Текст книги "Варфоломеевские ночи"

Автор книги: Василий Варга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

30

Советские люди, обнадеженные Хрущевской оттепелью, и развенчанием культа личности, не могли так просто расстаться со своим кумиром Иосифом Джугашвили, поэтому решено было вернуться к Ленину, и это возвращение было встречено на ура. Советские люди словно проснулись в счастливом сне и встретив новую мумию, возрадовались, как христиане новому Мессии. Заработали не только преподаватели марксистской науки в учебных заведениях, но и лекторы ˗ тысячи, сотни тысяч лекторов по всему Советскому союзу. Люди с каким умилением слушали лекции о вожде мирового пролетариата. Ведь он остался один ˗ единственный божок, самый безгрешный, самый мудрый и самый добрый на земле. Это был Ильич, Ильич, Ильич!

Когда же лектор марксистских бредней, перебрав все косточки, все изгибы пальцев и особенно прищур, этот признак гениальности и мудрости, доходил до мозга Ленина, как достояния мировой цивилизации, все замирали в молчаливом рабском наклоне головы, раздавались едва слышные ахи и вздохи, а потом замирали, глядя на палец лектора, приподнятый кверху, и только жужжание мух могло нарушить мертвую тишину.

Всякий слушатель считал себя счастливым, что он живет в эпоху, созданную гением всего человечества Лениным, который создал, теоретически обосновал зародившееся коммунистическое общество, и это общество наступит уже в недалеком будущем. Только Ленин и только он, его гениальный мозг, которым обладал только земной Бог, мог создать основы счастливого общества. Ленинский мозг создал и наш мозг, мозг своего раба, именуемого советским гражданином, и даже если этот мозг пухнет от постоянного недоедания, точнее от голода, ничего страшного, надо потерпеть, подождать…1980 года, ибо в этом году наступит рай на земле ˗ коммунизм.

‒ Сколько весит мозг вождя мирового пролетариата, можно узнать? ‒ задавали слушатели один и тот же вопрос.

Не каждый лектор мог дать правильный ответ, поэтому мусолил вокруг да около, в результате получалась каша, замешанная на лжи, а ложь для коммунистов – священный постулат. Без него не обходилось ничего, даже «трех спальная кровать – Ленин с нами».

‒ Ну, вы сами понимаете, это же мозг Ленина! Это его мозг! Это страшный вопрос, хотя, должно быть нам смертным не дано знать – чего, как и сколько, но я бы ответил так: он весит… миллионы тонн, этот мозг, больше всей нашей планеты в том смысле, что такого мозга еще не рождала цивилизация, он гораздо больше мозга любого человека на Земном шаре. Вообще-то я советовал бы не затрагивать эту тему, потому как это…космос, космос, а вы понимаете, что такое космос. Космос и Ленин – близнецы-братья, товарищи. Это недоступно для понимания простому человеку. Мозг Ленина ‒ мозг гения всех народов планеты Земля. На этот вопрос мог бы ответить только институт марксизма-ленинизма и то боюсь, полного ответа не получится. Лучше не задавать таких вопросов, а ждать светлого и счастливого будущего.

Преподаватель доставал влажный платок из кармана брюк и вытирал пот с лица, но пот продолжал литься как у настоящего раба, которого секли бичом, вымоченным в соляном растворе по голому хребту. А мы ахали и охали, как правило, на пустой желудок.

От чего умер Ленин после захвата власти, что произошло с его мозгом, советские ученые с дрожью в коленях, объятые предсмертным страхом пропустили, не оставив ни капли правды, поэтому у нас есть моральное право усомниться в том, что мозг Ленина ‒ это серое вещество здорового человека.

Маниакальная озлобленность и мстительность, ненависть к Родине, где он родился и вырос, симпатии к евреям, которыми он себя все время окружал, попытка низложить Бога и занять его место в душах своих рабов; расчленение России и разбазаривание ее земель, ‒ его кредо.

Возможно, у Ленина начались проблемы с психикой задолго до захвата власти. Злые языки утверждают: у Ленина был сифилис мозга, и он его не лечил.

