Текст книги "Тайна Золотой долины. Четверо из России"

Автор книги: Василий Клёпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

– О, я буду вас обвинять, не беспокойтесь! – резко сказал прокурор.

Джек Лондон. «Польза сомнения»

Макарычев ввел нас в темную, пропахшую дымом землянку, привычным движением нащупал лампу и чиркнул спичкой. Мы увидели бритое лицо с твердыми губами и подстриженными усами, с ожогом во всю щеку. Партизан вывернул фитиль, угрюмо усмехнулся:

– Чтобы черт подрал этих фрицев!

– А где же Никонов? – забеспокоилась Белка.

– Унесли в санчасть. Доктор сейчас над ним колдует…

– У вас есть санчасть? И доктор? – изумилась Белка.

– У нас все есть, – по-прежнему угрюмо усмехнулся Макарычев. – Вот только света нет. Думали, движок поставим, да Сват не разрешил. Говорит, мы и без света проживем, а движок – он демаскировать будет…

– А почему Сват? Фамилия такая? – хихикнул Димка.

Угрюмое лицо Макарычева прояснилось, губы дрогнули, и он оглушительно захохотал, наполнив смехом всю землянку. Я никогда еще не слышал такого богатырского смеха:

– Хах-ха-ха! Так это ж забавная история! Дело было еще зимой сорок первого. Поймали мы раз ночью на дороге одного богатого мужика. Ехал на тройке с бубенцами, под полой четверть самогона. «Стой! – закричали мы и обступили лошадей. – Куда едешь?» – «На свадьбу». – «На какую еще свадьбу?» – «Да, крестницу свою замуж выдаю». – «За кого?» – «За господина Фюслера». А Фюслер этот был немецким начальником над всеми нашими селами. Тогда наш Николай Васильевич, не долго думая, говорит: «Раздеть его!» Ха-ха-ха! Раздели. И вот Николай Васильевич надевает на себя богатую шубу, шапку с бобровым верхом, через плечо повязывает полотенце, расшитое цветными петухами, и говорит мне: «Садись, Макарычев, поехали на свадьбу». Я доставил Николая Васильевича прямо ко двору невесты. Въехали во двор, выскочили дружки:

– Сват приехал… Сват…

А Николай Васильевич дает им четверть самогона и идет в дом. Фюслер сидит уже хмельной в переднем углу, рядом с ним бледная нереста и еще человек пять немцев.

– О, сфат! Сфат! – старается подняться на ноги жених.

– У немцев для меня – ни свата, ни брата, – отвечает Николай Васильевич, да как врежет в Фюслера из автомата, так тот и свалился под стол. Мы перебили остальных фашистов, схватили невесту и с бубенцами прикатили в лагерь. До сих пор она у нас в санчасти работает. Так и пошло – Сват да Сват. Даже в сводках Совинформбюро его только так и величают. Немцы огромную награду за его голову назначили, да дудки! Никто не может поймать Свата.

– А мы его увидим? – живо спросила Белка.

– Увидите, – ответил Макарычев. – Ложитесь, утро вечера мудренее. Ты тут ложись, – указал он Белке на топчан, – а вы – тут.

– Дядь Федя… – начал было я.

– А ты откуда знаешь, как меня зовут?

– Да нас же к вам направила ваша жена Анфиса Дмитриевна. Просила кланяться.

– Вон оно что, – обрадовался Макарычев. – Ну как она там?

Мы рассказали, как подслушали разговор Анфисы Дмитриевны с полицаем. Я упомянул о том, что немцы собираются наступать на партизан и если Макарычев не будет в понедельник дома, то его жену повесят. Партизан на минуту посерьезнел, попросил повторить слова жены и наконец проговорил:

– Молодец, Фиска! Ей-богу, молодец!

Мы впервые спали так хорошо, что не видели никаких снов. На следующее утро к нам пришел Макарычев и поздоровался:

– С добрым утром, партизаны! Вас требует к себе командир.

На дворе уже вовсю светило солнышко. Осенний лес купался в его лучах. Рядом с землянкой, в которой мы спали, приподнимали почву, как грибы, другие жилища партизан.

– Вот сюда! – показал нам Макарычев на землянку, из трубы которой валил дым.

Мы вошли, и – как вам изобразить, что произошло потом?

– Папка! – крикнул я.

Да, за столом сидел мой отец! Он был тщательно побрит, в ладной гимнастерке, по которой пролегала портупея.

– Что такое? – не верил своим глазам отец. – Вася?

Я прижался к папке. От его гимнастерки пахло дымом, как и у нас в землянке.

– Да как ты здесь? Что за чудо?

Я кивнул на Димку:

– А его узнаешь?

