Текст книги "Возвращение с Марса (СИ)"

Автор книги: Василий Щепетнёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Глава 5

В космосе, помимо неудобств обыкновенных, земных, которые мы, конечно же, прихватили с собой, есть и свои, особенные, космические неудобства. Возьмём, к примеру, невесомость. Вещь, в общем-то, занятная, особенно на экранах кинотеатров. Лечу этак я, лечу по небу… Что-то вроде лягушки-путешественницы. На практике же – постоянное ощущение, что вот-вот уронишь стакан, а он, подлец, полетит к потолку, прямо к портрету Сами Знаете Кого, Полетит, и выплеснет содержимое на лик, а это уже дискредитация и покушение на основы. И что проку в том, что невесомость у нас в головах только, ведь мысль, овладевшая массами, становится реальностью.

Но невесомость – это цветочки. Ягодки – это космические лучи. Всех мастей и калибров. Электромагнитное излучение – это само собой. Корпускулярное – тоже. Недавно открытый Зет-фактор – таинственный, как взгляд незнакомца в подъезде своего дома. А сколько еще неоткрытого носится вокруг нашего «Пути»! Я подозреваю, что нас потихоньку облучают. Не со зла, конечно. Просто так, для науки. Может, какой-нибудь сегодняшний аспирант, а завтрашний академик, весь в белом халате, потирая руки, гадает: интересно, а сколько они там выдержат? А если прибавить? А если ещё?

Но подозрения эти я, разумеется, оставляю при себе. Кому охота прослыть паникером, да вдобавок и в сомневающиеся попасть?

Имитация невесомости с помощью кровати – дело важное. Приоритетное дело. Потому в положенные часы все, кроме вахтенного, который обязан сидеть с карандашом над графиками и с тоской смотреть на часы «Янтарь», должны лежать. Строго горизонтально. Сон, согласно Инструкции № 47-бис, ровно семь часов. Не шесть с половиной, не семь и пять минут. Семь. Остальное время – бодрствование. Лежим и работаем. Кто как. В основном, конечно, заполняем документацию. Бесконечную, и расширяющуюся. Как Вселенная. Бортовые журналы, акты приема-передачи дежурства, ведомости расхода гречневой крупы и туалетной бумаги, отчеты о самочувствии (графа «Жалобы» традиционно остается пустой, ибо жаловаться – признак слабости духа). В тетрадях и блокнотах, в заметках беглых, от руки – что-то о космическом полёте, да. Хотя чаще – о Земле. О том, как хорошо было сидеть на Арбате, пить кофе и наблюдать за прохожими. Или на скамейке в Летнем саду. И глядеть на птичек. Да хоть на травке посидеть, на берегу Оки, глядя букашечек… Но это – мысли для себя, не для бумаги. Не для отчётности.

А вокруг теперь тишина. Совершенная, беспросветная. Снаружи до нас не доносится ничего. Ни гула мотора, ни крика петуха, ни даже отдаленного гудка поезда. Только собственное сердцебиение, да шелест страниц бортового журнала. Вентиляция? Ах да, вентиляция. Вентилятор гоняет воздух, да. С легким дребезжанием, как старый холодильник «ЗИЛ». Но вентилятор-то внутри корабля. И нужен он, по моим наблюдениям, больше для антуража, для успокоения нервов. Мол, работает что-то, крутится, значит, жизнь идет. А поступает воздух, собственно, снаружи. Естественным путем. Профильтрованный через сложную инженерную систему, известную, кстати, со времен египетских фараонов – внутри их гробниц и пирамид нечто подобное и было. Правда, фараоны в космос не летали. Им хватало и земных забот. Воздуха нам, теоретически, должно хватать. Но велено его беречь пуще зеницы ока. Не курить (что, впрочем, и так запрещено категорически), не сорить (пыль – враг номер один), и дышать неглубоко. Экономно. Как будто воздух платный. Со временем, согласно новейшим теориям, разработанным в одном очень закрытом НИИ, у нас потребность в кислороде должна упасть. Вдвое. Или даже втрое. Впятеро, чего уж там мелочиться. Доживем ли мы до этого счастливого момента – большой вопрос.

