до которых сто одному из ста антисемитов решительно нет никакого дела… Просто, без лукавства, сказали бы: «Мне не нравится в евреях то-то и то-то…» А вместе с ними должны бы выступить несколько не менее искренних евреев с ответами: «А в вас нам не нравится то-то и то-то…» Можно быть абсолютно уверенным, что такой честный и открытый обмен мнений, при доброй воле к взаимному пониманию, принес бы действительную пользу и евреям, и русским – России…»

Так как я, можно сказать, двадцать пять лет дожидался такой именно, со стороны евреев, постановки вопроса; и так как, с другой стороны, я получил, через посредство журналиста С. И. Левина, от инициаторов диспута об антисемитизме, диспута, состоявшегося в Париже 27 мая 1928 года, приглашение выступить на сем диспуте, чего я, однако, не сделал за невозможностью прибыть в Париж, – то, по сим двум вышеизложенным причинам, я полагаю: надлежит мне, выражаясь высоким штилем, поднять перчатку, брошенную С. Литовцевым; то есть надлежит мне, присвоивши себе звание «честнаго человека», во всеуслышание и «просто, без лукавства», как того требует С. Литовцев, изъяснить: что нам (т. е., собственно, мне) в них (т. е. в евреях) не нравится.

Если я говорю, что ждал такой постановки вопроса (со стороны мыслящих евреев) двадцать пять лет, то я отнюдь не преувеличиваю. Отзвуки старого «вопроса-понимания» звучат и сейчас. Они есть и в статье С. Литовцева, несмотря на все его доброе желание (каковое приветствую) перейти на новые рельсы.

В самом деле: почему нужно «иметь мужество» для того, чтобы объявить себя антисемитом? С. Литовцев, конечно, не замечает, какая старинная мелодия выглянула из-под этой его обмолвки. Почему не надо иметь мужества, чтобы объявить себя, ну, скажем, например, англофобом? Или – галло-ненавистником? Или – супротивником германизма?

Да потому, что в нынешнее время, можно сказать – до отвращения, предоставляется каждому ненавидеть то племя, которое досадило данному эмигранту по принадлежности; а особо-избранным, «широким русским натурам», разрешается грызть десятка два наций; а то и вообще все существующие на земле народы. Кроме одного.

Какого? Нужно ли говорить, что этот народ – евреи, которых почему-то называют семитами. Арабы – тоже семиты. Но никто не мешает никому быть арабофобом, ежели бы такой оригинал объявился. А вот, чтобы открыто объявить себя антисемитом, по мнению С. Литовцева, надо обладать мужеством.

Я думаю, что это только отзвук старого. Сейчас, в русской эмиграции, пожалуй, скорее надо иметь мужество, чтобы объявить себя филосемитом. Времена сильно переменились. Если бы иной «деятель» мог с достаточной силой воскресить свои собственные былые настроения, этак, скажем, довоенные, и с этакими настроениями окунуться сегодня в русскую эмиграцию, то таковой человек разодрал бы свои одежды и посыпал бы голову пеплом.

Но, действительно, раньше гак было. Раньше, если человек говорил, что он антисемит, то это в известных кругах означало: негодяй или психопат. Меня лично честили и тем и другим. Впрочем, я научился переносить обе клички с полнейшим равнодушием, твердо зная, что «близок час торжества моего…». И сейчас он, час, наступил.

И я торжествую… Я «чистосердечно», «просто, без лукавства», торжествую. Как?! Можно быть антисемитом и «честным человеком»?! Просто не верится. Но это написал Литовцев, публицист-еврей, которого я очень хорошо помню по Государственной Думе и который, вероятно, тоже – «просто, без лукавства», сначала считал меня злодеем, а потом маньяком. А теперь?

Теперь на диспуты приглашают, и, по-видимому, поняли, что

 
«быть можно дельным человеком
и думать о красе ногтей…».
 

Простые истины не скоро усваиваются. Но если вправду С. Литовцев (и, надо надеяться, известное количество других евреев), наконец, поняли, что быть можно честным человеком и думать… о вреде когтей, то, действительно, как это ни невероятно, вопрос переносится в ту плоскость, где евреи и русские становятся «спороспособными».

