Текст книги "Варфоломеевские ночи"

Автор книги: Василий Варга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

К утру улицы и панели были завалены трупами хорошо одетых людей. Рядом с некоторыми из них валялись их бумажники. На убитых были хорошие часы, перстни, их даже не грабили. Трупов было много, ими был завален весь город и залит лужами крови. Трупный запах распространялся повсюду. Собаки, которых никто не кормил, сбивались в стаи возле этих тел. Чтобы избавиться от убитых, большевики согнали гопников и приказали сбросить эти трупы в Неву и каналы. Трупов было столько, что они плыли по реке ещё какое-то время.

− Когда я вошла в подъезд своего дома и стала подниматься по лестнице, − рассказывает старушка Валентина Ивановна, − я увидела, что во всех квартирах выбиты двери. Двери либо лежали рядом с квартирами, либо болтались на одной петле. Все квартиры были открыты. Дверь в нашей квартире тоже была выбита. Я вошла в квартиру и первое, что я увидела, был труп моего отца. Он вышел с топором, чтобы отбиваться от погромщиков, и был убит ими у самой двери на пороге квартиры. Труп одной из тетушек лежал в кладовке. Тетушка хотела спрятаться, но ее настигли и убили. Труп второй тёти лежал у открытого окна. Она, видимо, пыталась звать на помощь. В детской, рядом с кроватками лежали трупы моих младших братиков, они пытались спрятаться под кроватями, но их оттуда вытащили и убили. Все стекла и окна в квартире были разбиты. Осколки стекла рассыпаны по всей квартире. Повсюду были кровавые мужские следы, и было видно, что убийцы ходили по квартире и что-то в ней искали. Всё, что можно было забрать, они забрали с собой. Оставшиеся вещи они разбили, изломали и испортили. Картины и фотографии были изрезаны штыками. Обивка на диване порезана. Все стены в квартире и даже потолки были забрызганы кровью. Все ящики в столах и шкафах были выдвинуты и вывернуты, вещи были разбросаны по всей квартире. Все шкатулки с драгоценностями взломаны и пусты, семейные альбомы изорваны и истоптаны грязной обувью.

В других квартирах подъезда было то же самое, никто не уцелел. Живых не было. Везде были одни трупы.

Потом через какое-то время, в полупустом Петрограде, городе мертвых, многие ходили обнаженными по улицам, так как был издан декрет о свободной любви. Валентина Ивановна уже была проституткой, и пьяный гопник в кабаке рассказал ей про то, как большевики их согнали в команды и заставили их прочесать весь город. Обыскивали все квартиры, все чердаки и даже подвалы, искали выживших и спрятавшихся людей. Все трупы большевики заставляли переворачивать. И если находили кого-то раненного, но ещё живого, большевики приказывали гопникам убить этих людей. После этого рейда гопники страшно боялись большевиков и разбегались при одном их появлении.

Несколько лет город стоял мёртвым, город почти без людей. Ни одного человеческого лица. На улицах одни страшные рожи бандитов и проституток.

Сразу же после Погрома на Петроград налетели крестьяне с телегами из окрестных деревень: грабить опустевшие дома. Красноармейцы прогоняли крестьян, считая весь Петроград своей добычей. Мёртвый Петроград кинулись грабить все подряд, и между бандами грабителей часто были перестрелки и настоящие бои.

Едва окончились кровавые события с 25 по 29 октября, большевики подняли шумиху о бескровной революции в Петрограде. Это вошло во все учебники школ и вузов, в диссертации тупоголовых, марксистских ученых, представивших Ленина эдаким благородным, заботливым отцом всех детей, всех граждан, которые добровольно отказались от нажитых благ и с великой радостью вошли в коммунистическое рабство. Ложь узурпатора, кровавого маньяка просто беспредельна. О том, как вождь ходил по Петрограду пешком, как граждане пели ему гимны, что он сказал и куда посмотрел, − все это описано до мельчайших подробностей.

Уже после войны Валентина Ивановна пыталась найти в Ленинграде тех, кто знал бы о Погроме, кто выжил. Найти никого не удалось. В Ленинграде уже давно жили приезжие и о Погроме они даже ничего не слышали. Она прожила в Ленинграде всю жизнь и ни одного раза, ни один приезжий даже не поинтересовался, а что тут было до его приезда? Она была первой, кто задавала такой вопрос…

18

Ильич после того, как настрочил кипу всяких записок с грифом архи секретно, стал звать Инессу, но Инесса не отзывалась. Он поднялся, почесал бородку и бросился по комнатам, все комнаты были открыты, но только в одной, на широкой кровати храпела Надя, задрав сорочку выше колен. Он брезгливо отвернулся и поплелся дальше. В некоторых комнатах двери были приоткрыты и, похоже, никто их не закрывал, а на столах, оставались чашки с недопитым чаем.