Взаимодействие людей в малых закрытых сообществах изучено давно и досконально. На примере арктических и антарктических станций. Известно: главный враг – безделье. Оно рождает скуку, скука – раздражение, раздражение – конфликты, конфликты – саботаж, а там и до бунта недалеко. Бунт на орбите никому, похоже, не нужен. Потому мы стараемся. Изо всех сил. До седьмого пота, который, в условиях невесомости, немедленно превращается в облачко мелких капелек, дрейфующее по отсеку. Разумеется, только в воображении.

Девиз нашего полёта, вывешенный на видном месте рядом с портретом Сами Знаете Кого, гласит: «Труд, труд и еще раз труд!» Портрет старый, начала века, на нём он похож на агента Смита: в чёрном костюме, чёрных очках, и юный Октябрь впереди.

Командир, Андрей Витальевич, человек железной воли и несгибаемого духа, не дает ни малейшего шанса бациллам лени, разгильдяйства и пессимизма. Он, как опытный санитар леса, выкуривает их календарным планом работ. Каждый занят делом. Физическим или умственным. Главное – занят. А это поддерживает дисциплину лучше любых призывов. Хотя призывы тоже имеют место быть.

Итак, работа.

Мне, к примеру, поручено ответственное задание: пересчитать количество запятых в романе «Из Пушки на Луну». Роман этот был взят как художественная литература для культурного досуга. Теперь моя доля – считать запятые. Интересно, зачем? Может, там зашифровано послание? Или проверяется моя усидчивость? Нет, улёжчивость. Пока я досчитал до трёх тысяч семьсот четырнадцати. Запятых, не страниц. Работа кропотливая. Отвлекает от мыслей о Земле.

Бортинженеры заняты не менее важным делом – ремонтируют старый, 1975 года выпуска, ламповый телевизор «Рекорд-312». Он хранился здесь, видимо, с прежних счастливых дней, когда ровно в двадцать один час просыпалось Время. Зачем его ремонтировать? Аналоговый сигнал остался в прошлом. Но приказ есть приказ. Они сидят, вооружившись паяльником и инструкцией на пожелтевшей бумаге, и спорят о назначении каких-то закорючек. Периодически раздается: «Держи!» и звон разбитого стекла, то гуманитарий Антон проявляет инициативу. Труд облагораживает.

Научные же работники, Василий и Олег, фиксируют скорость прохождения крысы по лабиринту. Лабиринт – картонный, склеенный из упаковок пюре «Торопыжка». Крыса – игрушечная, пластмассовая, на палочке. Её по строгому графику, утвержденному командиром, по очереди водят то Василий, то Олег. Засекают время по часам «Янтарь», записывают в журнал наблюдений. «Крыса № 1 (красная). Заход в сектор „А“: 14:03:15. Выход из сектора „Г“: 14:05:42. Отмечена дезориентация в секторе „Д“. Причина не установлена». Важнейшее исследование! Возможно, оно прольёт свет на проблемы ориентации в невесомости. Или на проблемы пластмассовой промышленности. Опять жизнь кипит! Настоящая научная мысль то бьёт ключом Сариг, то капает, как неисправный кран. Наш кран не капает, наш кран починили бортинженеры в первый же день.

Взаимодействие людей в малых закрытых сообществах изучено давно… Ну, вы поняли. И мы стараемся. Из последних сил. Потому что расслабиться – значит подставить себя под удар командирского взгляда, ледяного, как космическая синева, опять же воображаемая.

Отдыхаем лишь в часы приёма пищи. Сакральные минуты! Здесь включается искусственная сила тяжести. Отечественная разработка, не имеющая аналогов в мире. Говорят, на западе ахнули, когда узнали. Миллиарды обещали заплатить, но нет, накося, выкуси!

