Текст книги "Выбор Пути (СИ)"

Автор книги: Василий Щепетнёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Побродил немножко. Посмотрел на памятник писателю Киви. Сидит, бедолага, припорошенный снегом, и никто стаканчика не поднесёт. Родной брат нашего Никитина.

Кстати, о стаканчике. Я заскочил в магазин неподалеку. Ага, торгуют водкой. Финляндия не СССР, это у нас водка в каждом сельпо есть. А тут непросто. Ограничивают права трудящихся. С другой стороны, при такой жизни ведь сопьются финны. Приходится придерживать.

Пересчитал валюту и взял две бутылки «Финляндии». Не вести же домой финские марки. Нет, их мне там обменяют, финские марки, а толку?

И я пошёл к поезду. На самую-самую последнюю валюту купил вчерашний «Советский спорт» и сегодняшний «International Herald Tribune». Мастерятся буржуйские акулы пера. Стараются свеженькое подать. Знают – продукт их скоропортящийся.

До Москвы из всего состава доедут три вагона. Спальный, то есть с двухместными купе, вагон на 18 человек. Обычный купейный, 36 человек. И плацкарт на 54 человека.

Мой был спальный. Помимо прочего, в него было проще всего купить билет. Потому что ехать недолго, а денег жалко. Весёлые финские парни предпочитают плацкарт, люди посолиднее со вздохом берут купе, а в спальных едут либо командировочные чином от полковника и выше, либо недотёпы, которым не досталось нормальных мест.

Ну и ладно. Я уложил чемодан и сумку с водкой в рундук, а сам сел поближе к окну, почитать прессу. Вдруг да счастье случится, и я буду ехать в купе один.

Не случилось. В дверь постучали, и проводник представил попутчика. То есть не представил, а просто сказал, что вот-де попутчик. А почему стучал? Потому что заграница. Положено. Вдруг я деньги пересчитываю, или ещё что…

Попутчиком был наш человек. Пришёл и стал знакомиться, мол, он Вячеслав Подольский, старший экономист министерства путей сообщения, был в Финляндии по делам, и вот теперь возвращается обратно. Сказал бы и сказал, не страшно, но он смотрел на меня, ожидая ответной откровенности.

– I’m just a traveler, – пробормотал я и развернул «International Herald Tribune». Читать о Солженицине. Последнее время пресса вокруг Александра Исаевича кружит и облизывается. Не понимают, что есть люди куда интереснее.

И я перелистнул газету. Что там у нас в Греции?

– Ну вот, а говорили, что соседом русский будет, – проворчал старший экономист.

Старший-то старший, но на вид лет тридцать пять, не больше. Значит, не совсем из простых: неплохая должность, поездка за границу по делам, возвращается в спальном вагоне. Теперь одежда. Так одевается номенклатура средней руки: вторые секретари сельских райкомов, директоры небольших фабрик, главные редакторы областных газет. Часы – обыкновенные, «Луч», на кожаном ремешке, зубы… Зубы советские. Чемодан вместительный. Раза в полтора больше моего. Портфель умеренно поношенный, внушающий доверие. Ногти… Вот ногти подкачали. Нестрижены дня четыре. Может, он просто ножницы дома забыл?

– Сорри… Я это самое… Май вонт переоденусь, андрестенд?

– Располагайте собой, как вам будет угодно, любезный Вячеслав Михайлович, а я пойду, разомну ноги, пока поезд не тронулся, – и я вышел из купе, прикрыв дверь.

Далеко идти не пришлось: только я вышел, как поезд и тронулся. Сначала, как водится, подал чуть назад, а потом, мало-помалу, вперёд. Это не самолёт, который, как укушенный, несётся быстрее, быстрее и ещё раз быстрее. Поезд перемещается неспешно, зная, что пусть свету провалиться, а он шёл, идёт и будет идти по расписанию. В этом достоинство поезда. Главное не быстро бегать, главное вовремя прибежать.

Хельсинки проплывал перед окнами. Кирпичные и бетонные стены, расписанные не только финскими, но и коротенькими русскими словами, чахлые деревья, сгорбившиеся под снегом, домики, не высокие и не маленькие… Сразу и не скажешь, что это заграница. Никакого моря огней. Быть может и потому, что до захода солнца ещё час. Зря электричество финны не жгут, финны природу свою берегут!