− Неужели сбежала? − задал он себе архи важный вопрос, на который не мог найти ответа. В одной из комнат сквозь открытое окно потягивало свежим воздухом, но внизу, как и положено, расхаживал часовой, словно измерял расстояние от одной стены к другой. Он присмотрелся, сощурил левый глаз и узрел несколько гопников, которые тащили мертвое тело, чтобы сбросить в Неву. Это было по ту сторону забора. Уже мрак и темень опустилась на землю и даже тянуло холодным сквозняком от Невы. У самого берега, прежде чем сбросить труп в реку, гопники опустили тело на землю и в последний раз обшарили карманы, но так как ничего не нашли, стали снимать изодранный пиджак, чтобы экспроприировать рубашку. Они сделали это профессионально, и не набрасывая пиджака, сбросили труп в реку, а сами ушли.

− Гм, вот капиталисты дурные…, зачем было на свет появляться и нам кулак показывать? вот до чего дожили. За что боролись, на то и напоролись. А где Инесса? А вдруг ее также раздевают и голую бросают в Неву? а ведь рано еще. Еще месяц, два, а потом и она может туда же отправляться. У нее был богатый муж, который внушал ей что-нибудь такое контрреволюционное. Не зря же ни одного ребенка не родила мне. А ведь мы не один год были вместе. Могла бы родить, паршивка, подметка французского капитализма. Я даже делал намеки. Наследника, дескать… коммунистического рая на всей земле.

Он бы еще долго рассуждал, но из-за поворота показалась сгорбленная фигура в черном и открытой головой, так похожей на голову Инессы, что он не сдержался и закричал:

− Инесса, ты?

Но видение не реагировало, оно не поднимало голову, не ускоряло и не замедляло шаг. Вождь подумал, что дама пьяная спешит к себе домой, хотя дома стояли, погруженные во мрак и нигде не мелькало ни огонька, как в подземелье.

Махнув рукой, он стал спускаться вниз по ступенькам, позабыв облачиться в женское платье. На первом этаже он увидел женщину в черном; это была Инесса.

Подойдя ближе, достал носовой платок, чтоб смахнуть ее слезы, но она отстранила его руку.

− Именем мировой революции заходи, Инесса. Нам надо объясниться.

Она покорилась и пошла за ним следом.

− Прошу садиться. Вот тебе ручка, бумага, пиши объяснительную. Где была, с кем встречалась, какие сведения передавала немецкой разведке?

Не вытирая слез, она посмотрела на него в упор.

− Что вы натворили, что вы, глашатаи добра и справедливости, натворили, скажи? Город пуст, город словно вымер, Нева наполнена трупами, а твои кровавые подельники пируют который день. Это пир во время чумы. Ты этого добивался, Володя? ты удовлетворен? Когда моя очередь? Я из интеллигентной семьи, а ты интеллигенцию называешь говном. Ты уже приступил к ее ликвидации. Я…хотела бы получить пулю в затылок от тебя, а не от варшавского бандита Дзержинского. Ты меня отведешь в подвал к нему? Я буду кричать, буду сопротивляться.

− Что ты от меня хочешь, скажи?

− Отпусти меня. Я уеду во Францию.

− Подожди какое-то время. Уедем в Москву и там решим этот вопрос. А насчет города…, ну что делать? тут так: либо ты, либо тебя. Революция безжалостна, она не знает слез. В конце концов, эти твои любимые буржуи, видя революционную обстановку, могли подумать, чем все закончится, и разоружиться перед партией, перед народом и сказать, бери все, забирайте наше богатство, а мы станем рабочим классом и трудовым крестьянством. Так нет же, притаились, на ночлег расположились, а на следующий день могли бы устроить шествие с флагами в руках. А нужно это пролетариату? нет, не нужно. Мы должны сделать так, чтобы дух всяких там графов вытравить из города. Мы его заселим пролетариатом. Я уже приказал всем: молчать, молчать и еще раз молчать. Родители не должны говорить детям, дети ничего не должны знать и ты должна забыть, и все мы должны забыть. Сейчас Москву тоже подчищают. Вот мне доложили, что последнее отродье Романовых во главе с какой-то там красоткой Елизаветой Федоровной, будут сброшены в шахту. По моему распоряжению. Все! конец династии Романовых. Теперь будет династия лениных, троцких, апфельбаумов и остальных евреев, кто добросовестно служил революции. А как ты думала, Инессочка, моя дорогая. Да я и тебя в Кремлевской стене похороню, а сам в мавзолее в десяти шагах от тебя упокоюсь.