Жестокость и бесчеловечность, которую проявил вождь мирового пролетариата по отношению к поверженным, могла бы поразить любого дикаря, питающегося в пустыне человеческим мясом. А то, что он заключил унизительный Брестский мир с Германией в 1918 году, добровольно уступив немцам чуть ли не половину земель России, просто поражает недальновидностью и безграмотностью. Если он отблагодарил немцев за то, что они для него и его камарильи выделили вагон и снабдили деньгами, чтоб добрался в Россию и совершил там государственный переворот, ‒ не слишком ли высока цена за услугу?

* * *

Сам Ленин как физический субъект ‒ некий симбиоз разных национальностей ‒ евреев, калмыков, и кого-то еще. В нем было все что угодно, кроме русской души, доброты, кроме гуманного отношения к людям. Он ненавидел Россию, считая ее плацдармом для захвата власти в мировом масштабе. А русских без стеснения называл дураками.

От Ленина в плане раздачи русских земель не отставали Джугашвили и Хрущев.

– Мне доложили, – высказывался вслух Ленин, – что работники ВЧК Михаэльс и Бронштейн, то бишь Троцкий, лично расстреливают заложников, да так точно, так прицельно, что на каждого врага народа тратится всего один патрон. Сколько было расстреляно заложников? тридцать шесть тысяч? Это, конечно, не так много, но и не так мало. Но това. ищ Б..онштейн или товаищ Т…оцкий отказались от наград. Не скромность ли это? Это революционная скромность и примерное служение делу мировой революции. Мировая революция не за горами, она победит, поэтому мы будем беспощадны к ее врагам, мы их продолжим беспощадно расстреливать. Лозунг: стрелять, стрелять и еще раз стрелять – это наш девиз, девиз мировой революции.

Он прохаживался по кабинету, заложив руки в карманы брюк, и продолжил монолог с самим собой, который ему так нравился:

– Ай, да Володя! Как мудро, как гениально ты сказал. Завтра это должно быть опубликовано во всех газетах. А наши центральные газеты свободно продаются во всех странах мира. Пусть пролетариат читает, пусть знает, что в Москве нахожусь я, Ульянов, и думаю о судьбах простых людей всего мира.

Зазвенел телефон. Володя вздрогнул: он был таинственно трусливым и нервным. Разжав руки, с величественным видом поднял трубку правой рукой, а пальцы левой сунул в маленький карманчик жилета.

– Слушаю, Ульянов! Что-что, эсеры? Опять они? Расстрелять! Немедленно! Суд революционного трибунала: тройка, расстрел на месте. Патронов не жалеть. А кончатся патроны, эсеров собрать и в концлагеря на перевоспитание. Товарищ Кацнельсон! когда покончите с попами? Расстрелять всех, расстрелять! Некому убирать трупы? Трупы сжигать. Обливать керосином и сжигать. Церковные храмы превратить в конюшни, колокола сбросить и переплавить на орудия, золото собрать и сдать в казну. Нам нужно это золото на мировую революцию. Ее мы начнем с Польши. За Польшей Германия, за Германией Франция. Я немцев хорошо знаю. Что, что, как быть с подростками? расстрелять! Никого в живых не оставлять. В данном случае, товарищ Кацнельсон, нам не нужны свидетели нашей принципиальности. Основная черта коммуниста скромность. Скромность, скромность и еще раз скромность. Скромно, но прицельно нажимайте на курок, товарищ Кацнельсон.

Ульянов почесал бородку, будто в ней завелись пролетарские вши, не прекращая мыслить – работать, работать и еще раз работать на благо пролетариата всего мира:

– Пусть половина человечества погибнет, нет, не половина, а две третьих, но пролетариат должен взять власть в свои руки, а если пролетариат обуржуазится, ему такому пролетариату туда же дорога. Это тоже должно быть напечатано во всех газетах, но… в несколько иных выражениях. Должна просматриваться забота о трудящихся… не только России, Россия – это дерьмо, страна дураков. Должна просматриваться забота о трудящихся всего мира. Товарищ Бонч…Брунч! вы здесь? Запишите, что я сказал. Это для истории, для мирового пролетариата.

