Текст книги "«Перекоп» ушел на юг"
Автор книги: Василий Кучерявенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
Неожиданная встреча
Первым заметил их Бердан и закричал:
– Наших привезли!.. Борис Александрович, смотрите! Наши – Иван Степанович, Усаченко, Михневич, Анна Николаевна.
Действительно, из грузовой машины, окруженные японскими солдатами, неловко выбирались на мостовую моряки, которые улетели с Большой Натуны на самолете и о которых до сих пор ничего не было известно.
Моряки безгранично обрадовались: наконец-то все вместе!
Анна Николаевна чуть прихрамывала, по ее осунувшимся щекам текли слезы; остальные, несмотря на отпечаток усталости на лицах, выглядели здоровыми.
«Может быть, теперь отправят домой, для этого и свезли всех в одно место», – подумал Бахирев.
В эту ночь никто не мог уснуть. Все слушали рассказ Андрианова о злоключениях четырех советских моряков, после того как они вылетели на голландском самолете с Большой Натуны.
Самолет доставил моряков в город Понтианак на острове Борнео. Городок небольшой, с шумным, по-восточному, базаром. Дома деревянные, все в зелени, многие на сваях. По краям главной улицы вырыты каналы, жители передвигались по ним на лодках.
Моряков поместили в госпиталь. Там оказалось много раненых: город часто бомбили японцы.
Врач-голландец хорошо относился к русским. Хорошо относился и обслуживающий персонал, состоящий из малайцев и китайцев. Только пастор – холеный, выбритый, с хищными и жесткими глазами – люто ненавидел всех.
Узнав, что в госпиталь привезли русских, туда пришли китайцы, принесли в подарок связки бананов, всяких фруктов. Пришел и чех, Ян Эдвард Рихард, владелец маленькой гостиницы. С ним легко было разговаривать, он немного знал русский язык, и морякам многие чешские слова были понятны. Рихард был общительным, подвижным блондином, с ясными, живыми глазами. Но возраст, по-видимому, брал свое. На висках уже поблескивала седина. Он говорил, что ненавидит гитлеровцев, что давно живет на Борнео, а раньше жил на острове Ява. Работал поваром, батраком на каучуковых плантациях, кулинаром, а вот сейчас – владелец небольшой гостиницы на восемь номеров.
Через несколько дней городок был занят японцами.
Рихард рассказал, что японцы заняли Борнео, Яву, Целебес, Суматру, Сингапур.
…Прошло четыре месяца после того, как они прилетели с Большой Натуны на Борнео.
Однажды к Андрианову подошел врач и шепотом сообщил:
– Вас, русских, согласен взять к себе на работу чех Рихард – хозяин гостиницы «Прага». У него и жить будете. Дальше нельзя оставаться здесь. Японцы все чаще увозят из госпиталя европейцев и расстреливают их. Они везде кричат: «Азия – для азиатов!» Да и пастор с японцами что-то уж очень дружен, а вы знаете, как он всех вас ненавидит.
– А вы остаетесь здесь? – спросил его Андрианов.
– Я не могу оставить больных. Не могу!..
В этот же день вечером все четверо перешли в гостиницу «Прага». Гостиница была маленькой: в ней останавливались приезжие с других островов – моряки и рыбаки.
Узнав, что Анатолий Михневич – машинист, хозяин гостиницы очень обрадовался, предложив русским перебрать, почистить и привести в порядок станок для изготовления конфет.
– У вас, русских, теперь всюду машины, так что справитесь.
Моряки с охотой принялись за работу.
Анне Николаевне хозяин Рихард поручил уборку гостиничных номеров.
Ян Эдвард любил поговорить. Однажды он разоткровенничался и рассказал историю своей жизни. Еще в дни молодости он сделал предложение богатой девушке. Невеста оказалась жадной до денег и без богатства не мыслила себе жизни. И он уехал на остров Яву – зарабатывать деньги.
Конфет там тогда еще никто не делал, и Ян стал делать конфеты, сладости – ведь до этого в Чехии он работал кондитером. Потом удалось приобрести примитивный станок.