− Можно, я пойду?

− Иди, иди, только не споткнись, сломаешь ногу.

Инесса всю ночь ворочалась, все думала, как выйти из положения, в которое она попала и не находила выхода. Она все посматривала на длинную, болтающуюся от ветра занавесь. Вот, спасительница. Если ею замотать шею, закрепить узлом и на крюк, но где этот крюк. За раму и ноги вниз за окно. Третий этаж. Но ведь внизу охрана. А, на люстру. Она вскочила, сорвала занавесь, приступила к операции. Но, послышались шаги, словно кто-то куда-то бежал. Был пятый час утра. Это был он, монстр, который видит сквозь стены.

− Ты…, почему не спишь? И занавесь на полу, и ты на полу, у тебя с головой все в порядке? может вызвать врача. У меня есть врачи. Их целый взвод, в том числе и женские.

− Я… я споткнулась, хваталась рукой за занавесь и сорвала, − стала объяснять Инесса, полагая, что Ильич ничего такого не заподозрил. − И посидеть решила под окном, воздуха больше.

− Все, договорились, а теперь вставай и на кровать. Впрочем, мне придется выставить охрану. Ты слишком далеко заходишь. Ты забываешь кто я, а ты… при мне, вожде мировой революции. Еще не хватало каких-то семейных происшествий! А вдруг ты могла свалиться с окна, а это третий этаж. Эй, Бурбулис, где ты. Вот, становись на пост. Это пост номер два. Окна не должны быть открыты, а только полуоткрыты. Всякие птицы, их так много развелось в городе, их больше чем людей, они летают и сюда могут залететь. Это опасно. Это вирусы, это болезнь, это может быть холера, Бурбулис. Ты хочешь, чтоб я заразился, Бурбулис? Инессе не хватает воздуха, ее тянет к окну, но это не так, ей только так кажется, что нет воздуха. Не разрешай ей вставать, если только по маленькой нужде и то сопроводи ее до туалета и стой за дверью. В туалете ей находиться можно три…пять минут, не более того. Есть ли вопросы, Бурбулис? В таком случае спокойной ночи…, Бурбулис.

Инессе показалось, что Ильич говорил с пеной у рта. Он волновался, но фальшивил, он прекрасно знал, что она сидела под окном не просто так, он разгадал, а может, он сквозь стены все видел. Во всяком случае, теперь можно заснуть.

И Инесса спала до шести вечера следующего дня. А Ильич подремал с полчаса, а потом стал собирать команду. Он вызвал Апфельбаума, Бронштейна и Кацнельсона. Когда они все появились… чуть помятые с опухшими лицами, с небрежно повязанными галстуками и пятнами от пищи на белых рубашках, Ильич уже сидел в женском одеянии и составлял план действий четверки на сегодняшний день. Бронштейн все зевал, а потом поднатужился и громко стрельнул.

− Канонада по империалистам, товарищи, − сказал он. − Вы уже меня извините, обожрался этой ночью в бордели с проститутками.

Он еще раз стрельнул и успокоился.

− Вот что, товарищи, − сказал Ленин, поправляя платок на голове. − Все мы сейчас отправляемся в город. Ты, Лейба, немного перестарался. Ты сделал свое черное дело, так нужное революции, за одну ночь. Ты вырезал всех горожан, а трупы не убрал. Надо было разделить эту важную работу пополам. А то вышел казус. Нева не справляется, она заполнена трупами буржуев. Иностранные газетчики могут нагрянуть, все увидеть и тогда нам не поздоровится. Сейчас мы пойдем в город, чтобы самим убедиться, что творится в городе моего имени, как этого требует Бронштейн.

− Да, на хрен городу носить имя русского царя Петра, пусть носит имя Ленина.

