Текст книги "Возвращение с Марса (СИ)"

Автор книги: Василий Щепетнёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Глава 13

Мы варили суп. «Андалузский». На примусе, который гудел мохнатым шмелём в поисках душистого хмеля. Искал, искал шмель этот хмель, да и заблудился в нашем прекрасном новом мире. Звук это был единственной нитью, связывающей нас с миром людей, миром, который, как нам казалось, мы когда-то понимали. Примус и новенькая добротная алюминиевая посуда, которую мы вместе с примусом реквизировали в магазине «Мечта Робинзона», на полках которого чего только не было – ласты, лыжные крепления, шагомеры, компасы, палатки, гири, ножи рыбацкие, ножи грибника, ножи универсальные, леска, крючки, поплавки, удилища и много, много чего ещё. И мы запаслись – под чутким руководством Олега. Геологи знают, что может пригодиться, а что пригодится непременно.

Зашли и в продуктовый, «Вкусвилл», где поняли, что отныне мясо, птицу, рыбу придется добывать самим, в дикой природе. Потому взяли концентраты, с красочными рисунками и подробной инструкцией на упаковке. И, конечно, консервы из тех, что получше – цена-то нас не смущала. Великое дело – найти подходящее слово. Не кража, а реквизиция, вот! Государственное дело!

Поселились мы на турбазе за городом. В городе, решили, делать больше нечего – днем тишина, ночью тишина и тьма в придачу. Нигде ни огонька, мы выглядывали специально, с верхнего, четырнадцатого этажа отеля. Главное же – вода в трубах кончилась, а, как известно, без воды и не туды, и не сюды. Особенно в городе.

Турбазу присоветовал Олег – он бывал здесь пару раз, и знал окрестности. Называлась она просто – «Лесные Ёжики», река близко, лес еще ближе. То, что нужно после длительного космического полёта.

Один билборд чего стоит – три весёлых ёжика пляшут на лесной полянке вокруг костра. У каждого в руке кружка. Не чай они пьют. Такое впечатление.

Неподалёку от «Ёжиков» совсем небольшая деревенька, Красная Митрошка. Мы остановились на минутку, и сделали набег на огород. Совсем другое чувство – красть с огорода. Магазин – он принадлежит капиталисту, то есть кровопийце и эксплуататору, наживающемуся на присвоении прибавочной стоимости. Реквизировать у капиталиста – почти святое дело, прадеды наши целую страну реквизировали, и гордились этим, парады устраивали и демонстрации в красный день календаря. Другое дело – с огорода труженик, который собственным горбом всё устраивал. Чувствуешь себя мелким пакостником, а не государственным человеком. Не тот размах. Но – нужда есть нужда. Выкопали три куста картошки, надергали дюжину морковок, луком не побрезговали, петрушкой, помидорами. Витамины, натуральные витамины.

И теперь варим суп.

– А какие ещё бывают ежики? – спросил Иван. Его голос прозвучал так, будто он пролетел через несколько световых лет пустоты, прежде чем достиг наших ушей.

– Морские, – откликнулся Василий, не отрывая взгляда от бесконечно голубого, абсолютно чистого неба. Он говорил о ежах, но думал, вероятно, о чем-то другом. О глубине, может быть.

– Пластилиновые, – лениво бросил Олег, ковыряя палкой в трещинах настила. Он лепил из несуществующего пластилина несуществующих ежей в своем сознании. Это было не менее реально, чем все вокруг.

– Резиновые, – после паузы, с неожиданной, почти детской застенчивостью сказал командир. – С дырочкой в правом боку. Чтобы свистеть.

Да, под суровой внешностью прятался ребенок. Это бывает. Но ничего не значит, увы.

Мы сидели под деревянным навесом, на свежем воздухе, который был свеж до одури, до головокружения. Воздух, не испорченный ни одним дыханием, кроме нашего. Мы сидели не прямо у примуса, но неподалеку, шагах в десяти, формально контролируя процесс. Хотя какой это был процесс? Алгоритм, вычитанный на обороте пакета: вскипятить три литра воды. Бросить луковицу, морковку, варить десять минут. Тем временем почистить и мелко порезать картошку. По истечении времени – бросить картошку и варить еще десять минут. Затем высыпать в кастрюлю содержимое пакета, размешать, и кипятьить пять минут. Соль не добавлять. Она уже там, в концентрате. Йодированная, ценить нужно!