Я вернулся в купе, предварительно, на вежливый манер, постучав в дверь.

Попутчик переоделся в спортивный шерстяной костюм.

– Так вы всё-таки русский?

– Почему всё-таки? Я русский, да. Безо всяких «всё-таки».

– А ответили почему по-английски?

– Мы с вами пока на чужой территории. Следует соблюдать осторожность.

Попутчик улыбнулся, махнул рукой:

– Вы впервые за границей?

– Да.

– Тогда понятно. Нет, вы правы, болтать лишнего за границей не нужно, но мы уже в вагоне и очень скоро будем на нашей территории. Да и вообще, Финляндия – не враждебная страна, она не в НАТО.

– Финляндия нет, а вот отдельные финны…

– Нет, нет, уверяю вас, здесь мы можем говорить совершенно свободно.

Этого я и боялся. Говорить, говорить, говорить… Мне хотелось помолчать. Матч утомил меня. Не сказать, чтобы очень сильно, но утомил. И Кереса тоже. Керес даже собрался лечь в санаторию после Нового года. В финскую санаторию. Мы с ним к концу матча наладили вполне нормальные отношения. Не дружеские, нет, конечно. Корректные. Могли переброситься парой нейтральных фраз, и тому подобное. У него в Финляндии близкие друзья, у Кереса. Родственники жены, ещё кто-то, так что он в Союз не торопится. И, уверен, насчёт призовых у нашего государства к Кересу претензий нет.

Их и ко мне нет. По закону. Просто посольские по привычке хотели взять на арапа. Мол, сдавайте валюту, граждане! От чистого сердца! По доброте душевной. Как вступают в ДОСААФ, Общество друзей природы и прочие добровольные общества.

Действительно, ввозить валюту в СССР по закону я не мог. Вывозить валюту из СССР по закону я опять не мог – ну, за исключением особо оговоренных случаев. Открыть счёт в зарубежном банке я, находясь в СССР, тоже не мог, даже и физически. Но вот будучи за границей открыть вклад в зарубежном банке, разместив заработанные «белые» деньги – имел право полное. Спасский недавно сто тысяч долларов поместил, свой гонорар матча с Фишером. Не повёз в Россию. И ничего. Пошипели завистники, Павлов, главный спортивный чиновник страны, даже бумагу в ЦК написал, а со Спасского – как с гуся дождик.

Поговорить с попутчиком… Отчего не поговорить с толковым человеком, я за время, проведенное в Хельсинки, намолчался изрядно. Но меня на инструктаже предупреждали: с незнакомцами не откровенничать, со знакомцами не откровенничать и подавно. Рекомендуется побольше молчать, а если молчать никак нельзя, то затрагивать темы погоды, спорта, классической музыки, а речь зайдёт о современности – всячески подчеркивать преимущества советского строя, и сворачивать на хоккей. В хоккее наше превосходство особенно наглядно.

При всей кондовости этих инструкций я знал, что составляли их люди неглупые. Сколько человек погорели из-за болтливости, говоря не там, не то, и не с теми. И не с недобитыми беляками или фашистами, не с агентами ЦРУ, а со своим же братом, советским человеком. Поговоришь по душам, да под водочку, а там, глядишь, на тебя уже и бумага: «преклонялся перед достижениями капитализма путем приобретения бритвенных лезвий «Матадор».

Или того хуже.

– Скоро между Москвой и Хельсинки будет ходить прямой поезд, – не без гордости сообщил попутчик. – Я, собственно, для этого и ездил в Финляндию: уточнять детали и проводить кое-какие согласования. Представьте, как будет удобно: целый поезд! Сел в Москву, и до самого Хельсинки ешь, пьешь, веселишься! С вагоном-рестораном.

Отсутствие вагона-ресторана меня не очень печалило. Не рискую я есть вагонно-ресторанную продукцию. После того, как болел на чемпионате СССР, в еде я стал осторожен. Да и нужды особой в нем не было: и позавтракал, и пообедал я плотно, а уже к двадцати трём мы будем в Ленинграде, там наши вагоны прицепят к московскому поезду, и ранним утром – здравствуй, столица!

– Скоро – это когда?

– На будущий год! А что? Колея что у нас, что у финнов одна, тысяча пятьсот двадцать четыре миллиметра. Осталось с электричеством разобраться.