Включается она по команде вахтенного: внимание, весомость! На эти полчаса мы становимся людьми. Можно поставить чашку на стол! Не примагниченную, а просто так! Чудо. Мы кипятим воду в чайнике «Тайга», строго по норме – 250 миллилитров на человека, полтора литра на всю команду, и завтракаем, обедаем или ужинаем. Меню циклическое, как смена дежурств.

На первое у нас либо «Борщок Императорский», либо вермишелевый супчик «Перапёлка» на как бы курином бульоне. Вклад братской Беларуси, да-да, полёт – пример современной международной интеграции в области Космоса. На второе – либо кашка овсяная «Рассвет», либо картофельное пюре «Торопыжка». На третье – кисель «Розовое детство», или чай зелёный, краснодарский.

Не ресторанное питание, конечно. Но это же космос, а не ресторан «Прага»! Здесь другие приоритеты. Другие задачи. Здесь мы покоряем просторы, а не меню. Зато – и в этом главное утешение – всё даром. Ни копейки из своего кармана. Государство обеспечивает. Полностью. Борщом Императорским и пластмассовой крысой. Чего еще не хватает для счастья на орбите? Разве что еще одной запятой в романе «Из Пушки на Луну». До конца задания осталось триста страниц. Или десять тысяч запятых? Всё смешалось в моей голове, как ароматы в невесомости. Работаем дальше.

Глава 6

Сегодня мы удалились от Земли на миллион километров. Так далеко человечество ещё не забиралось, автоматические станции не в счёт. По этому поводу выпустили стенгазету: «К звёздам!». Командир велел, да. Выдал лист ватмана, тушь, фломастеры и прочие письменные принадлежности. Убрали крошки со стола, распределили обязанности, и работа закипела.

Я плакатным пером изобразил заголовок, красной тушью, но почему-то готическим шрифтом. Командир хмыкнул, но возражать не стал.

Космонавты-исследователи Василий и Олег сочинили поэму, маленькую, но симпатичную, с торжественным началом: «Ты лети, моя ракета// Сквозь пространство пустоты».

Бортмеханик Антон нарисовал наш космический корабль, в его воображении он вышел весьма импозантным, на фоне красных марсианских гор, с большим зеркалом-отражателем на корме, слегка, правда, кривоватым. Это я с намёком, сказал Антон, но каким намёком, не сказал.

Бортмеханик Иван в шесть фломастеров изобразил человека у штурвала, но кто это, мы не разгадали. Лысый, ростом невелик (что особенно контрастировало с монументальностью корабля Антона), с хитрющим прищуром, странной, будто бы односторонней усмешкой (коричневый фломастер дал сбой на половине рта), с маленькими поросячьими глазками. И в этих глазках читалась какая-то необъяснимая, всепрощающая доброта. Изобразил, а затем превратил лист ватмана в полноценную стенгазету: сверху и снизу посадил на реечки, приспособил верёвочку, и, при общих аплодисментах, повесил всё на гвоздик в отсеке управления полётом, он же столовая, он же библиотека, а отныне и красный уголок тоже.

И здесь, за рубежом миллиона километров, обнаружилось, что мы в далеком космосе не одни.

В разгар торжественного обеда (по случаю первого миллиона – двойная порция 'Торопыжки), на стол выбежал таракан. Большой. Рыжий. Усатый. Он шевелил усиками с видом полного хозяина положения.

Воцарилась тишина. Шесть пар глаз уставились на незваного гостя. Мысли пронеслись параллельно, как в голове шахматного чемпиона:

Проблема? Несанкционированная биологическая единица на борту! Возможный переносчик бактериальной или вирусной инфекции!

Ресурс! Источник живого, свежего белка! В условиях ограниченного рациона – бесценный!

Наука! Откуда? Как выжил? Можно поставить интересные эксперименты!

Командир первым опомнился. Он поднял руку, останавливая порыв Василия, уже потянувшегося за салфеткой (явно с негуманными намерениями).

– Стоп! – скомандовал Андрей Витальевич. – Живьём брать демона! Он подлежит изоляции и изучению!