Итак, будем спорить…

Но, собственно говоря, я не собираюсь спорить. Я только, согласно приглашению С. Литовцева и заглавию сей книги, хочу честно, в качестве честного человека (квалификацией этой неимоверно горжусь, ибо только что, вот-вот, как ее получил) открыто заявить, почему они, то есть евреи, и в каких смыслах, «нам не нравятся».

При этом я должен тотчас же пояснить: я не говорю ни от какой партии, фракции, союза, землячества, ни от какого явного объединения, ниже тайной организации. Все таковые за бытность в эмиграции я растерял. Нигде ничем не состою. Сочувствую детищу покойного Врангеля – Общевоинскому Союзу; в случае надобности, стал бы сему Союзу помогать по мере сил; но не имею ни претензии, ни возможности излагать взгляды и мнения и этой организации. Говорю только от себя лично.

Итак, я – антисемит. «Имею мужество» об этом объявить всенародно. Впрочем, для меня лично во всяком случае никакого нет тут мужества, ибо сто тысяч раз в течение двадцатипятилетнего своего политического действования о сем я заявлял, когда надо и не надо. Но раз этого сейчас требуют, то, конечно, я должен.

При этом прошу обратить внимание, что я не какой-нибудь антисемит – недозрелый. Известно, что в 1917 году появились у нас мартовские эсэры. Так вот с их легкой руки, то есть начиная с февральской революции, появились у нас антисемиты не только февральские и мартовские, а на все двенадцать месяцев в году. Так я не такой. Я антисемит – «довоенный».

Об этих «месячных» антисемитах поговорим позже. О них можно сказать, впрочем, как говорил Некрасов: «Порвалась цепь великая, порвалась и ударила, одним концом по барину, другим по мужику».

Да. И русские баре, и русские мужики стали одинаково повторять на все лады слова Достоевского: «Жиды погубят Россию».

Но так как сие есть преувеличение и они ее все же не погубят, как уже теперь видно, то отложим пока сию гиперболу.

Итак: что нам в них не нравится?

Откровенно говоря, больше всего нам в них не нравилось то, как они к этому относились, т. е. к тому, что они нам не нравились. Они, можно сказать, совершенно в этом вопросе были невменяемы. И вот почему было совершенно невозможно с ними об этом разговаривать. С. Литовцев, вместо шаманских заклинаний, которыми обыкновенно встречали членораздельную речь даже вполне благоразумного антисемита, заговорил, наконец, человеческим языком, – не озорно и не лаяй. Этим обстоятельством значительно утишается «ненравленье» в направлении С. Литовцева и тех, кто, как он, способны беседовать, а не только брызгать раздраженными, до последней степени желчи, чернилами.

Новая психика дает возможность, если не методично, то спокойно, разговаривать по пунктам. Без такого уточнения и сосредоточения получается беседа, когда все кричат вместе, не слушая друг друга: манера русско-еврейская, но кто от кого заимствовал, – не знаю…

Итак, перейдем к пунктам.

Антисемитизм, на мой взгляд, бывает трех родов:

1) Антисемитизм расовый или инстинктивный;

2) Антисемитизм политический или рационалистический;

3) Антисемитизм мистический – в порядке «сверхчувственном», трансцендентальном», «интуитивном» и так далее. Дело – не в словах.

Часть первая
Антисемитизм расовый

В одной из своих статей, вызванных очередной истерикой не то Пасманика, не то Гессена, я уже имел как-то случай заявить, что я лично плохой антисемит в смысле расовом.

Есть люди, которые евреев просто «не переносят». Бесполезно таких спрашивать, что им в евреях не нравится. Не нравится все. Начиная с физических качеств – наружности, черт лица, горбатого носа, оттопыренных ушей, кривой спины…

Вот я это написал и почувствовал, что сразу же выходит как-то оскорбительно для евреев. Между тем, что же я говорю такое – плохое?