– А что, электричество разное?

– У нас постоянный ток, у финнов переменный, – сказал он без уверенности. – В крайнем случае, будем менять локомотив, дело нехитрое.

За окном проплывала Финляндия. Теоретически. Практически видно было отражение нашего купе. Чёрное зеркало. Ночь в Финляндии. Изредка мелькали огоньки, но что это было – хутора, полустанки, или финские призраки зимней войны манили неосторожных путников лживым гостеприимством, не разобрать.

– А откуда вы знаете мое отчество – Михайлович?

– Видел вашу фотографию в «Гудке». Три дня назад.

– Вы читаете «Гудок»?

– Другой советской газеты в тот день в гостиничном киоске не оказалось. Разбирают наши газеты.

– Финны?

– Все. Наша газета – это не какие-нибудь ширли-мырли.

– И вы запомнили? Меня? Там же фотография – едва так себе. Маленькая.

– Были написаны фамилия, имя, отчество. И когда вы представились, я начал вспоминать.

– Ну да, логично… Ну и память у вас, однако!

– Профессиональная, – но профессию уточнять не стал. Достал из рундука чемодан, из чемодана лыжный костюм. На лыжах в Финляндии я ходил два раза. В парке. С инструктором. Брал напрокат лыжи, а инструктор обучал меня азам финского лыжного хода. Я бы хотел и больше уроков, но рождество… Финны празднуют.

Из деликатности сосед вышел.

Я переоделся, повесив на вешалку путевой костюм. Завтра, перед приездом в Москву надену. А пока так, лыжником спать буду.

Я уселся, раскрыл «Советский спорт». Восторгались победами сборной по хоккею на кубке Известий. Сообщали, как готовятся к будущим чемпионатам лыжники, биатлонисты, конькобежцы. И совсем немножко, в уголке, о пятой победе Михаила Чижика над Паулем Кересом, после чего счет стал пять – ноль в пользу чемпиона СССР.

Маловато будет.

Подошли к границе. Остановились.

– Вайниккала, – сказал вернувшийся попутчик. – Меняем локомотив.

Я посмотрел на часы. Семь пятнадцать. А кажется – глубокая ночь.

– Ничего, к девяти будем в Выборге, быстренько пройдем досмотр, а там – свобода! Родина! Россия! – порадовал попутчик.

– А финны? Они когда досматривать будут?

– А сейчас и досматривают.

Хорошо быть финским пограничником. Пришли, понюхали, и ушли, влепив печать в паспорт.

На следующей станции, Бусловской, уже наши пограничники начали проверку. Поезд едет, у погранцов служба идёт.

Зашел один – и сразу стало тесно.

– Покажите, что везете.

Я открыл рундук.

– Что в чемодане?

– Одежда. Фрак, смокинг, вечерний костюм…

– Так много?

– Положено. Я выступаю перед зрителями.

– Ясно. Что в сумке?

– Водка. Две бутылки водки. «Финляндия»

– Покажите.

Я показал.

– Красиво жить не запретишь, – с завистью сказал досматривающий.

Я опустил полку на место и получил очередную печать в паспорт.

Попутчика осмотрели ещё быстрее.

На этом страшный досмотр и закончился.

– Вы в самом деле везёте с собой водку! Из Финляндии! В Россию!

Мой попутчик никак не мог успокоиться. Культурный шок: русский человек везет из Финляндии в Россию водку, да не просто водку, а купленную за валюту!

– Ну, везу, – спокойно отвечал я. – А что ещё везти из Финляндии на остатки командировочных?

– И сколько стоила эта водка? – не унимался попутчик.

– Мне думается, что вы в Финляндии бываете нередко, не так ли?

– Ну да, раза два или три в год обязательно. Это направление нашего отдела.

– Не могу поверить, что вам неизвестна цена финской водки.

Попутчик засмущался.

– Нет, известна конечно, но я в другом смысле: не жалко было валюту тратить? Ведь можно было джинсы купить на эти деньги, даже целый джинсовый костюм.

– Спасибо за заботу, но мне не нужен джинсовый костюм, по крайней мере, сейчас.

– Ну, так ведь валюта…

– Вот именно. Ввоз валюты в Союз запрещен. За полчаса до отправления поезда смотрю – осталась. Что делать? Вот и купил водку.