Пришлось оставить в живых. Ради науки. Ради отчетов. Ради возможности написать: «Обнаружен и изучен представитель земной фауны»

– Ничего, – философски заметил Олег, наблюдая, как Иван ловко накрывает таракана пластиковым стаканчиком от «Торопыжки», – где один, там, по законам вероятности и биологии, рано или поздно, должно быть много. Стратегический запас белка, так сказать.

Вот так и проходит наш полёт.

После обеда опять погрузились в невесомость.

Запятые я стал вписывать в журнал на глазок. Опытным путём рассчитал, что в среднем на страницу приходится двадцать восемь запятых, и стал отмечать около этого числа. Плюс-минус. От двадцати двух до тридцати четырех. За десять тысяч в месяц и это слишком точно.

На ум приходят странные мысли: не сошёл ли я с ума? Имитация имитацией, но как-то уж больно всё убого. Тоска.

А где не убого, спросил внутренний голос строго, но справедливо. Куда ни глянь, всюду имитация, унылая и бесполезная. Здесь хоть ничего такого делать не нужно. Лежи, да читай Жюля Верна.

Ну, лежу. Ну, читаю. И засыпаю, вопреки строгому распорядку.

И серый томик проплывает по отсеку…

Глава 7

Экипаж начал лысеть. Дружно и повсеместно, с каким-то восторженным единодушием, словно подчиняясь неведомому приказу извне или изнутри. Волосы оседали то там, то сям, на полу, на панелях приборов, забивались в вентиляционные решетки, в сток душевой, везде. Мы конечно, сражались с напастью, не покладая рук. И решили проблему кардинально – постриглись наголо, под Котовского. Григория Ивановича который. Не только постриглись, но и побрились.

Мне было поручено понять, в чем причина. Это ведь не просто урон красоте, это симптом, но симптом чего? Того ли, что таинственный космические лучи, не встречая должной защиты в наших жалких переборках, выжигают все живое? То бишь гипотетический аспирант поднял дозу повыше? Или же – куда вероятнее, трудно ведь поверить в умысел на злодейство нашего, российского учёного – виной всему скудость питания? Рацион составляет жалкие девятьсот сорок килокалорий в сутки на всё про всё. Теоретически, в условиях невесомости этого должно хватать. Теоретически! Ах, эта сладостная магия слова «теоретически»! Оно покрывало все просчеты, все недоделки, всю разницу между обещаниями и реальностью. Гладко были на бумаге, но забыли, что невесомость у нас не настоящая, а как бы. Здесь девятисот сорока калорий хватало лишь на то, чтобы медленно, но верно угасать. И лысеть.

Я предположил, что изначальный рацион был составлен иным – с витаминами, с протеинами, с калориями, рассчитанными не на выживание, а на работу. Но… Но предположим, что сыну руководителя проекта внезапно потребовалась вилла. Новая. В Эмиратах. Или где-нибудь еще, в нейтральной стране. Ведь остались же в мире нейтральные страны?

Разве на «Торопыжке» виллу построишь, усомнился Антон, дитя Тик-Тока и Фейсбука. Олег же, человек земли, исходивший половину Сибири, разъяснил экс-журналисту, что «Торопыжка» не причина, «Торопыжка» следствие. Маленькое и неприметное. А гребут тут, брат, будь здоров. Как, впрочем, и там. Там, где строятся виллы. Где принимаются решения. Где теоретически всё должно быть иначе.

Но уточнять, где именно «там», никто не стал. И так все было ясно.

Вестей снаружи мы не получали. Только команды. Бортинженеры бились над телевизором неделями. Вытаскивали платы, паяли, чистили контакты, гуманитарий Антон выражался так, что даже стыдливые тараканы забивались поглубже в щели. Результат? Аппарат как бы заработал. Зажужжал знакомым, почти забытым гулом. Экран светился. И… показал одну лишь рябь. Белый шум. Вечное ничто. Аналоговое телевидение, пацаны, отменили, констатировал Иван. Везде цифра. Ну, и не факт, что антенна – это действительно антенна. Уходит провод в стену, а что дальше, нам неизвестно. Может, для галочки всё это. Чтоб в отчете написать: «Средствами рекреации (в скобках – телевизор одна штука) обеспечены». А кабель антенны ведет в никуда. Или туда же, куда и наши калории. Бутафория всё это. Имитация.