В кабинет Ильича вошел Троцкий один из самых ярких и жестоких головорезов, командующий пролетарскими войсками. Это он подавил Кронштадский мятеж.

– Пролетарский головорез по вашему приказанию прибыл! – отчеканил Троцкий (Бронштейн). – Докладываю: Варшавский бандит, а ныне выдающийся сын русского народа и рабочего класса всего мира Феликс Дзержинский слишком либерален по отношению к врагам революции. Он берет в заложники лишь небольшие группы людей за пропажу одного комиссара. А я считаю, что надо брать по кварталам и не заводить в подвалы для исполнения решений военно-революционного суда, а расстреливать прямо на площадях из пулемета на виду у огромной толпы пролетарских зевак. И могут быть представители мировой буржуазии. Для них это полезно: страх должен врасти в их гены, товарищ Ленин.

– Закрой поддувало, Бронштейн! Товарищ Дзержинский знает, что делает. Не трожь товарища Дзержинского! Когда нам было трудно, когда мы были никто, ничто, когда мы считали копейки, и над нами простирала крылья голодная смерть, товарищ Дзержинский, как и товарищ Джугашвили, грабили банки, а это был грабеж награбленного, и приносили нам. Это спасло партию, меня как вождя этой партии, мою семью в составе трех человек от позорной политической смерти.

– Владимир Ильич! что делать, если среди заложников дети или старики? Может их в порядке исключения отпускать, пусть дышат воздухом свободы и благодарят революцию и ее вождя за дарованную жизнь.

– Это правый уклон, товарищ Бронштейн! Я от вас этого не ожидал. От плохого семени не бывает хорошего племени, товарищ Бронштейн, и урожая тем более. Всех расстреливать беспощадно, всю эту сволочь. И детей, и стариков, всех… во имя мировой революции.

Вошел третий головорез Дзержинский.

– Владимир Ильич, мои работники, сотрудники ВЧК, а это массы, их в Петрограде свыше одного миллиона, они все до одного требуют ваших портретов как символа мировой революции. Это могут быть портреты, написанные маслом и съемки на кинопленку.

– Нет, нет, еще раз нет. Вождь мировой революции Ленин скромный человек. Никаких портретов. Пусть читают мои статьи.

– Но массы требуют, Владимир Ильич, – сказал Дзержинский. – Вопрос только в том, что…

– В чем загвоздка, товарищ Дзержинский?

– В деньгах, Владимир Ильич. Партийная казна испытывает финансовые трудности, а такой прорыв в мировой культуре, как распространение портретов гения всего человечества, требует много затрат. В Петрограде голод, люди умирают от голода. Только сегодня среди заложников, были такие, которые просили расстрелять их в первую очередь. Их на носилках спускали в подвал и там приканчивали.

– Пополнить партийную казну путем национализации, экспроприации, утилизации, механизации и автоматизации, горячо говорил Ильич. – Мир – народам, земля – крестьянам, фабрики и заводы – рабочим. Товарищ Фотиева, запишите это высказывание для истории.

– Я это уже записывала, Владимир Ильич, – робко произнесла Фотиева.

– Ах, да, помню, – Ильич сощурил глаз, взял Фотиеву за подбородок и начал сверлить ее глазами-буравчиками. У Фотиевой начали дрожать и гнуться ноги в коленях. – Стоять! Товарищ Фотиева, вы, конечно, записывали мое изречение, в этом я нисколько не сомневаюсь, но вы не там поставили запятые, и вышла путаница. Все поняли в буквальном смысле слова. Я же имел в виду, что мир наступит после всемирной пролетарской революции, когда все народы объединятся вокруг меня и моей партии, уверуют в дело коммунизма, тогда зачем им воевать, проливать кровь во имя их интересов. А сейчас беспощадная война. Война, прежде всего гражданская, война управления ВЧК с врагами революции, война с теми, кто думает иначе, чем мы коммунисты, выразители интересов народа России и всего мира. Что касается земли крестьянам, то каждый крестьянин получит ее… в объеме…размерах…двух квадратных метров только после того, как перестанет дышать и думать: тогда же наступит коммунистический рай. Так что, товарищ Фотиева, конспектируйте, конспектируйте, чтоб слово в слово. А вы, товарищ Дзержинский пополните партийную кассу. Возьмите в заложники священнослужителей, монахов. В церквах и монастырях кучи золота. Продайте капиталистам, и тогда с портретами вождя мировой революции не будет возникать проблем. Статуэтки можно будет лепить не только из гипса, но и из золота. А я в свободное время соглашусь позировать художнику портретисту, – чего не сделаешь, если требуют массы. А ты свободен, Бронштейн.

