Текст книги "Тайна Золотой долины. Четверо из России"

Автор книги: Василий Клёпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

ЗАЖИВО ПОГРЕБЕННЫЕ

Вряд ли кто станет утверждать, что Соломоновы острова – райское местечко, хотя, с другой стороны, есть места и похуже.

Джек Лондон. «Страшные Соломоновы острова»

– Из нас троих, – сказал я, – больше всех имеет право на отдых Молокоед. Димка нес носилки только часть пути, Белка уже отдохнула, так что прошу не обижаться, если я застряну на берегу…

Дело было, конечно, не в усталости. Я просто решил взять самую опасную роль – отвлечь в случае необходимости погоню.

Итак, Димка и Белка взвалили рюкзаки, подхватили носилки и отправились дальше от реки, а я выбрал удобный наблюдательный пункт и стал следить за тем, что происходило вокруг. Из моего укрытия были видны оба берега и значительная часть противоположного склона. Минут через тридцать я снова услышал собачий лай, а потом увидел и овчарку. Собака бежала, наклонив морду к самой земле, часто фыркала, останавливалась и отрывисто гавкала, давая сигнал хозяевам. У того места, где мы переправлялись, овчарка сбилась со следа и беспокойно забегала. Берег огласился жалобным визгом.

Отчаявшаяся в поисках собака уселась и, подняв морду, принялась скулить. В лесу меж деревьями мелькали тени двух человек. Через минуту к ним присоединилась третья, и вскоре я увидел Камелькранца, Паппенгейма и протрезвевшего Думмкопфа.

Братья, видимо, совсем выбились из сил, они часто спотыкались. Уже почти у самого берега Камелькранц полетел кувырком, и Паппенгейм, нагнувшись, помог ему подняться. Выставив вверх свой безобразный горб, карлик растирал ногу…

Потом преследователи долго возились с овчаркой, заставляя ее снова отыскивать след. Они осмелились даже войти в воду. Я хохотал про себя, видя, как они перлись через реку прямиком и как горбун вернулся назад, потому что глубоко, а он, видимо, не умел плавать. Паппенгейм благополучно переплыл, повозился-повозился с овчаркой, которая отказывалась его слушать, и вернулся к Камелькранцу.

Немцы покричали что-то друг другу, Камелькранц все же решил, видимо, найти брод. К нашему счастью, он начал искать его не там, где мы переправлялись, а выше по течению. Сам того не подозревая, он уводил собаку все дальше и дальше от нашего следа…

Я не стал больше ждать и побежал догонять своих. Они ушли довольно далеко, и когда я нагнал их, Белка уже еле-еле плелась.

– Привал! – весело скомандовал я и рассказал все, что видел.

Уже после полудня мы вышли к опушке. Я оставил товарищей в лесу, а сам решил оглядеть местность. Ни живой, души вокруг! Прямо к чаще примыкали заброшенные поля, а неподалеку виднелось какое-то строение. Осмелев, я направился к нему и вскоре убедился, что передо мной обгоревшие развалины каменного дома. Большие кучи очень толстого шифера покрывали камни. На месте ворот лежала вывеска. На ней еще можно было прочесть витиеватую надпись готическим шрифтом: «Штейнбах».

Через несколько минут мы были в развалинах. Под уцелевшим кусочком крыши устроили роскошную постель из сорняков, которые росли здесь всюду, и Левка, улегшись, сразу принялся острить:

– Ты не помнишь, Молокоед, что говорил Ситка Чарли по поводу хижины, в которой нет хозяина?

– Думаю, Чарли поступил бы вроде нас: расположился бы в ней и – все.

Мы пообедали тем, что приготовила в дальнюю дорогу баронесса, и настроение у нас повысилось.

– Не составить ли нам опись имущества нашей экспедиции? – шутил Димка, напоминая о том, как мы готовили когда-то свой поход в Золотую Долину.

– Белка, ты не забыла захватить мокасины?

Мы уже чувствовали себя на свободе и впервые после многих недель веселились, готовы были смеяться над каждым пустяком.