На фоне облысения, неопределенности и экрана белого шума, началось нечто новое. Азартное. Практически первобытное. Охота. На тараканов. Какой ни есть, а все ж белок. Живой. Натуральный. Наш скудный рацион в девятьсот сорок калорий не предусматривал деликатесов. Таракан, зажаренный на микросковородке, которую смастерил Иван, становился не просто едой. Он был крошечной победой над системой. Над теоретически достаточным рационом. Над теми, кто греб будь здоров. Над абсурдом, который заставлял лысеть и шептаться в темноте под мертвый шум телевизора, ведущего в никуда. Это была охота за самой жизнью, за крошечным кусочком той самой Земли, что уплывала все дальше, оставляя нас с нашими облысевшими головами, и вечным вопросом: куда же ведет этот проклятый кабель?

Глава 8

Лицо Антона, обычно оживленное и насмешливое, сейчас выражало глубокую, почти театральную скорбь. На протянутой ладони лежало нечто маленькое и белесое.

– Доктор, – произнес он с пафосом, достойным античной трагедии, – у меня выпал зуб.

Я принял вид предельно деловой и озабоченный. Надень маску профессионализма – первое правило выживания в любой системе, будь то настоящая антарктическая станция или космический корабль «Путь», в котором мы летим к Красной Планете за смешные десять тысяч в месяц.

– Какой? – спросил я, наклонившись, будто изучал образец инопланетной фауны.

– Вот этот, – он почти благоговейно поднес ладонь ближе. На ней покоился зубик. Скромный, однокоренной труженик переднего ряда. Резец. Маленький солдат, павший на поле битвы за наше скудное питание.

– Ну-ка, открой рот! – скомандовал я с интонацией, позаимствованной у строгого дантиста моего детства.

Антон послушно разинул пасть, словно птенец, ожидающий червяка. Но вместо червяка я увидел печальную панораму. Там, где должен был красоваться зуб, зияла темная, слегка кровоточащая лунка. И не только там.

– Мдя… – вырвалось у меня. – Точно резец. Правый верхний второй. Так и запишем. Выбыл из строя без права на замену.

– И еще три шатаются! – пожаловался Антон. Голос его звучал печально, но в глубине глаз я прочитал немой укор. Что же это такое делается, доктор?

Я провел пальцем в нестерильной перчатке по соседним зубам. Да, шатались. Словно подгнившие столбики забора перед осенним штормом. Чуть тронь – и полетят.

– И по телу какая-то сыпь пошла, – продолжил он свой скорбный список, – и синяки. На руках тоже. Чуть задену стол или кровать – и синяк! – С этими словами он решительно стянул свою синюю «олимпийку» – униформу нашего экипажа. Не «Адидас», конечно, а нечто анонимное, но внешне похоже. Под ней открылась картина, достойная кисти экспрессиониста: бледная кожа, усыпанная мелкими, точными, как уколы булавкой, красновато-багровыми точками – петехиями. И несколько внушительных синяков цвета перезрелой сливы украшали предплечья. Признаки не космической радиации, а гораздо более древнего и прозаического врага.

– Петехии, – констатировал я вслух, больше для себя. Слово звучало холодно и научно, как гробовая крышка.

Медлить было нельзя. Я направился к «командному модулю» – кабинету Андрея Витальевича, нашего командира экипажа, и, одновременно, нашей кухоньке. Скромно и практично.

Он сидел за столом, изучая график «полетных заданий» – расписание уборки, физических упражнений на допотопных тренажерах и психологических тестов на устойчивость к тоске.