Глаза попутчика загорелись синим светом. Ну, почти.

– И вы её…

– Нет, конечно. Я её пить не буду. Я вообще не пью. А купил – не себе купил. В подарок.

Глаза потухли.

– Подарок – это я понимаю… Начальнику?

– Скажу так – уважаемому человеку.

– Ну да, ну да… Мог купить себе джинсовый костюм, а купил начальнику хорошую водку. Это умно. Это оценят… – забормотал попутчик. – Какой начальник не любит хорошей водки, почёт и уважение!

Кажется, я подарил ему хорошую идею. Кажется, с опозданием на сутки. Ну, ничего, пригодится в следующую поездку. Мои идеи многоразовые.

Далее поездка пошла совсем уже скучно. Ни попутчик, ни я на ночь ничего не ели, потому воздух в купе был приемлемый. Мы выключили верхний свет, улеглись и стали дремать. Так, в дрёме, я и провёл остаток вечера, предаваясь раздумьям, почему в поездах, самолетах, автобусах люди без теней. Призраки не успевают перемещаться? Мое сознание прочищается? Гоголь тоже очень любил странствовать, преимущественно в коляске или дилижансе. Кто преследовал его? Порождения собственного разума?

И в Финляндии… Бледные, почти прозрачные, снежные тени, которым не было до меня никакого дела. Может, потому, что дело было у меня? Чем больше настоящих дел, тем меньше остается времени на вымыслы, пустяки и всякую чертовщину?

Я стал разбирать партии с Кересом. Объективно на чемпионате СССР большинство соперников были не слабее. Пауль Петрович явно в не лучшей спортивной форме. Да и в физической тоже. Я, хоть и студент, явно видел признаки сердечной недостаточности. Ему бы к толковому терапевту. И в Таллине, слышал, есть отличные врачи, в Ленинграде – уж и всякому ясно, да и в Хельсинки, думаю, найдутся. Тут же не светило нужно мировой величины, а обыкновенный, добросовестный врач. Перворазрядник. А там, если необходимо, он направит и к светилам.

Но как скажешь напрямую сопернику, что ему не играть нужно, а лечиться?

Никак.

И только после последней партии, на приёме у мэра города, я позволил себе даже не намекнуть, а направить мысль, сказав, что по возвращении пройду медобследование. Поскольку этот матч стоит марафона по затратам энергии. И вообще, я в институте занимаюсь проблемами функциональной подготовки шахматистов. Приврал немного. Не шахматистов, а одного шахматиста.

Пауль Петрович выслушал меня, сказал, что я правильно делаю, что с ранних лет забочусь о форме, похвалил за отказ от алкоголя и табака, и сказал, что и он тоже планирует побыть в местной санатории несколько дней (санатория у Кереса была женского рода). Побыть, провериться, подлечиться, если врачи посчитают нужным.

Думаю, посчитают.

Победа над Кересом стоила поездки. Во-первых, сняты претензии сторонников старой гвардии, что я-де несправедливо занял место заслуженного бойца. Шесть – ноль, с этим не поспоришь. Во-вторых, сторонники курса на обновление – шахматного, шахматного! – получили новый козырь: не только Карпова, но и Чижика. Шесть – ноль, это ведь вполне по-фишеровски. Заочный спор начался!

Ну, и есть валютный задел на Венский турнир. Постараюсь вывезти всех: Антона и девочек. Нет, так – девочек и Антона, такие приоритеты.

Мы приехали в Ленинград. Вагон перецепили к московскому поезду.

Ну, почти дома!

Глава 14

31 декабря 1973 года, понедельник

ПРОВОЖАЕМ СТАРЫЙ ГОД

Я пригрелся и, кажется, уснул. Немудрено: концовка года выпала напряжённой, и организм стремился к отдыху, как верблюд к водопою. Он, верблюд, способен без воды жить долго, но не вечно. И при первой же возможности стремится напиться сразу за прошлое, настоящее и будущее.