Проще простого. Последовательность действий, которая должна была привести к предсказуемому результату.

Хотели было бросить в суп тушёнку, банка которой стояла рядом, тяжелая и прохладная, но единогласно воздержались. Никто почему-то не захотел мяса. Организм просил чего-то легкого, почти невесомого. Белки? Мы взяли в том же «Вкусвилле» консервы, тунца в собственном соку. На второе. Если захотим.

Наступило молчание. Я поднялся, подошел к шипящему примусу и добавил в бульон нарезанный картофель. Белые ломтики медленно пошли ко дну в обрамлении пузырьков. Я вернулся на завалинку, ощущая на спине тепло позднего солнца. Оно было настоящим, но почему-то не слишком бодрило.

– То, что мы видим – это «Мария Целеста» наоборот, – сказал Антон, не меняя интонации. Он смотрел куда-то в пространство между соснами.

– Какая Мария? – переспросил Иван, закрыв книгу, которую пытался читать. Да, мы и в книжный заходили, было дело. Взяли по две-три книжки каждый. Свежачок. Но читать почему-то не хотелось. Потом, возможно? Не знаю.

– Был такой корабль. Его нашли в море дрейфующим. Поднялись на борт. Всё в идеальном порядке, чинно-благородно, даже суп в тарелках ещё теплый, на столе приборы столовые, ложки да вилки. Но ни души. Нигде ни одной души. Куда подевался экипаж, так и осталось вечной загадкой. А у нас… у нас наоборот. Мы словно прилетели с Марса, сошли на берег и обнаружили, что на всей Земле – никого. Корабль-планета без экипажа.

– Вот только суп варим сами, – заметил Василий. – А то приехали бы сюда, а суп уже готов, горячий, и по тарелкам разлит.

Чернозёмск давил безмолвием, но здесь, на турбазе, было почти сносно. Безлюдно, да, но можно представить, что санэпидемстанция или пожарные просто не дали добро на открытие сезона. То ли мзду не получили, то ли другая причина, но – не дали.

Воздух свежий до остроты. Река в полуверсте, великий Дон, можно рыбачить. Без людей рыбы, наверное, расплодится видимо-невидимо. И лес вокруг дышал своей лесной жизнью. Тут заповедник рядом, рано или поздно набежит живность. Кабаны, косули, зайцы… Мы проведем оставшиеся дни, занимаясь охотой, рыбалкой и огородом. А потом умрём в смиренном покое. Как монахи-отшельники. Кому вот только молиться будем?

– Итак, что дальше? – супу, по инструкции, полагалось кипеть совсем немного, и это мизерное время командир решил потратить с толком. Его вопрос повис в воздухе, такой же весомый, как пар от кастрюли.

– Дальше пообедаем, помоем посуду, погуляем, – сказал Олег. Именно он настоял, чтобы посуда была пусть самая простая, походная, но не разовый пластик. Если нас всего шестеро на всей планете, – сказал он тогда, – это еще не повод превращать ее в помойку. Мы не стали спорить. Мы цеплялись за любую крупицу реальности, за любой ритуал. Свой котелок – пусть крохотный, потускневший – был якорем. А тарелка из тонкого, гнущегося пластика – наоборот, его антиподом, символом всего временного и незначительного. Что такое «наоборот» применительно к якорю? Я подумал, что, наверное, парус, увлекающий в неизвестность.

– Я бы хотел услышать ответ по существу: что случилось и что делать, – настаивал командир.

– Забыли про «кто виноват», – заметил Антон. Гуманитарий до мозга костей, он и здесь, среди весёлых ёжиков, оставался верен себе, пусть и числился бортмехаником. Инженер механических душ.