Если бы я сказал про китайца или японца, что мне не нравится их разрез глаз, который называют косым, или желтый цвет кожи – не то шафрановый, не то пергаментный; вообще, если я буду описывать наружность китайца, японца, негра, индуса, англичанина, немца, француза, то, перечисляя их физические качества и стараясь, как можно точнее, сии особенности их выразить, я никакого оскорбления какой бы то ни было нации или расе не нанесу. А вот с евреями выходит «совсем наоборот». Стоит самым академическим тоном перечислить несколько отличительных черт этой расы, как таковое описание сейчас же начинает звучать неким измывательством, насмешкой, презрением.

И выходит так, что надо (чтобы жить в мире с евреями) совершенно не замечать их отличительных качеств. Надо раз навсегда признать, что евреи абсолютно ничем не отличаются от остальных наций, то есть признать явное идиотство, ибо евреи как раз имеют очень резкие отличия. А потому подчиниться этой предпосылке, которой от нас требуют – не замечать еврейских отличий, – значит подчиниться грубому насилию над мыслью и чувством.

Почему и отчего происходит этот странный факт, что простое перечисление еврейских физических качеств (не говоря уж о моральных, душевных) является для еврейства оскорбительным, я здесь разбирать не буду. Но это так. И тут есть полная аналогия с еще более невероятным явлением. Если еврея назвать его настоящим национальным именем, тем именем, которое встречается на каждой странице Библии, то есть Жидом, то это звучит как удар хлыста, от которого содрогается самый умный и самый кроткий еврей.

Можно ли себе представить, чтобы при каких бы то ни было обстоятельствах русский оскорбился бы тем, что его называют русским? А для евреев этот факт налицо. Как это случилось, почему национальное еврейское имя стало ругательством, о сем будет ниже. Здесь надлежит только эту странность отметить для того, чтобы свободно подойти к расовому антисемитизму.

* * *

Я начал с того, что я лично – плохой расовый антисемит. Может быть это потому, что я родился и вырос в Юго-Западном крае и мне приходилось иметь очень много общения с евреями; может быть потому, что со со школьной скамьи у меня были друзья-евреи; но только того физического, чисто инстинктивного отталкивания, которое наблюдается у многих по отношению к евреям, я лично не ощущаю. Может быть, это происходит сейчас и потому, что с годами меньше обращаешь внимания на внешние формы «предмета» и больше проникаешь во внутреннюю сущность; а, может быть, здесь сыграло роль и то обстоятельство, что я лично, не как гражданин рухнувшей Российской Империи, а просто как некий человек, видел от евреев не только зло, но и добро.

Я это говорю только к тому, чтобы меня поняли: не инстинктивная какая-либо психика говорит во мне, когда я хочу заняться реабилитацией и до известной степени апологией расового юдофобства.

* * *

В известном миропонимании, крайне кургузом и ограниченном, (но к сожалению мировым весом всего еврейства поддерживаемом), всякий антисемитизм зазорен, а тем более антисемитизм расовый.

Но так ли это умно, как кажется? На каких, собственно, аксиомах Эвклида или истинах, им равных, сей взгляд основан? Кто и когда сие установил и определил?

Никто. Сие прогремели иерихонские трубы с таким Зажимом, что только «отчаянные смельчаки» отваживаются пищать им что-нибудь «напротив» – без всякого, впрочем, результата: никто их анемичного писка не слышит. И если в эту жалкую рать глаголателей, обреченных беззвучно разевать рот, как рыба на песке, зачисляюсь и я, то только потому, что твердо верю:

«Будет день и погибнет великая Троя…»

Будет день, когда (и невозбранно, и полно, и звучно) раздастся свободное от предрассудков человеческое слово.

Я утверждаю, что расовый, или инстинктивный, антисемитизм имеет столько же основания, го есть столь же почтенен или непочтенен, как всякие вообще инстинкты.

Если кто думает, что в настоящее «просвещенное» время инстинкт уже выбыл из числа сил, которыми двигается мир, то достоин сожаления такой наивец. Спрашивается: не прекратился ли бы род человеческий, если бы некоторого рода инстинкты перестали работать? Неужели поклонники рационализма полагают, что можно сотворить ребенка в умственном порядке? До сих пор в этом направлении ученым не удалось создать даже первичной протоплазмы. Следовательно можно сказать: в самом основном вопросе, то есть в вопросе продолжения рода человеческого (из которого вопроса вытекают почти все остальные «вопросы»), владычествует, указует и направляет инстинкт.