Отец долго смотрел на Димку, недоуменно спрашивал:

– Димка? Да, Димка! Такой здоровяк, я и не узнал. Вполне можно брать в армию. Сколько тебе лет?

– А эту девочку ты не знаешь, – указал я на Белку, которая сидела в углу и смотрела на нас. – Это самая лучшая девочка на свете. Белка.

– Неужели? – рассмеялся отец. – Что на белку она похожа, это верно. Но только как ее все-таки зовут?

– Нюра, – откликнулась Белка. – У меня много имен. Ребята все говорят: Белка да Белка, а в Германии меня звали Анхен…

– Ты что, была в Германии? – удивился отец.

– Да мы все из Германии, папа! Жили там месяца три, – вмешался я.

У нас начался длинный разговор, который я не собираюсь здесь передавать, так как читателю все известно.

– А мы знаем, – склонив голову, улыбалась Белка. – Знаем, как вы в сватья попали…

– Откуда же? – смеялся отец.

– Это все Макарычев, – влюбленными глазами смотрел я на отца. – Он очень хорошо к тебе относится.

Отец рассказал нам, что в первые же месяцы войны попал раненым в плен. Оттуда бежал, в скором времени стал командиром партизанского отряда. Один из первых, с кем он познакомился, и был Макарычев. Это очень отважный партизан, большой специалист по подрывным работам. Только раз у него получилась неудача: он мудрил что-то со взрывчаткой, которую доставали из неразорвавшихся немецких авиабомб, сильно ожег щеку…

Наш разговор неожиданно прервали. Явился радист, подал отцу радиограмму. Он быстро поднялся с места, приказал:

– Макарычева ко мне!

В радиограмме предлагалось отряду Свата сегодня ночью выступить на дорогу Полоцк – Витебск и перерезать ее. Мы сразу же подумали, что наша радиограмма достигла цели.

– Ну, Федя, начинается! – радостно проговорил отец. – Приготовься и с полудня двигай!

Макарычев убежал к своим подрывникам. После обеда они выстроились перед землянкой отца. Он еще раз тщательно посмотрел, как обмундированы партизаны, проверил – не гремит ли что в их снаряжении, и они отправились по лесной тропинке.

– Мы тоже пойдем с ними, – ходил по пятам отца и клянчил я.

– Никуда не пойдете! – отрезал он. – Сидите пока в землянке.

Целый день мы таскались по всему лагерю, смотрели, как работают женщины в прачечной, как орудует в своей землянке радист, и Димка даже начал ему помогать. Потом были в санчасти, где Белка сидела у постели Никонова и говорила с Настей, той самой маленькой «невестой» Фюслера. А дальше – совсем неожиданно оказались у землянки, в дверях которой стоял часовой. Я спросил, что он охраняет, но часовой промолчал, а бежавший мимо партизан крикнул, что здесь находиться нельзя и нам нужно убираться подобру-поздорову.

Как же, не на тех напал! Мы хотели все-таки знать, что охраняет часовой! Отошли немного в сторону, сели и стали смотреть на строгого парня с автоматом на груди.

И – дождались. Часовой открыл дверь землянки. Из нее вышел высокий человек в распоясанной рубахе и тяжело зашагал к дощатой маленькой уборной. Часовой с автоматом на изготовку проводил его, остановился ждать…

Мы подошли ближе. И вот, когда арестованный возвращался в землянку, увидели здоровенный нос и на носу здоровенные роговые очки. Это был Белотелов!

– Генрих! – невольно воскликнул я.

Белотелое быстро обернулся, увидел нас и, согнувшись, почти бегом исчез в землянке.

Мы пришли к отцу и спросили, что за птицу держит он под охраной?

– Черт его знает! Подозрительный тип! Ходил по деревням вокруг нашего лагеря и везде расспрашивал, как найти Свата? С таким вопросом обратился и к Макарычеву. «А зачем вам Сват?» – спросил Федор Михайлович. И тот «по секрету» сообщил, что бежит из плена и хочет примкнуть к партизанам. Привел его Макарычев ко мне, показывает документы… Он тоже из нашего Острогорска. Служил там в геологоразведочной партии. Геолог-нефтяник. По всему видно, что советский человек, но немецкий пистолет… Желтые глаза, которыми он не смотрит на тебя, прямо-таки внушают подозрение…

– Эх, ты – подозрение! Да это же самый настоящий шпион! Ты помнишь, я тебе писал о Золотой Долине?

– Так это тот самый? – сказал в раздумье отец. – Часовой, немедленно ко мне Белотелова!

Когда Белотелов вошел и тяжело сел, жалкая улыбка сморщила его лицо.

– Итак, господин Белотелов, вы, оказывается, еще не все мне сказали. Сын утверждает, что вы работали в комендатуре у немцев в Острогорске. Так или не так?