– Слушаюсь, Владимир Ильич.

– Ну, батенька, какие новости? – обратился он к Дзержинскому, когда Троцкий закрыл дверь с той стороны. – Нет ли в среде чекистов слюнтяев, у которых рука дрожит в ответственный момент? Надо им внушать, что враги мировой революции – это дерьмо, дерьмо, дерьмо и они недостойны жалости. Товарищ Дзержинский! патронов не жалеть, а если патроны кончаются, добивать штыками. Как мне доложил Кацнельсон, царскую семью не только расстреливали из наганов, но и добивали штыками. Оказывается, царские дочери, были на удивление живучи. Пули их не брали, пришлось применять штыки. Эх, молодцы! – Ленин прохаживался по кабинету и потирал руки, испачканные в крови не только царских дочерей, но и остальных соотечественников, которых он и любил, и ненавидел одновременно. – Что вы клюете носом, товарищ Дзержинский, когда мы решаем мировые проблемы? Найдите деньги на мои портреты! Надо удовлетворить просьбу трудящихся. Сколько миллионов портретов должно быть? Сто? Двести? Нет, сто. Я человек скромный, ибо каждый великий человек обладает этим качеством. Кайзеру Германии пошлите телеграмму, пусть раскошеливается, сволочь. Мы и до него доберемся.

– Будет сделано, Владимир Ильич.

– Не будет сделано, а уже делается, вот как надо говорить. У вас, батенька, уклон налицо. Уклон и еще раз уклон.

31

Яша Юровский встал по стойке смирно, вытер влажный подбородок грязным рукавом чекистской кожаной куртки, пригладил пейсы и начал свой исторический рассказ, который, правда, долгие десятилетия будет храниться на самом дне архивов КГБ.

– Знацца, понимаешь, так… када я, мудак, получил распоряжение от товарища Свердлова, а товарищ Свердлов говорил, шо это распоряжение от вас, Владимир Ильич…

– Товарищ Юровский! какое образование вы получили в царской России? Какое и почему вы разглашаете военную тайну? Кто вам сказал, что Свердлов сказал, что он получил такое распоряжения от вождя мировой революции Ленина? я такого распоряжения не давал, я здесь не причем. Продолжайте…, товарищ.

– Во второй класс ходил немно-сь, потомычки выгнали за фулиганство, суки, бля… прохвосты, такую их в душу и Бога мать.

– Бога не вспоминайте. Я бог, а того бога, что вы вспоминаете, уже нет, понятно? продолжайте, товарищ.

– И за революцийонную деятельность, е…их мать, и непочтение к одной старой учительнице…, тертого стекла в булочку подсыпал перед чаепитием, – промямлил Юровский.