Выражение – брак по расчету – есть выражение обманчивое. Расчет бывает до брака; если же и впоследствии все продолжается «расчет» и никогда не заговорит «инстинкт», то брака вообще нет.

Я взял этот пример – «для резкости». А также потому, что инстинктивный или расовый антисемитизм глубоко связан с вопросом о браках между евреями и неевреями. Или другими словами – с вопросом о смешивании рас. Расовый антисемитизм играет главную роль именно в этом деле; он препятствует «смешанным бракам».

К этому, в сущности, сводится основной смысл всякого расового антагонизма, если таковой смысл вообще существует; ибо расовый антагонизм, который не распространялся бы на эту область, то есть не препятствовал бы смешанным бракам, скоро исчез бы сам по себе. Он исчез бы по той простой причине, что дети от смешанных браков не могут чувствовать расового антагонизма друг к другу, раз у них одна половина, скажем, – русская, а другая – еврейская.

Я хочу этим сказать, что расовый антагонизм, а следовательно и расовый антисемитизм, может держаться длительно только в том случае, если он распространяется и на область отношений между мужчиной и женщиной. И более того: отталкивание в этого рода делах и есть самая сущность расового антагонизма.

* * *

Другими словами, разглядывая расовый антагонизм, мы вращаемся в области инстинктивных эмоций, о которых человечество знает до сих пор весьма мало; кроме разве того, что и в настоящую эпоху человеческой жизни инстинктивная деятельность, то есть инстинктивные чувства и поступки, играет еще весьма существенную роль.

Из этого, однако, не следует, что инстинкт всегда хорош. Нет, в некоторых случаях человечество уже может себе сказать твердо и ясно: такие-то инстинкты (имярек) – дурные инстинкты.

Вообще же инстинкт отличается тем, что он именно – «инстинктивный», то есть существо, которое ему подчиняется, не ведает, что творит, или, лучше сказать, – не ведает цели, к которой толкает его инстинкт. Инстинкт звучит, как категорический императив: делай так. А почему, отчего, вернее для чего, сие почти всегда знать не дано…

* * *

Один из мощнейших инстинктов – инстинкт самосохранения. Но ни один самый мудрейший философ не сможет черным по белому доказать, почему зайцу, за которым гонится борзая, непременно важно сохранить свою заячью жизнь. Точно так же невозможно изъяснить, почему с той же страстностью и убежденностью борзая полагает, что эту заячью жизнь надо прекратить. Эти два инстинкта, совершенно в данном случае противоположные, но несомненно исходящие из одного и того же источника, не поддаются никакому рационалистическому объяснению. «Надо жить» – вот и все. Это «надо» произносится внутри каждого существа с такой повелительностью, что все живущее, не рассуждая, всю жизнь этот приказ исполняет.

Веление инстинкта, по-видимому (я на этом не настаиваю), есть выполнение чьей-то огромной и мощной воли, частички которой запали в душу каждого существа. Но частички эти (в оболочке его существа, темного сознания) обладают способностью к некоторой косности, ибо они не знают истинной цели своего стремления. Так тело, брошенное чьей-то рукой, упрямо стремится сохранить направление, ему данное. Инстинкты консервативны в этом роде. Это, можно сказать, инерция, разлитая в психическом мире.

Инерция эта, эта косность, этот консерватизм, вещь в высшей степени нужная и полезная – до поры до времени. Благодаря этой косности, благодаря инерции, рулевой, например, может вести судно. Корабль упрямо держится раз данного ему направления. И только благодаря этой «верности» корабля штурман может сделать нужный расчет.

Но эта инерция является вредной, и ее нужно преодолевать, неистово крутя штурвал, всякий раз, когда по ходу дела необходимо сделать поворот. В поворотные эпохи наступает долг преодоления инерции, для чего, по законам механики, необходимо должна быть введена «новая сила», то есть сила, действующая в ином, не прежнем, направлении.

* * *

Эту «метафизику» вполне можно приложить к рассматриваемому случаю, то есть к расовому антагонизму, частью которого является антисемитизм.