– Андрей Витальевич, нужен внеочередной медосмотр, – заявил я, стараясь вложить в голос ту самую спокойную твердость, которой меня учили Там, в Настоящей Антарктиде. Настоящий Доктор, сорока лет, но уже седой, как айсберг, и мудрый, как все пингвины разом, вбил мне в голову железное правило: никогда, слышишь, никогда не иди на поводу у начальства. Если твоя врачебная совесть кричит «Надо!», значит – НАДО. Если какое-нибудь «высокое» руководство чинит препятствия – немедленно, при свидетелях, фиксируй это письменно и шли на самый верх. Помни, парень, если случится беда – осложнения или, не дай бог, труп – начальство мигом открестится. Оно ни сном, ни духом! Не знало оно ничего! Это доктор виноват, бездельник и саботажник! Под суд его, подлеца! Не бойся их, этих начальников. Ну, что они тебе сделают-то? Выговор влепят? Уволят без выходного пособия? Ну, и отлично! От беды подальше будешь. А беда с таким вот руководством, которое экономит на витаминах ради отчета о сокращении издержек, случится обязательно. Как с броненосцем «Потемкиным». Помнишь?

Я помнил. Я помнил лекцию, прочитанную доктором долгой полярной ночью в кают-компании «Ломоносова»

Мичман, ответственный за провиант, закупил у своего купчика-приятеля мясо. Двадцать восемь пудов! Прекрасный бизнес-план: один продает тухлятину по цене парной телятины, другой покупает, скармливает матросам, а прибыль делят по-братски.

Потом закупали провиант для господ офицеров, потом долго добирались до броненосца, по пути едва не потопив рыбаков, пока то, пока сё – мясо стухло окончательно, покрылось ковром из опарышей. Когда варили борщ, дух стоял тот ещё.

Что должен был сделать корабельный врач? Должен был, зажав нос одной рукой, а другой крепко держа перо, составить акт: продукт непригоден к употреблению. И приказать – борщ за борт, на радость морской фауне.

Однако командир «Потемкина» воспротивился: какой позор для Андреевского флага! Выбросить добро? Да мы осмеяны будем всем флотом!. И доктор малодушно махнул рукой, записал борщ как продукт доброкачественный. Итог? Кровавый бунт. И доктора убили. И командира убили. И еще множество всякого народа полегло. Нет, уж лучше иметь твердый шанкр, чем мягкий характер!

Эту максиму я усвоил намертво. Возможно, именно благодаря ей я и не нашел себе места лучше, чем имитация полёта на Марс за гроши, зато на хозяйских харчах, от которых зубы выпадают раньше времени.

Но одно дело – гроши, а другое – зубы. Зубы, знаете ли, вещь дорогая. За десять тысяч в месяц новые не вставишь.

– Медосмотр? – Андрей Витальевич оторвался от графика, бровь поползла вверх, изображая легкое недоумение и занятость более важными делами. – Он будет через… – он ткнул пальцем в календарь на стене, – через четыре дня. Тогда и проведете, по плану. Всё по графику.

– Я настаиваю, – повторил я. Спокойно. Без надрыва. Без истерики. Это работает лучше крика.

Короткая пауза. Командир взвешивал: рискнуть или перестраховаться?

– Хм… Если настаиваете, – произнес он, наконец, с легкой гримасой человека, уступающего назойливому просителю, – то проводите. Сразу после обеда. Чтобы не сбивать распорядок дня.

После обеда. О, этот обед! Вечная «Перапёлка» Вечная кашка «Рассвет». И венец творения – витаминный чай «Крузенштерн» на лимонной цедре. Цедра, должно быть, видела лимон лишь в иллюстрированном атласе растений. На чайном пакетике честно написано «Аскорбиновая кислота – 2 мг». В сутки же человеку требуется минимум пятьдесят! И это только витамин С. А где В? Где К? Где железо? Где элементарная свежая зелень?

Я приступил к осмотру. Начал со взвешивания. Весы у нас бытовые, но электронные. Самые дешевые, конечно. Да еще юзаные, кто-то из дома принес. Батарейка, без которой они не работают, хранилась у командира. Стратегический запас! Чтобы мы не баловались, не портили инструмент и не пугались горящих чисел, мене такел, упарсин. Командир выдал драгоценную батарейку. И весы ожили, чтобы огласить приговор.