– Ну, вот-вот, сразу видно. Революционер. Но ничего. Зато вы не гусский интеллигент. А гусская интеллигенция – это говно. Значит. вы – говно. Продолжайте, товарищЮровский…польский еврей. А интеллигенцию мы уничтожим и только некоторых отправим за границу. Так вот, дорогой мой родственник по духу, я – вождь мировой революции к убийству царской семьи не имею ни малейшего отношения. Где это вы слышали, товарищ Юровский, чтобы гений был замешан в убийстве царских дочерей и юного больного царевича Алексея? Это все Уральский Совет рабочих и крестьянских депутатов постановил, – верно, товарищ Кацнельсон? Я и не знал об этом. Так что, товарищ Юровский, нигде никогда не упоминайте мое имя в связи с законной ликвидацией царской семьи по требованию рабочих и крестьян России, и всего мира, хоть это был вполне гуманный акт. Кроме того, с них никто кожу не сдирал, на кострах не поджаривал в живом виде, раскаленные иглы под ногти не всаживал и колодками коленные суставы не сдавливал. А следовало бы. По требованию рабочих и крестьян. Товарищ Кацнельсон! Были ли такие требования трудящихся? Были, конечно, они не могли не быть. Почему не фиксировали, товарищ Кацнельсон? О, у тебя уже штаны буреют. Описался, значит, ну не дрожи, как осиновый лист. Мы назовем Екатеринбург твоим именем в честь победы над царем-узурпатором. Ты мог не только кислотой облить их трупы, ты мог сжечь трупы и пепел над Уралом развеять. Над пролетарским Уралом. Ну, да ладно: пролетарская культура, большевистская гуманность и интеллигентность не позволили это сделать. А следовало бы. Прав я, товарищ Троцкий? Прав, конечно, прав. Итак, товарищ Юровский, излагайте, как это было. Только правду и только правду. И на этот раз без мата.

– Я же с тобой, Ильич, по специальной связи обчался и запомнил твои слова: убить и царевича тоже, это архи важно. У нас на Урале никто не горовит «архи важно». Так что не х… выкоблучиваться.

– Товарищ Юровский! излагайте, излагайте суть вопроса, мы вас внимательно слушаем! – требовал вождь мирового пролетариата.

– Ну, значит, в два часа дня 16 июля 1918 года ко мне приехал Филипп и передал постановление Исполкома о том…короче, о том, что я могу выполнить свой революционный долг прикончить Николая Второго и его семью, его повара, врача, экономку Демидову, короче, всю эту шваль. Как можно жестче, как можно быстрее.

Ночью ко мне постучит некий «трубочист», он заберет трупы и скромно их обольет соляной кислотой, и подожжет. Я вызвал людей, раздал им оружие. Среди наших выдающихся революционеров, готовых совершить великий подвиг, находились революционеры еврейской национальности, мои кровные братья. Они подключились к гаманному процессу по части сжигания трупо врагов революции и всего мира. И латышские стрелки. Они хором заявили, что не будут стрелять в царских дочерей и больного мальчика-царевича Алексея. Я офигел, мине в тувалет захотелось, но я трижды стрельнул и все прошло. Хотите, я повторю чичас эту срельбу?

– Повешу, – сказал Бронштейн.

– Не хотите? ну и не надо. Пусть будет стыдно вам и вашим детям перед всем человечеством за отказ выполнить свой революционный долг. Я ослобоняю вас от этой благородной и почетной миссии. У нас есть, кому стрелять. Сам Ленин − стрелок, дай Боже!

– Я прикончу двоих, – заявил товарищ Никулин, мой заместитель, который ворвался без разрешения.

– Так оно было! – воскликнул Никулин. – Только Ермаков неприлично присваивает себе заслуги в расстреле царской семьи. Это нескромно, Владимир Ильич. Поправьте его. Нечего украшать его грудь орденами и медалями за великий подвиг. А то я на него в суд подам.

− А что делали бойцы еврейской национальности? − спросил Янкель Кацнельсон.

− У них руки дрожали, они все угол искали, чтоб оттуда из-за угла пострелять.

– Това…ищи, – произнес Ленин, поднимая руку вверх. – Все получите по заслугам. Екатеринбург переименуем в Кацнельсон.

– В Свердловск, я же с вашего разрешения Свердлов, а Кацнельсон я по происхождению, по рождению, по крови гусский.

– Да, да, да, согласен. Так вот Екатеринбург станет Свердловском…на вечные времена, а что касается вас, товарищ Юровский, то один из городов так и будет называться: «Юрьевск». Это будет процветающий город с вашим портретом на каждом перекрестке. Один из поселков по выбору самого Никулина будет называться «Никулино». Давайте дальше, товарищ Юровский. Това…ищ Кацнель…, вернее, това…ищ Свердлов, вы одобряете или не одобряете? Да, да, одобряете, я знаю. Дальше, Юровский, герой революции. С самого начала.