Дело оказалось прибыльным. И все заработанные деньги Ян переводил будущей жене. Наконец был сделан последний перевод в десять тысяч гульденов к обусловленной в брачном договоре сумме. А вслед за этим и сам Рихард выехал в Прагу. Но там жениха выставили за дверь: у невесты давно был другой, более выгодный муж.
Обманутый Рихард опять уехал на острова и обосновался на Борнео, в городе Понтианаке. Пришлось вновь работать батраком, потом кондитером. Но разве можно было конкурировать с фабрикантами какому-то кустарю-одиночке!..
Рихард, закурив, выпустил дым и, смотря на рассеивающееся облачко, горько улыбнулся:
– Стал я уже стариком, поседел. Так вот и гонялся всю жизнь за богатством. А на старости лет ничего не нашел. Ничего! Все рассеялось, как дым. Нет счастья, и молодость не вернешь.
…В один из дней все население Понтианака под страхом смерти было согнано японскими захватчиками на берег реки. Вскоре сюда привели группу пленных английских летчиков. Руки у них были связаны за спиной. Среди летчиков моряки заметили и голландца, который вывез их на самолете с острова Большая Натуна.
Японцы поставили пленных на колени лицом к воде. Затем прокричали, обращаясь к малайцам. «Азия – для азиатов! И мы, японцы, освобождаем вас от этих европейцев!» Летчиков обезглавили, а трупы столкнули в воду…
Казнь произвела на всех тяжелое впечатление.
Прошла неделя. В город из глубины острова Борнео по каким-то делам прибыла целая группа даяков, племя, которое обречено на вымирание.
Даяки были в набедренных повязках, богато орнаментованных камнями и металлическими блестками в виде змей. Чуть раскосые глаза, широкие носы, толстые губы, сбитые копной волосы, перья в ноздрях и ушах; луки, колчаны, полные стрел; на руках и ногах браслеты из белого металла – такими запомнились они Андрианову.
Японцы увели даяков в свою резиденцию. А потом стало известно, что некоторых из даяков посадили в железные клетки и отправили в зоопарк в Токио. Остальных пленных вывели в пальмовую рощицу недалеко за городом и там отрубили им головы. В газетах же опубликовали, что, согласно медицинскому заключению, все даяки были сумасшедшими, неизлечимо больными и представляли опасность для жителей острова…
…В другие вечера Андрианов рассказывал, как на чердаке гостиницы «Прага» они установили приемник и слушали Москву, Хабаровск, Владивосток. А когда японцы выследили и забрали приемник, сведения им приносил малаец Санд, часто приходивший к Рихарду.
Однажды Санд сообщил, что в порт за каучуком и копрой пришла джонка с двумя китайцами – с ними русским можно уехать в Сингапур.
Андрианов уже несколько месяцев ходил к японцам, просил отправить их или к советскому консулу в Токио, или в Советский Союз, но все безрезультатно.
К тому времени, как из Сингапура пришло разрешение, приехал новый комендант. Ян Рихард посоветовал Андрианову отправиться немедленно к нему за разрешением выехать с острова.
– А если не разрешит, оставайтесь у меня до конца войны, – сказал он.
Комендант принял Андрианова, долго рассматривал его, затем велел прийти через неделю, принести по два гульдена с человека за каждую визу. В назначенный срок моряки пришли в комендатуру, попав наконец к коменданту. Визы на выезд во Владивосток через Сингапур были получены.
Японец, потирая довольно руки, заявил морякам:
– Видите, как велика императорская Япония, и я, ее офицер, выдаю вам визу для поездки с Борнео через Сингапур во Владивосток! Я, японец, выдаю. Это понимать надо! Борнео, Сингапур, Маньчжурия – всё Япония… – И он гордо посмотрел на русских.
Шкипер джонки китаец Ли Сан-ча попросил и на его имя выписать бумагу, в которой было бы указано, что он имеет право взять русских и везти их в Сингапур. Была получена и эта бумажка.
Рихард снабдил моряков питанием на дорогу, дал сто гульденов – заплатить за проезд.
На джонке совершенно негде было поместиться. Все было загружено. В конце концов Ли Сан-ча разместил их в маленьком кубрике, где жили оба китайца.
Путь был далек и опасен, так как в это время года начинались жестокие штормы.