Вот и я – запасаюсь энергией впрок. Потому что за последние дни изрядно её растратил. Двадцатого декабря отправился из Чернозёмска в Хельсинки, где провел шесть партий-поединков с Великим Эстонцем, двадцать девятого пустился в обратный путь, сегодня утром вышел из вагона на перрон родного города, надеясь получить подобающие победителю почести, как минимум – обед в тесном кругу и долгий сон. Я попросту был голоден: железнодорожной кухне не доверяю. Может, и зря, зимой, в мороз, портиться вроде бы и нечему, а всё же…

Итак, в восемь ноль одну стою я на перроне, подбегают Надежда и Ольга и, не говоря худого слова, ведут на стоянку такси, где ждет меня даже не такси, а обкомовская «Волга» из разгонных.

Эге! Видно, я кому-то очень нужен. Догадываюсь, кому, но не догадываюсь, зачем.

Едем. Лиса и Пантера поглядывают хитро, но не зловеще. Значит, ничего страшного не ждёт.

А что ждёт?

У девочек в руках «Советский спорт», вчерашний, воскресный. По понедельникам он и не выходит. По срокам – должен быть обзор нашего матча. Но газету у девочек не беру. Делаю вид, что выше мирской суеты в целом и личного тщеславия в частности. Ну и да, не до суеты, когда везут незнамо куда.

Не совсем незнамо. В обком, как я и думал.

Доезжаем до обкома быстро. Да тут и ехать всего три километра по одометру. Зимой дорога даже днем полупустая, знай, крути баранку, да тормози у светофоров.

Остановились не у парадного входа, а у служебного. Девочки выскочили, и меня за собой вытащили, как винную пробку. Штопором.

– А чемодан? – только и спросил я.

– Не бойся, чемодан здесь – как в танке. Полная безопасность, – сказала Лиса.

Танки, бывает, и горят, подумал я. Но вслух не сказал.

Пропуск на нас был заказан заранее, и вот всей троицей («три весёлых мышки») мы прошли в приёмную.

В приемной – восемь человек. Все серьёзные, все ответственные. Другие здесь не водятся.

– Михаил Чижик? – спросил секретарь. – Андрей Николаевич ждёт вас.

И вот я, Чижик чижиком, иду мимо ответственных людей. Один иду, девочки даже в приёмную не вошли. Довели до двери, да и в сторону.

На меня смотрят с удивлением: откуда взялся такой молодой и борзый?

Зашёл. Через тамбур. Видно, для выравнивания давления с внешней средой. Не обязательно атмосферного, можно и ментального. Что происходит в приёмной Первого секретаря, должно оставаться в приёмной первого секретаря. Если, конечно, не будет иного распоряжения.

– Добрый день, Андрей Николаевич!

– А, Миша! Молодец, что пришёл! Садись. Тут вот какое дело к тебе. Помнишь Кузнецова? Семёна Николаевича?

– Помню.

– И он о тебе помнит. Ты прав оказался. Опять. Болен Кузнецов, опухоль в голове. Наши оперировать не берутся. Назначили химию, но это так… для вида.

Я молчал, не понимая, зачем я понадобился Стельбову, да ещё настолько срочно, что он вызвал меня, заставляя ждать людей куда более важных, чем студент Чижик, пусть даже и в гроссмейстерском звании.

– Кузнецов, как ты понимаешь, не просто директор крупного завода. И дело не в том, что весь район у него в кулаке. Даже не в кулаке, а все за него стеной – райком, райисполком, прокуратура, учителя, врачи, молодежь… Драконом зовут, но случись что, станут на защиту. Вот в шестьдесят пятом… Ладно, дело давнее. Но Кузнецов фигура не только на нашей доске. К нему и в Москве прислушиваются, и даже очень прислушиваются. Хотел бы – министром бы стал, но не хочет. И вот теперь он умирает и вдруг требует тебя. Кто ты ему? Кто он тебе? Проверили, нигде не пересекались. Ну, месяц назад ты был в Каборановске, что с того?

– Требует? – решил вставить словечко и я.

– Ну, просит, просит. Просьбы Кузнецова стоят любого требования. Мне позвонил, сказал, что хотел бы увидеться с тобой как можно раньше. От этого-де многое зависит.

Я промолчал, хотя напрашивались наивные вопросы: что многое, почему зависит, и причём здесь я.