– Ну, Белка, – сказал я, вставая из-за стола (столом нам служил широкий кусок шифера), мы с Димкой пойдем на разведку, а ты приготовь пока дрова.

Вокруг было много всяких досок и щепы, так что забота о топливе отпадала сама собой. А местность надо было осмотреть обязательно.

Везде виднелись следы страшного запустения. Брошенные поля, повалившиеся изгороди, ржавые сельскохозяйственные орудия – все говорило о том, что здесь было большое имение, которое оставлено владельцами на произвол судьбы. Мы нашли на территории имения небольшой пруд и замерли от неожиданности, когда увидели, что под водой устремились к нам десятки и сотни рыб.

– Карпы, – восхищенно прошептал Димка. – Видишь, они нас совсем не боятся, наоборот, ждут подачки…

Мне рассказывал однажды Заремба, что в одном немецком имении он видел пруд, в котором развелось много рыбы, и пленные часто, когда их мучил голод, ходили туда и ловили карпов. Димка, видимо, тоже вспомнил эту историю. Он живо сбегал в разваленный дом и принес кусок шпагата. К шпагату привязал самый обыкновенный крючок, каким обычно застегивают шубы и воротники у пальто. Повыше крючка прикрепил к шпагату корочку хлеба.

Эта идея представилась мне до того детской, что я прыснул. Но Димка забросил свою «лесу» в воду, и не успел я опомниться, как он, упершись ногами в берег, уже кричал:

– Помогай, Вася, а то этот барон уйдет!

Карп так сильно рвался, что удержать его стоило большого труда. Мы все-таки выволокли рыбину на берег. Она была чуть не в полпуда весом.

– Вот и ужин сразу на четыре персоны, – смеялся Димка.

Мне такой способ ловли казался просто чудом. На шубный крючок поймать рыбу! Но дело объяснялось просто: привязанную корочку карпу мешал проглотить болтающийся на шпагате крючок, и, чтобы отделаться от помехи, карп проглотил крючок и выбросил его сквозь жабры. Димка натянул шпагат и – карп был наш.

Мне сразу представилась Золотая Долина и то, как мы ловили там рыбу. Каким далеким и прекрасным казалось теперь наше глупое милое детство!

Но хоть мы и повзрослели в неволе, приглушенные крики огласили наш бивуак, когда Димка швырнул еще живую добычу к ногам Белки.

Мы решили, что нам ничто уже не грозит, и остались ночевать в развалинах. Небольшой костерок освещал нашу скво, которая жарила рыбу на углях.

Стемнело. В небе светились звезды. Наши тени дрожали и ломались на остатках стен. Вдруг совсем рядом с нами поднялся шум, и кто-то закричал страшным нечеловеческим голосом.

– Сова, – спокойно проговорил Димка.

Но от этого не стало веселее. Страх сковал нас всех, и в это время из-за стены высунулась собачья морда. Мы все так и подскочили. Собака исчезла.

– Попались! – шепнула Белка.

Обмершие, смотрели мы в тот пролом, где скрылась собака. И вот она снова выглянула.

Левка громко зачмокал губами. Гостья вышла из-за стены и, прижавшись к земле, поползла к Левке. Хвост ее отчаянно колотился, она повизгивала, всячески изъявляя свою радость и преданность. Левка похлопал себя по колену, и собака, визжа от радости, прыгнула к Большому Уху, лизнула его в щеку.

Мы расхохотались. Пес, очевидно, был брошен хозяевами. Он обезумел от радости, что видит, наконец, в своем доме живых людей.

Я проснулся от холода. Небо над нами было чистым, и, как всегда на рассвете, сильно посвежело. Костер давно погас. Обильная роса вымочила одежду. Я поднялся с травяной постели, и меня бросило в дрожь. Откуда-то выскочила собака и села против, глядя преданным собачьим взглядом. Первое, что хотелось сделать, – разжечь костер. Но безопасно ли это? Не выдадим ли мы дымом свое местонахождение?