– Хорошо, принимаю. Кто виноват в этом… катаклизме? – командир обвел взглядом всех нас, ища на наших лицах не ответа, а хотя бы отражения своего собственного смятения. – Прошу высказываться, всё же вы тут люди образованные.

Мы молчали. Жужжание примуса заполняло паузу, становясь саундтреком к нашему неведению. Пахло сосновой живицей, специями, и непрочной надеждой. Где-то в глубине леса застрекотала сорока, но быстро смолкла. Мир замер в ожидании нашего вердикта, а мы могли предложить ему лишь рецепт супа из концентрата.

Да, было еще одно общее, помимо нашего бедственного положения: все мы в свое время закончили университеты и академии. Видно, отбирали в полёт и по этому параметру.

– А есть ли катаклизм вообще? – внезапно спросил Василий, его голос прозвучал приглушенно, будто из-за толстого стекла. Он смотрел не на нас, а на свои руки, как бы впервые видя их. – Может, я лежу под капельницей где-нибудь в реанимации, мне вводят всякую химическую фигню, и все это – пустые города, например, Марс, этот суп – не более, чем сложный, разветвленный бред моего умирающего мозга.

Мы переварили эту мысль. Она была липкой и некомфортной, как влажная простыня в гостиничке шестого разряда.

– То есть у нас у всех одинаковый, синхронизированный бред? – скептически хмыкнул Олег. – Коллективная галлюцинация? Слишком сложно для моего воспаленного сознания.

– Почему у всех? – парировал Василий, все так же не поднимая глаз. – У одного. Я даже не утверждаю, что именно у меня. У любого из нас. А остальные – лишь персонажи, порождения этого чьего-то одинокого бреда. Статисты в чужом сне. Вы все, этот примус, этот лес… вы можете быть просто очень убедительными декорациями.

– Хорошая идея, – согласился я после недолгого молчания. Мне она даже чем-то понравилась. В ней была своя, извращенная элегантность. – Так, сходу и не опровергнешь. Классический солипсизм в чистом виде.

– Уберите невозможное, и то, что останется, будет истиной, как бы маловероятным это ни казалось, – процитировал кого-то Олег, его губы скривились в подобие улыбки. – Так вот, то, что нас во время якобы марсианского полета кормили какой-то непонятной дрянью под видом «Перапёлки» и «Торопыжки», даже не маловероятно, а весьма и весьма вероятно. Это как раз попадает в категорию «возможного». Отсюда и видения, – он вытянул руку, как Ильич на памятнике, указывая в сторону Чернозёмска.

– И вовсе не дрянью, – голос командира прозвучал автоматически, отработанной годами ритуальной фразой. – А новейшими, не имеющими в мире аналогов, высокоэнергетическими разработками отечественных учёных из Института медико-биологических проблем. Сбалансированный рацион для работы в экстремальных условиях.

– А «Перапёлка» – для конспирации, чтобы западные конкуренты не догадались, – хмыкнул Олег. – Ни разу не видел в земных магазинах никакой «Перапёлки». Ни в «Вкусвилле», ни в «Ашане». Эксклюзив для нас, получается. Наше маленькое ноу-хау, утраченное вместе с человечеством.

– Пусть так, – командир махнул рукой, отмахиваясь от призрака прошлых инструкций. – Значит, с одной стороны – химическая или какая другая галлюцинация, порожденная экспериментальным пайком. А с другой – физическое исчезновение восьми миллиардов людей с лица планеты. Что, по-вашему, более вероятно с точки зрения банальной логики?

– Ещё проще, – подключился я, чувствуя, как моя собственная версия начинает обрастать плотью. Ей не хватало только саундтрека. Какой-нибудь задорной песни «Эх, хорошо в стране Советов жить». – И полета на Марс никакого не было. Никакой «Перапёлки», никакого экипажа. Просто я шел по улице Чернозёмска, скажем, по проспекту Труда, на меня налетел курьер «Яндекс-доставки» на электроскутере, я упал, ударился головой о бордюр и теперь лежу в коме в больнице скорой помощи. А умирающий, или, напротив, медленно выздоравливающий мозг, чтобы как-то структурировать хаос, генерирует мне это нескучное, полное загадок кино. А вы все – просто очень колоритные актеры.