– В два часа ночи постучал «трубочист». Я открыл. Каждый из нас поприветствовал друг друга словами: да здравствует вождь мировой революции Ленин! Я спустился в подвал, куда последовал и конвой. Я каждому раздал по револьверу и кучу патронов к ним, а затем поднялся наверх к царской семье. Все крепко спали. Никто не храпел, только малыш иногда стонал во сне. Царица обняла своего больного сына, но он все равно стонал. Пришлось стучать кулаком, ногой, а часовому, стоявшему у двери, прикладом по полу, а потом и по спинкам кроватей. Первым проснулся отец, Николай.

– Встать, вашу мать! в городе неспокойно, нас всех могут убить. Для вашей же безопасности и сохранения вашей жизни всем надо спрятаться в укрытие. Вождь мировой революции заботится о вас грешных.

Подождите, пожалуйста! – просит Николай, протирая глаза. – Женская половина должна одеться. Потом надо бы помолиться перед тем, как спуститься в подвал.

– Десять минут на сборы! – даю я команду и прячусь за часового.

Но прошло только осмь минут, я стремительно вхожу и становлюсь рядом с Медведевым. Романовы совершенно спокойны. И тени подозрения на их лицах нет. Анастасия улыбается, а царевич Алексей становится рядом с отцом. Дисциплинированные, черти. Я делаю полшага вперед и говорю:

– Всем вниз, в подвал! Все за мной! У царевича стали подкашиваться ноги. Отец вынужден был взять его на руки. Остальные, кто с подушкой, кто с другими вещами покорно стали спускаться в подвал следом за мной. Царица Александра Федоровна тут же уселась на стул, ее сын Алексей тоже. Мне это не понравилось, и я скомандовал: встать! Все встали, заняв продольную и боковую стену.

– Внимание, говорю, обращаясь к царской семье, Исполнительный комитет Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Урала постановил: покончить с Домом Романовых!

Раздались женские вопли: «Боже мой! Ах, ох, спаси нас, Господи! За что нам такая участь?» Николай Второй тоже бормочет: Господи, Боже ты мой! Что же это такое?

– А вот, что это такое! – произношу я и вынимаю пистолет. – Это вам за брата нашего дорогого и любимого Володи Ленина, за Александра! И тут я нажимаю на курок. Мне последовали и другие выдающиеся сыны социалистического отечества.

– Так нас никуда не повезут? – слышится приглушенный голос врача Боткина.

– Повезут, повезут – всех и тебя, голубчик, – горовю я и всаживаю ему пулю в живот. – Я вижу, как падает Боткин под женский визг и стоны. У стены оседает и в судорогах корчится врач. Одна из царских дочерей, кажись Ольга, двинулась от двери в правый угол комнаты. В пороховом дыму от кричащей женской группы метнулась женская фигура, сраженная выстрелом Ермакова.

– Стой, прекратить огонь! – командую я. Стало тихо, аж в ушах звенит. Вдруг из правого угла комнаты выходит девушка, прикрытая подушкой, и говорит:

– Меня Бог спас. Слава тебе, Господи.

Это служанка Демидова. Шатаясь, поднимается одна из царских дочерей, закрываясь подушкой: в пуху увязли пули. Проклятье. Что делать?

− Отомкнуть штыки и прикончить всех – раздается мой голос, звучащий громче пуль.

Тут застонал царевич Алексей. Я двинулся к нему и десять раз проткнул его штыком. Мои соратники приблизились к царевнам и вонзили им в грудь острые революционные штыки. Последних мы добивали Татьяну и Анастасию.

– Довольно! – радостно произнес Ленин. – Картина ясна. Хотя, нет, нет и еще раз нет! Я хочу знать, как выполнено мое распоряжение расправиться с Елизаветой Федоровной, супругой московского генерал-губернатора. Кто доложит? Голощекин, ты?