– Одного тебя посылать нехорошо. Поедешь с институтской самодеятельностью. «Медпункт» ваш, плясуны-комики, и группа поддержки. Твоя группа, первая. Всего сорок с лишним человек. Встречать Новый год в районе. Новый, так сказать, почин. Вас там встретят, накормят, милицию на всякий случай привлечём. Ну, и ты вместе со всеми поедешь. А Кузнецов уж сам решит, где ему с тобой встречаться. Если не передумает.

Я молчал. Не выражая ни восторга, ни протеста, ни согласия, сидел и сонно смотрел на Андрея Николаевича. Мол, слушать-то я слушаю, но и только.

– Ты уж извини, что я тобой распоряжаюсь, но поверь – это очень важно. И для тебя тоже. Даже так: для тебя в первую очередь. Если бы Дракон позвал меня – я бы ни минуты не раздумывал. Но он зовёт тебя.

– Если это необходимо… – начал я.

– Именно – необходимо, – заключил Андрей Николаевич. – Самое точное слово: необходимо.

– Когда ехать?

– Вечер начнется в восемь, автобусы отъедут в пять. Так что до пяти ты совершенно свободен. И да, я вижу, что ты устал, потому за руль не садись. Будь со всеми, в автобусе. А до вечера «Волга» в твоем распоряжении. Поезжай домой, отдохни…

Партия сказала, комсомол ответил «Есть!». Ну, или молодоё щенок побежал за палкой по команде «апорт».

Ничего. Главное, что он потом будет делать с этой палкой. Щенок.

Девушки ждали в машине.

– Домой?

– Домой, – сказал я, мимоходом отметив, что «домой» у них вышло вполне естественно. Не «к тебе домой», а просто – домой.

– В Сосновку, – расшифровала Пантера водителю. А то мало ли куда завезёт.

Воля ваша, а пассажиром ехать много приятнее, чем водителем. Во всяком случае, мне. Не боишься заснуть.

Водитель загнал «Волгу» на территорию дачи Стельбовых, и пошёл в домик обслуги. Ну, а куда ему ещё идти? Там есть всё, что нужно водителю. Диван, телевизор, чай с бутербродами, а понадобиться туалет, есть и туалет. В руках водителя жизнь пассажира, и потому на чае, бутерброде и диванчике экономить себе дороже.

Вера Борисовна приготовила завтрак (времени было – десять), и я, после сауны, весь умиротворённый, в свежем и чистеньком, сел за стол с чувством, что съем быка.

Не съел. Яйцо-пашот, сардинка на кусочке хлеба и чашка зеленого чая – вот и весь завтрак-обед.

– С дороги наедаться вредно, – популярно объяснила Лиса. – Объешься, и завалишься спать. А время не ждёт!

Вот потому я сейчас и подремываю, на задних сидениях «Лиаза». Тепло, справа Лиса, слева Пантера, а меня превратности дороги склоняют то к одной, то к другой. Прошлое в дремотных грёзах мешалось с настоящим, а настоящее – с будущим. Как у верблюда.

К сожалению ли, к счастью, а езды до Каборановска от Чернозёмска – час с хвостиком. И выспаться всласть я не успел. Только-только привиделось, будто мы не автобусом едем, а летим на дирижабле «Василий Сталин» над Сибирью, разглядывая в панорамные окна обзорной галереи бескрайние просторы зимней тайги, как…

– Приехали!

И в самом деле приехали.

На часах шесть двадцать. Вышли из автобуса, огляделись. Вот он, клуб «Сахарник», в сотне метров водокачка девятнадцатого века, то там, то сям высокие, с пятиэтажный дом, ели, фонари горят жёлтым натриевым светом, и снег, снег, снег. Внизу, вокруг и сверху.

«Пазик» артистов уже стоял у входа – он выехал на час раньше. Настроить аппаратуру, переодеться, опробовать сцену и зал – на всё нужно время. А мы кто? Мы – люди поддержки и просто зрители. Наша группа и еще пятнадцать человек с курса. Оказывается, поспасть в список было сложно, попасть в список было престижно, и потому приехавшие сюда чувствовали себя избранными.

Да они такими и были. Избирали их ребята из нашей группы. Чтобы были не смирны, не буйны, хороши в учёбе и не боящиеся трудностей. Все – из сельхозотряда. Те, кто трудился на полях

каборанщины летом. А поездка – вроде признания и награды.