– Так… Но поймите, гражданин начальник, не мог я вам этого сказать. Как советский человек…

– Да какой ты советский! – не выдержал я. – Ты – фашист! Генрих Паппенгейм – советский человек!

Отец остановил меня, велел пойти прогуляться. Я вышел из землянки и стал ждать, чем кончится допрос Белотелова.

Долго-долго не выходил Генрих Паппенгейм. Наконец, появился. Часовой на этот раз держал его под дулом автомата.

Улыбающийся и такой хороший, такой чудесный папка похвалил нас и убежал куда-то. Скоро в лагере часто-часто зазвонили в чугунную рельсу. Вооруженные партизаны собирались и выстраивались на линейке. Вышел откуда-то отец со своими командирами, те стали во главе отрядов и бесшумно исчезли в лесу.

– Вы оставайтесь здесь, – нагнулся к нам отец. – Настя! Посмотри за ребятами.

Из санчасти появилась «невеста» Фюслера и забрала нас в свою землянку.

– Что это с нами, как с маленькими, обращаются? – бурчал Димка.

– Подумаешь, какой большой! – усмехнулась Белка.

А я, хоть и был согласен с Димкой, подумал, что отец всегда остается отцом: после стольких лет разлуки никто не согласится потерять единственного сына.

РАСПЛАТА

Где-то в глубине его души лежала непоколебимая твердость. Он упрямо повторял самому себе, что все доступное другим мужчинам, должно стать доступным и ему. Эта мысль преследовала его, как бред, и он часто заговаривал об этом со своими спутниками.

Джек Лондон. «Смок Беллью»

Ожидание стало невыносимым. Мы сидели у Насти уже добрых три часа, а от партизан ни слуху, ни духу. Не было ни моего отца, ни Макарычева.

Наконец Димка, выходивший из землянки, вскочил к нам и прокричал:

– Взрыв! Ей-богу, взрыв!

Мы выбежали из землянки, прислушались. Ни гу-гу!

– Тебе, наверно, почудилось, – сказал я. – Так часто бывает: чудятся какие-то взрывы и вообще…

– Ничего не почудилось, – упрямо твердил свое Димка. – Сейчас как ахнет вон там, вдали! Да как же вы не слышали?

Новый страшный взрыв потряс окрестности. Где-то на севере вспыхнуло зарево.

– Наверно, Макарычев рвет! – обрадовался Димка. – Вот интересно! Эх, хотел бы я быть там!

– Сиди уж, тоже мне – «неторопливый»! – отмахнулась Белка, намекая на наш разговор, когда я доказывал, что Димка будет очень хорошим разведчиком, так как он совсем не теряется и нетороплив.

К полуночи стали возвращаться партизаны. Они тихонько пробрались к землянкам и скоро утихли, видимо, уснули. А Макарычев привел какого-то маленького человечка.

– Оставили на развод, – по его обожженной щеке прокатилась улыбка. – Маленький, горбатенький, таких еще не бывало у немцев.

Мы подошли к подрывнику. Рядом с ним стоял человек, которого мы не могли не знать.

– Господин Камелькранц, как вы здесь оказались? – изумленно спросил я.

Горбун посмотрел на меня. И до того нелепо выглядел этот немецкий солдат с длиннющими руками, искривленными ногами, причудливо изогнутым горбом, что я невольно улыбнулся.

– А ты – как? – не удивляясь, повернул ко мне заросшее седым волосом лицо Верблюжий Венок.

– Да мы-то дома, господин Камелькранц! – засмеялся Димка. – А вы за тридевять земель…

– Гитлер мобилизовал… Пришлось идти…

– Вам что же Гитлер не нравится?

– Гитлер капут… – мрачно проговорил Верблюжий Венок. – Капут.

Я вспомнил, как Камелькранц покупал нас на рынке в Грюнберге, как держал нас в карантине и как вел себя, когда Карл вздумал стрелять в Левку и, несмотря на все это, – не было у меня к горбатому такой ненависти, как к Белотелову.

– Дядя Федя, где вы поймали этого горбуна? – спросил я.

– Он в охране моста был… Ну остальных, кто был посильнее, пришлось убрать, а этого мы нашли в небольшой ямке… Сидит, сволочь, руки поднял и кричит: «Русс, сдаюсь. Гитлер капут!» Что с ним делать? Убивать такого жалко, вот и взяли. Пусть хоть наши ребята посмотрят – увидят, чем Гитлер сейчас воюет…

Верблюжий Венок сидел в углу и плакал. Маленький Камелькранц удивленно подпрыгивал у него на спине.

К утру вернулся отец. Он вошел в землянку и, не раздеваясь, стал допрашивать пленного. Я был переводчиком:

– Ви хассен зи? [130]130
  – Как вас зовут? ( нем.).