– И это возможно, – не стал спорить командир. Он был вынужден это признать. Его прагматичный мир трещал по швам. – Чисто теоретически. Но я-то знаю, что существую. Я мыслю, значит, я существую. Это единственное, в чем я могу быть уверен. Все остальное… Все эти рассуждения ни к чему не ведут и ни к чему не обязывают. Если все вокруг – чей-то личный сон или личный бред, то и делать ничего не нужно. Расслабься. Смотри сновидение, как кино, и жуй метафорический попкорн. Непродуктивно.

Глава 13
Продолжение

– А вы полагаете, нужно что-то делать? – спросил Олег, и в его голосе зазвучало легкое сомнение. – Ну, так предлагайте, товарищ командир. Сон, не сон, галлюцинация, не галлюцинация… но каков, в конце концов, план? Que faire? Что делать-то? Отправиться в Москву? Зайти в пустой Кремль, посидеть на стуле президента, попробовать набрать номер по телефонам той самой «вертушки»? Ждать, когда трубку снимет призрак?

– Ну, хотя бы это, – упрямо сказал командир. – Для начала. Всё лучше, чем ждать на берегу погоды в надежде на просветления умов и предаваясь философским спекуляциям.

– Радиомолчание на всех частотах и диапазонах оптимизма как-то не внушает, – мрачно заметил Василий. – Я три ночи подряд сидел у приемника, соорудил дополнительную антенну из того, что нашел в радиомагазине. Но ничего не высидел. Только шум. Белый шум Вселенной, которая о нас забыла.

– Так это приемник того… китайский, – сказал командир. – Массовый ширпотреб. А в Москве, в том же Кремле, или на радиостанции, или в Министерстве обороны мы отыщем что-то посерьезнее. Настоящую аппаратуру.

– Сегодня Китай – страна передовая, на Марс по-настоящему летает, между прочим, – возразил Василий. – В отличие от нас. Все нынешние «Грюндиги» и прочие легендарные бренды уже давно производят в Китае, это общеизвестный факт. Качество может быть отличным. Но дело не в качестве. Дело в том, что любая власть, буде таковая осталась, она бы голосила на всех волнах без перерыва. Кричала бы, вопила, передавала бы указы, приказы, распоряжения. Чтобы каждый уцелевший подданный мог её услышать и обрести точку опоры. А этого нет. Тишина. И это самый громкий звук на планете.

– Кто мешает нам самим выйти в эфир? Найдём радиостанцию, с собственным источником питания, Р-166, например, да и подадим сигнал «Всем, всем, всем!»

– Это, конечно, можно, – согласился Василий.

– Но не сразу. Сначала нужно всё проверить, и всё обдумать, – заключил командир.

– И все же что случилось? Нейтронная бомба? Выборочно уничтожившая всё живое? – спросил Антон, и его голос прозвучал как голос студента на семинаре гражданской обороны.

– Облако Шекли, – неожиданно для себя ответил я, вспомнив рассказ, прочитанный в далекой, почти нереальной юности. – Или нечто похожее. Вы ведь заметили: исчезли не только люди. Но и домашние животные. Все до одного. И сельскохозяйственные тоже. Исчезла активная протоплазма.

Да, все курятники, коровники, свинарники – пусты. В домах, в квартирах ни кошек, ни собак, ни даже рыбок в аквариумах. Мы заходили в частные квартиры. Исследовали. Ничего не брали, конечно, да и зачем, если все магазины и склады к нашим услугам. Но факт оставался фактом: не нашли ни одного живого существа, которое добровольно разделяло с человеком его кров, зависело от хозяина. Чернозёмский зоопарк тоже абсолютно пуст. Клетки закрыты, но зверей никаких нет.

А вот дикое или уже одичавшее зверьё сохранилось. Здесь мы видели лису. Птиц всяких – ворон, сорок, дроздов. Они живут своей жизнью, им до нас дела нет.