Мы организованно выстроились перед автобусом, и тут нас встретили криками «Ура», бенгальскими огнями и хлопушками с конфетти. Это комсомольский актив Каборановска. Ну, и правильно: добрая встреча – половина успеха.

Мы экспромтом ответили «Физкульт-привет», и вечер начался.

Клуб Сахарников (нужно понимать, завод) – не поскупился. Фуршетная зона, танцевальная зона, разговорная зона – всё, как в лучших зарубежных кинофильмах. И почти как в «Карнавальной Ночи».

Куртки и пальто мы оставили в особой комнате под ключом, а сами, приведя себя в порядок, вышли на люди.

Ах и ах: это обновка, джинсы Лисы и Пантеры, привлекли внимание своих. Каборанчане виду не подали, подумаешь, одёжка, как одёжка… Но тоже поглядывали.

– Откуда штанишки? – спросила Зайцева.

– Оттуда, вестимо, – ответила Лиса. – Леви Стросс, мейд ин Ю Эс Эй.

– Чижик, ты привез? Хотя чего спрашиваю, конечно, Чижик. И почем в Финляндии мериканские джинсы?

– За рубли не продают, а за валюту, то вроде и ничего, – сказал я, не уточняя. Еще днём, примерив обновки, Лиса сказала, что не может принять такие подарки – что-де дома подумают.

– А ты скажи, что я тебе это продал. Привёз и продал.

– Ага, а деньги у меня откуда?

– Ну, разве это деньги? – удивился я.

– Для тебя, может, и не деньги, а для… Вот тут на чеке ясно видно – сто сорок девять, девяносто девять. Это, конечно, не двести пятьдесят, но тоже…

– Надя, я чек сохранил для таможни, мало ли… А сто сорок девять – это в финских марках. Покажешь родителям, они и успокоятся.

– Сто сорок девять финских марок, это сколько в рублях?

– Дели на девять, узнаешь, сколько в рублях.

– Получается… Получается шестнадцать рублей?

– Ну да. Около того. Рождественские распродажи… Для финского трудящегося и сто сорок девять марок – немалые деньги за джинсы. Но что поделаешь – мода, прислужница капитала!

И Надя успокоилась. Джинсы за шестнадцать рублей родители ей простят.

Но другим говорить, что Леви Стросс стоит шестнадцать рублей, нельзя. Роняет престиж штанов. А без престижа что такое джинсы? Производственная одежда, только и всего.

Между местным населением то и дело мелькали люди в форме. Милиция. Но делать ей было нечего, разве веселиться. Дракон ли повелел, или это они от природы такие, но все были вежливы, приветливы, и неназойливы.

От имени власти с Новым Годом нас поздравили поочередно первый секретарь райкома партии, председатель райисполкома, профсоюзы и комсомол. В такой вот последовательности.

Директор отсутствовал.

Ну и ладно.

После поздравлений началось собственно веселье. Закуска была немудрёная, но свежая, обильная и полезное. Вино – сухое грузинское. Водки не было вовсе. «Медпункт» играл всякое, но всё больше «шисгару», потом их сменили местные таланты – пара аккордеонистов. Так и чередовались.

Наши были громче. И «шизгара» на аккордеонах звучала немного странно. Хотя в аккордеонной «шизгаре» было свое очарование. Так что кто кого – не факт.

Да и неважно, кто кого. Тут как раз главное участие.

И я участвовал. Не сказать, чтобы уж очень. В меру. Не потея.

А сам ждал, когда же меня позовут к Дракону. Танцевал, ну, то есть скакал и трясся. И два раза под аккордеоны вальсировал. С местными, между прочим, девицами. Пил минеральную воду «ессентуки 4». В общем, выполнял ритуалы, обеспечивающие единство племени. Когда сто тысяч лет назад наши предки, добыв на охоте мамонта, устраивали пир вокруг костра, они выражали довольство именно так – прыжками, возгласами и обильным вкушанием мамонтятины. Пока мы едины, мы непобедимы!

Вот если бы я, таков, каков есть, оказался вдруг среди этих пляшущих соплеменников, то что бы я делал?

Брагу бы я делал! Обыкновенную брагу можно сотворить почти из всего, в чем есть углеводы. Делал бы, и прослыл среди соплеменников великим шаманом, не только знающим путь к Нижним, но и делящимся своим знанием с достойнейшими: вождём, вождицей и вождёнышем.