Шесть суток погода благоприятствовала плаванию, на седьмые джонка попала в шторм. Волны, накатываясь одна за другой, заливали суденышко. Моряки отливали черпаками воду, но это мало помогало. К счастью, вскоре показался островок Тамбелан. В одной из его бухточек укрылась и отстаивалась джонка, пока бушевал шторм.
На двенадцатые сутки джонка под одним парусом, тихо покачиваясь, плыла на запад. Но что это? Целая группа маленьких островов встала на пути.
Ли Сан-ча недоуменно пожал плечами и развернул карту. Это была английская крупномасштабная карта района, прилегающего к Сингапуру и Суматре. Оказалось, что джонку снесло в сторону Суматры.
Определившись, пошли от острова к острову, а еще через двое суток попали в Сингапур, Но в Сингапуре моряков схватили японские военные власти. Японский офицер, увидев у моряков визы, отобрал их и начал допрашивать каждого.
– А потом нас привезли сюда. Вот мы и встретились, – закончил рассказ Андрианов.
В свою очередь, моряки рассказали товарищам, как они жили на Большой Натуне. Много вечеров было посвящено этим беседам.
А вдали виднелись исхлестанные дождем сиротливые пальмы, и сердце тосковало по северу, по Родине.
Через несколько месяцев моряков перевезли в Сайгон.
На японском корабле
Советское правительство, узнав о местопребывании моряков парохода «Перекоп», потребовало от японских властей возвращения их на Родину.
В Сайгоне советские моряки находились почти месяц, жили за колючей проволокой. Кругом все было оплетено зелеными вьющимися растениями, поэтому ничего, что происходило за пределами лагеря, не было видно. В помещении тесно, повернуться негде. Один раз группа моряков во главе с Бакаловым вышла во дворик, чтобы размяться. К ним подошел японский солдат и долго что-то толковал. Потом сказал на ломаном русском языке.
– И Старинград… Ворга… Росскэ кругом Старинграда один час много-много тысяч убивать джерман…
Вечером в барак принесли бульон, рыбу, кофе и даже несколько бутылок пива.
Моряки переглянулись между собой: «Чтобы это значило? Провокация?..»
Всё съели, но пива не тронули.
Пришел офицер и спросил, почему русские не пьют пива. Ведь их угощают офицеры японской императорской армии.
– Сообщите советскому консулу о нас, – ответили моряки.
Офицер промолчал и вскоре вышел.
На следующий день пленников повели в порт, посадили на корабль. Моряки не знали, куда их повезут. Возможно, опять высадят на Натуну, оставят там на произвол судьбы.
Бударин поддерживал под руку ослабевшую Анну Николаевну, Погребной помогал передвигаться больному матросу, хотя и сам еле держался на ногах от истощения. Радченко не отходил от Евдокии Васильевны.
Вдали зеленели берега, виднелись пальмы и высокий бамбук. В долинах – маленькие квадратики рисовых полей. Солнце палило. Под натянутым тентом, в тени, на ботдеке стояли японские офицеры и смотрели на русских. Раскаленная солнечными лучами палуба жгла босые ноги. Море отбрасывало слепящие блики лучей, отраженных разбегающимися волнами. После темного помещения все щурились.
Вскоре загрохотала выбираемая якорная цепь. Один матрос обмывал ил с якоря, другие выбирали канаты.
Бахирев, Друт, стоя с Будариным, наблюдали отшвартовку.
– Быстро работают, – произнес задумчиво Бударин. – Эх, как я соскучился по дому, по сыновьям. Увидеть бы семью, побыть дома, увидеть своих моряков, узнать, как работают, как им плавается! Скоро ли увидимся? Скоро ли сами начнем плавать?..
Море медленно колыхалось, словно дышало. Пароход шел быстро. Морякам приказали перейти в трюм.
В трюме не хватало воздуха, особенно было трудно больным. Всюду сновали крысы.
Вскоре сюда спустились японские солдаты.
Один из них говорил по-русски. Бударин, умеющий всегда и везде начать разговор, затеял беседу с ними. Солдаты принесли воды, угостили моряков сигаретами. Когда все ушли, молодой худощавый солдат в очках – тот, что говорил по-русски, – немного задержался. Он тихо сказал Бударину:
– Под Старинградом русски окружили джерман и уничтожили. Очена много уничтожили. Русски храбрые солдаты! Сейчас русски везде наступают. Джерман кричат: «Гитрел капут!»