– Так ведь не только зверьё, – заметил Антон, всегда тяготевший к технической конкретике. – Нет воды в водопроводе, нет электричества в сети, чтобы его можно было подать. Насосные станции молчат. Электростанции – тоже. Мир не просто пуст. Он отключен от розетки.

– Сейчас нет, – сказал Иван, и его слова повисли в воздухе, тяжелые и влажные, как туман над рекой перед рассветом. – А когда случилось это… это исчезновение, вода, во всяком случае, была. И давление в трубах. Ну, и заглушить электростанции, заводы и прочее тоже требовалось, иначе пожары бы полыхали до сих пор. Весь мир превратился бы в сплошной факел.

– И самолёты посадить, – добавил Олег. – Это я только предполагаю. Вдруг где-то они и упали. Мы просто не нашли их обломков. Может, они все рухнули в океан, и теперь их металлические скелеты медленно ржавеют на дне, среди слепых рыб.

Мы молча представили эту картину. Тишина после этого заявления стала ещё громче, ещё плотнее.

– Главное, – продолжил Олег, – очень уж гладко всё прошло. Слишком чисто. Слишком… аккуратно. Будто в каждую семью, к каждому человеку, в одно и то же мгновение явился личный ангел. Или демон. Неважно. Провёл короткую, исчерпывающую беседу, взял за руку – тёплую, живую руку – и увел в иной мир. Прихватив, в виде бонуса, любимых пушистиков. Кошек, собак, волнистых попугайчиков. Как символ безупречной эвакуации в иной мир.

– Загробный? – спросил Иван, и в его голосе прозвучала не надежда, а лишь усталая потребность в терминологической точности.

– Почему обязательно загробный? – парировал Олег. – Мы ж трупов не видели. Ни одного. Ни клочка одежды, ни оброненного башмака. Они не умерли. Просто перешли туда, куда нам хода нет.

– А почему их увели? – этот вопрос задал я сам себе, но произнес его вслух. Он прозвучал глупо и по-детски наивно.

– Кто ж его знает, – философски заметил Антон. – Либо солнце не сегодня-завтра взорвется, станет сверхновой, либо вторгнется могучий и кровожадный, но до невозможности аккуратный враг рода человеческого, либо просто пора пришла. Срок вышел. Кончилась подписка. Поживём – увидим. Может быть.

– Может, поживём, или, может, увидим? – уточнил я, но ответа не последовало.

В этот момент подоспел суп. Его появление было настолько своевременным, что казалось частью некоего сценария. Разговор иссяк, упершись в стену догадок, и нас спасла необходимость совершать простые, понятные действия: разливать по мискам, есть, жевать. Молча. Звуки ложек о алюминий, тихое чавканье, дыхание. Решили, что вышло удачно. Вкус был так себе, но узнаваемым. Вкус супа.

Колодезной водой, холодной и пахнущей железом, помыли посуду. Вымыли тщательно, с почти религиозным рвением. Положили на сушилку под навесом – аккуратными рядами, чтобы высохла. И всё думали, думали, думали. Мысленный жук точил внутри каждого из нас свою бесконечную, монотонную мелодию.

Я думал о калориях. Сегодняшний суп вместе с добавленной в него картошкой и морковью – это калорий триста на миску. Максимум. Каждому. Десятая часть нормального дневного рациона взрослого мужчины. Но никто голода не чувствовал, и консервированного тунца так и не вскрыли. Может, вечером. Или просто съедим по банану, вот и всё питание на день. И хватит. Организм словно перешёл на другой режим. Энергосбережение. Как «Вояджеры» за орбитой Плутона. Или реальность стала менее плотной и требовала меньше топлива для своего восприятия. Странно. Очень странно. Да, ещё мы принимаем «гексавит», витаминный комплекс, что я нашёл в аптеке. По одному драже дважды в день. Вместе с чаем. Принимаем через силу. Не чувствуем желания. Поначалу я и вовсе зарядил шипучие таблетки с аскорбиновой кислотой, по грамму, растворяешь в воде и пьёшь, как фанту – но кончилось тотальной рвотой. У всех. Включая меня. Не справляется организм, не усваивает.