Я вскарабкался на стену и стал оглядывать горизонт. Проснулся Димка.

– Что ты увидел, Молокоед? – спросил он.

– Ничего.

Покряхтывая от холода, Димка быстро собирал щепочки, чтобы запалить огонь. Он растолкал Белку, попросил у нее спички, и та, не отрывая головы от согревшейся травы, полезла в карман и протянула ему коробок.

– Сейчас нечего бояться, Молокоед, – говорил Димка, разжигая костер. – Не ночевали же они здесь! Опасность придет не раньше восьми часов.

Скоро мы согрелись и тормошили Белку, скрючившуюся в три погибели, предлагая воспользоваться огоньком.

– И что вы так рано поднялись! – возмущалась Нюра, зевая и подставляя огню то один бок, то другой.

А я подсел к Левке. У него все еще был жар. Я завернул ему рубашку и хотел отодрать от живота бинт, но он сморщился, хлестнул меня по руке и прошипел:

– Не надо трогать… А то еще больнее будет…

– Тебе что, больно?

Левка молча кивнул, и в его глазах сверкнули слезы.

Я позвал Белку.

– Ты сдавала нормы ГСО?

Она кивнула.

– Тогда ты должна знать, как отдирать бинт от раны при перевязке!

– Надо смочить бинт теплой водой. Я сейчас согрею.

Левка отчаянно сопротивлялся, но я все-таки уговорил его сделать перевязку. Белка очень осторожно поднимала бинт, но он до того крепко присох к телу, что бедный Левка шипел, вскрикивал, ругался, пока Белка не оторвала бинт от одной раны. Я невольно зажмурился. На рану было страшно смотреть. Но Белка не обращала внимания на корчившегося раненого и продолжала снимать бинт.

– Найдите мне листья подорожника, – деловито бросила наша скво.

Этого добра росло вокруг столько, что мы с Димкой быстро нарвали по охапке зеленых листьев. Белка накрыла ими все раны, потом вытащила откуда-то новый бинт и, пока мы поддерживали Левку, забинтовала его.

Как настоящая хозяйка, Белка стала беспокоиться о завтраке:

– Принесите воды!

– Я прихвачу и рыбы, – проговорил Димка. – Настраивайтесь на уху.

Он собрал свою снасть, взял кусочек хлеба, котелок и убежал. Как и вчера, вернулся с двумя большими карпами, бросил их на землю.

– В каком магазине покупал? Почем килограмм? – смеялась Белка, принимаясь чистить карпов.

Я снова взобрался на стену. Уже вышло солнце. Оно поднимало с полей пар, играло в ручейках, скатывавшихся по склону, и, если б не развалины, можно было подумать, что мир и благодать царят над Германией.

Мое внимание привлекли движущиеся точки на горизонте. Вглядевшись внимательно, я понял, что идут два человека.

– Гасите огонь! – крикнул я и соскользнул со стены.

Сомнений не было. Наши преследователи снова вернулись к тому месту, где нас потеряли.

– А где Димка? – спросил я у Белки.

– Да здесь где-то был, – проговорила она, торопливо разбрасывая костер и поливая на него из котелка.

Димка вылез откуда-то из камней и обломков шифера, радостно осклабившись, сообщил:

– Ребята, здесь чудесный подвал!

Ни слова не говоря, я втолкнул Белку в отверстие, из которого только что вылез Димка, бросил туда наши рюкзаки:

– Они идут сюда! Давайте все прятать.

Мы растормошили ничего не понимавшего Левку и осторожно опустили его в подвал.

Пока Димка уничтожал следы нашего пребывания, я снова забрался на стену. Враги были от нас уже настолько близко, что я не мог не узнать Рудольфа Фогеля и Думмкопфа. Немцы остановились, оглядывая местность. Наконец, Фогель протянул руку к развалинам. Преследователи свернули к нам. Я сполз со стены и увидел, что Димка уже подтащил к отверстию кусок шифера, которым собирался прикрыть вход.

– Найдут, – опасливо покосился я на его затею.