На известных ступенях бытия правильны и благостны некоторого рода расовые отталкивания. Как было раньше и как будет потом, мы не знаем. Но на том отрезке жизни, который нам виден, – это так.

Этот отрезок измеряется тысячелетиями, конечно. На пространстве этих тысячелетий установлено нижеследующее: благоприятные скрещивания дают некоторые средние степени родства.

Слишком близкое родство дает отрицательные результаты. И это настолько очевидно, что браки в известных степенях родства запрещаются религиями и законодательствами.

Но не менее ясно, что браки в слишком далеких степенях родства тоже дают отрицательные результаты. Этого не видят только те, кто не хочет видеть.

Те же, кто хотят быть зрячими, и кто имел случай наблюдать смешение рас, давно пришли к выводу: браки в очень далеких степенях родства, то есть смешивание далеких друг от друга рас, по какой-то причине дает отрицательные результаты.

* * *

Вы можете, сколько хотите, доказывать белой женщине (скажем в Америке), что не этично, не гуманно, не философично и просто аморально с точки зрения религиозной, государственной и тысячи иных точек зрения испытывать расовое отвращение к цветным, однако вы ее ни на волос не переубедите. У нее ведь это не рассуждения, а чувство: инстинкт говорит ей с такой категорической повелительностью – «ты не выйдешь замуж за человека цветной крови» – что от этого отскакивают какие бы то ни было умствования. Но этого мало: если бы какая-нибудь белая не ощутила этого голоса крови в самой себе и преступила бы «закон» (закон, нигде не написанный в законах, но соблюдающийся тверже, чем иные законы, охраняемые «высшей мерой социальной защиты»), то общественное мнение белого общества тяжелым молотом обрушится на голову такой «вольно-чувственницы».

Хорошо ли это или плохо? Ответ на этот вопрос зависит от «результатов». Каковы же результаты? Результаты смешанных браков белых с цветными – это метисы.

По-видимому, результаты эти таковы, (то есть в подавляющем своем большинстве метисы не удовлетворяют ни белых, ни цветных, являясь элементом «социально опасным»), что, пожалуй, прав-то инстинкт, отвращающий от смешанных браков.

Что в самом деле во всех «высоких» принципах «равенства людей» и тому подобных утверждениях (которых нет, между прочим, среди одиннадцати аксиом Эвклида), если результатом этих quasi гуманных идей является ухудшение человеческой породы, движение назад, обратно – к обезьяне. Метисная практика, это один из случаев, когда инстинктивное отвращение может быть объяснено, с точки зрения целесообразности, с достаточной очевидностью.

Какой-то ученый высчитал, что французы находятся друг с другом, кажется, в сороковой (а может быть 25-й) степени родства. Этим проводится мысль, что нации и расы суть не что иное, как собрания сравнительно близких родственников.

Допустим поэтому, например, что американцы находятся между собой в сотой степени родства; а с другими белыми – в двухсотой степени. По отношению же к неграм американцы, допустим, находятся в тысячной степени родства. Из этих совершенно фантастических цифр можно однако сделать кое-какой вывод.

Людям, в данном случае «американкам», у которых ясно говорит расовый антагонизм, инстинкт как бы шепчет в уши, чтобы не сказать в сердце, следующую заповедь:

– Ты не выйдешь замуж за одного из своих ближайших родственников; но ты не возьмешь себе в супруги также слишком далекого родственника, каковыми приходятся тебе желтые, коричневые, красные и черные.

Я позволяю себе надеяться, что вышеизложенным (утомительным и скучным) рассуждением я все же показал: расовый антагонизм может иметь под собой глубочайшей целесообразности корень. Может быть (в данное время), прав не вдохновенный моралист, который, потрясая взволнованную аудиторию, вопит с кафедры о том, как низко и недостойно испытывать какой бы то ни было расовый антагонизм по отношению к нашим братьям неграм и китайцам. Быть может, права та маленькая мисс в огромных роговых очках, которая с блестящими глазами выслушав вдохновенную речь оратора и энергичными рукоплесканиями выразив ему свое полнейшее сочувствие, тем не менее порывает всякие матримониальные заигрывания со своим обожателем, заметив легкую примесь цветной крови под его кожей.