И покуда я предавался пустым размышлением, ко мне подошёл завклуба товарищ Савтюков:

– Вас приглашают в ложу.

Я удержался от вопросов, лишь посмотрел на балкон. Да, на балконе был выделен участок, который можно назвать и ложей. Огорожен и занавешен, чтобы можно было наблюдать за происходящим, оставаясь невидимым для окружающих. Или не наблюдать, а все думали, что находятся под присмотром. Разные возможны варианты.

Я оставил девочек на попечение группы (или, напротив, оставил группу на попечение девочек) и пошёл вслед за Савтюковым.

Идти-то недалеко, я думал – в Замок, вышло же проще. И ехать никуда не нужно, а нужно пройти немного, подняться по железной лесенке у стены на второй этаж, ещё пройти в незаметный уголок, и постучать в дверь. Стучал, конечно, не я, а Савтюков.

Постучал, потом раскрыл дверь и пригласил:

– Входите!

Второй раз за сегодня. С утра – к Андрею Николаевичу Стельбову, а теперь – к Семену Николаевичу Кузнецову. Отчества у них одинаковые, подумалось вдруг. Но нет, и фамилии разные, и похожи внешне мало. А внутренне – да. Люди власти. Доминаторы.

Я вошёл. Тут, конечно, пространства поменьше, чем в кабинете Первого секретаря обкома партии. Но избыток пространства здесь и не нужен, зачем пространство в тайном кабинете? В тайном кабинете должно быть всего в меру, чтобы человек не терялся в том самом пространстве а, напротив, был в центре.

Здесь в центре был Семен Николаевич Кузнецов.

Нет, он сидел с краю, глядя сквозь черную кисею на то, что происходит в зале, но он был центром не только кабинета – всего Каборановска.

– Заходи, Чижик, присаживайся, где хочешь.

Я оглянулся. В полумраке, да что полумраке, во мраке на четыре пятых видно было не очень, но, приглядевшись, я разглядел два стула прежней, гамбсовской поры. И на один из них, ближайший, сел. Потому что мне не понравилось, что я услышал. Нет, не смысл слов. Голос. Первого декабря это был голос слегка утомленного человека. Сейчас это был голос умирающего. Нет, даже умершего.

– Да, я умираю, – сказал Кузнецов. – Ничего удивительного. И я позвал тебя не потому, что умираю, а потому, что умираю во второй раз. Мне кажется, Чижик, что и ты здесь не впервые.

Я, конечно, мог сказать, что не впервые, что мы уже встречались месяц назад, почти месяц, но не стал. Потому что Кузнецов говорил о другом.

– Здесь – это в семьдесят третьем году. Водку, коньяк, шампанское? Знаю, знаю, ты не пьешь. Я тоже не пил, думал, здоровый образ жизни, то да сё, но вот умираю тогда же, когда и в первый раз. Опухоль в голове. Какое-то мудреное название. Когда в первой жизни её нашли, я уже и не понимал почти ничего. Не запомнил. Сейчас… Через три дня поеду в Москву, в «кремлевку»… Как там у вас, медиков, говорят: полы паркетные, врачи анкетные… Нормальные там врачи, узнавал. Но – не лечится это. Лечить-то будут, химией, но проку никакого. Это мне наш местный эскулап сказал, а он толковый. Нет, если ошибается, и меня вылечат, буду только рад, да вряд ли ошибается. Впрочем, неважно. Так что я, пожалуй, выпью.

Он взял стакан, уже наполненный. Наполовину.

– Водка. Московская водка. В той, первой жизни я её попивал. Не много, но и не мало. И во второй жизни думал, что опухоль моя случилась от водки или курения. Вот не буду курить и пить, а буду по утрам зарядку делать, и доживу хотя бы до семидесяти. Ага, разбежался. Нет, я не жалею, что не пил. Напротив, трезвость хороша сама по себе, а не только в отношении здоровья. Но иногда…

Почему я тебя позвал? Потому что ты, похоже, тоже живешь дважды. На сто процентов не уверен, а на девяносто – да. Есть признаки. Был просто способным, а потом рывок – и ты талант. Учти, все таланты в государстве наперечёт, талант – достояние страны. Но я хочу о себе, о тебе ты и так знаешь.