– Ничего не найдут. Тут его вон сколько, – обвел он рукой развалины, усеянные кусками шифера.

Мы нырнули в темную дыру и, опустив над головой шифер, стали слушать. Собака терлась у моих ног. Я нагнулся и зажал ей рукой пасть, чтобы не вздумала гавкать. Преследователи были уже над нами. Мы отчетливо слышали их шаги и голоса.

– Ночевали здесь, но ушли. Только что. Если поспешим, схватим.

– Подожди, не сидят ли они в камнях? – ответил голос Рудольфа.

Над головой у нас послышались толчки, посыпалась пыль и каменная крошка. Чувствовалось, что наверху ворочают камни. Потом резко грохнуло, и я едва успел отскочить: куски шифера с шумом полетели к нам в подвал. Голоса стали тише, пока не затихли совсем.

– Ушли, – прошептал Димка, переводя дыхание.

– А может, хитрят, – возразил я. – Притаились и ждут, когда мы вылезем…

Димка осветил спичкой подвал и улыбнулся. Несмотря ни на что, на огромном сундуке, прижавшись друг к другу, мирно спали Левка и Белка.

– Хоть живьем бери, – произнес Димка.

– А что ты хочешь? Еще хорошо, что Белка выдержала, такой путь. Все-таки она – молодец!

Наконец мы решили выглянуть наружу. Димка уперся руками в камень, который, разбив шифер, вошел в отверстие, и удивился:

– Что за черт?

Камень не отодвигался. Мы пробовали приподнять его вдвоем, но скоро убедились, что нам это не под силу. Только тут я понял, что значил грохот снаружи, который мы слышали, – нас придавило камнем.

Димка снова чиркнул спичкой, чтобы осмотреть каменный свод, и я увидел его побелевшее лицо. Но спокойно, как и всегда, Дубленая Кожа проговорил:

– Ничего, Молокоед, как-нибудь выкрутимся.

– Я вовсе и не боюсь. Это даже хорошо получилось: теперь они нас ни за что не найдут.

– Теперь нас, пожалуй, вообще никто не найдет…

Только сейчас я осознал наше положение: мы погребены заживо! Я промолчал. Стоило ли говорить страшные слова, когда, может быть, еще есть надежда выбраться…

Мы принялись шарить руками в темноте, чтобы найти хоть какое-нибудь подобие выхода из этой могилы. Безуспешно!

– Знаешь что, Димка? Давай условимся: Левке пока ничего не говорить.

– А Белке?

– Белке можно. Она – не робкого десятка. А Левке мы скажем, что спрятались сюда от Фогеля и выжидаем, пока он снимет осаду.

Мы принялись обшаривать наш склеп. Нашли большой бидон с маслом.

– Ничего, – весело воскликнул Димка, потирая руки, – жить можно!

Он попросил у проснувшейся Белки какую-нибудь тряпочку и, когда она дала ему носовой платок, оторвал от него полоску, потом оборвал у своего пиджака пуговицу, просверлил в ней дырочку и пропустил через нее тряпочку. Получился фитиль, который Димка тут же обмакнул в масло и поджег. Фитиль затрещал, но уже через несколько минут спокойно плавал в бидоне с маслом и мирно освещал наше жилище.

Стало веселее. Но мы совсем ожили, когда, приподняв крышку сундука, обнаружили в нем ветчину, большой круг сыра и даже целую батарею бутылок с вином. Ветчина, правда, позеленела, но я достал складной нож и стал счищать верхнюю корочку. Под ней оказалось вкусное солоноватое мясо.

– Ну и хороший хозяин был этот Штейнбах! – весело воскликнул ничего не подозревавший Левка.

Мы присели на крышку сундука и стали есть.

– Хлеба только у нас маловато, – произнесла Белка. – Каждому дам по кусочку, наваливайтесь на ветчину!

И мы навалились так, что от окорока осталась только кость, которую отдали собаке.

– Эх, напиться бы!

Воды у нас не было. Я достал из сундука бутылку. Кисловатое вино хорошо утоляло жажду, но после него почему-то хотелось спать.