При этом отнюдь не колеблется принцип, что негры и китайцы – наши братья по человечеству. Но разве непременно за всех братьев надо выходить замуж? Негров и китайцев можно и должно любить, но из этого еще не следует, что в них необходимо влюбляться. Влюбляться белой девушке надо в белых мужчин, ибо этим она не только удовлетворит крик своего сердца, но еще даст миру хорошее потомство, а не неких евразиатов, которые, по мнению многих наблюдавших этого рода явление, суть социальная опасность (в настоящую эпоху).

О будущем, разумеется, я не говорю. Весьма возможно, например, что найдутся промежуточные расы, с которыми безопасно могут скрещиваться, скажем, белые с одной стороны, и негры с другой. Такие промежуточные расы могут перебросить мост через опасности метисизма. Когда это будет, тогда, очевидно, наступит тот поворотный момент, когда инерция древнего инстинкта, бывшего правильным и верным в течение тысячелетий, станет уже неправильной, неверной и попросту вредной. Тогда, очевидно, с этим инстинктом придется бороться и, сильно крутя колесо политического и бытового штурвала, ввести в жизнь новую силу, действующую в ином, не прежнем, направлении.

* * *

Поговорив о расовом антагонизме вообще, можно с некоторой надеждой быть если не понятым, то выслушанным, заговорить о частном виде расового антагонизма – о расовом антисемитизме.

Все, что мы признали (или не признали) верным для расового антагонизма, все можно приложить и к расовому антисемитизму.

Правда, евреи, как семиты, принадлежат к белой расе. Следовательно, они нам, пожалуй, ближе, чем негры, например. Хотя цвет кожи еще не является абсолютно верным показателем. На одной из своих лекций Милюков утверждал, что (по мнению некоторых ученых) финны и негры – одной и той же расы. Эта раса в незапамятные времена вышла откуда-то из-за Урала и разделилась на два потока: один взял влево, то есть на юг, пошел по берегам южных морей, где и… обуглился; другой же взял вправо, то есть на север, и в холодах Северного моря… обледенил-я.

Это впрочем – в скобках. Несомненно же то, что и сре-к-ди белых может существовать некий расовый антагонизм. Вопрос не в том, может ли он быть или нет, а в том, насколько он при данных условиях целесообразен.

Другими словами, я хочу поставить вопрос: можно ли оправдать расовый антисемитизм теми же соображениями, какие приводятся в объяснение расового антагонизма между белыми и цветными?

* * *

Для того, чтобы ответить на этот вопрос, по моему мнению, нет достаточных данных. Если взять расовый антисемитизм на тот оселок, которым мы пользовались, анализируя антагонизм белых и цветных, то тут стрелка сего компаса не показывает ясно.

Многочисленные примеры с достаточной убедительностью обнаружили, что melange белых и цветных кровей не представляет из себя ничего привлекательного. Еще креолы, как говорят, – туда-сюда. Первая жена Наполеона Бонапарта, Жозефина Богарнэ, кажется была креолка и, по-видимому, женщина как женщина: не лучше, но и не хуже многих других. Изменяла великому с мелочью, пока гений ее любил; но когда Император освободился от ее чар, бешено его оценила. Но это свойственно отнюдь не одним креолкам.

Что же касается мулатов, то есть помеси белых и негров, то отрицательный взгляд на них, по-видимому, твердо установился. Если это обстоятельство точно, то есть если мулаты в действительности являются неудачными экземплярами, то расовый антагонизм белых и негров этим самым оправдывается. Из этого, конечно, не следует, что негров надо линчевать без всякого толка на всяком углу. Однако, основываясь на сем наблюдении, можно утверждать, что когда белокожие дамы увлекаются черными маэстро чарльстона, то они, дамы, с точки зрения и белых и негров, поступают не только неблаговидно, но и не разумно.

Но вот в отношении смешанных браков между евреями и другими белыми нет никаких определенных указаний. Быть может, практика в этом отношении не велика? Или тут влияют какие-нибудь другие причины? Я лично не знаю какого-нибудь специального труда по этому вопросу. Мне кажется, что и в антисемитской литературе этому делу уделено мало места. Я лично знавал достаточно людей с примесью еврейской крови. Не могу сказать, чтобы я вывел определенное мнение из этих примеров. Есть известные аристократические русские фамилии, у которых весьма явственна «еврейская бабушка». Эти аристократы не лучше и не хуже других.