Я некстати вспомнил опыт Ленинградской блокады, когда вывезенные истощенные люди далеко не все смогли восстановиться даже при лечебном питании – процессы дистрофии органов дошли до необратимой стадии. Мы, положим, в полёте были меньше, чем ленинградцы в блокаде, но как знать, спасала нас «Перапёлка», или наоборот. Но к «гексавиту» потихоньку привыкаем.

Да, в Москву съездить стоит. Хотя бы в познавательных целях. Из нас шестерых трое в Москве не были никогда. Вот и поглядят на столицу мира, которого больше нет. Третьяковка там, мавзолей, зоопарк… Ах, да, зоопарк, тоже, поди, пустой. Клетки с призраками шимпанзе и вымершими запахами. Ну, парк «Патриот», там вроде бы фуражка Гитлера хранится. Какой-то макабрический сувенир из другого апокалипсиса, который нам, в итоге, удалось пережить. Ирония судьбы.

Но прежде стоит подготовиться. Встать на путь исправления, то бишь восстановления. Вернуть бодрость, грацию и пластику. Силу в руках. А то ничего вроде бы серьёзного не делаем, посуду только помыли, а сил на самом донышке.

Побываем в столице, а затем ещё подумаем. С учётом полученной в Москве информации. Это звучало как план. Пусть идиотский, но план. Вектор. Направление для движения.

И три следующих дня неспешно готовились к отъезду.

Несмотря на всё богатство выбора, ехать решили на «Пазике». Конечно, большой автобус был просторнее и быстрее, но только опыта вождения больших автобусов у нас не было. Второй вариант – пересесть в легковушки, по двое, всего три автомобиля. Или поодиночке, шесть машин. Возможно, потом так и сделаем, но пока хотелось держаться вместе. Слышать дыхание друг друга. Делить одно пространство.

Внизу, у реки мы устроили подобие тира. Деревянные щиты с нарисованным мелом мишени, поставленные у крутого берега, чтобы пули далеко не улетели. Проверяли оружие. Ну, и себя тоже. Лишь Олег и командир показали сносный результат, остальной же народ стрелками оказался неважными. Ну, а с чего важными-то быть, если за всю срочную едва один магазин расстреляли? Мы были людьми университетов, а не войны. Навык убивать был для нас абстракцией, описанной в учебниках и телерепортажах.

Оружие почистили, смазали, пополнили запас патронов – один магазин в автомате, три в подсумке, пара цинков про запас, на дне автобуса. В кого мы собирались стрелять? Это был главный, неозвученный вопрос. В призраков? В ангелов-похитителей? В самих себя? Иван, как человек практичный, хотел прихватить из охотничьего магазина пару добротных ружей, но после недолгого обсуждения решили – в Москве выбор будет лучше. Столица всё-таки. Даже если мёртвая.

И вот мы сели в «Паз» и поехали. Двигатель заурчал, и этот звук был похож на рычание большого, но прирученного зверя. Иван сел за руль, впрочем, и командир, и я готовы были подменить. У остальных практика вождения автобусов отсутствовала. Мы тронулись неспешно, до Москвы шесть сотен километров пустых дорог, ночью остановимся у какого-нибудь придорожного отеля, переночуем, опять послушаем шипение мирового эфира, надеясь уловить в нём чей-то голос. Ритуал.

Сидели в салоне вольно, по одному, каждый у своего окна, как пассажиры в самом начале долгого, скучного рейса. И у каждого под рукой лежало оружие. Холодное, пахнущее маслом. Чего мы опасались? Мы просто боялись. Абстрактно, глубоко, по-звериному. Боялись тишины, пустоты, собственных мыслей. Малыш в тёмной комнате держится за плюшевого мишку, надеясь на его защиту от невидимой буки. Мы – за холодный металл автоматов. У меня на поясе висел пистолет, тяжёлый, как грех.

Мишка, по крайней мере, легче. И его нельзя случайно разрядить в собственную ногу.