Голощекин стал дрожать от страха, а потом, глядя на Кацнельсона, чьим именем будет назван город на Урале, невыразительно произнес:

− Яша Михайлович Куцыйкальсон лучше знает. Я расправлялся с семьей Николая Второго, а Кальсон руководил ликвидацией остальных членов царской фамилии. Он раньше нас с Никулиным сделал эту работу, Владимир Ильич.

− Товарищ Свердлов, почему молчишь? − вытаращил глаза главный убийца всех невинных. − Вождь мировой революции все должен знать в мельчайших подробностях. Это архи важно, товарищи. Может ты эту Елизавету, сестру супруги Николая Второго обнимал и целовал. Мне говорили, что она была невинная. Как это так: быть замужем и остаться девственницей. Ложь и еще раз ложь. Ее мужа московского генерал-губернатора еще раньше прикончили великие люди России в 1905 году и не без моего участия. В общем, Кацнельсон-Муцнельсон, докладывай, насколько ты был тверд.

Кацнельсон высморкался в грязный платок, достал засаленную записную книжечку с красными пятнами на обложке.

− Дело было так, товарищи. В апреле 1918 года в один из религиозных праздников монахиня Елизавета Федоровна была арестована по моей команде и увезена в Пермь. Этот вопрос был согласован с вами, Владимир Ильич. Именно вы требовали ее немедленного ареста и национализации золотых украшений монастыря. За ней добровольно поехали две послушницы Яковлева и Янышева. С монахиней вывезли и арестованных великих князей Иона, Игоря и Константина в сторону старой заброшенной шахты. Связав руки и ноги, их всех бросили живыми вглубь шахты. Ну, в общем, все.

− Почему не расстреляли? Феликс Дзержинский докладывает, что их трупы выкрали белые, увезли в Китай, а оттуда в землю обетованную. Но слава Ленину, то есть мне, они мертвы. Коба, спляши танец смерти в честь этого события. А Землю Обетованную мы освободим от ига капитализма, извлечем их трупы и сожжем. Ура, товарищи! Коба, давай пляши. Всем евреям плясать. Асса, асса!

Все убийцы во главе с Лениным пустились в пляс, но уже через несколько минут стали задыхаться и расселись по своим местам.

− Благодарю вас, вы свой долг перед социалистической Родиной выполнили, как полагается, товарищ Свердлов! Надо всем памятник поставить на Родине там, где они родились.

– Правильно, Владимир Ильич. Но нам надо принять Постановление об увековечивании памяти выдающихся революционеров. Тогда все начнется с нас, а потом дойдет и до таких, преданных революции и социалистическому отечеству стрельцов как Юровский, Никулин, Медведев, Голощекин, Войков и другие работяги СиКа.

– Готовьте Постановление, товарищ Кацнельсон, то есть товарищ Свердлов, прошу прощения. Я это Постановление подпишу без задержки. Оно будет опубликовано во всех газетах и журналах. Кстати, газеты и журналы прошлого режима закрыты, товарищ Троцкий?

– Все давно закрыты, Владимир Ильич.

– Этим занимается Джугашвили-Сталин?

– Джугашвили…, он сложный человек.

– Какой же он сложный? А кто грабил награбленное, вернее, экспроприировал Тифлисские банки и приносил нам огромное количество золотых рублей, когда нам было трудно? Или вы не помните? Товарищ Джугашвили перспективный человек. Он, правда, плохо говорит по-русски, но это неважно. Я сам не очень симпатизирую, будем так говорить, симпатизирую русскому языку и русским тоже. Русский язык надо сделать интернациональным, перемешать надо все языки. Немцы должны понимать русский язык, а русские дураки немецкий. Когда мы победим во всех уголках мира, я перенесу столицу в Швейцарию или в Германию. А Россия… – это страна дураков.

– Я полностью согласен с вами, Владимир Ильич, – произнес Юровский, хлопая в ладоши и снова пускаясь в пляс. Ему последовали Кацнельсон, Бронштейн, потом ввалился Дзержинский, Бонч– Бруевич. Ульянов-Ленин был в середине, в кругу своих соратников и единомышленников. Все плясали вокруг дорого Ильича, но потом и он начал плясать.