− Давайте немного повременим. Ильич − скромный человек. Кроме того, он берет пример с меня, Кацнельсона-Свердлова… он хотел издать указ о переименовании города Екатеринбурга в город Свердловск, но я отказался.

− Да, так и было. Вот переедем в Москву, тогда и начнем решать эти вопросы, − сказал Ленин и затянул концы женского платка, чтоб не сползал с лысины.

Внизу ждал Ская с взводом охраны.

Бандитская четверка стала путешествовать по улицам мертвого города. Но город оказался не совсем мертв. В храмах, не разрушенных большевиками, звонили колокола, внутри храмов происходили богослужения, монахини молились вдоль берега Невы над трупами убиенных. Гопники крючками на длинных шестах старались вытащить те трупы, которые были одеты и в карманах, которых могли быть деньги, а на шее и одежде украшения.

Ленин, у которого было сто псевдонимов, теперь называл себя Разкорякой и вел себя, как подвыпившая старуха. Гопники, свободно расхаживая по безлюдным улицам, крутили пальцем у виска при встрече с вождем мировой революции. И вождю это нравилось.

− Послушай, Апфельбаум, я тебя назначаю губернатором Петрограда. Наведи порядок. Звона колоколов не должно быть, трупы не должны валяться, Неву надо очистить, товарища Бронштейна наградишь орденом Ленина за санитарную чистку Петрограда. Да, всяких там старух в черном монашеском одеянии и попов тоже убери. Вырежи их, как Троцкий буржуев. Все, по кабинетам, товарищи.

19

Машина по уничтожению имущего класса, прожевавшего до переворота в столице России, запущенная Троцким и одобренная Лениным, работала денно и нощно без остановки. Несколько месяцев спустя, Петроград, мертвый город, производил жуткое впечатление. Посольства и военные атташе, а также масса журналистов задавались одним и тем же вопросом: что происходит?

Гений русского народа стал задумываться о том, что надо бы вернуться в Москву, ведь Петр первый удрал из Москвы, на это была причина, а он, Ильич, вернется в Москву и на это есть очень много причин. И одна из них главная. Если журналисты раструбят по всему миру, что творится в Петрограде, можно испугать пролетариат всего мира и мировую революцию поминай, как звали. Пока что удается сдерживать этот поток. Буржуазных газет пока нет, а в советских, коммунистических газетах можно написать все что угодно, даже если в мертвом городе не останется ни одного человека, можно дать информацию, что город перенаселен. Ленин вызвал Апфельбаума на беседу.

˗ Послушай, Зиновьев. Тут такое дело. Нам надо удирать в Москву. Пустим пушку о том, что к Петрограду приближаются немцы, надо же как˗то объяснить бегство из Питера. Ты остаешься здесь. Будешь заниматься заселением зияющих пустотой домов. Это должен быть пролетариат. Упаси тебя…

˗ Бог..

˗ Какой там бог, бога нет, есть я ˗ Ленин, поэтому надо говорить: упаси тебя Ленин…, скромный человек. Так вот, упаси тебя Ленин прописать в городе хоть одного буржуазного интеллигента, упаси тебя Ленин, понял, жид паршивый?

˗ Так точно, понял. Только, когда закончится эта прописка, возьми меня в Москву, к себе поближе.

˗ Посмотрим, как справишься с заданием ленинской партии.

* * *

И Апфельбаум ˗ Зиновьев начал узаконивать проживание пролетариата – гопников со всех окраин, ярых революционеров-провинциалов, но коренных жителей, кому чудом удалось выжить в страшной мясорубке конца семнадцатого года. Тщательно проверялись документы. Всех, кто до 1916 года проживал в Петрограде, не прописывали, на это было наложено табу.

Это обстоятельство приводило многих в изумление, и каждый хотел получить ответ на простой вопрос: почему, на каком основании? Если человек родился и вырос в этом доме, а в период смуты, спасая свою жизнь, уехал в другую губернию к родственникам, и там переждал бурю, − какие претензии к нему могла предъявить новая власть?

Но ответ можно было услышать один и тот же: буржуям в Петрограде не место. Будут ли еще вопросы? И вопросов не было. Каждый прекрасно понимал, что обстановка изменилась, что «народная» власть стала антинародной властью, и если ты хочешь остаться в живых или не попасть в кутузку, драпай к своей тетке в деревню и научись держать лопату в руках. А если тетки нет, никого нигде нет, к кому можно было хотя бы на время прилипнуть, спастись в трудную минуту – веревку на шею.