Затем он рассказал о себе, что раньше был рыбаком, встречался с русскими. Оглянувшись кругом, добавил:
– Многие из нас думай, что скоро кончится война и что скоро мы займемся своим делом. Война нужна богачам, от войны они жиреют.
Солдат поднялся из трюма. Проводив его глазами, Бударин, обращаясь ко всем, произнес:
– Теперь все ясно. Если солдаты уже знают о какой-то большой победе советских войск, то японские власти не посмеют что-либо сделать с нами. Это ясно. Ясно и то, что наши наступают, раз этого японские офицеры не в силах скрыть от своих подчиненных. Ясно и то, что японские солдаты думают о мире, а не о войне…
– Корабль идет на север. Я ночью узнал это по звездам, – заметил Демидов.
И это сообщение вызвало общее оживление. Все заговорили, высказывая различные предположения о скором возвращении на Родину.
– Не узнаем родных. Ведь почти два года прошло. Да и родные нас не узнают, – высказал предположение Друт. – Дочь просила кокосовых орехов привезти. А с каким бы аппетитом я съел маленький-премаленький кусочек хлеба и обнял бы своих дочурок!..
– Вон Илья Бахирев в узле возит орех. По всем тюрьмам таскал его. Наверное, сыну.
– Это водяные часы. Их Датук подарил мне, – отозвался Бахирев.
Он развязал свой узел, недоуменно взял в руки детскую рукавичку, и лицо его озарила теплая улыбка.
– Да, как-то там, на западе? Вот узнал, что наступают наши, и так стало радостно… У меня дети на западе, – тихо проговорил кто-то в дальнем углу.
И при этих словах Бахирев вспомнил малайскую девочку Ласу с большими черными испуганными глазами с острова Большая Натуна, погибшую от пули японского офицера.
Бахирев посмотрел на говорившего, но ничего не сказал, а молча отвел взгляд на отпотевший борт, по которому струились, как слезы, блестящие капли. За бортом беспокойно шумела вода.
…Через несколько дней загремел отдаваемый якорь, послышался топот множества ног. Все замолчали, прислушиваясь. Пришли японцы, приказали жестами морякам: выходите наверх!
Корабль стоял на рейде. Вдали, на острове, виднелся город.
– Сянган! – узнал Погребной.
Корабль облепили со всех сторон китайские джонки.
Началась торговля рисом[16]16
Описываемый здесь эпизод относится к тем временам, когда в Китае еще царила власть помещиков и крупной буржуазии.
[Закрыть]. Японский боцман куль за кулем продавал рис. Поднялся гвалт, гортанный крик. Тут же стоял старший помощник капитана – низенький, толстый японец. В течение часа было продано, вероятно, тонн двести. После этого боцман подобрал мешочки с серебряными деньгами и ушел со своим старпомом в каюту.
Пароход снялся и, перейдя за остров, отшвартовался у Коулуна.
Моряки сидели на люке трюма и смотрели на пальмы, растущие рядами по улицам Сянгана, на гору Виктория. На реке виднелись джонки, сампаны. Японские офицеры и солдаты собрались, укатили на рикшах в увеселительные заведения.
Вскоре на пароход прибыл японский жандарм и прямо на палубе начал чинить расправу. Он кричал, а старший помощник капитана, униженно кланяясь, оправдывался перед жандармом. Разговор шел на японском языке, но смысл был ясен: о рисе и деньгах. Затем жандарм начал хлестать по щекам старпома методично, размеренно, не торопясь.
Старпом крикнул что-то боцману. Боцман, кланяясь, скрылся и тотчас принес полмешочка серебряных монет. Увидя серебро, жандарм пришел в ярость и начал хлестать уже боцмана по щекам, который тоже униженно кланялся, но молчал.
Видя, что от боцмана ничего не добьешься, японский жандарм вновь стал хлестать старшего помощника, пока тот опять не дал команду боцману. Боцман принес еще один мешочек серебра. Так продолжалось до тех пор, пока перед жандармом не оказалось три с половиной мешочка серебра – вся выручка. За всей этой сценой с ботдека спокойно наблюдал капитан парохода – высокий японец. Однако было заметно, что с каждым новым мешочком серебра, принесенным жандарму, лицо японского капитана все сильнее мрачнеет.