– Сейчас день или ночь? – спросил, насытившись, Левка.

– Ночь, – ответил я. – Ложись и спи!

Белка подстелила ему какое-то свое платьишко, и он улегся на сундуке.

Когда Левка уснул, мы принялись совещаться о том, как нам выйти из подвала. Снова осмотрели все стены и потолок и убедились, что выхода нет.

«Никогда не надо предаваться отчаянию, – думал я. – Пока мы живы, есть все шансы на спасение» – и предложил всем улечься спать рядом с Левкой: утро вечера мудренее.

Не то от усталости, не то от выпитого вина, не то от всех переживаний, мы быстро уснули, не погасив даже фитиля в бидоне.

ОТТО

Быть может, мужество приходит вместе с трудностью положения.

П. Мериме. «Венера Ильская»

Долго ли мы спали – не знаю. Но мысль о том, что я опростоволосился и попал в мышеловку, не давала мне покоя. Я встал и, хоть меня и качало из стороны в сторону, принялся ходить по нашей могиле, ощупывая каждый камешек. Откуда же мне было знать, что один из ребят следил за каждым моим движением!

– Васька! – послышался слабый шепот.

Я подошел к Левке. Он лежал бледный, и только глаза на его похудевшем лице сверкали неестественным блеском.

– Васька, как думаешь, выйдете вы отсюда?

– Откуда?

– Из подземелья…

– Да мы здесь прячемся от Фогеля, – самым небрежным тоном ответил я. – Как только можно будет, немедленно вылезем и пойдем дальше.

– Ты напрасно скрываешь все от меня, – чуть улыбнулся Левка. – Я знаю… Каким путем вы выйдете отсюда?

Я неопределенно махнул рукой.

– Нет, ты скажи, как? – послышался настойчивый вопрос.

Левка взял меня за локоть обеими руками:

– Собери свою волю, Молокоед! Не надо киснуть! Ищи выход! Если захочешь – сможешь. Помнишь Золотую Долину?

Я кивнул.

– Все-таки хорошее было время, правда? Мы тоже много глупостей наделали… Эта история с переодеванием. И все-таки хорошо. А как ты думаешь, сейчас уже разрабатывают Золотую Долину? Разрабатывают?

– Разрабатывают, – ответил я.

Левка легонько захихикал:

– Паппенгейму – нос! Ты подумай, Молокоед, нос – Паппенгейму, который все еще носится здесь и собирает документы. Но вы не давайте ему никакой бумаги. В случае чего ссылайтесь на меня. Большое Ухо, мол, взял и унес с собой.

– Бредит Левка, – подумал я, взял его за горячую руку и посмотрел в осунувшееся лицо. Губы у Левки запеклись, на щеках горели два розовых пятна.

– А вы меня не оставляйте, – снова услышал я прерывистый шепот. – Вынесите отсюда и… похороните наверху.

– Да ты что? – подскочил я на сундуке. – Ты уже почти поправился. Мы тебя обязательно донесем, хотя бы нам пришлось нести до дому.

Левка улыбнулся и подозвал меня к себе блестящими глазами. Я нагнулся, он слабо обнял меня, прижался ко мне:

– Все, Вася! Передай маме, что я ее очень любил…

У Левки снова начался бред. Большое Ухо говорил с матерью, вспоминал Белку, ругался с Паппенгеймом, иногда кричал:

– Ай, уведите отсюда овчарку! Убейте ее! Уберите овчарку! Как болит нога! Ой, как болит нога! Дайте мне пить! Пить!

Я испугался и начал трясти сонных товарищей. Белка подошла к метавшемуся Левке, поправила у него в головах свою старенькую телогрейку.

– А все-таки пить ему дать надо. Хотя бы вина.

Пришлось открыть еще одну бутылку и напоить Левку. Через несколько минут он уже спал.

Мы с Димкой снова принялись обшаривать нашу могилу. Не может быть, чтобы все камни плотно прилегали друг к другу, где-нибудь да есть щелочка! После долгих поисков, пошевелив небольшой камень, мы его вытащили, но в такое крошечное отверстие нечего было и думать пролезть.