В эту дикую акцию трудно поверить, возможно, она была в несколько облегченном виде и относилась больше к имущественному сословию. Документов, подтверждающих геноцид в Петрограде, автору найти не удалось, а вот очевидцы, точнее дети, внуки, правнуки очевидцев, свидетельствуют, что этот геноцид был. Им управлял Апфельбаум (Зиновьев), оставленный Лениным добивать коренных жителей Петрограда, когда сам он со своей еврейской камарильей готовился к отправке в Москву в марте 1918 года, якобы обуреваемый страхом, что Петроград захватят немцы.

Опустошенные и разграбленные дома города Петра зияли чернотой выбитых окон, двери в подъездах всегда были открыты, из пустых квартир доносился запах разлагающихся трупов тех, кого не успели выбросить в Неву.

В учебниках по истории советского периода это не зафиксировано. Варвары хорошо заметали за собой кровавые следы, но, как правило, любое злодеяние остается в памяти тех, кому случайно удалось выжить. И они рассказывали об этом своим детям, а дети своим детям, и так далее по цепочке.

О том, что Варфоломеевские ночи в Петрограде на самом деле были, свидетельствуют все обстоятельства, это не народный вымысел, о чем могли бы доказать современные историки, если бы они избавились от симпатий к великому инквизитору. А пока будем придерживаться той версии, которая в памяти народа.

Людей в полупустынном городе было очень мало. Здания в ночное время не освещались огнями, а днем зияли черные дыры выбитых стекол. Если кто и остался в живых, то боялся выйти на улицу, и оставаться одному было тоже страшно.

Один из свидетелей, некий Иван Васильевич рассказывает, что его деда вызвали знакомые, которые работали в ЧК, и он попал на Гороховую улицу. На Гороховой во дворе он видел кучу мусора. Ее разгребали чекисты, извлекая документы убитых во время погрома. Обычно, вырезав всю семью, погромщики бросались искать ценности, спрятанные в шкафах. Рядом с ценностями лежали и документы несчастных. Их тоже забирали и проверяли, а потом выбрасывали в окна во двор. Но были и такие, кто эти документы прятал в карманы так, на всякий случай.

Дворники, убирая дворы, сгребали паспорта, дипломы, свидетельства, удостоверения в кучу и засыпали мусором.

Гопники и прочий пролетариат, среди которых были и уголовники, поневоле вступившие в конфликт с новой властью, ринулись обшаривать пустующие дома в поисках любых ценностей. Они находили и подбирали найденные документы.

Когда стало ясно, что эти документы некоторые умельцы начали подделывать или просто присваивать, поступила команда проверить все дворы, все пустующие квартиры и найденные документы изъять, оприходовать, составить акт, а потом сжечь.

Поскольку в документах никаких отметок о смерти не было, то все умершие юридически считались живыми. И этим воспользовались гопники и другие представители пролетариата, промышлявшие грабежами даже в период советской власти, когда власть пыталась навести порядок в городе мертвых. Они забирали документы убитых петроградцев, присваивали себе их фамилии и, набив карманы награбленными деньгами, уезжали из страны в качестве великих ученых и представителей культуры. Так можно было скрыться от преследования новой властью за те или иные преступления.

Европа наполнилась псевдо учеными, приехавшими из России.

Но тут начался скандал. Интеллигенция, изгнанная Лениным из страны, хорошо знала не только имена профессоров и ученых, но и была лично знакома с теми или иными известными людьми. А тут на трибуну выходит быдло и пытается донести до слушателя что-то невразумительное. Это вызывало хохот, а потом и протесты, а затем и аресты фальшивых профессоров. На допросах бандиты-профессоры признавались, каким образом в новой России можно стать ученым. Они подтверждали, что воспользовались документами убитых в Варфоломеевскую ночь.

Так вышел международный скандал, на который нельзя было не реагировать. Этот скандал подняли белоэмигранты в Европе. Они разоблачали большевиков, желающих показать, что научная и прочая элита перешла на их сторону. И как только в Петрограде и Москве появились эти красные профессора, то в Европе разразился скандал такой силы, что пришлось принять меры по отношению к этим красным новым элитам. На Западе доказали, что настоящие были убиты во время Погрома Петрограда, а их документами завладели эти оборотни, которые сейчас выступают от имени убитых профессоров, художников и прочих известных людей.