Убедившись, что больше ему не выколотить серебра, жандарм разделил деньги пополам, одну половину взял себе, другую небрежно толкнул ногой старпому и довольный удалился.
– Приемка судна властями окончилась, – пошутил Бакалов.
Моряки рассмеялись.
– Одни грабят завоеванные районы, другие – своих же воров, – сказал Бударин.
…Четвертого июля 1943 года пароход вошел в широкую желтую реку, протекающую среди низменных берегов. Буи наклонились по течению.
Вдали виднелся город с высокими домами – это был Шанхай. По реке плыли китайские джонки под прямыми парусами на бамбуковых реях, медленно двигались сампаны с целыми семьями.
Пароход отшвартовался у причала. Яркое солнце, зеленые деревья, желтые черепичные крыши с загнутыми углами, крики рикш, тягучая музыка, гром барабанов.
А на причале стоял, лоснясь лаком, советский автомобиль! Советский автомобиль, и рядом автобус с родным алым флажком на радиаторе! У автомобиля в светлом костюме прохаживался седоволосый человек. Он держал в руках шляпу. Моряки стояли, неотрывно глядя на алый, просвечиваемый солнцем флажок, и у многих на глазах блестели слезы.
И у седого человека, который ждал их у советской машины, губы сжались от волнения: он судорожно глотнул воздух. По взглядам изможденных моряков, одетых в лохмотья и босых, он понял, сколько они выстрадали…
Человек подошел к группе и сказал по-русски;
– Здравствуйте! Вы моряки с «Перекопа»? Я – советский консул.
Вместо ответа раздались всхлипывания женщин. У мужчин спазмы перехватили горло…
– Теперь не надо, теперь уже скоро домой, на Родину, поедете, – успокаивал их консул. – Кто из вас, товарищи, капитан Демидов и первый помощник Бударин?
Демидов и Бударин подошли к консулу.
– Все тут? – спросил он.
– Восемь человек убиты во время гибели судна. Остальные, несмотря на ранения, ожоги, болезни, все здесь.
– Хорошо, что сохранили людей… Знаю, жили коллективом, слухи о вас дошли до Австралии и стали известны нам. По всему было ясно, что где-то на островах живут советские моряки. Вероятнее всего – команда «Перекопа». Так оно и вышло…
На Родину!
И вот порт уже остался позади. Осталась могучая китайская река Янцзы и ее приток Хуанпу с бесчисленными джонками, сампанами, с целыми плавучими городками, в которых веками жила придавленная голодом и нуждой беднота. На левом берегу высились заводы и огромные серебристые бензиновые резервуары, на которых виднелись надписи американских, английских, французских и многих других нефтяных компаний, только китайских почти не было видно.
По улицам, пестро освещенным покачивающимися разноцветными бумажными фонариками, которые бросали светлые блики на спешащую толпу, бежали рикши. В легких колясках высокомерно восседали иностранцы, китайские богачи в черных или белых шелковых халатах. И для этих богачей в магазинах со светящимися иероглифами на вывесках были и виноград, и яблоки, и бананы, и серебро, и золото, и ткани, и чудесно расписанный фарфор.
Проехали двухпролетный мост. Потянулась чуть изогнутая набережная реки Сучжоу, застроенная громоздкими домами с двадцатиэтажной гостиницей «Дэ-ся», потом показался тяжеловесный массивный почтамт. И вот машины остановились. Среди зелени виднелось строгое здание с балконом и алым флагом над высокой башенкой. Советское консульство!..
Несколько часов ушло на то, чтобы моряки смогли помыться, побриться. После почти двух лет жизни на острове Натуна, после скитаний по японским тюрьмам приятно было вновь надеть привычную, чистую одежду, хорошую, удобную обувь, почувствовать себя человеком в уюте консульского помещения.
– Расскажите нам, пожалуйста, как дела на фронте, мы ведь с восемнадцатого декабря сорок первого почти в полном неведении. А сегодня уже середина июля сорок третьего, – обратились моряки к консулу.