Вскоре они подхватил его на руки, благо он был невысокого роста, щуплый, с большой лысой головой и сощуренными глазами.

– Да зд…аствует ми…овая…еволюция! – кричал он.

– Да здравствует мировая революция! – повторяли соратники.

– Где Джугашвили? – спросил Ленин.

– Мой здэс! – ответил Джугашвили, открывая дверь.

– Ты нам станцуешь лезгинку, – сказал Ленин.

– Моя будэт танцевать на фронт, на гражданский война. Когда гражданский война начнотса? Кто будэт командовать войсками на гражданский война?

– Троцкий, кто же еще?

– Троцкий враг револуций, – сказал Джугашвили.

– Товарищ Юровский! Джугашвили есть царский сатрап. Прикончи его, получишь звание: лучший стрелок, – произнес Троцкий, тараща глаза.

– Това…ищи, не будем ссо…иться, я п…иказываю, – истерически завопил Ленин. – Если вам до…ога…еволюция, не смейте конфликтовать. Я не люблю этого. Давайте лучше спляшем по очереди…интернациональные танцы. Кто древнееврейский танец спляшет Бронштейн, Кацнельсон или Юровский? А ты, товарищ Коба-Джугашвили, спляши нам грузинский танец, да так, чтоб пол ходуном ходил. Кто самый смелый вперед!

– Асса! – заревел Джугашвили, будущий второй гений страха. Он плясал так, выпучив глаза, что даже Троцкий позеленел. Троцкий еще не знал, что он будет изгнан Кобой и через много лет по его же приказу, зверски убит топором в затылок. Даже Ленин не мог знать, что его верный ученик переплюнет его по количеству убиенных и станет называть его в тесном кругу негодяем.

Стоять! – скомандовал Ильич. – Всем сесть! Слушайте меня. Гражданская война уже началась, поскольку империалистическая окончилась. Мы подписали Брестский мир. А гражданскую войну мы не окончим до последнего вшивого интеллигента, до последнего солдата-белогвардейца, до последнего кулака в деревне, до последнего промышленника в городе, пока всех не перережем, не изгоним из страны. Война не на жизнь, а на смерть. И не только внутри страны. Надо двигаться дальше. Мы должны освободить Польшу, двинуться на Германию, Францию, а потом освободить Восток. Кого из вас пошлем в Польшу? Троцкий, поедешь?

Владимир Ильич, я рекомендую Тухачевского. Пусть докажет свою преданность марксизму-ленинизму и мировой революции, – сказал Троцкий убедительно.

Товарищ Сталин, ваше мнение…, кстати, вам товарищ Сталин ехать в Царицын. Завоюете его – пусть он потом носит ваше имя – Сталинград.

Тогда Питэргург будэт носит имя Лэнинград на вечный покой, ваша мудрость.

Не хорони меня, товарищ Джугашвили заранее.

Пачэму хоронит? При ваша жизнь пуст будэт Лэнинград, согласны, товарищи?

Согласны! Согласны! – завопили все соратники-головорезы.

Тогда моя будэт танцевать.

Уже рассветает, товарищи, – сказал Юровский. – Нам часик на отдых, а потом надо браться за великие дела. Я хочу подарить мешок с бриллиантами, мы с Никулиным их привезли сюда.

А где вы их взяли? – спросил Ленин.

Мы собрали с тел царских дочерей.

Молодцы, вы грабили награбленное. Это должно стать законом социалистической морали, – изрек Ленин очередную крылатую фразу.

Тут открылась дверь. Вошла Надежда Константиновна. Ее вид испугал всех. Воцарилась тишина. Только Ленин имел право ее нарушить.

– Где Инесса? – спросил он.

– В гостиной лежит и плачет.

– О, тогда пляски окончены. Това…ищи, прошу п…ощения. Меня ждут. Това…ищ Инесса наш д…уг и наша обязанность позаботиться о ее здо…овье и самочувствии.