– Все равно, – сказал я Димке, у которого по лицу катились крупные капли пота. – Будем долбить, пока не продолбим выход.

Я поднял камень и начал им бить в края нависшей глыбы.

– А собака не пролезет в эту дыру? – спросил Димка.

– Идея!

Мы могли выпустить собаку, привязать ей на шею клочок бумаги. Кому-нибудь да попалась бы собака на глаза. Я живо написал: «Находимся в подвале замка Штейнбах. Освободите!» Но тут же порвал записку. К кому мы обращаемся? К фашистам! Они найдут нас и отправят обратно к Фогелям или в концлагерь, как отправили туда Лизу, Сигизмунда и других поляков. Нет, лучше умереть в этой дыре!

Димка, словно подслушав мои мысли, долбил камень. Вытащив из-за пояса топорик, мой друг долго тюкал им, пока от топорика со звоном не отлетел кусок железа. Осмотрев топор, сплюнул:

– Все пропало! Топор остается выкинуть!

– Ничего не пропало! Дай сюда!

При первом же ударе у меня в руках осталось только топорище. Я отшвырнул эту негодную деревяшку, схватил камень и, больно ушибая пальцы, принялся долбить им.

– Давай выпустим хоть собаку, – сказал Димка и подсадил нашего четвероногого товарища к отверстию.

Собака мигом исчезла, потом снова вернулась и, когда Димка почесал ей меж ушей, повизжала, повизжала и скрылась.

Светлая дыра манила нас, как бабочек. И мы долбили, долбили. Камни крошились у нас в руках, но мы подбирали другие, и в нашем подземелье слышалось ровное постукивание. Наконец мы утомились и сели не то завтракать, не то обедать, не то ужинать.

После сыра, который мы ели без хлеба, очень хотелось пить. Пришлось снова «пьянствовать» – открыть еще бутылку вина. Ну, а потом последовал, конечно, сон.

Проснувшись, я в первую очередь глянул вверх, где чуть виднелось отверстие. Оно нисколько не увеличилось.

– Ничего, капля камень долбит. Давай, Димка, будем приниматься.

Мои руки, сплошь избитые и окровавленные, совсем вышли из строя, и я попросил Белку перевязать их. А Димка продолжал молотить булыжником, хотя и его пальцы были не в лучшем состоянии. Он что-то бормотал про себя, и я спросил:

– Ты чего бормочешь?

– Камень не человек, а и тот рушится – говорит русская пословица… Слушай, Молокоед, есть еще одна поговорка: «От жару и камень треснет». А если – подогреть?

– Попробуем!

Мы стащили камни со всего подвала и взгромоздили в виде горки против отверстия. Наверх поставили банку масла с зажженным фитилем и стали смотреть, как от него образуется темное пятно копоти.

– Нет, так дело не пойдет, – усмехнулся я. – Давай будем долбить, а когда устанем, можно и подогреть. Главное – не терять мужества. Мужество и труд – все перетрут…

– А ты уже заговорил стихами, – засмеялся Димка. – Скоро насочиняешь столько стихов, что мы издадим их как полное собрание стихотворений…

– Не забудь и обо мне парочку написать, – пискнула Белка, сидевшая около Левки.

– Как же! О тебе в первую очередь! – воскликнул я:

 
Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты…
 

Тут Левка приподнялся и слабым голоском, в котором еще слышалась дурашливость Федора Большое Ухо, добавил:

 
Как медицинское виденье,
Как гений редкостной сестры…
 

Мы бросились к Левке и обрадованно загалдели:

– Левка, тебе лучше? А ты говорил, чтоб тебя похоронили.

– Кто? Я говорил? Никогда этого не говорил. Рано меня хоронить… Мы еще поживем и посражаемся с паппенгеймами и фогелями…

Вдруг в отверстие просунула голову собака и тявкнула. Мы почувствовали, что наверху кто-то есть еще, и прислушались. Вверху раскидывали камни. Тоненькая струйка каменной крошки снова потекла в подвал. Кто-то кряхтел. Плита, закрывавшая от нас свет, вдруг сдвинулась, и мы увидели в ней, – кого бы вы думали? – Отто!