Цифры высветились на дисплее с беспощадной ясностью. За сорок два дня полёта лично я потерял одиннадцать с половиной килограммов массы. Одиннадцать с половиной! Имитация – имитацией, но потеря-то была самой что ни на есть настоящей. Масса эта была отнюдь не лишняя. Совсем не лишняя. Она была моей плотью, моей силой, моим запасом прочности.

Результаты остальных были не лучше. Плюс-минус килограмм-другой в ту или иную сторону. Меньше всех похудел сам Андрей Витальевич – всего семь килограммов. Но он и перед стартом весил негусто – шестьдесят четыре килограмма, летчики-истребители, они такие. Небольшие, но твердые. Бриллианты наших вооруженных сил.

Больше всех пострадал Антон: восемьдесят девять было – семьдесят шесть стало. Бортмеханик таял на глазах.

Но цифры на весах были лишь верхушкой айсберга. Хуже было другое. Куда хуже. Когда я заглянул в рты коллегам-астронавтам, меня ждало единодушное и безрадостное зрелище. У всех без исключения, даже у командира, я увидел опухшие, рыхлые, кровоточащие десны. Увидел шатающиеся зубы. Увидел ту самую бледность, ломкость ногтей, общую вялость и апатию, что кричали об одном: цинга. Классическая, беспощадная, морская, полярная, а теперь и марсианская цинга.

Там, в Настоящей Антарктиде, с этой незваной гостьей боролись. Во-первых, физическим трудом. Издавна замечено: когда человек ворочает тяжести, рубит лед, таскает снаряжение – цинга отступает. Мускулы напрягаются, кровь бежит быстрее, организм мобилизуется. Во-вторых, овощи. Пусть не первой свежести – но картошка, лук, морковь, квашеная капуста – каждый день. И в-третьих, профилактика – витаминно-минеральные таблетки «глутамевит». Спецзаказ для полярников, с ударными дозами всего необходимого. В обычной аптеке сегодня такое чудо не купишь.

А у нас? А у нас – что? Наш физический труд сводился к двадцати минутам на велотренажере, резиновый эспандер, да уборка по кораблю. Овощей никаких, только жалкая щепотка сушеной зелени в «Перапёлке», больше для цвета, чем для пользы. Витамины? Ах, да! Наш «Крузенштерн»! Целых два миллиграмма аскорбинки на пакетик! Суточная потребность – минимум пятьдесят. И это только один витамин! А где остальные? Где витамины группы В, без которых нервная система превращается в оголенный провод? Где витамин К, отвечающий за свертываемость крови, чтобы синяки не расползались как пятна масла? Где витамин А? Где железо?

А солнце? У нас, правда, есть «горное солнце» которое по десять минут через день, облучает нас. Но песок плохая замена овсу.

Отсюда и цинга. Отсюда и выпадающие зубы. Отсюда и сыпь, и синяки, и эта всепроникающая усталость, что тяжелее свинцового скафандра. Мы не летим к Марсу. Мы медленно тлеем под землей, жертвы скупости, глупости и прекраснодушной игры в космонавтику. И самое страшное – что начальство, как тот командир с «Потемкина», вероятно, сочтет все это незначительными издержками эксперимента, а доктора, то есть меня, паникером, не умеющим поддерживать бодрый дух экипажа.

Но я помню уроки Настоящего Доктора. Я напишу акт. В двух экземплярах. Один – командиру. Второй – в конверте, на Большую землю. Пусть знают. А зубы… Зубы Антона – это только начало. Пока не поздно. Хотя, боюсь, поздно уже. Мы все уже на дне этой витаминной ямы. И вылезать из нее предстоит долго, мучительно и, главное, безо всякой гарантии, что начальство признает свою ошибку. Они скорее спишут все на индивидуальные особенности организма или непредвиденные сложности симуляции.