И консул порадовал их последними известиями с фронта. Моряки узнали подробности битвы на Волге, узнали о наступлении наших войск на Орловско-Курском и Белгородском направлениях, а также на Брянском и Харьковском. С жадностью набросились на газеты.
– Прошу к столу! – улыбнувшись, пригласил консул.
На столе лежал настоящий, хорошей выпечки и аппетитно пахнущий хлеб, которого моряки не видели со дня гибели судна!
Стоит ли передавать, с каким удовольствием уселись члены экипажа за стол, какое наслаждение доставил им вкусный, обильный обед!..
Но первая радость экипажа вскоре была омрачена: шел четвертый месяц, а японские власти всё не давали разрешения морякам на проезд через маньчжурскую территорию.
Наконец-то были получены визы, и 14 ноября моряки, тепло распрощавшись с гостеприимным домом советского консула, выехали на пароходе в Дальний, а из Дальнего поезд понес их на север. За окнами мелькали широкие степи. Трава уже порыжела. Вдали в синеве поднимались бархатные горы. Еще выше потянулись горы буровато-рыжие, а кое-где торчали гольцы. В низинах зеленели акации.
Вот и Мукден, весь в сине-черном дыме. Показались склады, многопролетные цехи арсенала – стены их поржавели, покрылись грязными пятнами…
Остался позади и Харбин. Опять замелькали деревни с глинобитными фанзами, крытыми рисовой соломой или серой, а иногда и красной черепицей.
Сунгари катила свои мутные воды среди низменных берегов. И всюду полоски, полоски мокрых от дождей полей. Стоящие и словно плачущие среди желтых пойм белые цапли.
– А где же Великая китайская стена? – полюбопытствовал Бердан.
– Мы ее не увидим, она осталась южнее, – ответил Погребной. – А жаль, что не увидим. Это величественное сооружение тянется по горам и степям на тысячи километров. На стене устроена широкая дорога, по которой свободно едут в два ряда китайские арбы на высоких деревянных колесах без спиц. Расположенные недалеко одна от другой, сторожевые башни делают стену еще более величественной, похожей на грандиозную каменную цепь, опоясавшую древнюю северную границу страны. Глядя на этот памятник старины, поражаешься, до чего талантлив, трудолюбив китайский народ.
Покачиваясь на ходу, поезд мчится дальше и дальше на север.
Горы и холмы опять начинают сменяться степью, селениями, перелесками.
Осталась позади станция Отпор. Незабываем день и час, когда люди увидели Читу.
– Смотрите, снег!..
– А какой белый! Как коралловый песок на отмелях Натуны.
Волнение, охватившее моряков, передать трудно. Это поймет только тот, кто долго был на чужбине. Никто так, как советский человек, не чувствует радости возвращения на Родину.
Вот она – Родина! Глаза застилали неудержимые слезы.
Подходили пограничники, поздравляли. И моряки впервые не находили слов, чтобы ответить на крепкие их рукопожатия. Кто-то восхищенно воскликнул:
– Смотри, у военных погоны!..
На запад шли эшелоны.
Дышалось легко. Даже воздух казался другим. И все пережитое на острове представлялось теперь далеким, почти неправдоподобным.
Вот и сказочная Волочаевка с меркуровской скульптурой красноармейца, разбивающего прикладом винтовки проволочные заграждения на сопке Июнь-Корань. Широкий Амур и величавый красавец мост через реку. Город Хабаровск…
А еще через сутки показались пригороды, сопки с деревьями в разноцветной осенней листве, сверкающие воды Амурского залива и дома родного Владивостока. Из порта доносился грохот судовых лебедок: у причалов разгружались пароходы. И над всем городом, над сверкающей в лучах ясного солнца бухтой Золотой Рог – чистое-чистое небо.
Бахирев вместе с моряками подошел к памятнику Владимиру Ильичу, тронул рукой серый гранит пьедестала и, прочтя надпись, повторил про себя: «Владивосток далеко, но ведь это город-то нашенский».
Погребной взял в киоске газету «Красное знамя», развернул ее и остановился, задумавшись, глядя на дату: 25 ноября 1943 года.
А Бударин то оборачивался к своей жене, то обнимал и целовал сыновей, ласково ероша их волосы, и счастливо улыбался.