– Отто! Отто! – кричали мы что есть силы, но он, конечно, не слышал. Жаль! Мы полюбили этого невзрачного человека, и по нашим крикам он понял бы наши чувства.

Нагнувшись, Отто всматривался в глубь подвала. Наконец, увидев кого-то из нас, радостно замычал.

Я выскочил и повис на шее у Отто. А он, одобрительно мыча, показывал мне на подвал, и я снова прыгнул туда. Мы вытащили Левку, и, пока Отто поглаживал его, я подал руку Белке.

Наконец мы все дохнули свежим воздухом.

– Как хорошо, как здорово все получилось! – говорила радостно Белка, а сама приступала к обязанностям «редкостной» сестры и укладывала Левку, чтобы ему было удобно.

– Откуда он взялся? – улыбаясь, спрашивал Димка. – Как ангел-хранитель!

Я попросил у Отто карандаш и бумагу. Он, трясясь и не попадая дрожащими руками в карманы, протянул мне записную книжку.

– Как вы здесь очутились? – начал я письменный диалог.

Ответ:– Я знал, что вы сюда пошли, так как по этой дороге больше никуда не выйдешь… А когда Рудольф и Думмкопф вернулись ни с чем, решил разыскать вас… Собака, которая бегала вокруг, «подсказала», где вы.

Вопрос:– Зачем вы решили искать нас?

Ответ:– Я думал, советы вам пригодятся… Ведь вы находитесь на бывшей моей даче… Нет, – улыбнулся он, видя мое недоумение. – Я никогда не владел этой роскошной дачей. Штейнбах был молодой немецкий капиталист, его имение бомбили русские летчики. А моя дача – бывший лесной участок.

«Очень хорошо, что вы здесь, дядя Отто. Иначе я не знаю, как бы мы отсюда выбрались…»

Мне вдруг пришла в голову удивительная мысль:

– Хотите, мы вас угостим?

Он с изумлением смотрел на нас. Я быстро полез в погреб и вытащил бутылку вина и кусок сыра. Отто радостно расширил глаза. Я налил кружку и предложил ему выпить.

«Не надо меня угощать, – написал он. – Я рад уже тому, что вы есть. Вы были для меня кусочком света. Я поверил в вашу победу… Значит, и в нашу».

Я все-таки заставил Отто выпить. Сморщившись и прижав руку к груди, немец долго благодарил нас.

«Ну куда вы теперь?» – задал он вопрос, который и мне самому не давал покоя.

«Не знаю, – откровенно признался я. – Помогите нам!»

Отто начал чертить схему (она и до сих пор лежит у меня, как святыня). Вырвав листок из блокнота, подал мне и написал:

«Я вас провожу до реки Обра. А там вы найдете челнок и поедете по реке… Следите, чтобы река не увела вас в сторону. Тут болото, и очень легко заблудиться. Километров через сто свернете в Варту».

Старый лесничий проводил нас до реки, и мы с Димкой побежали по берегу искать лодку.

Я нашел лодку в кустах. Все на ней было в том виде, как оставил хозяин (видимо, он отлучился куда-то ненадолго): весла в уключинах, несобранные удочки, банка с червями, небольшой топорик. Один окунишка, изогнувшись в три погибели, лежал на дне.

Я побежал к ребятам. Отто сидел около Левки и гладил его по волосам. Когда я подошел, глухонемой, смущенно улыбнулся и, вытащив бумагу, написал:

«Может быть, вы оставите со мной Левку?»

«Что вы, дядя Отто? Как можно оставлять человека, когда он всеми силами хочет домой!»

«Боюсь, вы его не донесете. Оставьте!»

Отто до того умоляюще смотрел на меня, что я готов был заплакать.

Пока мы шли к лодке, он все стоял на том самом месте и прощально махал нам рукой.