[Закрыть]– спросил я.

Камелькранц глядел на меня и молчал.

– Ви ист ир наме? [131]131
  – Как ваше имя? ( нем.).


[Закрыть]– громко прокричал я.

– Но ты же знаешь, как меня зовут…

– Спроси его, из какой он части? – спросил отец.

Камелькранц служил ефрейтором в 275-м полку, полк прибыл из Грюнберга, а сейчас брошен в эти леса со специальным заданием – изловить партизанского вожака Свата.

– Сват говорит с вами…

– Сфат? – изумился Камелькранц и воззрился на отца.

Наш бывший управляющий отвечал на вопросы охотно и, по-видимому, искренне. Ответы его подтверждали, что немцы готовили в этом районе серьезную операцию.

Когда отец приказал увести Камелькранца, тот попросил меня узнать, что с ним будет? Я задал этот вопрос отцу:

– Может быть, придется расстрелять, – ответил он.

Когда уж горбун успел узнать жестокое русское слово «расстрелять», не знаю, но только оно не потребовало перевода. Он бросился на колени, стал умолять пощадить ему жизнь.

– Сфат, пощадите! Сфат, пощадите! – ползал Верблюжий Венок на полу.

Все присутствовавшие при этой сцене не могли сдержать смеха. Смеялся и отец.

– Ну куда его девать? Пленных мы не расстреливаем. Отправить в лагерь пока нет возможности. Отпустить?

Тут вмешался Макарычев:

– Отдайте его мне! Я его устрою на работу. Он, говорят, управляющим в имении был, сельское хозяйство знает. Пусть, пока не подойдут наши войска, поработает у нас в колхозе.

Отец согласился и спросил:

– А где Белотелов?

– Сидит… Что с ним будем делать, Николай Васильевич?

– За ним пришлют самолет. Связались по рации с Центром.

На следующую же ночь на поляне недалеко от лагеря горели три костра. Партизаны ждали самолет с Большой Земли. Он должен был эвакуировать раненого летчика Никонова, отвезти Белотелова, а заодно и нас. Как мы ни умоляли оставить нас в отряде, отец был неумолим.

– Я скоро вернусь, – повторял он. – Вот соединимся с частями Красной Армии, и я заеду на несколько дней домой.

Итак, мы ждали самолета. Кругом была темнота, только костер выхватывал из нее белые верхушки осин. Наконец послышался гул, и через несколько минут легкий белый, как голубь, самолет приземлился на маленьком аэродроме.

Мы немедленно побежали к «Антоше». Из него вышел летчик в огромных черных очках, приветливо помахал рукой:

– Как живете? Что нового у вас?

Пока из самолета выгружали ящики с патронами, летчик весело говорил:

– Летать стало лучше… У немцев, видно, нет боеприпасов на зенитной батарее, меня они пропустили без выстрела.

Уже совсем рассвело. Из-за туч вышло солнце и играло в багряной листве. Где-то в лесу тонко звенела синица.

– Споем, Димка?

И мы запели «Марш аргонавтов», с которым шли когда-то в Золотую Долину.

 
Вперед, аргонавты, вперед, миронавты,
Вперед – к золотым берегам!
Ни черт нам не страшен, ни шторм не опасен,
Идем мы навстречу врагам!
 

* * *

Уже после войны, окончив с успехом школу, я поехал с отцом в Польскую Народную Республику, в те самые места, где было когда-то имение Фогелей. На его месте мы не нашли даже развалин. Новые уютные дома польского кооператива имени Эрнста Тельмана красиво расположились там, где когда-то стоял замок Фогелей. Расспросив местных жителей-поляков, мы установили судьбу некоторых обитателей замка.

Марта Фогель повесилась, когда узнала, что ее любимый сын Рудольф схвачен партизанами. Карл, которого тоже вскоре мобилизовали на фронт, погиб в первом же бою.

Паппенгейм удрал в Западную Германию. Что касается горбуна Камелькранца, то он живет сейчас недалеко от города Виттенберга в Германской Демократической республике. Фрау Бреннер вместе со своим мужем и сыновьями состоит в кооперативе в одной из деревень в округе Магдебург.

Мы с отцом проделали весь наш путь от Зелены Гуры (поляки вернули Грюнбергу его старое польское имя) до станции Клодава, откуда когда-то я, Димка и Белка сели в поезд к немецкому генералу. Долго нам пришлось искать то место (около города Сьрем, а не Шримм, как называли его немцы), где мы навсегда распрощались с нашим незабвенным Левкой. Никакой могилы на холме уже не было, но, расспросив польских мальчишек, мы восстановили памятное место. Мы поставили на могиле памятник и на камне высекли такую надпись:

Лев Гомзин

(1930 г. – 1943 г.)

Погиб в фашистской неволе