Словом, здесь, по-видимому, нельзя установить таких ясных вех, как в вопросе о расовом антагонизме между белыми и цветными. И тем не менее факт налицо: очень многие русские испытывают расовый антагонизм по отношению к евреям. Есть ли обратная тенденция, то есть испытывают ли расовый антагонизм евреи относительно русских, я не знаю, и потому говорить об этом не буду.

Этот расовый антагонизм русских к евреям, даже в том случае, если невозможно доказать, что дети от смешанных русско-еврейских браков являются элементом отрицательным, – этот расовый антагонизм все же может быть и объяснен, и оправдан.

Для того чтобы моя мысль была яснее, я возьму один пример, который мне самому не нравится: очень уж он грубый. Но зато – четкий.

При скрещивании лошадей и ослов эти две расы, по-видимому, не испытывают расового антагонизма. Безусловно, лошади и ослы – слишком далекие родственники; и лучше бы им было любить друг друга по-братски, не вступая в супружество. Тем не менее, благодаря гнусному попустительству, вернее сказать подстрекательству человека, такие, как бы противоестественные, браки бывают.

И что же? Каков результат? Результат на первый взгляд совсем не плох. Ибо плоды осло-конской любви – мулы – являются экземплярами в некотором отношении весьма ценными: они воплощают силу лошади и выносливость осла.

Для человека, принимающего в расчет только свою человеческую выгоду, это даже очень хорошо. Но если представить себе – horribile dictu – националистов-лошадей и националистов-ослов (причем эти расисты сознательно или бессознательно хотели бы сберечь ослиную и лошадиную расы), то с их точки зрения эти смешанные браки ужасны.

Почему?

Да потому, что при всех их достоинствах (лошадиной силы и ослиной выносливости) мулы поражены каким-то странным заклятьем: они не дают потомства. И таким образом, если бы все лошади женились на ослах и все ослы вышли бы замуж за лошадей, то через некоторое время результатом этих повальных браков была бы ужасная картина: на свете остались бы только одни мулы, беспотомные. И когда за старостью лет мулы бы передохли, то вместе с этими последними могиканами исчезли бы с лица земли три расы: лошадей, ослов и мулов.

Может быть, расовый антисемитизм (русских по отношению к евреям) таит в себе нечто, о чем следовало бы поразмыслить на досуге. Может статься, что какой-нибудь явный мракобес, обскурант, черносотенец, словом некая подлая личность, испытывающая таковой расовый антисемитизм, и мудрее и чище неких возвышенных мыслителей, проповедующих нам относиться к евреям, как к людям своей расы.

Может статься, что если бы были услышаны гуманные их призывы, то это означало бы чью-то гибель; гибель если не двух рас, то по крайности одной – русской.

Хороша ли она, или плоха, но во всяком случае она существует. Существует и имеет некоторое право жить под солнцем. И нельзя упрекать расы, как и отдельных людей, за то, что ни не желают умирать. Такое нежелание смерти, конечно, есть только инстинкт, но нельзя сказать, чтобы этот инстинкт был такой уж непочтенный. Я думаю, что клеймить и позорить его – совершенно не за что.

Так вот, может статься, что эти «презренные слепцы» (те, которые испытывают расовый антисемитизм) видят дальше иных зрячих. Так почтовый голубь, глупая птица, покружившись одну минуту в воздухе, безошибочно находит прямой путь к дому за тысячи верст. А этого, как известно, не может сделать ни один философ.

Голубю удивляются, им восхищаются. Но почему же, если человек (так же бессознательно, как голубь чует свое жилище) чует опасность в евреях для русской расы, почему же бросать в него грязью'? Такое бросание тем более бессмысленно, что до расового антагонизма так же не «добросить», как до почтового голубя. Эта птица летит слишком высоко, и в нее шматком грязи не дошвырнешь; а расовый инстинкт сидит слишком глубоко, и никакие «убеждения» до него не доходят.