И вот тогда начались «чистки». Работникам ВЧК пришлось наводить порядок. Фальшивых профессоров отлавливали, расстреливали без учета былых заслуг. А былые заслуги были: и гопники, и уголовники помогали большевикам наводить порядок. Это их руками Ленин и его сообщники занимались ликвидацией населения в центре города, чтобы освободить квартиры для новой элиты, чтобы избавиться от тех, кто не мог принять их власть на добровольных началах.

По свидетельствам очевидцев, чудом уцелевших в этой страшной резне, дома в Петрограде тогда стояли пустыми, в них страшно было заглядывать.

Пустых квартир было много: бери себе любую, вселяйся и живи. Многие выбирали большую квартиру и недалеко от работы, чтобы на работу ходить пешком. Некоторые утверждают, что так зарождались коммуналки, но это неверная трактовка. Учение Ленина само собой предполагало проживание в коммунах.

Беднота поселялась семьями для безопасности своего быта. Если в одной квартире проживало 3–4 семьи, они в какой-то мере были гарантированы от вторжения ночных грабителей.

Тогда в Петрограде был разгул бандитизма, и налеты были каждую ночь. Одному в квартире от целой банды не отбиться. А вот когда мужчин в квартире много, то тогда отбиваться от нападений бандитов проще. То есть, появление коммуналок было связано не с уплотнением квартир буржуев, как это нам представляли, а с реалиями жизни после революции. Тогда не было необходимости в уплотнении буржуев, потому что буржуи – это горожане, жители Петрограда. А их почти всех убили во время революции, и центр Петрограда стоял с пустующими домами, которые не кем было заселять.

Были и куда более сложные случаи из жизни тех, кто до переворота не успели уехать за границу, им и во сне не могло присниться, что их ждет, случайно выживших во время погромов. Так произошло и с Софьей Абросимовой, единственной дочерью еще довольно молодых родителей. В их семье была прислуга Маша, очень добрая, работящая, но несколько неряшливая девушка на год старше Софьи.

События 3–4 июля, когда большевики потерпели сокрушительное поражение, их не коснулись. Это вселило надежду и в октябре, когда большевики снова подняли голову, что на их семье эти события не отразятся. И потом никто не ожидал такой жестокой расправы над простыми людьми, кто занимал нейтральную позицию − ни за левых, ни за правых.

Софья подружилась с Машей и даже помогала ей выполнять работу по дому. Они вместе стирали, мыли полы и посуду.

− Вы только не переживайте, − говорила Маша. − Если что случится недоброе, я вас закрою в комнате на чердаке. Туда никто не заберется.

Так и случилось, как предсказала Маша.

В Варфоломеевскую ночь, когда отовсюду стали раздаваться крики и плач, Маша схватила за руку Софью, увела ее на чердак и закрыла там, а запасной ключ оставила ей на всякий случай, если не сможет вернуться и открыть ей дверь.

Пережив этот ужас, Софья оделась в одежду прислуги, накинула платок на голову и стала спускаться на второй этаж, где уже все были мертвы. Ни Маши, ни родителей, только следы крови на постелях, на полу, вывернутые шкафы с разбитой посудой.

В столовой за большим столом сидели гопники и тянули водку.

− Ты кто будешь? − спросил один гопник.

− Я убирала у хозяев, они меня кормили и давали на дорогу, когда я собиралась к матери.

− Буш у нас убирать? Теперь это обчага. Нас тут пять семей. Каждому угодить надоть.

− А где мои хозяева? − спросила Софья, едва сдерживая рыдания.

− В Неве плавают, ответил один гопник. − Чо, жалко, да? Впрочем, пойдем, мы тебя обнимем…

− Я ишшо не вылечилась, наградил меня один ухажер. Дайте лучше, я поменяю посуду: принесу чистую, а эту вымою.

Софья в страхе не знала, что делать дальше, как быть? Желание жить подсказывало ей: надо приспособиться. И она стала жить какой-то двойной жизнью, убирала, а когда менялись хозяева, привыкала к ним. И все это ради жизни. В свободные минуты уходила на берег Невы, смотрела на воду, крестила и шептала: да будет вам эта вода пухом. Вы нашли вечный покой, а я не могу, я должна провести жизнь в страдании, я не могу сама на себя наложить руки. Прошли годы… Она прожила долгую жизнь. Уже резни не было, уже можно было жить на пенсию в своем уголке, который выделила ей советская власть, но тут началась война, вторая мировая…